Читать книгу: «Время Андропова», страница 3

То, что случилось в мастерской 3 августа 1893 года, описано сухим языком протокола: «Флекенштейн таскал за волосы мальчика Пучкова, бил его по щекам, затем уронил на пол и носком сапога ткнул в лоб, и перенес ногу через его голову, каблуком сапога причинил рану на голове»⁶⁴.

В январе 1894 года Флекенштейн получил три месяца тюрьмы и денежное взыскание в ремесленную казну. В тюрьму садиться не хотелось, взялся апеллировать. Нанял присяжного поверенного Зыкова. Тот довольно ловко аргументировал необходимость оправдания подсудимого. Писал, что мальчик сам поранился, упав на лежащие на полу инструменты, указывал на состоявшееся «примирение сторон». Утверждал об отсутствии связи между действиями обвиняемого и появлением раны на голове пострадавшего и упирал на отсутствие знаний у Флекенштейна о «последствиях деяния», как это требовала статья 1483, да и вообще «показаниями свидетелей, обвинение представляется недоказанным и сомнительным»⁶⁵.

Тем не менее все инстанции были проиграны. Время шло, и спасение принес Всемилостивейший манифест от 14 ноября 1894 года, выпущенный по случаю бракосочетания императора Николая II. Помимо множества милостей, типа снижения процентов по ссудам, погашения долгов дворянскому банку и прощения невыплаченных пени и штрафов, в части IV Манифеста объявлялась амнистия и снижение сроков по ряду преступлений. Московская судебная палата 19 декабря рассмотрела в гласном заседании дело Флекенштейна и вынесла приговор в окончательной форме 4 января 1895 года. От тюремного наказания Флекенштейн был освобожден, но в остальной части приговор апелляционной инстанции от 4 апреля 1894 года был оставлен в силе, и 15 рублей в ремесленную казну ему заплатить пришлось⁶⁶.

Извлек ли Карл Флекенштейн урок и стал ли после этого случая мягче относиться к ученикам? Наверное, нет. Особенно если учесть, как он оправдывался и отнекивался в апелляционных жалобах, утверждая даже о «примирении сторон». Скорее, он стал осмотрительнее и осторожнее. Крутой нрав и склонность к бытовому насилию в одночасье не исчезают. Характер!

То, что именно Евдокия Флекенштейн в 1905 году оформила промысловое свидетельство на себя, что-то да значит. Теперь она своим характером и хваткой главенствовала в семье. Крепкая хозяйка! И состояние семьи в этот момент в зените. Да, Флекенштейны безусловно богаты и развивают свою торговлю. Хотя наиболее оборотистые дельцы не упускали случая помещать в рубрике «Торгово-промышленные предприятия» в адресной книге «Вся Москва» не просто краткую информацию о своих магазинах, но и броскую рекламу в заметной рамке. Флекенштейн старался не отставать, но свой магазин рекламировал через газеты – это дешевле.

Реклама магазина Флекенштейна в газете

[Из открытых источников]

Четырехэтажный дом 26 на Большой Лубянке, ставший основным местом жительства Карла Флекенштейна, где располагался и его магазин с мастерской, был вполне современным. В нем были водопровод и канализация, а в подвале дома – котельная для отопления⁶⁷. По состоянию на февраль 1914 года семья Флекенштейна занимала на первом этаже квартиру из шести комнат с одной кухней. Часовой магазин располагался рядом в комнате с окном, а к нему примыкала комната без окон, в которой находилась мастерская. Квартира Флекенштейна занимала площадь 27,2 квадратные сажени (123 кв. м), а магазин – 12,7 (57 кв. м). Также на первом этаже здания располагались и другие торговые заведения: магазин дамского готового платья Владимира Михельсона, табачный магазин Калабуховой и чулочный магазин Сарры Гаррис с квартирой.

Второй, третий и четвертый этажи здания занимали меблированные комнаты с жильцами. Согласно оценочной ведомости, годовая доходность с площади помещений, арендуемых Флекенштейнами, должна была составлять 3300 рублей в год (2400 квартира и 900 мастерская)⁶⁸. Флекенштейн платил меньше. Он имел письменный договор с владельцем дома, согласно которому годовая плата за квартиру и мастерскую составляла 2500 рублей в год⁶⁹. Надо полагать, доход магазина и мастерской с лихвой покрывал расходы на аренду квартиры. Так что, вопреки распространенному мнению, Флекенштейн не был владельцем не только всего дома, но даже и квартиры.

Дом 26 на Большой Лубянке (слева)

[Из открытых источников]

Дом 26 на Большой Лубянке

1980

[Из открытых источников]

Лишние деньги в семье были, и Евдокия их вкладывала в недвижимость и землю. У Александра Николаевича Богданова она купила 10 января 1905 года участок земли в селе Богородском Ростокинской волости близ Москвы⁷⁰. Возможно, Богданов был родственником той самой Василисы Богдановой, которая в 1891 году продала Евдокии владение в Малом Спасском переулке. Если так, то понятно – люди знакомые, проверенные, при сделке не надуют. У кого еще покупать-то, как не у своих людей, да по доброму совету.

По непонятным причинам или в результате каких-то интриг в 1908 году участок был записан как собственность Карла Флекенштейна. Но 17 ноября 1908 года Евдокия обратилась в Московскую уездную земскую управу с просьбой «зачислить землю на ее имя», мотивировав тем, что ее мужу «земля никогда не принадлежала и не принадлежит»⁷¹. Возможно, такие резкие формулировки, попавшие в официальную бумагу, – признак напряженности в семье и разлада между супругами. Может быть, и так. Или это знак акульей хватки Евдокии, прибиравшей к рукам все семейное дело. Да, та еще семейка!

Купленный участок, в общем-то, был небольшой. Всего 141,75 квадратной сажени, это около 645 кв. м. В окладной книге участок числился как угодья. Но долго владеть угодьями не случилось. Участок в селе Богородском в местности Малое Польце по 2-й Мещанской улице Евдокия продала 12 сентября 1913 года⁷². Что-то Евдокия на участке успела возвести. Может быть, дачный домик с сараями. При продаже там уже значились жилые и нежилые строения общей оценочной стоимостью 6078 рублей (всего три строения, из них самое крупное оценено в 3891 рубль)⁷³. Удивляет стоимость сделки по купчей крепости, указанная на обороте уведомления нотариуса в управу, – 5 тысяч рублей⁷⁴. Может быть, что-то случилось и все строения были разобраны и проданы, разрушены стихией или сгорели наконец? Или это какие-то махинации – пять пишем, а два в уме?

Уведомление Московской уездной земской управы о принадлежности земельного участка Евдокии Флекенштейн

20 ноября 1908

[ЦГА Москвы. Ф. 11. Оп. 1. Д. 8396. Л. 9]

Грянувший в 1915 году погром, ставший для Флекенштейна роковым, начался 26 мая с беспорядков на ситценабивной фабрике Товарищества Альберта Гюбнера в районе 1-го участка Хамовнической части. Собравшиеся утром у фабрики рабочие «не встали на работу и предъявили требование об удалении с фабрики всех служащих немецкого происхождения»⁷⁵. Один из владельцев фабрики, Николай Второв, безуспешно пытался уговорить рабочих. К вечеру они толпой в несколько тысяч человек двинулись по Плющихе и через Смоленский рынок к Прохоровской мануфактуре, где накануне пищей отравились рабочие. Как утверждалось в отчете следователя, «имели место среди рабочих холероподобные заболевания»⁷⁶. В рабочей среде тут же распространился слух о намеренном отравлении 300 человек, из которых умерли 60. А кто бы это мог сделать? Ну ясно – «немцы», кто же еще. И пошло как снежный ком. На самом деле, по данным градоначальника, заболели в результате пищевого отравления 140 человек и шестеро умерли⁷⁷. Это тоже немало, хотя реальное число пострадавших уже не имело значения. Важнее – кто виноват, и тут верили самым невероятным и фантастическим слухам.

Толпа двигалась с пением «Спаси, Господи, люди твоя», также пели национальный гимн, прерываемый выкриками «Долой немцев!». Но рабочие Прохоровской мануфактуры работу не бросили и к толпе не присоединились. Постояв полтора часа у мануфактуры, толпа стала расходиться. Это было только начало. На следующий день все повторилось, но масштабнее. Утром 27 мая опять у мануфактуры Товарищества А. Гюбнера собралась толпа рабочих, взяв портреты «высочайших особ» и национальные флаги, люди двинулись к Крымскому мосту.

Полиция бездействовала. Сверху поступило указание не препятствовать демонстрации, носящей «мирный характер». Это удивило полицейских, «так как с осени 1914 года манифестации допускались лишь в виде исключения в дни празднования побед, каковых в ближайшее предшествующее время одержано не было»⁷⁸. Эта ироничная фраза о победах вошла в отчет следователя, которому позднее поручили вести дело о бездействии московской полиции и ее начальства.

Разросшаяся по дороге толпа направилась к Рябовской ситценабивной мануфактуре, затем к Даниловской мануфактуре. К шествию присоединялся разный люд. У фабрики Цинделя ворота оказались заперты. Это разогрело и разозлило пришедших. Стали ломать ворота, лезли через забор. Нанесли побои приставу, до полусмерти избили представителя правления фабрики Георгия Карлсена, охранявшего ворота. После чего начались уже совсем жуткие расправы. Избитого Карлсена повели топить в реке. Полиция была бессильна что-либо сделать. Несчастного бросили в реку и забрасывали камнями, не давая спастись. Он утонул на глазах полиции⁷⁹.

Погромщики врывались в квартиры, громили конторы близлежащих фабрик, хватали «немцев» на улицах. Максимум, что удавалось полиции – уговорами отбирать у толпы схваченных и, для вида «арестовывая», увозить в участок для их же безопасности. Теперь уже началось и хищение имущества разгромленных контор и квартир. Полиция задержала 63 грабителя, но на следующий день их выпустили по распоряжению Главноначальствующего над Москвой князя Юсупова. А невинных жертв тем вечером становилось все больше. Двух женщин избили ногами и палками, нанося удары и камнями, двух других женщин бросили с Краснохолмского моста в водоотводный канал и забрасывали камнями. Одна из них утонула, вторую, вытащив из канала, пытался спасти полицейский, заметив это, погромщики вновь набросились на женщину и убили ее⁸⁰.

К двенадцати ночи все успокоилось и стало тихо. Но в полиции были убеждены – на утро погром приобретет новый размах. Так и произошло. Чинами полиции высказывалось пожелание вызвать войска, но оно не получило одобрения. Более того, на ночном совещании градоначальник Андрианов передал собравшимся мнение князя Юсупова: «Ну нагайки туда-сюда, но оружия употреблять нельзя»⁸¹. Андрианов полагался на «успокаивающие сведения» Охранного отделения, что беспорядки продолжаться не будут⁸².

28 мая беспорядки начались в Замоскворецком районе. С семи утра рабочие фабрики Даниловской мануфактуры на работу не вышли. Толпа росла. Пошли по Мытной. Все продолжилось по вчерашнему сценарию, искали на фабриках «немцев», правда, пока милостиво сдавали их в полицию. Но теперь уже открыто расхищали товар на фабриках. По оценке полиции, в толпе уже было 20 тысяч человек. Беспорядки начались и в других частях города, везде росли толпы. Уже в десять утра громили квартиры «немцев»⁸³.

В два часа дня пятитысячная толпа перешла через Москворецкий мост на Красную площадь, и начался погром в Средних торговых рядах. Громили все, что имело иностранную вывеску. Как отмечала полиция, «из района 1 участка Мясницкой части по Лубянке толпа проникла в район 2 участка Сретенской части»⁸⁴. Магазины громили и поджигали. Лишь около семи часов вечера погром на Мясницкой и прилегающих улицах прекратился, но толпы погромщиков заменили вереницы грабителей, потянувшиеся во все стороны⁸⁵. К девяти – десяти часам вечера погром охватил всю территорию Москвы⁸⁶. Только после ночного заседания Городской думы было принято решение применить силу и вызвать воинские наряды. На следующий день погром в городе прекратился, перекинувшись на пригороды⁸⁷.

Весть о погроме дошла до Санкт-Петербурга. В Москву был послан командующий Особым корпусом жандармов Джунковский. Он прибыл утром 29 мая и возглавил наведение порядка. В тот же день с помощью войск с беспорядками в Москве справились, но начались погромы в окрестностях и пострадали наиболее богатые усадьбы и дачи. Николай II записал в дневнике 1 июня: «В 10 час. принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов»⁸⁸. Выводы были сделаны. Принята отставка градоначальника Андрианова, через пару недель и князь Юсупов лишился должности главного начальника Московского военного округа, а позднее перестал быть и Главноначальствующим над городом Москвой.

Флекенштейну было от чего расстроиться. И дело даже не в убытках, которые хотя бы частично могли быть покрыты страховыми выплатами. Обиднее всего – бездействие полиции, не защитившей торговцев. Полиция проявила ту степень нерешительности, которая погромщиками была понята как одобрение их действий: «…сущность увещеваний, с которыми чины полиции обращались к толпе, сводившаяся к тому, что тот или другой из магазинов, которым угрожала опасность погрома, принадлежит не „немцам“, а русским, была такова, что эти увещевания, по признанию самих чинов полиции, – не могли не производить впечатления, что погромы немецких магазинов полиция считает допустимыми, что этих погромов высшее начальство желает»⁸⁹.

Паралич воли нашел свое объяснение в докладе исполнявшего обязанности начальника московской полиции Александра Севенарда князю Юсупову. Доклад «состоял в доказательстве того положения, что вспыхнувшие беспорядки и погромы являются долго назревавшим и наконец прорвавшимся нарывом, и что применение к толпе каких либо репрессий могло бы повести к самым ужасным последствиям, при чем глубоко патриотическое настроение толпы неминуемо превратилось бы, по его словам, в ярко революционное… Севенард высказывал, что он хорошо знает Москву, что у него есть опыт 1905 года, что призыв войск озлобит толпу, вызовет разгром банков и т. п.»⁹⁰.

Еще хуже то, что власть сама создала условия для разгула народной стихии. В газетах писали об опасности, исходящей от «внутренних немцев», и подогревали страхи перед «шпионами». В том же направлении мыслил и Главноначальствующий над Москвой князь Юсупов. Уже после погрома он телеграфировал 31 мая министру внутренних дел и сетовал на отсутствие своевременных мер по высылке из страны граждан воюющих с Россией держав. В телеграмме Юсупов особо отмечал: «Есть консулы экзотических стран и фантастических республик, цель пребывания коих в Москве под сомнением. Лютеранские пасторы занимаются столько же церковными делами, сколько и шпионажем»⁹¹. С экзотикой как раз понятно. Юсупов оправдывался за разоренное и сожженное погромщиками консульство одной из латиноамериканских стран.

Газетная статья о погроме в Москве

30 мая 1915

[Московские ведомости]

Но вот что характерно и наводит на подозрения. В докладной записке Московского городского головы Михаила Челнокова председателю Совета министров от 4 июня 1915 года рассказывалось о таких деталях погрома: «Громилы рассыпались по Москве небольшими партиями от 15–25 человек, состоящими по преимуществу из подростков и женщин. Погромы совершались спокойно, по какому-то определенному плану; во главе погромщиков стояли руководители, имевшие у себя списки магазинов и квартир; в некоторых случаях эти начальствующие сносились с кем-то по телефону, наводили справки в своих списках, проверяли торговые документы, паспорта, домовые книги и пр.»⁹².

Экономические последствия погрома были очень серьезными. Некоторые предприятия так и не восстановили работу. Например, фабрика Цинделя пришла в упадок. Всего пострадали 475 торгово-промышленных предприятий и 217 квартир и домов. На 4 июня предварительная оценка ущерба составила свыше 38 миллионов рублей. А главное – погром ударил по своим. Среди пострадавших граждан и владельцев были 113 германских и австрийских подданных, 489 русских подданных с «иностранными фамилиями» и 90 граждан с «чисто русскими фамилиями»⁹³.

Неизвестно, в какой степени пострадал магазин Флекенштейна и каковы были его убытки. Он вдруг остро почувствовал себя чужим в этой стране – лютеранин с подозрительной фамилией, звучащей на немецкий лад. Вероятно, перенесенные переживания ускорили его кончину. И умер он вдалеке от Москвы. В газете «Русское слово» появилось лаконичное извещение о его смерти, наступившей 17 августа 1915 года⁹⁴. А следом и сообщение о прибытии тела в Москву, об отпевании в часовне на Введенском кладбище и похоронах. На следующий день после похорон Карла Флекенштейна в книге записи метрических свидетельств евангелическо-лютеранской церкви святого Михаила в Москве 24 августа 1915 года появилась отметка за номером 581 о выданном свидетельстве о его смерти⁹⁵. Да, Карл Флекенштейн был лютеранином и прихожанином этой церкви. Он упоминался в алфавитном списке прихожан еще в 1896 году⁹⁶.

Извещение о кончине К.А. Флекенштейна

21 августа 1915

[Русское слово]

Извещение об отпевании и похоронах К.А. Флекенштейна

23 августа 1915

[Русское слово]

И вот что еще важно отметить. О кончине Карла Флекенштейна скорбно сообщали жена, дочь, зять и внук. Это первое упоминание Андропова в печати. Да, пока безлично – всего лишь «внук». Но сам факт этого упоминания весьма важен. Можно сделать вывод: младенец Юрий Андропов живет в Москве. И здесь же его родители, обозначенные в извещении как дочь и зять. Следовательно, вся семья в сборе, и, похоже, Евгения Карловна еще не собирается перебираться на Северный Кавказ.

Во главе магазина осталась Евдокия Флекенштейн. Впрочем, она лишь подтвердила свой статус. Как помним, именно ей в 1915 году принадлежало «промысловое свидетельство» на часовой и ювелирный магазин⁹⁷. Погром или другие обстоятельства тому виной, но к маю 1916 года в доме 26 на Большой Лубянке полностью сменился состав арендаторов торговых помещений. Там, где раньше располагался магазин Флекенштейна, обосновалась кофейня с подачей горячих блюд, а место табачного, чулочного магазинов и магазина готового платья заняли магазины дамских шляп и разных товаров⁹⁸. Торговля после погрома захирела. А позднее, в том же году, владельцы дома и вовсе расселили жильцов и затеяли перестройку здания, закончившуюся в 1917 году.

Да, Евдокии Флекенштейн пришлось сменить место жительства. Она переехала на Александровскую площадь в дом 9/1 в квартиру поскромнее (ныне площадь Борьбы)⁹⁹. Ювелирный магазин тоже переехал с Большой Лубянки на Пречистенку, 17, в дом, которым владела баронесса Мария Александровна фон Шеппинг¹⁰⁰. Евдокия держала магазин вплоть до 1917 года. А наступивший большевистский порядок стал для собственников хуже всякого погрома. Он упразднил все.

Похоже, Евдокия и не строила далеко идущих планов. Скорее, завершала дело. Дочь с зятем и внуком уехали, и Евдокия осталась в Москве одна. В предреволюционный год торговала в своем магазине уже в одиночку и у прилавка стояла сама – распродавала остатки товара. Возможно, это ее и спасло. Отсутствие наемной рабочей силы – всяких там приказчиков и продавцов означало, что она лишь мелкая торговка и имеет шанс избежать лишения избирательных прав, как это предусмотрела новая власть для «эксплуататоров». Андропов этим и козырял, когда в автобиографии упирал на то, что его бабка не лишалась избирательных прав и, следовательно, чиста перед советской властью.

Хотя, с другой стороны, и мелкие торговцы лишались избирательных прав. Советская власть вполне могла ориентироваться на имевшиеся в ее распоряжении документы Купеческой управы о выданных промысловых свидетельствах. Евдокия Флекенштейн такие свидетельства получала, и в официальных изданиях ее имя фигурировало. Как же получилось, что новая власть не лишила ее прав? Если она осталась жить по прежнему адресу на площади Борьбы, то есть смысл посмотреть списки по соответствующим районам. Но, увы, в списках лиц, лишенных избирательных прав по Краснопресненскому и Октябрьскому районам Москвы, ее фамилии нет¹⁰¹. А может быть, она сменила фамилию и адрес? Это был спасительный вариант. Так ли это или нет – трудно сказать.

А что же с остальными, упомянутыми в адресной книге Флекенштейнами, кем они друг другу приходились? Если отсеять случайных персонажей – «залетевшего» на пару лет в Москву и в адресную книгу предпринимателя Витоса Романовича Флекенштейна с местом жительства на Большой Серпуховской и точно так же мелькнувшую в Москве в адресной книге 1910 года и навсегда исчезнувшую акушерку Марию Абрамовну Флекенштейн, то кто же остается? Похоже, остается еще неизвестная нам родня Андропова. Только такие родственники ему были не нужны. Отягчающие биографию «бывшие» – вот кто они. И в своих автобиографиях и анкетах Юрий Андропов о них никогда ничего не писал.

Вот на Петровке в доме купчихи Клавдии Обидиной в 1895 году значится Мария Карловна Флекенштейн, возможно, она дочь Карла Флекенштейна¹⁰². Если так, то она тетя Андропова. Позднее она не упоминалась, так как вполне могла выйти замуж и сменить фамилию.

А еще в 1917 году в Москве оставалась супружеская пара – Владимир Александрович и Екатерина Петровна Флекенштейны. Мог ли им Андропов приходиться внучатым племянником – трудно сказать. Хотя кто знает? Об этой паре известно немногое. Вдова мещанина Екатерина Петровна Меньшова владела участком по 3-му Красносельскому переулку, который она унаследовала по завещанию. 26 апреля 1902 года она обвенчалась с конторщиком из Выборга Флекенштейном. Их обвенчал причт московской Федоровской церкви в богадельне Д.А. Морозова. В метрической книге муж записан как Флекенштейн Вольдемар Андреевич Вильгельм, лютеранского вероисповедания, 37 лет, сочетается первым браком. Его жена – московская мещанка слободы Лужников Екатерина Петровна Меньшова, православного вероисповедания, 42 лет, сочетается вторым браком¹⁰³. Ну все понятно, еще один Флекенштейн прибыл в Москву и женился. Причем удачно: жена – домовладелица. А вот был ли этот Вольдемар, ставший в Москве Владимиром Александровичем, родственником Карла Францевича (тоже, между прочим, сменившим отчество на Александрович), трудно сказать. Зато все из Выборга! Интересный город – просто родина Флекенштейнов.

И еще сложнее определить, была ли с Карлом и Евдокией в родстве Мария Федоровна Флекенштейн, отмеченная в адресной книге в 1914–1916 годах. Но бесспорно одно. В 1917 году в Москве помимо них есть главный человек – Евдокия Михайловна Флекенштейн, приходившаяся Андропову бабушкой.

О роковом для семьи погроме 1915 года Андропов помнить не мог, знал лишь по семейным преданиям. Но «пепел Клааса» стучал в его сердце. В Рыбинском техникуме в контрольной работе по русскому языку, выбрав в качестве любимого писателя Маяковского, он пишет: «Февральская революция породила погромы и своры черных сотен. Маяковский резко выступает против преступлений. „Черт вас возьми черносотенная сволочь“, – восклицает он злобно в своем произведении „Жид“. И так всегда!»¹⁰⁴.

Что тут сказать – звучит пафосно, но совсем не по делу. Тот погром в Москве вовсе не был еврейским. Но Андропов и дальше держится этой линии. В пояснениях к автобиографии в январе 1939 года он прямо пишет о деде: «В 1915 году во время еврейского погрома мастерская его была разгромлена, а сам он умер в 1915 г.»¹⁰⁵. Написано вполне четко – «еврейского погрома»! Андропов, конечно, понимал, что нужно писать о понятном каждому – о гонимых при царском режиме евреях. Об этом знают все, да и само слово «погром» прочно ассоциируется с ними же. А вот не грешить против истины и написать о том, что погром был против немцев, – это прямо себе в убыток. Скажут – вот оно что, дед-то у тебя – немец! В общем, из двух национальностей предков Андропов выбирает политически наиболее приемлемую и не влекущую за собой прямой опасности. И то правда, писать в середине 1930-х о предках немцах так же опасно, как и в военном 1915 году.

Вопрос, откуда в семье Флекенштейнов взялась девочка Евгения, до сих пор до конца не выяснен. Вернее, как. То, что девочка приемная – вроде ясно, и об этом по счастью в архиве нашелся документ. Но откуда она взялась и кто ее настоящие родители – не сказано. В архивной папке с замысловатым названием «Дело секретного отделения Канцелярии Московского генерал-губернатора по прошению жены московского купца Евдокии Егоровны Флекенштейн, – о разрешении удочерить девочку Евгению» обозначены даты начала и окончания рассмотрения вопроса: с 28 августа по 2 ноября 1892 года. Открывает дело главный документ – прошение, адресованное генерал-губернатору: «Имею честь покорнейше просить Ваше Императорское Высочество дозволить мне удочерить девочку, подкинутую 25 декабря 1890 года, которая крещена и названа Евгению, при сем представляю свидетельство полиции и о крещении. Жена Московского купца Евдокия Егоровна Флекенштейн. 1892 года августа 26 дня»¹⁰⁶.

Что важно – Евдокия указывает адрес своего жительства в Малом Спасском переулке. А что еще важней – владение по указанному адресу она купила в январе 1891 года. То есть могла уже там находиться и месяцем раньше. В момент события, так сказать. Но почему-то она обращается с прошением лишь через полтора с лишним года. На свое прошение Евдокия Флекенштейн получила отказ, «так как это до ведения Генерал-Губернаторского Управления не относится», и рекомендацию «с просьбою по означенному предмету она может обратиться в подлежащий Окружной Суд»¹⁰⁷.

Приложенное к прошению свидетельство за № 17415 от 29 декабря 1890 года было возвращено приставу 1-го участка Сретенской части полиции¹⁰⁸. Малый Спасский переулок как раз относился к этому полицейскому участку. 14 октября 1892 года пристав 1-го участка Сретенской части переслал документы в 1-й участок Мясницкой части полиции¹⁰⁹. Это означает, что Евдокия Флекенштейн уже переселилась на Большую Лубянку. Дальше дело заглохло. Непонятно, обратилась ли Евдокия в окружной суд, чтобы честь по чести оформить удочерение. Выявить в архиве бумаги о дальнейших хлопотах по удочерению девочки не удалось, но без сомнения оно состоялось.

Прошение Евдокии Флекенштейн об удочерении девочки Евгении

26 августа 1892

[ЦГА Москвы. Ф. 16. Оп. 82. Д. 238. Л. 1]

Все, как в святочных рассказах со счастливым концом. В Рождественскую ночь девочку действительно подбросили, и она обрела заботливых родителей. Обратим внимание, все произошло там, где жила Евдокия, – на территории Сретенской части, о происшествии с подкинутым ребенком было составлено свидетельство за № 17415 от 29 декабря 1890 года приставом 1-го участка. Наверное, стоит поискать этот документ в архиве, если, конечно, он сохранился, что-то часто его пересылали из участка в участок. А пока можно лишь предполагать, что ребенок сразу оказался у Евдокии.

У ничейной девочки, найденной, крещенной и нареченной Евгенией, было вполне счастливое детство. Она оказалась в состоятельной семье при любящих ее приемных родителях. Лучше не бывает! Не жалели денег на образование. Евгению отдали учиться в хорошую гимназию. В сентябре 1909 года она получила свидетельство об окончании восьми классов женской гимназии Фелиции Мансбах. Об этом есть запись № 221 в списке выданных 11 сентября свидетельств¹¹⁰. Окончание дополнительного 8-го класса женской гимназии, где преподавали педагогику и дидактику, давало право быть домашней учительницей и преподавать в приготовительном классе. И тут же Евгения поступила на работу в свою же гимназию – классной надзирательницей из платы по найму с 5 ноября 1909 года. Об этом гимназия уведомила письмом попечителя Московского учебного округа Министерства народного просвещения¹¹¹.

Уже в следующем, 1910, году имя матери Андропова впервые появляется в книге «Вся Москва» и указан адрес проживания: Большая Лубянка, дом 26, там же значится и Карл Александрович Флекенштейн¹¹². А в разделе той же книги, где перечислены учебные заведения, Евгения Карловна Флекенштейн упомянута среди преподавательниц московской женской гимназии Фелиции Мансбах¹¹³. В адресных книгах за 1913, 1914, 1915 и 1916 годы она числится все по тому же адресу на Большой Лубянке, правда, с 1915-го без указания на работу в гимназии¹¹⁴. И только в 1917 году имя Евгении Карловны Флекенштейн исчезает из книги «Вся Москва», и можно с уверенностью говорить, что не ранее 1 октября 1915 года и не позднее 1 октября 1916 года она покинула город¹¹⁵. Это так, если принять во внимание то, что сведения о жителях Москвы в ежегодную адресную книгу принимались до 1 октября предыдущего года.

Частная женская гимназия Фелиции Мансбах в Москве

[Из открытых источников]

Разумеется, на основании другого источника возможную дату отъезда можно скорректировать и отнести к весне 1916 года, если вспомнить, что уже 2 мая того же года семья Флекенштейнов не значится среди жильцов дома 26 на Большой Лубянке¹¹⁶. Но, с другой стороны, это лишь означает, что семья сменила место жительства, и нет прямого указания на то, что Евгения выехала из Москвы. В конце концов она могла еще какое-то время жить на другой съемной квартире прежде, чем окончательно покинуть город.

О гимназии Фелиции Мансбах есть воспоминания учащихся: «Начальница и все классные дамы были немки… Во время уроков в углу класса за столиком сидела с вязаньем классная дама и следила взглядом, чтобы мы не вертелись. Учителям работать было легко»¹¹⁷. Вот что-что, а дисциплина в этой гимназии была действительно на высоте, просто-таки железная. В 1910 году пятерки по поведению имели сплошь все гимназистки, за исключением одной – ей поставили четверку¹¹⁸. И надо полагать, без натяжек.

В сообщении попечителю Московского учебного округа в сентябре 1910 года изложены подробности учебного процесса в гимназии Мансбах. Число учащихся – 423 гимназистки в классах с 1-го по 8-й и в трех младших приготовительных классах. В каждом классе от 35 до 50 учениц. В гимназии преподавали русский язык и иностранные – французский и немецкий, математику, географию, историю, рукоделие, гимнастику, педагогику (в 7-м и 8-м классах) и закон божий (материнского вероисповедания)¹¹⁹. К необязательным предметам относились гимнастика, рисование, пение и ряд других. Здесь же в сообщении приведены сведения о преподавателях. О Евгении Карловне Флекенштейн указано следующее:

Образование – гимназия Ф.Ф. Мансбах.

Учительское звание – домашняя учительница русского языка.

Что преподает – классная надзирательница младших приготовительных классов.

В должности – из платы по найму предложением от 15 ноября 1909 г.

Сколько получает содержания – 420 рублей¹²⁰.

Письмо о переводе Е.К. Флекенштейн на штатную должность в гимназии