Читать книгу: «Четыре сезона в Японии», страница 3

Однако в пору ее юности это считалось непозволительным для женщины.

Свое небольшое заведение Аяко обычно закрывала около половины пятого. Запирала дверь, с характерным грохотом опускала на окнах металлические роллеты, отчего эхо разносилось по всей сётэнгаи. И, отправляясь домой, она неизменно выбирала самый длинный маршрут.

Будь то снег или дождь, палящее солнце или пронизывающий ветер, ничто не могло удержать Аяко от прогулки к вершине горы. Этот путь она проделывала каждый день – шла длинной извилистой дорожкой, вьющейся по склону горы, срезала путь мимо Храма Тысячи огней и поднималась к самому пику. Оттуда, с самой верхней точки, с неугасающим восхищением обозревала и родной городок, и окружавшие его горы. В сырые или чересчур ветреные дни она порой надевала поверх кимоно старомодное шерстяное тонби³¹ и брала с собой зонтик. В жаркие солнечные дни прикрывала голову соломенной шляпой и засовывала под пояс оби веер.

Вволю налюбовавшись окрестным видом, она неспешно спускалась вниз, обычно проходя по узкой улочке, прозванной у жителей Ономити Neko no Hosomichi – «кошачьей тропой». Придя сюда, Аяко доставала из сумки баночку-другую консервированного тунца и крабовые палочки, чтобы угостить здешних кошек.

Кормя их, Аяко ласкала и гладила каждую по очереди. Самые храбрые пушистики укладывались на спину на серой каменной мостовой, давая почесать себе брюшко. Для каждой кошки у нее имелась кличка, но абсолютным любимцем среди всей этой мохнатой братии был одноглазый черный кот с маленьким круглым белым пятнышком на груди, которого Аяко назвала Колтрейном – в честь своего любимого джазового музыканта³². И если Колтрейн выходил покрутиться вместе со всеми и давал себя погладить, значит, по мнению Аяко, день выдался удачным.

Вот и в этот день, когда Аяко, присев на корточки, наглаживала другую кошку, Колтрейн тоже появился, запрыгнув на низкую каменную ограду. Заметив его краем глаза, Аяко тихо улыбнулась.

– Привет, Колтрейн! – Медленно повернула к нему голову женщина. – Как насчет ужина?

Кот облизнулся и уставился на нее своим большим зеленым глазом.

Женщина покачала перед ним крабовой палочкой, и глаз у того раскрылся еще шире.

Колтрейн проворно спрыгнул со стены и приблизился к протянутому угощению. Внимательно обнюхал, откусил для пробы и лишь потом неторопливо принялся за еду. Положив ему остатки палочки, Аяко принялась ласково поглаживать кота.

Всякий раз, когда она гладила Колтрейна, ее мозг сосредоточивался на недостающих фалангах пальцев. У нее возникало странное ощущение, будто бы они есть. И это ее слегка обескураживало. Она ощущала под пальцами его густую прекрасную шерсть, и стоило ей отвести взгляд, казалось, будто пальцы все на месте. Словно они волшебным образом приросли назад. И это впечатление сохранялось, пока она не глядела снова на руку – и, видя короткие обрубки, вновь вспоминала об отсутствующих пальцах на руке и на ноге. Но если она снова отворачивалась, продолжая гладить кота, они как будто бы опять появлялись.

Покончив с крабовой палочкой, Колтрейн еще раз облизнулся. От этого кота Аяко всегда напитывалась жизненным оптимизмом. Он потерял глаз, но продолжал жить так, будто у него все отлично. Аяко почесала Колтрейна под подбородком и достала для него еще одну палочку – она всегда приберегала парочку на случай, если он припозднится к кормежке.

– Ну что, Колтрейн, – произнесла она, рассеянно поглаживая его по мягкой шерстке, – он приедет завтра.

Кот с аппетитом подобрал остатки и поглядел на Аяко, ожидая еще.

– Пока не знаю, что это будет означать для меня. – Она вздохнула. – Но так или иначе он приезжает.

Колтрейн вопросительно мяукнул своим необычно высоким для кота голосом.

– Да все уж кончилось! – показала ему Аяко пустые ладони. – Ни одной не осталось.

Кот с недоумением смерил ее взглядом.

– Да, ты все съел. – Аяко поднялась, и Колтрейн стал тереться о ее ноги. – Все кончилось, – повторила она, отсутствующе глядя вдаль.

Покормив и погладив кошек, Аяко спустилась с горы еще чуть ниже, к своему старому деревянному домику, где и провела остаток вечера, читая книгу и тихонько слушая музыку с компакт-диска на маленьком музыкальном центре.

Аяко мало куда выходила развеяться. Иногда отправлялась в идзакая поужинать с кем-нибудь из завсегдатаев своей кофейни: с Сато, начальником станции Оно и его женой Митико или с Дзюном и Эми. И то лишь после того, как они столько раз просили составить компанию, что Аяко уже неудобно было отказаться. Она не любила излишних возлияний, хотя с удовольствием пропускала пару бокалов сливовой наливки, ежели на то была компания. Но чаще всего Аяко проводила вечера дома, сама с собой. Она редко засиживалась допоздна: из-за раннего подъема вечером ее уже клонило в сон.

Однако этой ночью ей никак не удавалось уснуть. И хотя она в обычное время приготовилась лечь спать и выключила везде свет, мысли о приезде внука не давали покоя. Она крутилась и вертелась с боку на бок на своем футоне. Отчаявшись заснуть, Аяко вновь включила свет и встала. Вышла в коридор, сдвинула в сторону сёдзи³³, ведущую в другую спальню.

В универмаге она купила новый комплект – футон с постельными принадлежностями – и заказала доставку на дом. Шкафы в комнате много лет пустовали, но теперь Аяко поместила туда свежее белье и полотенца для внука.

Она поглядела на висевший на стене каллиграфический свиток.

Понравится ли ему у нее? Будет ли ему здесь уютно?

Аяко вздохнула.

Если и нет, ей уже ничего с этим не поделать. И все-таки она стремилась к совершенству.

К недостижимому совершенству.

Погасив свет в гостевой комнате, Аяко сходила налить себе стакан воды и открыла сёдзи, ведущую в маленький садик. Сев на террасе, залюбовалась японским кленом, окутанным в этот час мягким лунным светом. Затем ее взгляд прошелся по остальным частям сада, и Аяко мысленно сделала для себя пометки, что надо сделать там по мелочам в ближайшее время. Подняв взгляд к небу, она увидела россыпь звезд и луну, проливающие свой яркий свет на город.

Она медленно пила воду из стакана.

Был идеальный весенний вечер – не жаркий и не слишком холодный. Как раз такой, чтобы чувствовать себя комфортно. И все же для Аяко весна являлась самым тяжелым временем года. Это было время перемен. Время потерь и возрождения. Какой бы прекрасной ни была погода, Аяко ненавидела весну. И в особенности ей не нравилось то исступленно-восторженное настроение, в которое впадали все вокруг, стоило расцвести сакуре. Аяко предпочитала, чтобы все развивалось в нормальном спокойном русле, когда в мире царила стабильность. К тому же ей печально было наблюдать, как столь восхитительные цветки появлялись лишь на краткое, мимолетное мгновенье – и исчезали прочь. Вот они есть, живые и прекрасные, – и вот их уже нет. Как и самое дорогое в ее жизни…

Именно весной ее сын Кендзи покончил с собой. От этой мысли у Аяко снова защемило в груди. С внуком все должно сложиться по-другому. Она сделает все, что от нее зависит.

Наконец, когда женщина уже битый час просидела на террасе, ее все-таки потянуло в сон. Аяко плотно задвинула дверь, поставила к раковине пустой стакан и забралась обратно на футон, под одеяло. Веки у нее устало сомкнулись, но в голове продолжали кружиться мысли, точно в неприятном предчувствии. Она медленно погрузилась в тревожное забытье, и странные сновидения начали один за другим вырастать у нее в голове. То она убегала от жутких чудовищ, то в кафе роняла и разбивала вдребезги чашки с блюдцами, то пыталась поймать Колтрейна, а он выскакивал на оживленную улицу… Это была ночь совершенно сумбурных кошмаров, и Аяко несказанно обрадовалась, когда наконец настало утро.

Глава 2
二

– Ну же, Кё, взбодрись! Не навсегда же это, в самом деле!

Кё напряженно глядел на блестящие плитки пола, не в силах встретиться с матерью глазами.

Они стояли в вестибюле Токийского вокзала, у самых турникетов, ведущих к высокоскоростному поезду «Синкансэн». У Кё при себе был только легкий рюкзачок, перекинутый через левое плечо, – основная часть его багажа была отправлена службой доставки Black Cat еще накануне.

– Я так и не понял: зачем это надо? – пробормотал он, не решаясь оторвать взгляд от пола.

– Ты знаешь зачем, Кё, – резко ответила мать. – Мы с тобой это уже обсуждали.

Людей на вокзале было полным-полно, они перебегали туда-сюда во всех направлениях, пересаживаясь с дальних пригородных поездов на местные токийские линии, что развозили пассажиров по городу. Однако именно этот турникет к суперэкспрессу служил как бы воротами ко всей остальной Японии. Кё огляделся, все так же избегая маминых глаз, и в сознании у него люди на вокзале разделились на две категории: токийцы и приезжие.

Проще всего было выделить служащих, приехавших из мелких городов: они выделялись мятыми костюмами, небольшими дорожными сумками на колесиках и странным, чуть ли не испуганным взглядом тревожных глаз. На лицах у них – в отличие от Кё и его матери – выражалась паника перед царящей в городе суетой и огромной массой людей, крутящихся рядом. Одежда, которую носили эти провинциалы, была не самой новой и явно не из дорогих магазинов. Еще на них были безвкусные панамы и кепки. Функциональные, конечно, но давно вышедшие из моды. Как говорится, бел, да не сахар.

В противоположность им мать Кё была одета в строгий элегантный деловой костюм с белой накрахмаленной блузкой под пиджаком, ногти блестели безупречным маникюром, а длинные черные волосы благодаря шампуню с кондиционером выглядели идеально. Сам Кё был одет в щеголеватые шорты и футболку с эмблемой музыкальной группы, купленную на прошлой неделе на концерте. Волосы его были подстрижены по последнему слову моды столичной молодежи.

И подумать только – при всем том ему предстояло теперь жить среди провинциалов! Кё даже передернуло при этой мысли.

– Послушай… – уже намного мягче произнесла мать. – Мне на самом деле пора идти, не то я опоздаю на работу. У меня сегодня пациенты вереницей.

Кё мрачно кивнул, смиряясь с судьбой.

– И еще кое-что… – Мать достала из внутреннего кармана пухлый конверт и вручила Кё. На конверте ее рукой было написано полное имя юноши и адрес бабушки. – Там достаточно, чтобы купить билет на экспресс, а оставшееся отдашь бабушке, когда доедешь. Это чтобы покрыть ее расходы на твое проживание. А если тебе еще что-нибудь понадобится, просто дай знать, и я переведу деньги. Договорились?

Кё наконец поднял глаза, встретившись с мамой взглядом. Выглядела она очень уставшей. Уставшей, но сосредоточенной. Специалистом, готовым начать новый рабочий день. Глядя на ее лицо, Кё не мог не улыбнуться, и уголки рта у него непроизвольно изогнулись вверх.

– Спасибо, мама! – Он забрал конверт.

– Не благодари, – отмахнулась она ладонью. – Скажи спасибо твоей бабушке.

– Но… – смутился Кё. – Я ведь ее, считай, не знаю.

Мать глубоко вздохнула.

– Ну, вот теперь у тебя и появится возможность как следует ее узнать. Верно?

– Верно, – отозвался Кё, засовывая конверт в боковой кармашек рюкзака.

– Кё, – с раздражением поглядела на него мать, – положи конверт куда-нибудь в более сохранное место. Отсюда он просто выпадет!

Кё послушно расстегнул рюкзак и положил конверт в главное отделение, после чего застегнул ремни. Мать за всем этим пронаблюдала, молча кивая. Когда он снова закинул рюкзак на плечо и мать убедилась, что все ценное в безопасности, она поглядела на часы.

– Ну что, мне надо поторопиться. А тебе уже пора купить билет. Ближайший «Синкансэн» отправляется через пятнадцать минут, он доставит тебя до Фукуямы. Там ты просто пересядешь на местную электричку и меньше чем за полчаса доберешься до места – это всего несколько остановок. Сегодня вечером бабушка будет тебя ждать. Хорошо?

– Хорошо.

– Уверен, что справишься?

Мать напоследок еще раз окинула его взглядом, глаза ее заблестели от подступивших слез.

Кё кивнул, слабо улыбнувшись.

– Береги себя, – тихо сказала она, вытирая краешки глаз. – И скоро уже увидимся. Это не навсегда. Ладно?

Кё кивнул, проглотив застрявший в горле комок.

– Ладно.

Взглянув на табло терминала, Кё узнал стоимость билета на высокоскоростной «Синкансэн». Достал конверт с наличными, что вручила ему мать, и полистал купюры в десять тысяч йен, прикидывая в уме, сколько их нужно отсчитать.

Затем достал телефон, загрузил приложение с расписанием поездов и задумчиво его просмотрел.

Если он поедет местными электричками со всеми остановками вместо экспресса, ему на дорогу понадобится всего два дня. Он мог бы остановиться на ночь в Осаке в каком-нибудь интернет-кафе, или найти фамирэсу³⁴, работающее до утра, и подремать там в кабинке с чашкой кофе, или просто посидеть где-нибудь на улице, не привлекая к себе внимания. Всего один лишний день пути, но это сэкономит кучу денег! Кё жизнерадостно внушал себе, что из окна пригородного поезда гораздо лучше сможет оценить красоту местных пейзажей, и все же – при всем этом позитивном настрое – потаенная часть его души неудержимо влекла юношу к темным водам одного из каналов Осаки.

Приняв решение, Кё кивнул.

Сунув телефон обратно в карман шортов, он двинулся прочь от выхода к «Синкансэну», озираясь и ища поезда местного сообщения. Поднявшись на эскалаторе на нужную платформу, Кё купил у дамочки в киоске онигири и банку холодного кофе, затем нашел подходящий поезд, который должен был отправиться через пару минут. Юноша занял место в электричке, надел наушники и включил музыку, мысленно хваля себя за столь блестящую идею.

Еще он решил, что сообщать матери или бабушке о том, что его планы изменились, бесполезно. Мать все равно не увидит его сообщений до конца рабочего дня, а у бабушки вообще не было мобильного телефона, не говоря уж о смартфоне с мессенджером LINE, чтобы можно было ей отправить послание, так что с ней связаться по пути не было никакой возможности.

И ничего! Все будет хорошо. Задержится-то он всего на денек-другой! Может, даже и пару дней проведет в Осаке – как следует осмотрит достопримечательности. Какой вообще резон так мчаться в Ономити? И что изменится, если он приедет позже? Ну, будет потом приятный сюрприз.

И когда поезд медленно тронулся от платформы, Кё уже полностью настроился на предстоящее приключение.

Он ненадолго задремал, а когда открыл глаза, девица сидела на прежнем месте. Кё сразу приметил ее, когда она только села напротив него в вагон в Йокогаме. Она тоже посмотрела в упор на проснувшегося Кё, и он смущенно отвел взгляд. Зашарил в рюкзаке, доставая альбом для эскизов. Он слушал старенький аудиоплеер Walkman, доставшийся ему в наследство от отца. Кассета с музыкальным миксом, что он сам записал для себя дома, тихонько прокручивалась на маленьких катушках. Многие сочли бы странным, увидев, как он слушает допотопный кассетник, в то время как большинство людей пользуются MP3-плеерами, айподами или слушают музыку со смартфонов. Однако Кё очень ценил свой Walkman. Это была надежная вещь.

Нельзя сказать, чтобы Кё недолюбливал смартфоны (это было бы довольно странно для девятнадцатилетнего парня), но именно сейчас он избегал пользоваться смартфоном, потому что ему было все неприятнее видеть, как его друзья, бывшие одноклассники, без конца постят фотографии о своей новой студенческой жизни, в то время как сам он застрял в подвешенном состоянии непоступившего.

Мысли юноши вернулись к последним разговорам с матерью. Их и без того нечастое, отрывочное общение теперь омрачалось ее тревогой насчет его будущего. Тот факт, что Кё провалил поступление на медицинский, в ее сознании каким-то образом ассоциировался с тем, что он катится к неминуемой гибели.

Кё не любил разочаровывать мать. С самого начала они как будто держались вдвоем против всего мира. И те немногие радости, что случались в ее жизни, происходили главным образом от его успехов, не бог весть каких заметных. При воспоминании, какое лицо было у мамы в тот вечер, когда стали известны результаты экзаменов, Кё снова переполнило чувство вины. Ведь именно он доставил матери такое огорчение!

Его постыдный провал.

Он постарался поглубже похоронить эти мысли в сознании. Необходимо было вообще от них избавиться.

Чтобы скоротать время, Кё принялся рассматривать сидящих вокруг людей. Он внимательно изучал взглядом каждого пассажира, пытаясь определить, откуда этот человек и куда направляется, каков его род занятий. Выискивал в людях наиболее броские черты – то, что делало их непохожими на других. Он сидел с раскрытым альбомом и от нечего делать просто зарисовывал туда все, что видел. Поскольку его попутчики почти поголовно уткнулись в свои телефоны, было достаточно легко рисовать на них карикатуры: вот их глазные яблоки буквально засасываются экранами, и на смартфонах разеваются огромные рты, жадно поглощающие физиономии владельцев.

Поглядев некоторое время в окно, Кё отметил для себя, а потом и зарисовал, как металлически-серые высотки Токио сменяются рисовыми полями, как пейзаж постепенно становится гористым. И когда он сидел тихонько, рисуя карандашом мужчину с огромным, как баклажан, носом, за окном внезапно поплыли величественные очертания горы Фудзи. Кё мигом снял наушники, и его слух тут же заполнили восхищенные ахи и вздохи, поскольку все, кто находился в поезде, повернули туда головы, указывая на прекрасный вид вдали. Небо в этот день было ясным, и видимость была идеальной. Гора смотрелась великолепно – с мягкими белыми облачками, словно целующими ее в макушку.

Кё спешно принялся зарисовывать силуэт горы, пока она не скрылась из виду. Затем проработал кое-какие детали по памяти, подрисовал снежную шапку и окружающие облака. Далее принялся изображать небольшую лягушку – это был персонаж, выдуманный им самим, – медленно взбирающуюся на эту гору. В его альбоме было уже полно рисунков с этой самой лягушкой, и знакомые нередко спрашивали Кё, почему у него везде пририсован этот персонаж, на что юноша лишь небрежно отмахивался: потому, мол, что нравится.

Однако это была не вся правда. Дело в том, что вместе со стареньким Walkman от отца ему достались еще несколько вещиц. Среди них была вырезанная из дерева игрушечная лягушка. И в данный момент этот Лягух ехал в рюкзаке у Кё. Мать сообщила мальчику только одно: что отец сам вырезал эту игрушку из куска японского клена. Но для Кё эта поделка представляла собой гораздо большее: связь с отцом, которого он никогда не знал. Кё всегда клал деревянную лягушку перед сном в изголовье. И делал так сколько себя помнил. С самого раннего детства у Кё была только мать, которая растила его и воспитывала, стойко вынося все трудности матери-одиночки и старательно держась за свое место врача.

Когда Кё был помладше и ему приходилось одному развлекать себя дома, он сажал лягушку на стол в своей комнате и играл с ней – ставил ее в различные ситуации, воображая, будто бы это его отец, который способен общаться с ним из загробной жизни. Иногда его Лягух выступал в роли сыщика, который, надев шляпу с плащом, расследует убийства. Бывало, Лягух становился пожарным и заливал горящие здания водой из старого пруда. Бывал он и ронином – оставшимся без господина самураем – и скитался по долам и весям, помогая слабым и обездоленным. А еще порой просто играл роль отца, дающего какой-либо совет или говорившего слова утешения, когда мальчик слышал, как мать плачет ночью в соседней комнате. Лягух мог быть кем угодно – тем, кем хотел бы видеть своего отца Кё. Он мог меняться, становиться совершенно не как все. Совсем не то, что отцы его друзей, которые всегда были одинаковыми. Его Лягух был героем, сражающимся со всем, что бросит против него коварный мир.

Когда Кё пошел в начальную школу, мать не разрешила ему взять Лягуха с собой, несмотря на настойчивые просьбы мальчика. И правильно сделала, иначе над ним бы стали издеваться одноклассники. Кё хорошо помнил, как перед поступлением в школу мать прочитала ему целую лекцию о том, что важно влиться в коллектив, что он не должен выделяться среди ребят или казаться странным. Что ему придется научиться ладить с людьми. Что школа существует еще и для того, чтобы он мог обрести друзей и научиться быть полноценным членом общества. В конце каждого учебного дня Кё, как и многие другие ученики, отправлялся в репетиторскую школу дзюку, чтобы как следует выучить все то, что требуется в дальнейшем для экзаменов. А собственно школа, скорее, была нацелена на обучение различным социальным навыкам.

И Кё прислушался к советам матери – как, в общем, делал всегда. Она была исключительно умной женщиной. Он научился вписываться в общество, изо всех сил стараясь быть похожим на своих одноклассников.

Вот только от отсутствия Лягуха в эти школьные часы он ощущал тоскливую пустоту.

И чтобы пустоту заполнить, на задней сторонке школьных тетрадей Кё начал делать маленькие зарисовки с его участием. Изображал его по памяти, а потом пририсовывал «облачка» со словами, наделяя его таким образом речью, наряжал в разные костюмы. А еще он начал рисовать Лягуха в юном возрасте – и в этой мальчишеской версии Кё увидел самого себя. Иногда он рисовал их вдвоем: в похожем облачении, на пару совершающих разные отважные деяния. Нового, более юного персонажа Кё назвал Лягух Меньшой.

Когда одноклассники увидели его рисунки, то не сочли это странным или дурацким. Как раз наоборот! Мальчики решили, что его самурай Лягух невероятно крут – kakkoii, – и попросили Кё нарисовать им на тетрадях такого же. Девочкам его персонаж тоже приглянулся. Сыщика Лягуха они назвали миленьким – kawaii, – потребовав, чтобы Кё и им изобразил такого же на обложках дневников. Так и пошло. И в начальной, и в средней, и даже в старшей школе Кё имел репутацию великого рисовальщика и карикатуриста, и одноклассники часто просили его изобразить на доске разных персонажей и всевозможные сценки с их участием.

И вот, сидя в поезде, Кё добавил последние штрихи к своему рисунку «Лягух, восходящий на гору Фудзи», добавив ему тросточку и широкополую шляпу и тем самым придав некоторое сходство с каким-нибудь старинным странствующим поэтом вроде Мацуо Басё. Под рисунком Кё приписал: «Непреклонность».

Наконец он оторвался от скетчбука и поднял глаза.

Девица улыбалась. Причем глядя на него в упор.

Почувствовав, как щеки полыхнули жаром, Кё вновь уставился в рисунок. С непринужденным видом, игнорируя внимание девицы, он раздраженно пролистал страницы альбома, пока не наткнулся на большой, в целый разворот, рисунок, где Лягух Меньшой в форме старшеклассника среди других учеников, толпящихся перед листками на доске объявлений, изучает свои результаты экзаменов. Вид у Лягуха был подавленный, прямо убитый горем, а под рисунком резкими рублеными буквами было написано: «Провал».

Кё закрыл альбом и уставился в окно.

* * *

Кё по натуре был созерцателем. И вот, сидя в поезде, он наблюдал за окружающим миром и сосредоточенно рисовал в лежащем на коленях альбоме, набрасывая карандашом наиболее яркие фрагменты своего долгого одинокого пути.

Что же он там изображал?

Вот Лягух Меньшой в шортах и футболке поло сидит один в целом вагоне, а его поезд тем временем неторопливо катится, слегка покачиваясь, по рельсам путей местного сообщения.

Вдруг в вагоне оказывается совсем пусто.

Охваченный жаждой приключений, Лягух Меньшой перепрыгивает из одного поезда в другой.

И вот он уже глядит, выпучив глаза, из окна экспресса на бесчисленно проносящиеся мимо мелкие станции, названия которых на скорости не прочитать. И на дрейфующие мимо облака… Они расстилаются, мягкие и безмятежные, по небесной лазури. Они отражаются в воде затопляемых рисовых полей. А Лягух-отец, лениво возлежа на одном из облаков, летит на нем, как на ковре-самолете, над голубыми черепичными кровлями традиционных японских домиков с их фарфоровыми рыбами, словно взмывающими в небо с обоих концов конька³⁵.

Эти подробности пейзажа медленно проплывали в окне вагона, и Кё выполнял их разными типами карандашной штриховки по белому фону.

У Кё в голове рождалось множество замыслов, целые сотни, но он никогда не претворял их в жизнь. Одним из самых любимых его занятий было глядеть в окно, где бы он ни находился, анализируя свои наблюдения. Перед его мысленным взором возникали определенные объекты, которых не было на самом деле. То, что появлялось перед Кё, скорее, походило на дополненную реальность. Когда он видел за окном настоящие горы, из-за них выскакивал гигантский Годзилла, обрушиваясь на лес, разрывая когтистыми лапами стволы, пыхая огнем на оставшиеся деревья. Повергая весь мир в хаос и кошмар.

Или карандаш, которым Кё рисовал, внезапно обретал рот и глаза и заговаривал с ним. «Привет, Кё, как поживаешь?» – словно спрашивал он и с забавной мордахой махал юноше ладошкой.

Окружавшие его реальные объекты начинали жить своею жизнью, и являвшиеся ему в голову абсурдные идеи быстро развеивали тоску действительности. Кё подолгу глядел на эти объекты, размышляя: «А что, если?.. Что, если?..»

Вот и сейчас Кё сидел в поезде, с интересом наблюдая за всем, что попадалось ему на глаза, только дополненным теми несуществующими деталями, которые способен был подбросить разум. Время от времени он запечатлевал это в альбоме, и сам процесс рисования приносил Кё наивысшее успокоение.

Самой же заветной в его жизни мечтой было стать художником манги.

Но при этом у Кё имелась одна серьезная проблема. Как бы прекрасно у него ни получалось воспроизводить в своем мультяшном мире реальные объекты, как бы он ни наслаждался самим процессом рисования, как бы великолепно ни придумывал своих персонажей, ему невероятно трудно было довести историю до конца.

Обычно он сидел и мысленно говорил себе: «Точно! Сейчас набросаю коротенькую мангу. У нее будут начало, середина и конец».

Засучив рукава, Кё брал карандаш и бумагу, садился – и глядел на пустой белый лист.

А белый лист как будто так же в упор таращился на него. И Кё переводил взгляд в окно.

«Но сперва…» – говорил он себе.

И предавался новым реально-умозрительным видениям.

Одним из главных недостатков выбранного Кё путешествия на перекладных – поездами местного сообщения – помимо долгого сидения на неудобных жестких скамьях были постоянные паузы в пути. Каждый состав рано или поздно прибывал на свою конечную станцию, и Кё вместе с другими пассажирами вынужден был выходить на платформу и ждать другой электрички, что повезет их дальше по долгому маршруту. Иногда юноше везло: поезд уже стоял в ожидании, и требовалось лишь перебежать на другой край платформы. В этом случае пассажиры устремлялись к вагонам суетливой толпой, надеясь поскорее урвать себе удобное местечко на следующий отрезок пути.

Хотя чем дальше углублялся Кё в провинцию, тем более предупредительно люди относились к тому, что их попутчикам тоже требуется хорошее место. Пока он даже не мог понять, то ли это доброта такая, то ли глупость.

Всякий раз, перебираясь в другой поезд, Кё видел, как все та же девушка садится с ним в один вагон. Кё изо всех сил старался не глазеть на нее, но было в этой девице что-то такое, что снова и снова притягивало его взгляд. Глаза у нее были большие и очень умные. В поезде она все читала какой-то роман. На одном из участков пути Кё удалось разглядеть имя автора на обложке: Нацумэ Сосэки³⁶. Но вот название прочитать не получилось. Юноше отчаянно захотелось узнать, что именно читает незнакомка, но всякий раз, как он бросал взгляд на книгу, название скрывалось под ее тонкими изящными пальцами.

В какой-то момент девушка резко подняла глаза, поглядев на Кё в упор, и улыбнулась.

Он мгновенно опустил взгляд к своему альбому, продолжив оттенять штриховкой напавшего на Лягуха велоцираптора с таким видом, будто и не думал отвлекаться от своего занятия.

– А что ты рисуешь?

Дернувшись от неожиданности, Кё едва не выронил карандаш. Он поднял взгляд на девушку. На этот раз она сидела прямо перед ним в четырехместном отсеке, который, как поначалу казалось Кё, он занимал один. В вагоне было уже пусто, и, с головой уйдя в рисование, юноша не заметил, как незнакомка пересела на сиденье напротив.

С максимально беззаботным видом Кё поскорее закрыл альбом.

– Ничего, – обронил он. – А ты что читаешь?

– Ничего, – передразнила она, склонив голову набок. Ее глаза весело заблестели.

– Я заметил, что это Сосэки, – сказал Кё. – Но не разглядел название. Хорошая вещь?

– Трудно сказать. Я пока что прочла всего пару глав. – Откинувшись к спинке сиденья, она изучающе поглядела на Кё. – Она о молодом человеке, что только поступил в Токийский университет. А одна женщина в поезде пытается его соблазнить.

У Кё вспыхнули щеки.

– Я тебя в электричках вижу с самой Йокогамы. Что, тоже двинул в дальнюю дорогу? Куда направляешься?

– В Хиросиму, – не раздумывая ответил Кё.

Ответ был размытым: и не ложь, но и не до конца правда. Она могла бы интерпретировать это и как город Хиросима, и как префектура Хиросима – на свое усмотрение.

– А ты? – вскинул бровь Кё, переводя вопрос на попутчицу.

– В Ономити, – с теплой улыбкой ответила она, и Кё едва не поморщился. – А чем ты занимаешься в Хиросиме? Учишься в универе?

У Кё вновь загорелось лицо, и он замялся с ответом. Врать язык не повернулся.

– Ну, скажем… не совсем.

– Что, еще в школу ходишь? – неожиданно спросила она.

– Нет, – мотнул головой Кё. – Как раз только закончил.

– Ясно. И для чего тогда ты едешь в Хиросиму? – не унималась она. – Нашел работу? Или у тебя там родственники?

Кё вдруг осознал, что она засыпает его вопросами, а он сам получил от нее не так-то много информации. Она ставила его в очень неловкое положение. Но тем не менее продолжил вежливо отвечать на расспросы.

– Нет, не новую работу, – мотнул головой Кё. – Это, скажем, долгая история…

Улыбнувшись, она указала на окно с медленно проплывающим за ним пейзажем.

– Ну так у нас вдоволь времени, не так ли?

Кё вздохнул.

– В общем, мне стыдно признаться, но…

– Стыдно признаться? – усмехнулась она, сдвигаясь на сиденье поближе. – Звучит интригующе! Продолжай.

– Короче, я ронин-сэй³⁷.

– А-а-а! – поняла она и стукнула в ладонь кулаком. – Провалил вступительные экзамены в универ, да? Студент-самурай без хозяина!

– Типа да.

– И ты едешь в Хиросиму, чтобы записаться на курсы ёбико?³⁸

– Э-э… В общем, да. – Кё поглядел в окно, на мелькающие там один за другим домики.

– И нечего тут стыдиться! – заявила она. – В жизни бывают вещи гораздо хуже.

Девица вздохнула и затихла. Некоторое время они ехали в молчании. Кё отпил немного кофе. Девушка поглядела на банку.