Читать книгу: «Разговоры в рабочее время», страница 3

Мы не в Европе

В какие только отношения не входим мы с нашими пациентами!

В Европе – там, где вокруг чистый воздух и одни французы, – отношения пациентов с персоналом ограничены установленным регламентом: у клиента идентификационная карточка, датчик считывает ее, открывает дверь кабинета и выводит на дисплей соответствующую программу. Есть, наверное, какой-нибудь обязательный «гутен таг» – и весь сказ. Зашел по расписанию в 11.14, вышел по расписанию в 11.27, и пациент не узнает, что техник поссорился с тещей, и ты не услышишь, что у него внучка обручилась.

Не то у нас. Я даже не говорю про розы на день рождения, корзины сухофруктов в Ту би-Шват⁶ и сварливые вопли: «Я сегодня встала в шесть часов утра, а ты берешь его первого, потому что он ашкеназ, а я забыла записаться?» – и сочувственно-возмущенный гул толпы ожидающих своей очереди.

Все это так привычно, что уже почти не задевает наших чувств. А вот два примера, которые не забываются годами.

Пришла на лечение очень-очень пожилая дама. Звали ее госпожа Ольмерт. Я делала ей симуляцию – ничего особенно противного, но длительное неподвижное лежание в полуголом виде не доставляет удовольствия никому, и мне нестерпимо хотелось развлечь ее хотя бы в ожидании врача. Она охотно вступила в разговор. Русский язык ее был волшебный. Как если бы она училась в гимназии или институте с Сашенькой Яновской. Она расспрашивала, как живется нам, новоприехавшим, вспоминала, как сама оказалась в Израиле в незапамятные времена… По ходу дела выяснилось, что на лечение она будет ездить из поселка, откуда час езды только в один конец. Я огорчилась и спросила, не может ли она оставаться весь этот месяц в Иерусалиме, нет ли у нее здесь родственников.

– О, да! – сказала она. – У меня здесь есть родственники. Мой сын живет в Иерусалиме, у него большая квартира. Он работает тут чиновником… – Она задумалась. – Как это по-русски? Он городской голова Иерусалима, Эхуд⁷. Но я никак не могу жить у него – у меня серьезно болен муж, мне оставлять его даже на несколько часов тяжело и совестно. А перевезти его сюда нечего и думать.

Моя душа отдана госпоже Ольмерт с того дня и навеки. Долгие годы я прощала ее прощелыге сыну все его фокусы и вытребеньки. И сейчас, если бы это зависело от меня, я скостила бы ему пару лет тюрьмы в память его неописуемо милой, скромной, самоотверженной и благородной матушки, госпожи Ольмерт.

Второй пример – энергичная и шумная хасидка лет пятидесяти, которая решила, что ее прямая обязанность – привести все заблудшие души «русских» техников в благодатное лоно святой еврейской жизни. Она выспрашивала о подробностях нашей кухни и тут же объясняла, какие неописуемые удовольствия и выгоды принесет нам кропотливое следование законам кашрута. Я-то как раз придерживалась этих законов, но и меня не миновали ее подробные разъяснения, как удалять червяков, возможно забравшихся в сердцевину отличной с виду цветной капусты, и как запекать на огне большие куски говяжьей печенки.

Однако святость семейной жизни, разумеется, не ограничивается кошерной едой. Миква! Вот что обязано было привести наши семьи к полному умиротворению и процветанию. Она расспрашивала о таких подробностях наших интимных отношений с мужьями, какие нам не приходило в голову и вербализовать, а не то что с кем-то обсуждать. Она неустанно расписывала, как, выполняя законы ритуальной чистоты, мы добьемся полного семейного и загробного счастья. Какими преуспевающими, верными и заботливыми станут наши мужья, какие удачные и преданные родятся у нас дети… (О тех, что уже родились в результате наших блудодеяний, она предпочитала не упоминать – у них, видимо, не было никаких видов на будущее.) Мы бегали от нее как черт от ладана, но ее бешеную активность невозможно было побороть.

Вот что, однако, удивительно: у нее диагностировали неоперабельную форму рака пищевода. Тем не менее она не исхудала и не потеряла своего задора. Более того, она – единственная из всех знакомых мне пациентов с таким диагнозом, не прошедших операцию, – выздоровела. И еще долго приходила на проверки к врачу со своим худосочным мужем, унылое выражение лица которого не подтверждало, что безупречная жена приносит ему так уж много семейного счастья.

Как это делается

К доктору М. пришла пациентка. Прелестная ашкеназская дама восьмидесяти лет. Из Афулы – не ближний свет! У дамы медленно развивающийся рак груди. Он ее не очень беспокоит, но метастазы в мозгу вызывают боли, тошноту, и вообще не на пользу…

Еще несколько лет назад мы бы лечили ее облучением всего мозга – дает хорошие результаты, метастазы перестают беспокоить, и новые в мозгу некоторое время не возникают, но… Что ни говори, а ум от этого острее не становится: IQ немного падает, память немного ухудшается, острота восприятия немного тупеет. А дама – умница! Обаятельная, и живая, и остроумная. И доктор М. решает по новейшей методике облучить ей только сами метастазики, не затрагивая остальной мозг. Дело это очень деликатное, требует величайшей точности компьютерной томографии и МРТ отличного качества. Не говоря уж о тщательнейшем планировании лечения и сложном – с многочисленными особенностями – процессе самого облучения.

Но есть один нюанс: наша пациентка оглохла в возрасте двух лет. И теперь нормально слышит только благодаря аппарату, вживленному под кожу пониже уха. Существенной частью этого аппарата является железное колечко. А с ферромагнетиком внутри, сами понимаете, МРТ сделать невозможно. Потому что главной составляющей этого аппарата является магнит чудовищной силы. Он притягивает все железное так, что, когда кретин уборщик, который в своем рвении навести чистоту преодолел все преграды и вошел в экранированную комнату, его тележка сорвалась с места, пролетела по воздуху и со всей дури вломилась в аппарат, полностью его разрушив, и сама превратилась в лепешку. Уборщик остался жив только благодаря покровительству ангелов-хранителей, густо заселившихся во всех корпусах нашей больницы.

Поэтому, прежде, чем делать МРТ, нашей пациентке надо было удалить эту железяку. А для этого организовать операционную со всей командой и комнату для восстановления после наркоза. Потом КТ. Потом уж МРТ. Дальше материалы попадут к двум врачам, которые договорятся между собой, какие именно участки мозга будем облучать, и все тщательно нарисуют. И не думайте, что договориться им насчет этого так же просто, как двум литературным критикам по поводу нового романа Сорокина.

Дальше все материалы переходят к физикам, в том числе и ко мне. Мы вдвоем за два часа делаем очень непростую программу. Потом для верности проводим измерения и убеждаемся, что на практике получим в точности то, что запланировано. Потом передаем все данные на ускоритель. И теперь, в шесть вечера, техники, которые на работе с семи утра, могут наконец вызвать больную. Но – упс! – не могут: она в операционной, ей вживляют слуховой аппарат. Потому что отоларингологи утверждают, что его нужно вернуть на место в очень короткое время. Иначе он окажется непригодным и придется заказывать новый.

Теперь ждем все вместе: родня старушки – две дочери и внук, симпатичный рыжий парень в шортах и кипе; доктор М., у которого сегодня, как на грех, день рождения; два физика и два техника. Семь часов вечера. Мы все, уже сгорбившись от усталости, сидим и болтаем о пустяках. Проходит час.

Наконец больную привозят из операционной. Мы укладываем ее со всем тщанием. В десять глаз следим за точностью лечения – мы все так устали. Еще восемьдесят минут, и все метастазы уничтожены.

А мне еще час ехать домой. На автопилоте…

Благодарность

Что ни говори, а живем-то мы на Востоке. И хотя съехались, конечно, отовсюду, средний градус отношений меж людьми здесь куда выше, чем в Европе или Москве. Соседи пользуются правами друзей, друзья – родственников, а родственникам вообще нет никакого укорота! Очень скромная свадьба – это четыреста человек самых близких. Обрезание, на которое собралось меньше ста гостей, – обрезание горького сироты.

А раз так, то и отношения пациента с врачом или техником не то что неформальные, а всегда личные. Особо слабонервные приносят пару раз в неделю свежеиспеченные домашние булочки или инжир из своего сада. А более спокойные любят сделать к окончанию лечения какой-нибудь сюрприз тем, кто их лечил. Ассортимент подарков необъятен. Мне однажды досталась пара билетов на оперу «Аида», которую ставили ночью в пустыне в крепости Масада. А другой раз в знак благодарности йеменская старушка ущипнула меня за щеку и всунула в ладонь горсть изюма. Был случай, когда мы получили новый линейный ускоритель стоимостью в несколько миллионов долларов.

Будучи равнодушна к автографам, я пренебрегла возможностью собрать неплохую коллекцию инскриптов знаменитостей, а подруги мои могут ими похвастаться. По правде говоря, и у меня есть с пяток книжек с очень известными именами. Но перед самыми дорогими мне писателями я всегда робела и старалась не попадаться им на глаза.

Очень популярны благодарности, напечатанные затейливыми шрифтами и взятые в рамочку, которыми мы с удовольствием обвешали все стенки.

Врачи получают хорошие вина, а от русских пациентов дорогие коньяки. Браток из Тамбова, который привозил лечить свою жену и, естественно по тем временам, щеголял в малиновом пиджаке, подарил доктору Пригоде Remy Martin Coeur de Cognac, хотя с тем же успехом мог принести бутылку пива. Она так же осталась бы стоять на книжном шкафу в его кабинете, как стоит там золотистый округлый сосуд, покрытый многолетней пылью. Он служит индикатором качества работы нового уборщика. Если при его появлении снова можно прочитать надпись на бутылке, мы считаем, что уборщик заслуживает своей зарплаты.

Деньги давать не принято – на это способны только русские туристы. Отвергаются всегда с негодованием. Уголовное дело! Но можно оплатить день отдыха для всего отделения, и все сорок человек едут за счет выздоровевшего больного по просторам сионистской родины. И название у этого мероприятия исключительно приятное – «день кайфа».

Обычный прощальный подарок – шоколад, торт, корзина с роскошными фруктами (искусно очищенными и нарезанными, так что можно есть, не заморачиваясь косточками и жесткой шкуркой). Приятная деталь, что в таких корзинах косточка от финика заменяется половинкой грецкого ореха или пекана. Суешь в рот, не отрываясь от работы, не глядя. М-м-м! На днях получили такую же огромную корзину, доверху наполненную разными очищенными орехами и миндалем, а также семечками всех видов. Четыре дня все без исключения – от завотделением до секретарш – лузгали семечки, как на посиделках в русской деревне.

Отцы и дети

В наших краях только самые несчастные, неприкаянные пациенты ходят на лечение в одиночку. Есть такое замечательное словосочетание «бен зуг» – на русский можно грубо перевести как партнер или буквально как напарник. На самом деле так называют и пожилого мужа, и молоденькую подругу, и преданного гея, то есть человека, который будет с вами в горе и радости, и да поможет вам Бог! Они-то в основном и заполняют коридоры нашего заведения. А с молодыми людьми, еще не успевшими обзавестись надежной парой, на лечение приходят родители. Мне запомнились две истории, связанные с такими триплетами.

Молодой человек был не так уж и молод. Ему было двадцать шесть лет. Поскольку его медицинская история намертво переплелась с историей личной, я услышала все подробности на предварительном обсуждении плана лечения. Его родители принадлежали к высшим слоям юридической элиты Израиля. Много лет им не удавалось завести ребенка, и, когда первенец родился, матери было уже за сорок. Мальчик оказался очень одаренным: талант музыкальный (кажется, рок), талант математический (специальная стипендия для одаренных) и бог знает какой еще. Родительская любовь к нему приобрела патологический характер, что мы сами увидели, наблюдая эту троицу ежедневно. Тем не менее парень пренебрег радужными перспективами, уклонился от армии, распрощался с родителями и уехал в Америку, где быстро нашел себе родственную душу и тело и зажил с ним в любви и согласии. Через год его партнер умер от СПИДа, а он вернулся домой, и семья окунулась в те примитивные методы, которыми синдром иммунодефицита лечили в ранние девяностые. Ужас и омерзение вызвала во мне отвратительная, фарисейская назидательность судьбы. Кроме всех прочих болячек, сопутствующих AIDS, молодому человеку досталась еще и саркома Капоши, поразившая его пенис. Парень был не просто красив, а красив необыкновенной, совершенной красотой. Ален Делон в свои лучшие годы… Пару раз мне пришлось участвовать в его лечении. Он снимал пиджак и брюки, аккуратно вешал их на стул, подходил к столу, укладывался на него, потом особенным роскошным движением снимал трусы, неторопливо скатывал их в комок и запускал в сторону стула с одеждой. Трусы летели, разворачиваясь в воздухе, и бабочкой планировали в заданное место. Ах, этому человеку удавалось абсолютно все! Каждым словом и жестом он вызывал восхищение… Отец и мать – воплощенная скорбь – уводили его домой после облучений, донимая бесконечными поцелуями и ласковыми прикосновениями.

Нам, конечно, удалось укротить разъедающую язву, вызванную саркомой, но все остальное было не в нашей власти.

На берегу Кинерета стоит Бейт Габриэль – культурный центр, выстроенный родителями в память их незабвенного талантливого сына, умершего от СПИДа в середине девяностых в возрасте 26 лет. По всему судя – это и есть наш пациент!

Вторая троица приехала из Тбилиси. Пара грузинских евреев привезла вполне курабельного и исключительно противного молокососа, который для полного излечения должен был получить у нас двадцать семь сеансов облучения. Они нашли меня как выходца из Грузии и загрузили тысячей просьб, вопросов, поручений и пожеланий. Временами поток их указаний прерывался обещаниями озолотить меня, которые я игнорировала, понимая, что имею дело с людьми, травмированными тяжелой болезнью. Все трое непрерывно ругались друг с другом, не понижая голоса. Юный стервец иногда специально переходил с грузинского на русский, чтобы больше людей понимали, как именно он чихвостит родителей. В первый же день меня посвятили в подробности надлома в семейном благополучии этой троицы. Еще до того, как заболеть, непутевый, но любимый сын связался с неподходящей девушкой. Невестка-армянка была абсолютным нонсенсом и даже не подлежала обсуждению. Вся семья, включая дальних родственников, потеряла покой и вошла в режим затяжного скандала. Парень не отступился, и они, разумеется, не уступали. Тут нагрянула лимфома и его увезли лечиться в Израиль. Он капризничал, требовал каких-то подарков, отказывался регулярно ходить на облучения и жутко действовал на нервы своим и чужим. И тогда гениальная мама нашла выход. Она предложила мне (не безвозмездно, конечно) подыскать среди наших русскоговорящих техников опрятную девушку, которая на время их пребывания в Израиле возьмется патронировать оболтуса, совмещая медико-просветительскую деятельность с сексуальными услугами. Девушке были обещаны щедрая оплата и полное удовлетворение всех ее запросов.

Что меня совершенно потрясло, так это отсутствие экивоков. Дама называла вещи своими именами и была абсолютно уверена, что, если муж не поскупится, они могут купить все, абсолютно все, что им понадобится. Вот тут-то я с ними в момент раззнакомилась, а через некоторое время они уехали домой продолжать дальше свою противную, бессовестную жизнь.

Жалоба

Родственники больных – сущее наказание для врачей и сестер. От них происходят самые разнообразные хлопоты и огорчения в казенном доме, называемом больницей.

К арабским пациентам в часы приема собираются все члены традиционных арабских семейств – ну, скажем, четыре брата и две сестры, каждый со своими детьми, невестками, зятьями и внуками, включая грудных младенцев. Все с гостинцами. Гвалт и суета, как на перроне за две минуты до отхода поезда дальнего следования. Вопросов врачам не задают, но диету больного и всей палаты меняют в один миг по своему разумению.

Еврейские больные принимают одновременно не более трех-четырех посетителей. Зато каждый из них желает знать все подробности диагноза, лечения и перспектив. Замученный дежурный врач обреченно отвечает на вопросы, самые идиотские из которых уже были заданы родственниками предыдущих больных. Поэтому врач кротко разъясняет, что нет, беременная женщина не заразится раком, если ее дядя с меланомой чихнул. А также и: «Мы не знаем, какой из продуктов питания вызвал это заболевание, и исключение этого продукта не приведет к полному выздоровлению». Еврейские родственники относятся к ответам врачей скептически и для проверки задают их по нескольку раз и всем подряд.

Бывают случаи, когда у жены больного, неотступно ухаживающей за мужем днем и ночью, есть своя концепция. Она может быть незамысловатой – вроде «лекарства вредны для здоровья». Или более изощренной: «Вы поместили моего мужа в палату, в которой расположение кровати, входа и зеркал способно убить кого угодно. Не знаете элементарных правил фэншуй? Даже я чувствую себя здесь нездоровой!»

Бывают жалобы на то, что больному назначили морфий. «Ты знаешь, – говорит медбрату встревоженная внучка пациента, – ведь к морфию можно привыкнуть! Бабушка-морфинистка – ведь это позор для внуков!»

Из особенно «любимого» всеми врачами – ссылка на газету, скажем, «Труженик Сыктывкара» и даже вырезка из этой газеты на русском языке. Пожилая женщина косноязычно, с ужасным акцентом переводит на иврит заметку, в которой говорится, что сок клюквы, уваренный с медом до половины объема, полностью излечивает любые онкологические заболевания. Действие этого препарата проверено на множестве пациентов и не дает никаких побочных явлений. Она в тоске смотрит на врача, проработавшего без передышки двадцать часов, и ей кажется, что невнимательный доктор только по своей неосведомленности и равнодушию продолжает мучить химиотерапией ее мужа – самое дорогое, а теперь и самое беззащитное существо на свете.

А вот последняя, свеженькая история. Вести с полей.

На имя директора больницы пришла жалоба на медицинскую ошибку доктора Л. и его неэтичное отношение к больному. Там подробно и эмоционально, на смеси канцелярита и уличного жаргона, описано, как девяностодвухлетняя старушка вся желтая, как лимон, и почти без сознания поступила в больницу; как ей поставили диагноз «рак печени» и сказали, что прогнозы очень плохие из-за возраста и поздней стадии болезни. Поэтому после лечения, которое должно временно облегчить ее состояние, рекомендуется поместить ее в хоспис или домой в режим «домашней больницы». Основываясь на прогнозе онколога, обещавшего скорую смерть, родные выбрали домашний уход (при котором медсестра ежедневно приходит на дом и делает необходимые процедуры, обезболивающие наркотики выдаются неограниченно, врач доступен по телефону в любое время суток и приходит по вызову в случае необходимости). Однако – в связи с некомпетентностью медицины – больная дома «расцвела, как цветок», и даже встала со смертного одра и ходит по всей квартире.

Формальный повод для жалобы – огорчение, какое слова врача о близкой смерти причинили всем членам семьи. Поэтому дети и внуки требуют наказать врача, обещают проследить за этим наказанием, а кроме того, угрожают написать такую же жалобу министру здравоохранения.

Все отделение смеется, а доктор Л. сердится и пишет длиннющую объяснительную записку, на каком основании он подарил пару месяцев нормальной жизни чьей-то любимой маме и бабушке.

Вавилонская башня

У нас в больнице работают, проходят практику и стажировку множество молодых врачей и биологов, чей родной язык английский, русский, французский, арабский, китайский, испанский, болгарский и даже грузинский. Все они в той или иной мере владеют ивритом, но иногда misunderstanding все же случается.

На еженедельном обсуждении больных кто-то позвонил молодой практикантке по телефону. Она очень опечалилась и сказала, что звонили из хирургического отделения: девочку, которая только начинает получать у нас лечение, срочно кладут на операцию. Все очень взволновались.

– Но почему? – вскричал завотделением. – Они же говорили, что не хотят ее оперировать, они же отказывались!

– Мне сказали, что она «овощ» и надо немедленно принимать меры!

– Как «овощ»? – взметнулся Пригода. – Я говорил с ней три дня назад, она была в полном сознании и в хорошей форме!

– Видимо, произошло резкое ухудшение.

– Ты уверена, что он сказал «овощ»?

– Я говорила с ординатором. Он сказал «растение».

И обсуждение покатилось дальше. Но Пригода не находил покоя. Время от времени он бурчал что-то вроде «не может быть» и «не было никакой причины»… В конце концов сказал: «Я позвоню хирургу. Чего-то я здесь не понимаю!»

Все умолкли и уставились на его айфон, по которому он чирикал по-французски со своим хорошим другом, ведущим хирургом-нейроонкологом. Несколько минут они говорили вполне серьезно, потом Пригода хихикнул в трубку и сказал: «Аu revoir».

После этого посмотрел на нас, выдержал паузу и объяснил:

– Нейрохирург еще раз осмотрел девочку. И сказал: «Она в таком превосходном состоянии, это не ребенок, а цветок! Я буду оперировать ее. Я уверен, она выдержит операцию, и это единственный способ куративного лечения».

– Ну да, – пробормотал врач-сабра⁸, – какое-то растение…