Читать книгу: «Княгиня», страница 4

Глава 14

Неверно думать, что когда речь заходила о литературе, то все разговоры супруги Паскевичи вели только вокруг имени Льва Толстого.

– Какой тонкий наблюдатель этот Иван Сергеевич Тургенев! Точный до мелочей, он рисует своих героев, как художник и поэт.

Красивая стройная женщина, сидевшая перед Фёдором Паскевичем, всегда вызывала у него целую гамму чувств, в которых сейчас уже было мало искр влюблённости и обожания. Но не признавать, что в её суждениях всегда имелась особая точка зрения, было бы несправедливо.

– Вы особенно милы, когда предаётесь романтическим настроениям. Но при этом, надеюсь, не назовёте охоту на птиц «поэтичной»? Позвольте Вас уведомить, что Иван Сергеевич содержит псарню из семидесяти гончих и шестидесяти борзых. Как бы то ни было – на зверей ли, на птиц ли, но писатель охотится!

Назревал конфликт, чего Ирина Ивановна хотела менее всего:

– После «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева Тургенев также смело обнажил беды и унижения, которые несёт крепостничество. За что его и обвинили!

«Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети»… По правде, у самой Ирины Ивановны не было чёткого представления о Тургеневе. С одной стороны, его романы стали невероятно популярны: каждый образованный человек считал своим долгом прочитать их. С другой – при всей художественной красоте поставленные в них жгучие вопросы современности вызывали противоречивые чувства, разобраться в них одному человеку сложно, а двоим… невозможно.

Ирина Ивановна иронично улыбнулась: «Имеющиеся разногласия чем-то даже выгодны. Я могу спокойно читать то, что мне нравится, не соотнося своё мнение с супругом».

С этими мыслями Ирина Ивановна подошла к полке с книгами Тургенева и в очередной раз предалась удовольствию. Большинство писателей, произведения которых находились в библиотеках Паскевичей в Санкт-Петербурге и в Гомеле, она в той или иной мере уважала. И лишь немногих любила. Тургенев, безусловно, относился к их числу. Писателя, который в каждом слове был дворянином, невозможно не любить. «Какими озарёнными, духовно богатыми людьми предстают его герои! Каким же интересным должен быть сам автор!» – думала Ирина Ивановна.

Глава 15

Неповторимая красота столицы Франции в тумане выглядит мистической. Помпезные дворцы, храмы и скульптуры теряют чёткие приметы ренессанса, классицизма, барокко. Укрытые жемчужно-серой вуалью, они своим обликом напоминают скорее смутные сны или средневековые мистерии.

Туманов хватало и в Санкт-Петербурге, особенно осенью, которая начиналась в нём с августа. Потому-то княгине был мил город на Сене, что туманы делали его родственником города на Неве…

Едва ли не все российские красавицы, прибывавшие в Париж, сразу направлялись в парфюмерные лавки Франсуа Герлена. А княгине Паскевич этот город был интересен скорее другим. Париж пленит своей чарующей атмосферой с первых минут. Здесь оживает сказка, пропитанная ароматами и звуками. Вы слышите тонкий запах кофе и хрустящей выпечки, звуки аккордеона и шарманки, смех и поцелуи влюблённых.

Приехав в Париж в 1877 году, Ирина Ивановна увидела, как он быстро преображается. Романтичная столица Франции – она же дерзкая и героическая, возвышенная и низменная, вальяжная и куртуазная. Лувр, Тюильри, Пале-Рояль, Версаль, Елисейские поля, Люксембургский сад… Они вдохновляли и продолжают вдохновлять поэтов и художников.

Любимым местом прогулок Ирины Паскевич стал Люксембургский сад. Роскошный и романтический, он манил, несмотря на соседство с помпезными и величественными зданиями Сорбонны (старейшего в Европе университета) и Пантеона.

Ирина Ивановна поймала себя на мысли: «А всё же приятно, что в Гомеле – городе, неизвестном Европе, – есть костёл Святой Екатерины, который напоминает парижский Пантеон… Нет, гомельский храм всё же больше похож на храм всех богов в Риме».

– C’est Tourguéneff! Le grand Tourguéneff! (Это Тургенев! Великий Тургенев!)

Услышав эти возгласы, Ирина Ивановна тут же увидела Ивана Сергеевича. Высокий рост, львиная седая голова, обрамлённое белою шелковистою бородой лицо всегда обращали общее внимание на русского писателя. Редкий из парижан не знал, кому принадлежит эта необычная наружность.

Гомельской княгине было приятно такое внимание к соотечественнику, тоже гулявшему по аллее Люксембургского сада. Она уже знала, что Тургенев часто ходит по парку. Но подойти к знаменитому писателю Ирина Паскевич, конечно, и думать не могла: во всех отношениях это был бы mauvais ton (дурной тон).

Артистические «четверги» в доме Виардо имели европейскую известность. «Благопристойным будет появиться на одном из этих салонов», – подумала княгиня, поскольку ещё в Санкт-Петербурге она получила от Ивана Сергеевича приглашение встретиться, чтобы «обговорить вопросы, касающиеся литературы». В Париже она и нанесёт визит Тургеневу. Непременно!

Ирина Ивановна присела на одну из скамеек Люксембургского сада. Нет, Париж пересекает не Сена. У этой беспечной реки иное название – Радость жизни. В этом магия Парижа, секрет его очарования. «Удивительно только, что по счастливым лицам улыбающихся парижан не скажешь, что несколько лет назад они видели столько крови!» Мысли Ирины Ивановны вновь возвращались к живописнейшему островку Парижа – Монмартру, именно там начались недавние революционные противостояния.

«Парижская коммуна была подвигом или бунтом? – этот вопрос продолжал волновать княгиню. – Если смотреть на революцию весны 1871 года глазами буржуа, естественно, это дерзкий бунт».

Но полной неожиданностью для Ирины Ивановны было то, что история Коммуны коснётся и памяти Александра Сергеевича Пушкина.

В те дни в Париже, оказывается, застрял не успевший бежать Жорж Дантес. Убийца величайшего русского поэта вместе с усыновившим его бароном Геккереном ещё в 1837 году был разжалован и выдворен из России. Во Франции он наладил карьеру при Наполеоне III, который сделал его пожизненным сенатором. В дни Коммуны он участвовал в монархической манифестации, после чего пытался бежать из Парижа в Версаль, но был схвачен солдатами-коммунарами. Офицер, к которому его привели, оказался настолько великодушен, что отпустил негодяя Дантеса…

Узнав об этом факте, Ирина Ивановна Паскевич не смогла унять вспыхнувшее негодование. Есть чувства, над которыми годы не властны. Одно из сильнейших – горечь от неудовлетворённого возмездия за Пушкина.

Глава 16

Салон Полины Виардо, куда весь артистический мир Парижа стремился попасть, поражал изысканностью. Как мусульмане в Мекку, сюда стекались знаменитости всех национальностей. Ирина Ивановна обратила внимание на то, что среди гостей салона было довольно много соотечественников и соотечественниц всякого состояния, настроения, направления. По тем или иным обстоятельствам покинувшие Россию и переселившиеся во французскую столицу, они играли значительную роль в светской жизни. Это было видно по отсутствию неуверенности и по присутствию манер, которые отличали парижскую богему.

В дверях показался Тургенев. Лишь только замаячила его фигура, шёпот пронёсся по рядам. Иван Сергеевич, любивший пофрантить, появился в синем фраке с золотыми пуговицами, изображающими львиные головы, в серых панталонах, шёлковом жилете и цветном галстуке. Все встали, зала разразилась аплодисментами. Русский писатель взволнованно взмахнул руками:

– О, как я рад Вас видеть! – наклонившись, он многократно поцеловал руку желанной гостье. – Madame et Monsieur! (Мадам и месье!) Разрешите представить: графиня Ирина Ивановна Паскевич-Эриванская, светлейшая княгиня Варшавская, из славного российского рода Воронцовых-Дашковых. Много знает, много читает и прекрасно переводит, в том числе и на французский язык! Прошу любить и жаловать!

Салон огласился аплодисментами.

– Merci. Pas la peine de s’inquiéter. Je serai ravie de passer la soirée avec les amoureux de la beauté (Благодарю. Не стоит беспокоиться. Я буду рада провести вечер с любителями прекрасного), – ответила княгиня с учтивым поклоном.

Иван Сергеевич мягко обхватил руку Ирины Ивановны своею красивой выхоленной белой рукой, прошептал:

– Вы очаровательны! Сердечно рад, что посетили меня. Мне надобно с Вами кое-что обсудить… Ради Бога, не здесь. Приходите ко мне завтра на улицу Дуэ сорок восемь. У меня к Вам предложеньице важное.

Гомельская княгиня увереннее почувствовала себя среди утончённой художественной обстановки, присела на один из диванчиков, перевела взгляд на хозяйку салона, к которой непрерывно подходили гости, выражая своё почтение. Чувствовалось, что Виардо привыкла к такому обожанию: ей доводилось выступать в концертных залах почти во всех европейских столицах. Но всё же своей славою более всего она была обязана петербургским сезонам. Ирина Ивановна, побывавшая на её концертах, запомнила, как чисто, совсем без акцента, Виардо исполняла свой «русский репертуар». «Соловей» Алябьева, ария «О мой Ратмир» из оперы Глинки «Руслан и Людмила» восхитили более всего.

Полина Виардо особенно хороша была в профиль: совершенной формы бюст, руки и выпуклые глаза… Ирина Ивановна заметила, что рассматривает Виардо как женщина, которая пытается понять, в чём очарование вызывавшей негасимые чувства любви к себе у её супруга, а также у эстета, любителя красоты Тургенева, у многих других… А ведь глаза певицы, отражающие оттенки настроений, действительно очень живописны…

В этот вечер на французском пели другие, неизвестные Ирине Паскевич солистки. И всё же Полина Виардо сдалась на просьбы.

– Браво, браво! – аплодируя, Тургенев встал и подошёл к певице. – Прошу Вас, mon ami, сделать подарок нашей дорогой гостье из России.

– Devine. Romance? (Догадываюсь. Романс?) – Виардо лукаво улыбнулась.

– Да, романс: только он полон очарования и светлой грусти, – мечтательно произнёс Иван Сергеевич.

И она исполнила романс на стихи Тургенева «Утро туманное».

Ирина Паскевич не раз слушала этот романс ранее, но Полина Виардо исполнила его совершенно по-иному. Певица проживала историю былых встреч и расставаний, а слушатель погружался в пространство своих воспоминаний…

Погасли последние звуки романса. Интуитивно все посчитали, что овации неуместны.

– La musique peut changer le monde, car elle peut changer les gens (Музыка может изменить мир, поскольку она способна изменить людей), – произнёс Тургенев.

Дополняя писателя, прозвучали возгласы:

– И любовь. Разве она не меняет людей?

Глава 17

Когда камердинер распахнул перед Ириной Паскевич дверь, Тургенев сидел за письменным столом в вязаном сюртуке, облегающем его могучий стан. Он действительно был похож на некоего великана, вроде пушкинского Черномора в редкостные минуты умиротворения.

– Нет слов при виде Вашего Великолепия! – Иван Сергеевич встал и с особым воодушевлением поцеловал гостье ручку. – Charmante! (Очаровательная!) Какой утончённый вкус Вы являете собой! Любезная Ирина Ивановна, я уже заждался, самовар-то давно поспел. Не откажите, милости прошу, присаживайтесь, откушайте чаю. Вам с чем: со сливками, мёдом, лимоном? Крендельки, сухарики, маковники. Нет, нет, нам никто не нужен, – увидевши в дверях прислугу, Тургенев замахал рукой, – сам разолью, сам.

– Благодарствую. Сон в руку! Мне снилось, что я вкушаю амброзию с небожителем. Выведенные Вами в романах русские люди, даже подолгу живя за границей, не расстаются с русским чаем.

– Прованского медку отведайте, Ирина Ивановна, не стесняйтесь. А Вы что же одни путешествуете, без супруга?

– Иван Сергеевич, на сей раз я в Париже исключительно по делам.

– И я даже знаю по какому поводу. В Санкт-Петербурге издан роман Льва Николаевича Толстого «Семейное счастье» в Вашем переводе на французский язык. Мои искренние поздравления! Вы в столице Франции, чтобы познакомить здешних читателей…

Ирина Ивановна заглянула в дамскую сумочку, достала книгу, нарядно завёрнутую в бумагу с затейливыми вензелями и перевязанную муаровой лентою, произнесла извиняющимся тоном:

– Как мне выразить Вам свою признательность за такое внимание к моей скромной особе?

– Книга эта уже имеется в моей библиотеке. Не хватает Вашего автографа. Премного благодарен.

Княгиня, пытаясь придать вопросу более уверенные интонации, спросила:

– И как Вам мой перевод?

– Великолепный, великолепный перевод, – повторял Тургенев. – Я был бы рад, если бы меня так переводили! Ну-с, почин сделан! Вы намереваетесь познакомить с романом читателей Франции. Я буду рад этому способствовать, – потирая руки, произнёс Иван Сергеевич.

– Вы с Полиной Виардо – неутомимые проповедники русской литературы в Европе.

Тургенев вдруг встал, затем вдруг припал на колено, порывисто взял княгиню за руку:

– А у меня к Вам просьба. Очень рассчитываю на Вашу помощь и участие.

Смутившись, Ирина Ивановна поспешила ответить:

– Что Вы, Иван Сергеевич! Конечно! Если это в моих силах.

– Скажу прямо: переведите, пожалуйста, на французский язык «Войну и мир» графа Льва Николаевича Толстого.

Ирина Ивановна даже привстала от изумления. Нет, она тут же присела опять, но дыхание её стало учащённым, а в руках появилась дрожь, будто она целый день много работала пером и очень устала.

Иван Сергеевич выпрямился, испытующе смотрел на гостью:

– Откуда у Вас сомнения?! Вы же уже перевели одно произведение Толстого!

– Иван Сергеевич, дорогой, Вы же мужчина, и Лев Николаевич – мужчина. Я перевела роман Толстого «Семейное счастье». Тема мне близка…

– Всё это отговорки, не более. Вы боитесь взяться за такое масштабное творение?

– Это дерзостно с моей стороны, но… я уже сама посчитала нужным сделать роман «Войну и мир» известным во Франции…

Иван Сергеевич сразу догадался, что его неожиданный смех будет расценён превратно, тут же успокоился и внятно произнёс:

– Ради Бога, простите. Этот истерический смех к Вам не относится. Над собой смеюсь. Трачу столько времени на учёбу стихоплётов, вместо того чтобы уговорить их, неспособных, заняться чем-нибудь другим! Разве я не идиот?! Куда трачу свой опыт и славу! Благодаря Виардо меня уже знают в Европе, в Париже!

– А разве не благодаря Вашему таланту?

– Наивно так полагать, любезная Ирина Ивановна, что перед талантами моментально открываются все двери. Талант – дар Божий. Увы, его недостаточно. Даже хорошему кораблю нужен ветер, который наполняет паруса. Полина Виардо и её супруг Луи накопили обширные связи по продаже книг, по продаже своих и моих переводов Гоголя, Пушкина и других русских писателей и поэтов на французский. Честно признаться, без литературных знакомств переводы моих повестей покупались бы издателями менее охотно, шли бы туго, и моё renommée (репутация) во Франции не оказалось бы на той высоте, какова Вам известна. Чтобы приманить читателей, надо их приучать. Сделать для них привлекательным громкое, но чужое литературное имя непросто. Главное – научиться дружить с издателями и критиками.

Тургенев присел в кресло против своей собеседницы, не спуская внимательного, доброжелательного взора с её лица.

– Признаюсь Вам в истинной причине моей просьбы, – Иван Сергеевич глубоко вздохнул. Продолжил: – Всю жизнь пытаюсь растоптать свою мягкотелость, доказать, что могу быть строгим, настойчивым, сильным. Иногда спорю, ожесточённо, могу позволить себе колкости. Отстаивая своё мнение, бываю грубым. Вот так обидел я и Льва Николаевича. Вы, наверное, слышали о нашей давней ссоре? Нет? Хочу исповедаться о причине моего горячего желания помириться с графом Толстым…

Ирина Ивановна даже не пыталась найти какие-то доводы, чтобы успокоить писателя. Стоило дать Тургеневу высказаться, нащупать опору для душевного равновесия.

– Как Вы знаете, Полина Виардо, сама мать четверых детей, приютила в своей семье и мою дочь, тогда ей было всего восемь лет. – Тяжело вздохнув, Иван Сергеевич продолжил: – Как-то были мы с с графом Толстым в гостях у Афанасия Фета. И вот за чаепитием вздумалось мне изливаться в похвалах английской гувернантке, которая привлекла мою дочь забирать худую одежду бедняков и, собственноручно починив оную, возвращать по принадлежности.

– Благое дело, на мой взгляд, – участливо высказалась Ирина Ивановна.

– Вот и я так думал. А Толстой возмутился: «Разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену». По прошествии лет, холодным рассудком понимаю, что он имел право на такое мнение.

– Как и каждый из нас волен думать согласно своему миропониманию.

– Волен думать, но не всё произносить вслух. «Я вас прошу этого не говорить!» – крикнул я тогда Толстому. А он норовил наперекор мне: «Отчего же мне не говорить того, в чём я убеждён?» Пылая злобой, выкрикнул Толстому: «Так я Вас заставлю молчать оскорблением!» Вскочил из-за стола и убежал.

– Будто затмение какое-то. По незначительному поводу два мастера слова не нашли общего языка, затеяли перебранку, наговорили резкостей, – Ирина Ивановна произнесла это мягко, надеясь, что на Тургенева подействует мелодия спокойного женского голоса.

– Этому недоразумению уже полтора десятка лет! Ради Бога, примирите нас!

– Выступить третейским судьёй?

– Дорогая, я Вам предлагаю иную миссию. Ваш перевод романа «Война и мир», моё участие в его издании и распространении здесь, в Париже, будет для Льва Николаевича подарком, который восстановит наши дружеские отношения!

– Вы весьма изобретательны, Иван Сергеевич.

– Так Вы согласны?

– Не выполнить Вашу просьбу равносильно преступлению. Нет уж, если я могу восстановить мир и спокойствие меж вами, надо это обязательно сделать. Вы же оба – гордость русской литературы!

Глава 18

– С днём рождения, дорогая моя сестрица! – поцеловав Ирине руку, радостно воскликнул уже седовласый Илларион.

Адъютанты Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова прошествовали в гостевые покои особняка Паскевичей на Английской набережной и внесли: один – пышную корзину с цветами, а ещё двое – тяжёлую плетёную корзину. Поставили. Щёлкнув каблуками, удалились.

– Ты сегодня в мундире! Как всегда, элегантен, – обратившись к брату, княгиня светло и радостно продолжила: – Илларион, сколько наград украшают твою грудь! Горжусь тобой!

– Полноте, у твоего супруга наград не меньше. Кстати, а Фёдор Иванович дома или…

– Нет. Пока нет. Но обещал быть. Твой приезд – всегда неожиданный подарок.

– Надеюсь, приятный?

– А разве я давала когда-нибудь поводы сомневаться в этом?

– Так ведь всякое бывало…

– Что-то я не припомню, чтобы это «всякое» наносило раны нашим сердцам, – улыбаясь, княгиня положила руку на награды брата. – Как же ты красив, Илларион! Признаюсь, всегда с трепетом подаю тебе руку для поцелуя: волнуюсь. Передо мной рыцарь. Истинный рыцарь. – Видя, что брат желает возразить, княгиня сделала упреждающий жест, продолжила: – Молчи. Это вовсе не комплимент.

– Право же, Ирина… Что же мы всё стоим будто на плацу. Давай присядем хотя бы, поднимем бокалы…

– Это ещё успеем! Присесть? Что ж, мне немного легче будет признаваться в своих чувствах…

Они всё же сели, но не рядом. Ирина всегда воспринимала брата как героя. И тому было немало причин. Она продолжила:

– Сегодня мой день? Значит, я могу позволить себе вольности? – заметив недоумение на лице брата, княгиня продолжила: – Позволь мне сегодня сказать тебе то, что давно надо было. Живём обособленно, а ведь мы родная кровь. Сколько нам суждено? Успею ли я сказать тебе, что…

За пять лет покорения Западного Кавказа Воронцов-Дашков заслужил авторитет очень смелого человека. Участвуя в боевых операциях с Кокандским и Бухарским ханствами, получил награды: золотую саблю, а также серебряные медали «За покорение Чечни и Дагестана», «За покорение Западного Кавказа», орден Белого орла с мечами, медаль «За турецкую войну», румынский железный крест «За переход через Дунай» и много других.

Трагические события 1 марта 1881 года – убийство народовольцами Александра II – повлекли за собой назначение Воронцова-Дашкова начальником охраны нового императора – Александра III. Эту должность Илларион Иванович совмещал с постом министра Императорского двора и уделов.

– Илларион, ты уже десять лет как царский страж, а значит – главный охранник всея Руси…

– Драгоценная сестра моя, – прервал её Илларион Иванович, – не желал бы тебя волновать, особенно в твой день рождения, но уверяю: для борьбы с теми, кто устраивает покушения, мало воинского опыта. Напомню: после гибели Александра II была организована «Священная дружина» – тайное общество, призванное и с «крамолой» бороться, и охранять нового императора в столице, в его поездках. В «дружину» входили князья, министры, генералы. Среди них немало известных тебе.

– В газетах то и дело читаешь о происшествиях: в один ряд с кражами, убийствами, пьяными драками – террористические взрывы, – голос Ирины Ивановны задрожал.

«Ну и зачем мы затеяли всё это сегодня? – подумал Илларион Иванович. – Буду отвечать односложно. Глядишь, разговор и затухнет». Он продолжил чётко, будто рапортовал…

– До того трагического мартовского дня 1881 года за терроризм было вынесено более полусотни смертных приговоров: ведь покушались на многих других коронованных особ. Даже «Священная дружина» не справилась со всем этим объёмом, увы, просуществовала лишь до конца 1882 года. Формы работы в дружине были особые, тайные. Приходится применять и жёсткие меры: выбивание показаний из арестованных бунтарей, народников, социалистов, террористов, революционеров.

– Илларион, избавь меня от этих подробностей. Мне не интересны секреты вашей работы.

– А я думал, ты пытаешься узнать, достигнем ли мы победного результата…

Ирина Ивановна вдруг встала и со словами: «Прости, пожалуйста, я на минуту» вышла из гостиной. Неотложных дел у неё не было – она побоялась, что её стошнит от тёмных вспышек в голове. Отодвинув штору, княгиня прислонилась лбом к холодному оконному стеклу…

Тогда, 3 апреля 1881 года, она заставила себя выслушать рассказ служанки, оказавшейся поутру на Семёновском плацу, где с жизнями расстались организаторы убийства Александра II. Осуждённых казнили через повешение.

Среди них была одна женщина, Софья Перовская. А ведь она родилась в богатой дворянской семье. Младшая ветвь фамилии графа Разумовского, фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Дед Софьи, Лев Алексеевич Перовский, был министром просвещения; отец долго занимал пост петербургского генерал-губернатора. Каким ветром занесло её в эту борьбу с царём? Случайно? Оказывается, вовсе нет. Софья возглавила группу, совершившую 1 марта убийство императора…

«И я могла оказаться в тот день в числе проезжавших мимо… Собиралась ведь. Что-то помешало. А вот Илларион или Фёдор Иванович могли быть там. И они могли быть на набережной Екатерининского канала, где погиб Александр II… Государь, к титулу которого пристал эпитет “Освободитель”, осуществивший мечту народа об отмене крепостного права, стал жертвой выходцев из того же народа…»