Читать книгу: «Zадача будет выполнена! Только вперед», страница 2

Глава 1

Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью.

Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, канцлер Германской империи

Группа украинских вояк передвигалась короткими перебежками. Несмотря на темное время суток, их прекрасно было видно в прибор ночного видения. Все-таки современная война, насыщенная различными техническими девайсами, превращает жизнь диверсантов и разведчиков в настоящий ад. Это раньше, в прежние времена и былые войны, достаточно было бесшумно передвигаться на местности, желательно ползком, да уметь обманывать нюх сторожевых собак, чтобы проникать за линию фронта. А сейчас хрена лысого обманешь тепловизор, прибор ночного видения, направленный микрофон широкого спектра действия или сейсмический датчик. Умная техника повсюду, она видит, слышит, а в некоторых случаях может даже унюхать.

– Ну чё, минусуем? – шепотом спросил Бамут.

Пулеметчик видел укропов в ночной прицел, снабженный тепловизором. Прицел был совмещен с пулеметом «Утес» и имел вынесенный, дистанционный спуск, что давало пулеметчику возможность сидеть поодаль от пулемета, в сторонке, наблюдать за перемещениями противника на экране и в нужный момент нажать на клавишу начала стрельбы, держа при этом в другой руке кружку с кофе. Красота! Не огневая позиция, а сплошной курорт.

– Давай! – кивнул я. – Огонь!

«Дух! Дух! Дух!» – рявкнул короткой очередью крупнокалиберный пулемет «Утес». Быстрая правка и вновь короткая очередь. Вновь корректива и опять очередь на три выстрела. В ночной прицел был виден полет пуль, которые по пологой траектории неслись к цели, поражая ее на финальном отрезке.

Противник по ночам перебрасывал небольшие группы своих бойцов, надежно заковывая наши позиции в непробиваемое кольцо окружения. Если получалось как сейчас, то мы эти группы вычисляли и по возможности гасили укропов. А то, понимаешь, ходят тут как по бульвару!

– Помогай! – рявкнул Бамут, сдергивая тело пулемета со станка.

Я дернул металлическую створку заслонки, перекрыл световой проем небольшой амбразуры, а потом еще и мешок с песком водрузил на штатное место, только станок для пулемета оставив на прежнем месте. Семен оттащил пулемет в сторону и спрятал его в специальную нишу.

– Валим! – тяжело дыша, выдохнул напарник.

Вместе с Бамутом мы, низко пригибаясь, рванули по траншее прочь от стрелковой позиции. Сверху траншея была накрыта досками и слоем грунта. Ход соединял закрытую огневую точку и заглубленный в землю капонир, где сейчас стояла наша БМП-2. Торчать возле огневой точки после удачной стрельбы по противнику чревато быть убитым вследствие ответного огня. Не стоит недооценивать противника: все, кто этим грешил, давно мертвы.

На войне есть свои правила безопасности, которые, если ты хочешь жить, надо беспрекословно соблюдать. Не будешь соблюдать эти правила – умрешь. Хотя тут и так не слишком многое от тебя зависит. Прилетит неожиданно реактивный снаряд или бесшумная 60-миллиметровая минометная мина из чертовой «польки» – и конец, пакуй вещи и лети на облачко, чтобы сидеть там с арфой под мышкой, ну или добро пожаловать в чан со смолой, к чертям на встречу. Куда попадешь после смерти, зависит только от количества грехов в мирской жизни.

Добежали до капонира, потом по очередному подземному переходу добрались до основного убежища. Позади не было слышно взрывов, значит, на этот раз противник то ли не заметил, откуда мы вели огонь по группе их военных, то ли просто решил не обнаруживать свои огневые точки. Потому что мы стреляли не только затем, чтобы поразить украинских вояк, но и чтобы вызвать огонь на себя и вы-явить вражеские огневые точки.

В глубоком подземном убежище, построенном еще в 70-е годы прошлого столетия, было душно, но терпимо. За последние несколько дней мы привыкли к духоте и висящему под потолком табачному дыму. Курили парни много: во-первых, не было по их душу комбата Рыжика, который вечно гонял курильщиков, а во-вторых, в качестве трофея досталось полсотни блоков с верблюдом. Вот парни и дымили в свое удовольствие.

Сидим мы в окружении хорошо: сыто, относительно безопасно, есть табачок, провиант, вода, медикаменты, оружие и боеприпасы. Даже средства связи и наблюдения за противником и те есть. Воюй – не хочу!

В первый день обороны, сразу же после бессонной ночи, когда нашу располагу попытались прощупать несколько разведгрупп противника, наши позиции укропы штурмовали два раза.

Сперва пошли на ББМ при поддержке танка, чтобы посмотреть, что за бравые гвардейцы под флагом княжества Монако захватили их опорный пункт. Пехоты в общей сложности было около двух взводов.

В бою отличился Шут со своим экипажем на Т-72. Мы подняли в небо квадрик, и я корректировал стрельбу танка с закрытой огневой позиции. Танк Шута отстрелялся на твердую пятерочку: укропский «пылесос» получил плюху в борт, ББМ, которые шли в колонне, сыпанули в стороны и с перепугу налетели на свои же минные поля. Две сразу же подорвались, а две еще немного покатались по полю и тоже наехали на мины.

– Ничего себе! Куда они прут?! Вот дебилы! – Охренеть! Подрыв! – радостно комментировали смертельные покатушки вражеских бронемашин стоявшие у меня за спиной бойцы. – Есть, есть! Еще один в минус!

Украинские машины высыпали десант, попавший под огонь осколочно-фугасных снарядов, которые один за другим посылал во врага танк Шута. Из-за этой эйфории, царившей в бункере, мы прозевали подлет вражеского БПЛА, который зашарашил танк Шута в корму, повредив моторный отсек. Подскочившая БМП-2 эвакуировала экипаж танкистов, но с танком пришлось попрощаться. Через десять минут в него влетел второй украинский дрон, и наша бравая боевая машина сперва окуталась клубами дыма, потом полыхнула огнем – детонировал БК, – и Т-72 превратился в груду металлолома.

Укропы, видать, поняли, что тут что-то не так и на их опорнике окопались не союзники под флагом княжества Монако, а самые настоящие российские вояки.

Второй раз в этот день укропы сунулись на штурм после короткого артобстрела: минут тридцать постреляли из гаубиц Д-20, положив в наши позиции полсотни снарядов, а потом, ведя беспокоящий огонь из минометов, пошли вперед штурмовые группы, которые под прикрытием минометного и артиллерийского огня подвезли на БМП.

Со второй волной украинских штурмовиков мы бодались часа два, но в итоге отогнали их от наших позиций. Правда, пришлось пожертвовать одной БМП, которую вывели из капонира, чтобы она отработала по мельтешившим на заднем плане бронемашинам. Ну а пехоту встретили огнем из пулеметов, минометов и ПТУРов, положили около десятка укропов. С нашей стороны только три «трехсотых», и то все, слава богу, легкие.

– Завтра нам всем кабдец! – грустно резюмировал паникер и пессимист Крест.

– Поглядим, – раздраженно хмыкнул я. – Балаклавы нацепили и встали группой, – приказал я, обращаясь к бойцам, находящимся в подвале. – У кого нет масок, пусть прикроют хари шарфами.

– На фейхоа? – спросил Глобус, глубокомысленно рассматривая трофейную бритву, которая должна была работать от батареек, но почему-то не включалась.

– Видео буду снимать, – пояснил я. – Надо записать видос, на котором мы будем жаловаться на горькую судьбу нашего подразделения, а заодно клеймить позором военных чиновников и бюрократов.

– Думаешь, надо? – брезгливо поджав губы, спросил сержант Чехов.

– Надо! – твердо заявил я. – Пора перестать обороняться, надо переходить в наступление. Хватит, надоело все!

Одно из самых тяжелых чувств, с которыми человек сталкивается во время войны, – это чувство собственного бессилия. Это чувство никогда не приходит в одиночку. За бессилием следуют боль и страх. Ощущение собственной уязвимости и неполноценности. Мы можем совершать множество абсурдных действий в попытке доказать самим себе, а также окружающим, что можем контролировать ситуацию, но всегда приходит момент, когда ты понимаешь: всё, это конец!

На войне страшно! Постоянно, каждую минуту страшно. Со временем страх притупляется и уходит на задний план. Но есть страхи, которые постоянно сидят в голове солдата, находящегося на передовой. По крайней мере, для меня и всех, с кем я общался, именно эти три страха самые живучие, не выходящие из головы. Причем все эти страхи постоянно переплетаются между собой, клубятся, как ядовитые змеи, шипят и пускают яд в твоей голове, отравляя психику, заражая ее безумием.

Артиллерия – это страшно. Во время ее работы ты ощущаешь себя голым. Кажется, что спрятаться негде, смерть находится практически везде. Взрывы ухают, земля трясется, осколки проносятся по окопам, комья земли сыплются с неба. А внутри у тебя всё звенит и дрожит от страха. К этому нельзя привыкнуть. К мелким калибрам (типа 60 миллиметров и 82 миллиметра) минометных мин еще как-то можно привыкнуть, но все, что больше, – это жуть, к которой привыкнуть невозможно даже спустя несколько лет, проведенных на войне.

Плен. Вероятность быть пойманным врагом вызывает большие переживания. Обычно это происходит, когда ты ранен или оказался в изоляции на поле боя. В этом случае страшно не столько оказаться в стане врага, сколько от того, что с тобой сделают. Противник обозлен на нас, и редко плен обходится просто побоями, холодом, голодом и неоказанием медицинском помощи. Могут быть пытки, издевательства и унижения – это ужасно! Могут задолбить насмерть, пихая в анальное отверстие черенок от лопаты; могут снимать на видео, как насилуют, а потом скинут отснятое родственникам, которых быстро вычислят через социальные сети; могут кастрировать. Эти твари много чего могут…

Это страшно, поэтому солдаты и боятся плена. Настолько боятся, что порой, оказавшись отрезанными от своих в одиноком окопе и будучи ранеными, понимая, что могут обессилеть и попасть в плен, подрывают себя гранатами, даже когда противник еще далеко и есть шанс выбраться, спрятаться и добраться до своих. Дергаешь кольцо из гранаты, прижимаешь к щеке гладкое яйцо эргэдэшки, чтобы наверняка убило, отпускаешь предохранительный рычаг – и умираешь. Зачастую погибнуть проще, чем пережить пытки плена.

Увечья. Умереть на войне можно легко и быстро: пуля прилетела – и тебя нет. А бывают ситуации, когда, оставшись в живых, ты получаешь тяжелые ранения, которые ведут к серьезной инвалидности. Когда мимо тебя проносят раненых с оторванными конечностями, ты всегда думаешь, что, не дай бог, и тебе что-то вот так размолотит и отчекрыжит! Спаси и сохрани! А если тебе приходится самому тащить раненого, ты его, как можешь, успокаиваешь: «Братан! Ноги – херня, главное – член с яйцами на месте! Сейчас такие протезы делают, что как настоящие ноги: бегаешь, прыгаешь на них. Так что не бзди, жив остался, и ладно!» Вот только раненый смотрит на тебя, кусает губы от боли и сквозь зубы материт: тоже мне нашелся успокоитель, сам-то вон на своих ногах идешь. Конечно, легко умничать, когда у самого все конечности целы.

Еще минуту назад ты бегал на обеих ногах, а тут – бах! – взрыв, и всё, что ниже колен, кровавая каша, да и выше колен ноги сильно посечены осколками. Первая мысль: что с членом и яйцами?! Почему-то именно за сохранность половых органов переживаешь больше всего. Хрен знает, почему так; видимо, природой так заложено, что мужчина в первую очередь самец и оплодотворитель самок, а уже потом всё остальное. Вторая мысль – ноги! Мои ноги! Как я теперь буду жить? Как ходить, как бегать, как стоять? Как, черт возьми, в туалет ходить? Как?! И уже тебя тащат к пункту сбора раненых, и боевой товарищ утешает тебя, что ноги херня, главное, жив остался и мужские причиндалы на месте.

А еще можно не получить физическую травму, а просто сойти с ума от всего происходящего на поле боя. Многие боятся слететь с катушек, перспектива доживать жизнь дебилом мало кого прельщает. Когда ты только попадаешь на войну и видишь вокруг себя ветеранов, воюющих не первый месяц, ты понимаешь, что с ними что-то не так, они какие-то не такие. Где-то на третий-пятый день пребывания на войне (если повезло выжить) ты понимаешь, что с бывалыми, обстрелянными парнями что-то не так: бацилла войны поразила их, забрала их душу, навеки изменив человеческую сущность. И тебе суждено стать таким же, как они, потому что иначе на войне не выжить. Если хочешь вернуться домой живым, то изменись, стань человеком войны – homo bellum, если по латыни.

Эти страхи отравляют жизнь и туманят мозг, но со временем ты с ними справляешься и кое-как уживаешься, забывая на время про плен и увечья, и, даже сидя под вражеским артобстрелом, каким-то чудом умудряешься провалиться в зыбкое забытье сна.

Это всё рассуждения интеллектуала и интеллигента, к которым я себя причисляю. А вот тот же Бамут, он же Сема Воршавин, он же Мародер, на такие загоны вообще внимания не обращает. Ему плевать на то, кто там как себя чувствует и из-за чего переживает, он понимает только одну истину: главное – это выжить. Правда, тут есть один немаловажный нюанс: ему важно не просто выжить, а сделать это так, чтобы окружающие не считали его трусом и во время этого самого выживания уничтожить как можно больше солдат противника.

Именно солдат! Тут надо понимать, что если под ствол его пулемета случайно попадет мирный житель Украины, то Бамут ни за что не нажмет на спусковой крючок. Сема считает себя воином, а значит, воюет только с солдатами. И я считаю себя солдатом, и все, кто сейчас находится на захваченном опорном пункте, тоже считают себя солдатами. Это значит, что у нас свой кодекс. Пусть он в какой-то мере наивный и не понятный гражданскому обывателю, сидящему на диване перед экраном телевизора или монитором компьютера, но этот кодекс есть, и мы его чтим.

Сейчас наше подразделение – остатки 10-го ОДШБ – находится в плотном кольце окружения. Противник повсюду. Окружили нас по полной, в два кольца, мышь не проскочит. Идет пятый день круговой обороны.

На второй день осады нам с коптера сбросили посылку – упакованные в пенопласт хитроумные радиоприблуды, которые необходимо было интегрировать, согласно прилагаемой схеме, в оставшиеся в наследство от укропов американские сканеры и электронные девайсы.

Матерясь, шипя под нос ругательства и проклятия в адрес неизвестных мне производителей электроники и выслушивая советы от стоящих за спиной боевых товарищей, я кое-как справился с задачей. Спецаппаратура заработала, и у нас появилась стабильная связь с неизвестным мне Центром, который выдавал материал для моих публикаций и видеообращений.

Наверное, вы хотите узнать, как мы оказались в окружении? Никогда не угадаете! Даже не пытайтесь! Нас не отрезали от основных сил, нас не заманили в ловушку, нас не окружили ночью, застав врасплох. Нет! Мы сами залезли в окружение, целенаправленно атаковав и захватив украинский опорный пункт.

Действовали нагло и решительно, разыграв целое представление, убедив противника в том, что мы не отряд российских штурмовиков, а потерявшееся подразделение иностранных наемников, воюющих на стороне ВСУ. В радиоэфире специально общались на английском и французском языках. Повезло, что кроме меня двумя иностранными языками довольно сносно владел Глобус – пятидесятилетний доброволец из Крыма. Остальные бойцы «Десятки» активно захламляли эфир польскими ругательствами, благо польский язык созвучен остальным славянским языкам, и надо всего лишь склонять как душе угодно такие слова, как «курва» и «пердолить» – вот и все польские маты.

Скудно, бедно и убого, но противник на это купился, и мы смогли подойти на близкую дистанцию, вступив в прямой стрелковый бой с защитниками украинского батальонного опорного пункта.

Зачем нам надо было лезть в окружение? Так просто и не объяснишь. Тут такое дело, что наш 10-й ОДШБ – боевое подразделение со славной, пусть и короткой историей. За плечами у нас несколько блестящих штурмовых операций, в которых наш батальон показал себя на отлично и заслужил звание отдельного, то есть подчиняемся мы напрямую командованию данного участка фронта.

Но в этом и беда нашего батальона. У нас, как бы это помягче сказать, нет крыши. То есть кроме нашего комбата майора Рыжикова больше некому замолвить за нас словечко. Поэтому в последнее время нас кидали в самую гущу событий, сточив батальон до минимума: в строю осталось всего десять процентов личного состава – остальные либо погибли, либо были ранены.

При этом вряд ли у вышестоящего командования был злой умысел, просто в этот момент противник активно наступал одновременно на нескольких направлениях, не считаясь с собственными потерями, и надо было затыкать прорехи в обороне. Как потом выяснилось, на нашем участке обороны, северной окраине города Токмак, наши позиции брали штурмом несколько моторизованных бригад ВСУ, и за две недели ожесточенных боев нашему батальону удалось вывести из строя одну из этих бригад, уничтожив или отправив на больничную койку больше тысячи укропов. Получалось, что мы силами своего батальона вывели из строя полк ВСУ в полном составе. Сами мы при этом потеряли девяносто процентов личного состава. В строю осталось всего сорок бойцов, и то почти каждый имел легкие ранения, перенося их на ногах.

И вот тут комбат Рыжиков отдал приказ к оставлению позиций. Приказ пришел весьма своевременно, потому что следующий день вряд ли кто-то из нас пережил бы. Мало того что у нас в строю остались жалкие остатки личного состава, так из тыла перестали поступать боеприпасы, не было поддержки артиллерии. Выходило так, что противника мы должны были встретить только огнем автоматов, пулеметов и ручными гранатами. А это, я вам скажу, верная смерть. В современной войне, которая развернулась на территории бывшей Украины, урон с обеих сторон большей частью наносится дальнобойной артиллерией и системами залпового огня.

Я знаю множество примеров, когда бойцы по обе стороны линии боевого соприкосновения, провоевав по несколько месяцев, ни разу не видели живого солдата противника в прорезь прицела автомата. Всё больше долбит арта, «Грады», САУ, танки и минометы разных калибров. Ну и сбросы с беспилотников и дроны-камикадзе – куда же без них! А вот так, чтобы, как в годы Второй мировой войны, перестрелки из автоматов, пулеметов и винтовок – такое большая редкость. Нет, на отдельных участках фронта, конечно же, стрельбы хватает с избытком, но в основном те же пулеметы используются на предельных дистанциях, свыше километра, больше чтобы отпугнуть противника, чем поразить его.

Зачастую бывает и вовсе регулярный беспокоящий огонь в сторону вражеских окопов, чтобы обозначить, что мы, мол, на месте, бдим, и нефиг к нам соваться. У противника точно так же: высунут автомат из окопа, высадят «по-сомалийски» полный магазин в нашу сторону и дальше сидят в траншее.

Но бывает, причем регулярно и с обеих сторон, когда вышестоящее командование решает, что, мол, хватит сидеть в обороне, надо показать результат. Дескать, в обороне войну не выиграть, пора бы захватить что-нибудь, хоть пару квадратных метров, хоть сфотографироваться на фоне дорожного знака при въезде в село. И пошла движуха: саперы снимают минные заграждения, инженерные машины разминирования ползут вперед, «урки» выплевывают длинные кишки зарядов дистанционного разминирования, артиллерия активно выпускает сотни снарядов в сторону вражеского переднего края, и потом пехота верхом на БТР, БМП и «мотолыгах» лезет вперед под прикрытием танков.

Противник не дурак! Он понимает, что начинается движ, и заранее начинает обрабатывать вражеские тылы, где идет сосредоточение техники и личного состава. В современной войне ничего скрытно сделать нельзя: в небе постоянно висят десятки БПЛА различного размера и дальности действия, а еще выше, в космосе, всевидящие спутники-шпионы.

Это вам не Вторая мировая война, когда можно было целые дивизии спрятать в лесах, а потом молниеносным броском ударить в тех местах, где враг не ждет. В современной войне всё иначе: противник всегда всё знает. И он знает, что мы знаем. Противник нас бьет, и мы его бьем! Он стачивает о наши линии обороны свои бригады и батальонные тактические группы, и мы делаем то же самое. Враг бросает в бой всё новые и новые подразделения, и мы делаем то же самое. Как бой с тенью: ты делаешь взмах – противник повторяет за тобой, враг уклоняется от удара – ты повторяешь за ним.

Со стороны это кажется бессмысленным и пугающе непонятным. Как можно идти на штурм, прекрасно понимая, что противник знает о ваших намерениях и предпримет ответные действия? Идти на верную смерть? Вроде того! Но нюанс в том, что на верную смерть идут не те, кто планирует эту операцию, не генералы и политики, сидящие в относительно безопасном тылу. На смерть идут передние ряды штурмовиков, это их будут долбать из танков, пушек и минометов, это их БМП и БТР будут рваться на минах, это их будут добивать сбросами ВОГ с БПЛА, это за ними будут охотиться операторы дронов-камикадзе. Это всё для них – для пехоты переднего края!

Но не надо думать, что генералы в тылу – кровожадные упыри, которым в радость уничтожить пару-тройку сотен человек. Нет, всё не так. Просто генералы по-другому не могут. Нельзя выявить все возможности противника, не пожертвовав частью своих сил, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Только вместо выброшенной в мусорное ведро яичной скорлупы – несколько взводов, а то и рот живых солдат и офицеров, которых дома ждут жены и ребятишки.

И вот когда кровавая каша заварилась по полной – одни наступают, другие обороняются, обе стороны кидают в топку всё новые и новые силы, – тут и решается судьба общей зарубы: кто хуже подготовился, тот и проиграл.

И тогда одна из сторон победно заявит, что, мол, глядите, граждане в тылу, а мы-то молодцы! Продвинулись вперед аж на целых два километра, – освободив половину населенного пункта, где до войны проживало – вы не поверите! – целых семьсот граждан. Школы и поликлиники в этом населенном пункте не было, зато были магазин и автобусная остановка. А это вам не хухры-мухры! Это о-го-го!

А вторая сторона при этом тоже победно заявит, что, мол, вы видели?! Видели?! Да мы за две недели боев отошли всего на два километра, зато перемололи не меньше двух тысяч вражеских бойцов, а это не просто много – это до хрена! Это мы, считай, переломили хребет всей вражеской армии! Нет, не две тысячи, мы же еще раненых не посчитали! А если с ранеными, то еще столько же, то есть четыре тысячи вражеских солдат вывели из строя!

Обе стороны довольны. Генералы вешают себе на грудь медали и ордена, ну и про солдатиков и офицеров не забывают: им тоже ордена и медали. Народ в тылу ликует, с экранов телевизоров им вещают, что победа уже близка, а враг почти разбит.

Но если взглянуть со стороны, то оказывается, что за две недели боев обе стороны потолкались на пятачке площадью в шесть квадратных километров в серой зоне, угробив при этом в общей сложности не меньше десяти тысяч человек с обеих сторон в виде раненых и убитых. И на ход войны это по большому счету никак не повлияло. Как стояли на своих позициях, так примерно там же и остались стоять.

Часто решения командиров продиктованы только тем, что на них давит начальство, требуя результата. Когда наблюдаешь такие дерганые движения, итог которых тебе, как военному человеку, уже заранее ясен, видишь за этим только конъюнктуру, а не нацеленность на результат. Если звучит команда выйти на локальном участке на километр вперед, то становится горько от «величия» такого замысла.

Подумайте сами: что даст такой успех? Если вы пройдете минные поля и переднюю линию, то дальше всё пойдет гораздо легче. Накопите ресурс и действуйте, развивая успех. А иначе получается, что скорлупу вы разбили, а перед содержимым яйца остановились, при этом понеся потери. А противник тем временем получит возможность укрепиться. В этом и заключается наша проблема – расслоение военного организма, когда каждому слою присущи свои руководящие мотивы.

С нашим 10-м ОДШБ произошла типичная для современной войны на Украине (сокращенно – СВО) ситуация: командование приказало держать обороняемые позиции до конца, причем конец имелся в виду буквальный – пока не закончится личный состав.

Наш комбат Рыжик встал перед непростым выбором: либо он идет наперекор вышестоящему командованию и высказывает свое «фе», навлекая на себя генеральский гнев, либо личный состав 10-го ОДШБ стачивается до конца. Другого не дано: либо так – либо никак! Либо командир батальона остается перед светлыми очами генералов молодчагой, не побоявшимся перемолоть в фарш вверенное ему подразделение, либо его снимают с должности за правду-матку, щедрой рукой сыплют на его голову всевозможные кары, а в итоге могут и за решетку посадить. Тут, как говорится, выбирай, что тебе ближе к телу: собственная рубаха (шкура) или жизни твоих подчиненных.

Рыжик выбрал третий вариант: он хотел проскочить между капелек воды – и трусом не про-слыть, и подчиненных сохранить. Наш 10-й ОДШБ бился до последнего, две недели мы держали позиции вопреки всем прогнозам. Но когда нам перестали поставлять тяжелое вооружение и боеприпасы и поддерживать артиллерией, вот тут нас и прижало как следует, потому что одним стрелковым вооружением, гранатометами, ПТУРами и легкими минометами много не навоюешь. В строю остался каждый десятый, и тот легкораненый. Рыжик всех записал в «трехсотые» и отвел остатки батальона в тыл. И вроде прокатило: и мы не прослыли трусами, и Рыжик не навлек на себя гнев начальства.

Но в дело вмешался злой случай, чертов рок судьбы. В расположение, где мы зализывали свои раны и ждали транспорт для эвакуации, прилетели вражеские ракеты. Правда, мы к тому времени успели покинуть расположение, и никто не пострадал, но бригада мотострелков-мобиков, оставшихся там, попала под раздачу. И во всем обвинили нас: дескать, это мы что-то там не так сделали, а то и вовсе целенаправленно скинули врагу координаты цели для удара HIMARS. В итоге нас всех на тюремные шконки: Рыжика – отдельно, сержантский состав – отдельно, рядовых – отдельно.

Вот такие вот пироги!

Но на Руси ведь издревле повелось, что любой вопрос можно решить, надо только найти подход и суметь чем-то заинтересовать государевых мужей. В итоге подход мы нашли, мужей государевых заинтересовали и пришли с ними к обоюдному согласию, итог которого устроил бы обе стороны.

Вот так мы и оказались в полном окружении, выполняя свою часть договоренностей. Если всё сложится удачно, то Рыжика выпустят из тюрьмы, восстановят в звании, нашему подразделению вернут прежний статус, ну а к остальным бойцам 10-го ОДШБ не будут применять никаких карательных мер и штрафных санкций.

Зачем нам, простым бойцам, это было надо? Могли бы не высовывать нос, посидели бы чутка в СИЗО да и отправились бы в тыл. Скорее всего, по шапке получил бы один комбат Рыжиков, все-таки он командир «Десятки», а значит, ему за всё отвечать. Нас бы просто разогнали по разным воинским подразделениям, некоторых и вовсе отправили бы в запас, а 10-й ОДШБ признали бы негодным подразделением и списали бы его в утиль, благо это нетрудно, потому что речь идет всего лишь о батальоне. Вот и всё!

На хрена надо было городить такой огород: тайные переговоры, штурм вражеских позиций, добровольное полное окружение и обречение на верную гибель? Ради чего всё это? Ответ прост: так надо, потому что по-другому мы не могли поступить!

И тут, наверное, вы подумаете и с кривой усмешкой произнесете: «Псих, не гони! Не надо нам тут лепить пафосные речи!» Если вы действительно так подумали, то вы не понимаете простой истины: война меняет людей! Меняет раз и навсегда! Мы не могли поступить по-другому, потому что оставить Рыжика в тюрьме – значит предать его! Не попытаться отстоять честь 10-го ОДШБ – значит предать имя нашего батальона и всех тех, кто погиб в его рядах.

Пусть для вас это, возможно, слишком пафосно и напыщенно, но для нас, ветеранов «Десятки», всё по-другому, потому что есть вещи пострашнее смерти. Предательство, трусость, оставление боевого товарища в беде – всё это страшнее смерти. Потому что если ты умер, то с тебя и спросу никакого, а вот если предал, струсил и сбежал, то потом будешь всю жизнь мучиться, корить и проклинать себя, а в итоге либо сопьешься и замерзнешь где-нибудь в сугробе, либо повесишься на кривой осине.

Лучше хоть что-нибудь сделать и, даже если что-то не получилось, быть уверенным, что сделал всё возможное, чем ничего не делать и в итоге всю жизнь жалеть о своем бездействии.