Читать книгу: «Настоящее время», страница 3

Анастасия Лаврентьева

Наше знакомство с одним из моих самых любимых пациентов, Владимиром Павловичем, началось с того, что он запустил в меня тапком.

Я вошла в палату, чтобы познакомиться и пригласить его на концерт. Выслушав меня, наш новый пациент сначала предельно популярно объяснил мне, что он работал аж целым директором в Останкино и поэтому в гробу видал все наши недоконцерты, далее послал меня в очень отдаленную местность и, чтобы придать мне ускорение, запустил в меня тапком.

– Ну и ладно! – ответила я ему. – Не хотите – как хотите.

Вообще мне нравятся такие пациенты: во-первых, тем, что их эмоции открыты и ясны, можно легко понять, что они чувствуют, и подстроиться под них; во-вторых, я уверена, что они не дадут себя в обиду и всегда скажут, если что-то их беспокоит.

С тех пор я заходила в палату исключительно к его соседу, беседовала с ним, предлагала то и это, а Владимиру Павловичу доставались только вежливое «здравствуйте» и улыбка.

Недели через две крепость пала. Он подозвал меня к себе и со скучающим видом процедил:

– Ну ладно, расскажите, что у вас там, какая программа на эту неделю.

И после этого мы с ним подружились. Он участвовал буквально во всем, даже раскрашивал матрешек на мастер-классе, причем, как и положено директору, руководил, а волонтер прилежно воплощала его решения в жизнь: «Аккуратнее давай, аккуратнее. Тонкие линии, ты понимаешь, что значит тонкие линии?!»

Через некоторое время ему, видимо, пришла в голову неожиданная мысль, что неплохо было бы извиниться за тапок. Но извинился он так же своеобразно:

– Знаешь что, это было, конечно, некрасиво с моей стороны, но я не буду извиняться, потому что нечего приставать к человеку, когда ему нехорошо.

– Ну кинули и кинули, Владимир Павлович, – ответила я весело, – чего не бывает в жизни, я не обижаюсь. Да тем более вы промахнулись.

Он со вздохом согласился.

Ольга Фоменкова

В нашей жизни есть дела, которые, сделав именно так, а не иначе, мы не сможем уже изменить, переиначить, как бы сильно нам этого ни хотелось. Например, выбрать платье для своей умирающей двухлетней дочери, чтобы похоронить ее в нем…

Сегодня, за несколько дней до новогодних праздников, мой рабочий день был не в стационаре. С одной из наших мам, Мариной, мы ездили именно за такой страшной покупкой: семья из другого города, Москва для них темный лес, да еще и в таком состоянии…

Маленькая Таня еще недавно была обычным, полным жизни ребенком. Несложная операция, неожиданная предрасположенность к тромбозам и кома; итог – паллиативное отделение. С этим миром девочку связывает лишь тонкая нить: искусственная вентиляция легких и кардиотоники. Родители и врачи знают, что счет идет на дни.

Вчера Марина долго говорила о том, что не хочет мучить ребенка в отделении реанимации, нужно отпустить… И еще о своей растерянности: не знала, как повезет дочку домой, во что оденет. Ей важно было одеть Таню в красивое голубое платье. Как что-то последнее, что мама сама еще может сделать для своего ребенка.

Я предложила свозить ее в магазин. Марина боялась этой поездки и попросила меня просто купить что-то на мой вкус. Мысль о том, что ей придется самой выбирать это платье, убивала ее. Я сказала:

– Подумай до завтра, и я сделаю, как ты скажешь. Мне кажется важным выбрать платье тебе самой. Оттого что мы поедем вдвоем, тебе, конечно, не будет легче, но мы сделаем это вместе и если тебе вдруг станет плохо, то я буду рядом, обниму тебя и помогу дойти до машины.

Мы поехали вместе: то и дело останавливались, плакали, обнимались – и ехали дальше… В «Детском мире», рыдая, вдвоем выбирали туфельки, колготки, кофточку… Нашли чудесное голубое платье. Марина так и не смогла подойти к кассе на оплату, это сделала я.

В тот момент приветливое щебетание продавщиц с перебором новогодних предложений и пожеланиями к наступающему новому году, если честно, и меня убивало. Хотя я понимала, что окружающие ни в чем не виноваты…

Позже Марина сказала, что такая помощь для нее была важнее всех утешительно-соболезнующих слов вокруг.

А у меня и сейчас смешанные чувства… Покупка вещей для близкого человека, чтобы проводить его в последний путь, – это то немногое, что мы еще можем в нашем бессилии перед горем. Я сама никогда не проходила этот путь и не знала, не задумывалась, насколько он тяжел.

Но я думаю, что поступила правильно, не согласившись на изначальную просьбу Марины выбрать одежду самостоятельно. Марина выбрала красивое голубое платье сама – то, которое хотела бы видеть на своей дочери…

Анна Мерцалова

В хосписе есть традиция: два раза в год наш волонтер, профессиональный бармен Сергей проводит мастер-класс с дегустацией коктейлей. Коктейли безалкогольные, очень вкусные, есть даже авторские! И в целом Сергей очень ответственно подходит к мероприятию: советуется со мной по меню, что пациенты предпочитают, может сделать специальные коктейли для диабетиков и «погуще».

Пациенты, их родные и персонал хосписа – сегодня все получили удовольствие! На самом деле Сергей всегда берет все составляющие с запасом, «чтобы порадовать и сотрудников в их нелегком труде».

Жена пациента говорит:

– Дочка наша на море, шлет нам фото с отдыха, а мы сейчас ей свои с коктейлем отправим! Как будто мы в отеле!

Мира Тристан

Дома у Валентина Петровича осталась жена Валентина Анисимовна. Валентин и Валентина.

У него нет мобильного, у нее дома только стационарный телефон. Она приехать не может, оба инвалиды.

Звоню на ее домашний и говорю: «Валентина Анисимовна, соединяю вас с Валентином Петровичем!» И отхожу в сторонку.

Пока они разговаривали и рассказывали друг другу, как они соскучились, мне вспомнилась песня Высоцкого:

 
«Девушка, милая, как вас звать?» – «Тома.
Семьдесят вторая». Жду, дыханье затая…
«Быть не может, повторите, я уверен – дома!..
Вот уже ответили. Ну здравствуй, это я!»
 

Нюта Федермессер

Они остались совсем одни. Без помощи и без поддержки. Шесть лет одиночества. Шесть лет, когда силы на жизнь давала лишь необходимость сопротивляться окружающему равнодушию. Шесть лет с мыслью о том, что ты больше никогда не встанешь, что ты обуза для жены. А у нее шесть лет унижения и борьбы с системой за памперсы, за функциональную кровать, за какие-то крохи ради достойной жизни своего недавно еще такого красивого и сильного мужа – судя по фотографиям, настоящего богатыря.

Она уже давно не плакала, а он давно не улыбался.

Первыми на рассказ об этой семье откликнулись волонтеры и сотрудники Первого московского хосписа. В выходные наша медсестра отправилась за двести пятьдесят километров от Москвы с кучей перевязочных материалов обрабатывать пролежни. Вернулась и сказала, что надо ехать еще раз. Что надо искупать, вывезти на улицу…

Тогда я написала пост у себя в соцсетях, а люди стали перечислять деньги.

Одна замечательная компания сразу откликнулась и поехала к пациенту устанавливать спутниковую тарелку. Ежемесячную оплату компания взяла на себя. Наш сотрудник на собранные деньги купил телевизор, DVD-плеер, кучу дисков с фильмами про животных, постельное белье и средства для стирки.

В очередные выходные уже на двух машинах наша медсестра с бригадой помощников отправились в путь. За пару часов телевизор был повешен, программы настроены.

Дальше предстояло страшное: помыть. Как следует. В ванной. С мылом и мочалкой. Чтобы ощущение свежей кожи и чистого тела доставило радость. Мыть тяжелого пациента со спастикой (скрюченными руками и ногами) непросто, в ванную не дотащить. Для этого «банщиков» было трое, а ванна была привезена надувная, которая ставится на кровать.

Дальше грустно. Когда Валерия повернули на бок, чтобы потереть спину, он сказал:

– Погодите, подержите меня так еще немного, не отпускайте. Я так давно не видел пол. Я много лет мечтал увидеть пол, а не потолок.

Страшно… Какие же мы идиоты и как мы не ценим то, что имеем… Много лет мечтал пол в своей комнате увидеть…

Еще неделей позже к ним с женой приехала целая машина от благотворителей: памперсы и пеленки, пенки для мытья, варежки для мытья головы, средства для обработки и профилактики пролежней, повязки, стерильные наборы, перчатки, кремы… Целая машина!

Сначала Анна сказала, что слишком много. Потом во всем разобралась и все разложила. Потом сказала, что просто не может все себе оставить и поделится с теми, кому тоже надо…

А я переживаю. Ведь «тоже надо» очень многим. Нас на всех не хватит. Эти «многие» чаще всего даже не знают, куда обратиться. Я переживаю, потому что боюсь, что мы своей помощью сделали хуже… Раньше они были одни и знали, что надо быть сильными. Они ни на кого не рассчитывали. А теперь они расслабились и стали много плакать. Оба. Я боюсь, что мы не сможем быть рядом столько, сколько надо… Ни хосписа, ни паллиативного отделения в их городе нет. А ведь мы в ответе за тех, кого приручили.

Мы скоро организуем еще одну поездку. Хочется понять, можно ли установить в доме подъемник и все же выехать на улицу.

Казалось бы, все здорово; когда столько отзывчивых людей, да еще и совсем незнакомых, – болеть и умирать становится не так страшно. Если человека нельзя вылечить, то это не значит, что ему нельзя помочь.

Но как же страшно за тех, на чью беду еще никто не отозвался! Кто так и лежит, дома ли, в палате дома престарелых или в отделении сестринской помощи, брошенный и ненужный, бывший богатырь, или бывший военный, или бывший слесарь, учитель, врач. Бывший…

Лежит и годами не видит пол в своей комнате.

Мира Тристан

Она прижала к своей груди мою руку и так горько заплакала, не открывая глаз, когда мы прощались. И сказала: «Как мало нужно человеку. Так мало».

Я после уже думала: и ведь правда мало нужно… Мы хотим многого, пока живем, пока полны сил и надежд, а на самом деле нужно очень немного.

Чтобы кто-то любил, чтобы быть кому-то нужным. Чтобы просто кто-то увидел тебя и проявил участие и немного заботы.

Так мало, но так бесконечно дорого стоит внимание!

Пусть там тебе будет хорошо, светло и покойно!

Дилноза Муйдинова

У нас в хосписе есть зооуголок. Пациенты и посетители приходят в восторг, когда неожиданно для себя впервые попадают в него. Все наши очаровательные питомцы – в клетках, и всем нам, конечно, хотелось бы видеть их свободными. Но теперь уже они прирученные и их нельзя просто отпустить.

А вот о домашнем коте многие точно мечтали. Поговаривали вслух, но столько было доводов против: аллергия у кого-то из сотрудников, вдруг кот станет охотиться на наших питомцев в зооуголке, неуместное хождение кота по палатам, кто будет за него отвечать, открытые двери на улицу, его туалет…

Как-то одной пациентке привезли из дома ее кота. Она по нему очень скучала, а он, как собачка, всегда был при ней, а на прогулках, не отходя далеко, сопровождал ее. Кота звали Германом. Потом Германа забрали домой как память о дочери и сестре…

А спустя ровно год одна из наших медсестер рассказала о коте, который оказался на улице. Вот уж она его нахваливала: какой красивый, как похож на Германа, какой чудесный и всеми во дворе любимый, как ему одиноко и скоро станет совсем холодно жить на улице, как дружит со всеми котами и кошками, а они, выгонявшие всех чужаков, его приняли… Было понятно, что она очень хочет, чтобы мы его взяли в хоспис.

Я была обескуражена: вспомнила все контраргументы и решила даже не думать всерьез об этой затее. Но однажды медсестра просто пришла в хоспис с котом в переноске, занесла его во двор через проходную, приговаривая: «К нам вернулся Герман» и делая вид, что это вовсе не чужой кот, а уж Германа-то все обратно примут. Я поняла, как она мечтает, чтобы он жил у нас, в нашем большом доме.

Поставили переноску во дворе, открыли дверцу, я взяла кота на руки, и все вокруг в один голос защебетали:

– Посмотрите, Дилноза, как он урчит, он вас уже полюбил и признал в вас хозяйку. Всё, теперь это ваш кот. Филя! Посмотри, как тебе тут будет хорошо!

Ну имя у него будет другое, решила я про себя. И, уже не выпуская кота из рук, поднялась в кабинет, немного оглушенная всем случившимся: ведь мы даже не согласовали его появление в хосписе ни с сотрудниками, ни с руководством…

Я посадила кота в кресло и задумалась: как пройдет его первая ночь у нас? Взять домой было нельзя, и он остается один в незнакомом месте…

На следующий день, придя на работу, я осторожно открыла дверь, боясь увидеть разрушенный кабинет. Но всё, как и сам кот, было ровно так, как я оставила перед уходом.

Кстати, только позднее мы увидели, что он урчит с каждым, кто к нему прикасается. Но лукавить не буду, у нас с ним сложились действительно особенные отношения.

Так Филя поселился у нас в Первом московском хосписе. А наша Анна Леонидовна, которой сто четыре года, внимательно разглядев его, сказала:

– Черный. Ну ничего, ничего.

Татьяна Лобанова

Тоже хочется рассказать что-нибудь интересное из нашей повседневной жизни, получается как-то коряво, но попробую.

К нам вчера новый пациент поступил, и медсестра стала его с хосписом знакомить: «Вон там чайный уголок, чтобы чаю попить, а еще у нас “тележки радости” бывают и концерты», – а он в шутку ее спрашивает: «А коньяк наливают?»

Ну, медсестра, не поняв шутки, подходит ко мне и говорит, что вот, мол, новый пациент коньячку хочет. И я, такая вся деловая, согласовала все с лечащим врачом, прихожу к пациенту торжественно с рюмкой и шоколадкой: мол, рада познакомиться.

А он в этот момент по телефону разговаривал с женой, видит меня и в трубку очень удивленным голосом:

– Тут коньяк принесли…

Кладет трубку, я ему говорю:

– Вы коньяку хотели?

А он:

– Да я вообще-то совсем не пью…

Ну в общем, мы смеялись сегодня с ним и всей палатой! Кажется, ему у нас начало нравиться…

Нюта Федермессер

Ему восемьдесят пять лет. Он бывший летчик-истребитель, у него десятки медалей и орденов.

Петр Сергеевич – пациент выездной службы хосписа. В стационар он приезжает по делам, а иногда и просто в гости на праздники. Например, на пикник в саду 9 мая.

А в этот раз он попал на фотосессию «Один прекрасный день». И очень кстати: в эти дни с супругой Ольгой Николаевной они отмечают годовщину свадьбы – тридцать шесть лет вместе.

Во время стрижки и пока супруге делали укладку, маникюр и макияж, Петр Сергеевич делится:

– Я не боюсь умереть. Знаете, смерти вот совсем не боюсь. Чего ее бояться-то? Да и возраст у меня уже такой… Больше всего боюсь не успеть сделать то, что хочу, что запланировал. Когда все сделаю, тогда уже и уходить можно. А пока нет. Вот мы сейчас дом строим. А как я жену оставлю с домом недостроенным? Нет. Так не пойдет. Снаружи я уже все сам сделал, только крышу нам по заказу делали. А так все сам. Теперь надо внутри доделать.

Анастасия Лаврентьева

Удивительным образом у нас в одной палате встретились два армянина, к тому же с одинаковыми отчествами – оба Арменовичи. Не могу сказать, что они с первой минуты были рады такому совпадению: Гагик Арменович уже привык к одноместному размещению, а Ашот Арменович приехал очень уставший и все время хотел спать…

Чтобы не тревожить их, кровати поставили так, чтобы пациенты друг друга не видели, да еще и разделили ширмами – оба к этому моменту уже не могли вставать…

К каждому постоянно приходили их большие семьи с провиантом: жены, дети, внуки, общались между собой, обменивались рецептами хаша и хашламы.

Понемногу оба Арменовича тоже начали общать-ся из-за ширм, но в основном часами спорили (и порой на повышенных тонах, так что приходилось заглядывать в палату и проверять, не пора ли разнимать) – про политику, экономику, вред курения и про то, каких писателей можно считать великими.

И вот в один прекрасный день Гагик Арменович захотел помыться в ванной, и его повезли прямо на кровати в специально оборудованную комнату. По дороге он говорит: «А ну-ка подвезите меня к этому упрямцу!», имея в виду своего соседа.

Медсестры с некоторой опаской подвезли кровать максимально близко к кровати Ашота Арменовича, и… что это была за встреча! Они протягивали друг другу руки, обнимались, плакали, смеялись, говорили что-то по-армянски. Мы стояли рядом и плакали и смеялись вместе с ними… Но каково же было наше удивление, когда вечером того же дня мы опять услышали жаркие споры из их палаты. Вот такая вот горячая армянская мужская дружба!

Гагик Арменович с первого дня в хосписе грезил изданием книги со своими рассказами, жил этим буквально. Он когда-то в юности издавался в Армении, потом писал в стол много лет, а приехав в хоспис, с порога заявил, что мечтает о книге.

Мы подключили волонтера-филолога Олю и мою подругу Алёну из Екатеринбурга, в то время она работала в издательстве. Честно скажу, было непросто: Гагик Арменович отстаивал свое ви́дение очень энергично, и все участники этой авантюры в процессе работы над книгой выучили армянские ругательства. А врачи хосписные только диву давались – откуда столько жизни и энергии в уходящем человеке, как будто он договорился с кем-то там наверху об отсрочке…

И вот спустя полтора месяца работы мы принесли ему только что вышедшую книгу и замерли в ожидании вердикта (накануне ночью не спал никто из нас).

Гагик Арменович долго гладил обложку, на которой изображен он и его маленький сын, идущие куда-то вдаль по дороге, а потом заплакал, разулыбался, и мы выдохнули… А он схватил ручку и начал подписывать и немедленно дарить: соседу по палате – за терпение, издателю в Екатеринбург – за то, что захотели помочь незнакомому человеку, родственникам – за любовь, медсестрам и врачам – за то, что изо всех сил поддерживали в нем жизнь все эти полтора месяца…

В общем, тираж почти полностью разошелся за полдня. Ну и, конечно, отмечали это событие всем хосписом – сначала пирогами, а потом приехали его дети, внуки, друзья детей, варили в саду хосписа потрясающую хашламу, и к вечеру не осталось ни одного неохашламленного…

Гагика Арменовича не стало спустя месяц после выхода его книги, и мы еще о многом успели поговорить и много чего отпраздновать. От него осталось мне армянское присловье «цавт танем» – «возьму твою боль»…

Книга его стоит в хосписной библиотеке на видном месте, но и без нее невозможно не вспоминать этого человека, так любившего жизнь…