Читать книгу: «Разговоры в рабочее время», страница 2

Романтик

Элиша был маленьким живым, энергичным тайманцем⁴. Много лет он проработал техником в радиотерапии. В сущности, он сам освоил искусство симуляции и передавал ему другим. Нас с Любой приставили к нему ученицами, и он был терпелив и великодушен. Сносил нашу безъязыкость и бестолковость, а когда мы немного подучились, начал даже вносить в наши отношения элементы равноправия. Он любил и понимал свою работу, хорошо относился к больным и чудесно управлялся с детьми. Иногда, чтобы подружиться с малышом, Элиша бегал с ним наперегонки на четвереньках. Но уж потом маленький пациент лежал не шевелясь и позволял нам работать без помех. Единственной серьезной проблемой Элиши был его бурный темперамент. Он ввязывался в скандал с начальством или сотрудниками совершенно неожиданно и самозабвенно и носился по длинным коридорам, стуча библейскими сандалиями и призывая всех встречных принять его сторону. Крики эти были абсолютно бескорыстны и клонились исключительно к пользе человечества. Собственно говоря, такой разгул стихии оказывался неожиданным только для стороннего наблюдателя. Мы же видели, как зарождаются тайфуны, и даже приноровились их предотвращать. Для этого достаточно было навести мысли босса на тему, которая была бы ему интереснее скандала. Это не всегда удавалось, но мы, лукавые ашкеназки, нащупали три-четыре беспроигрышных варианта и бессовестно их эксплуатировали.

Первый из этих вариантов: Элиша горячо любил свою жену и обожал потолковать о ее добродетелях.

Второй: профессор Фукс – один из предыдущих заведующих нашим отделением. Вечный и неоспоримый пример-упрек всем прочим. Чтобы проиллюстрировать тесноту их с Фуксом взаимопонимания, Элиша растопыривал пальцы обеих рук и звучно соединял кисти в замок. На лице его в это время блуждала счастливая улыбка.

Третий: конечно же любимые примеры из богатой практики общения с пациентами и врачами. Например, история о том, как Элиша пожал руку умирающему, которого хорошо знал, и сказал, наклонившись к его постели: «Не волнуйся, я с тобой!» После чего пациент умер счастливый, а члены его семьи долго приходили в больницу поблагодарить Элишу за его находчивость и душевность. Или история о том, как, будучи студентом рентгенотехники, Элиша уличил профессора в незнании азов анатомии, ну и прочее в этом роде… Он никогда не врал, но интерпретировал события в соответствии со своим неукротимым поэтическим воображением.

Можно было попытаться навести разговор на военное прошлое, что для нас, не видевших живую историю Израиля, было самым интересным. Но все это не казалось ему достойным пересказов, хотя он участвовал во всех войнах, служил минером и вполне реально и повседневно рисковал жизнью. Поэтому мы слышали всего несколько действительно очень интересных историй и только по одному разу.

Наш шеф был удивительно простодушен. В последние годы он начал почитывать книги и, будучи человеком впечатлительным, охотно и с жаром пересказывал их содержание. Обычно книги эти имели нравоучительный характер и подробно объясняли, что полезно и что вредно для человеческой души и тела. Примерно в это же время в его работу стали бурно вторгаться новые технологии. Компьютеры нисколько не раздражали Элишу. Хотя он и оказывался совершенно беспомощным перед ними, но любопытство всегда брало верх над осторожностью. Ему было ужасно интересно, что будет, если нажать на левую кнопку мышки. А что, если на правую? Безо всякого намерения он умудрялся менять вид ежедневно используемых окон, по простоте душевной устанавливал новые дефиниции, так что, приходя утром после его вечерней смены, мы только разводили руками, не видя привычных интерфейсов. В конце концов он заметил, что мы вздыхаем с облегчением, когда заканчивается его смена.

К тому времени Хадасса оказалась на грани разорения и предложила отличные условия тем высокооплачиваемым сотрудникам, кто выйдет на пенсию раньше срока. Люба тогда уже работала врачом в нашем отделении. И Элиша ушел, оставив меня командовать в симуляторе и, следуя его примеру, снисходительно объяснять молодым врачам в чем, собственно, состоит их предназначение.

Любить начальника

Зелига, начальника отделения радиотерапии, мы все обожали, и на то имелись основания. Он был красавец, прекрасный онколог и полковник действительной службы. Женщины любили его и пользовались взаимностью. Кроме сотрудниц. По-видимому, у него были на этот счет твердые правила, о чем некоторые из нас откровенно сожалели. Теперь, через много лет, я понимаю, что у него были свои недостатки, но тогда он казался абсолютно безупречным. Рыцарем без страха и упрека. Он действительно никогда и никого не ругал, не упрекал, не корил, не распекал, не журил и не требовал объяснений. Ему и так подчинялись беспрекословно.

В нашей преданности было что-то феодальное – некое чувство его несомненного права всем распоряжаться, которым он, кстати говоря, пользовался исключительно редко. Он был прекрасным сюзереном. Все неприятности, проблемы, ошибки, контакты с высшим начальством и жалобы больных брал на себя, без удовольствия, но как бы по уговору.

Однажды мы лечили жену хозяина огромной фирмы лечебной косметики. Она была славная свойская тетка, болела почти безобидной (при безупречном лечении) формой рака. И, по закону подлости, как раз на нее выпала ошибка в расчете дозы. Она должна была получить тридцать облучений, а при проверке расчета, который сделали после двадцать четвертого, выяснилось, что она получила уже всю дозу, и даже пять процентов лишних. Счастье, что контрольный расчет не опоздал. Ущерб был невелик, но уже через минуту виновный физик стоял в кабинете начальника отдела и каялся в содеянном. Теперь надо было объясняться с пациенткой и ее мужем.

В старом мультике спесивый царевич собирался прикончить Змея Горыныча. «Имей в виду, – предупредил его доброжелатель, – этот Змей как раз витязями и питается…» Муж нашей пациентки, владелец фармацевтического княжества, имел в своем распоряжении среди прочего десяток адвокатов, специализирующихся на медицинских исках. Собственно говоря, они и жили-то за счет медицинских ошибок. Так что объяснение Зелигу предстояло нешуточное. Он зазвал их в свой кабинет и выложил все как есть. Через полчаса супруги вышли из кабинета шефа спокойные и почти довольные. Не знаю, как уладился нарождающийся скандал, но думаю, что они отыскали общих армейских друзей или выяснили, что воевали вместе в какой-нибудь из наших войн, или что-то в этом роде.

Вообще, военное прошлое связывало Зелига со множеством разных людей. Управляющий делами министерства здравоохранения был его командиром роты; премьер-министр – майором в том полку, где он служил лейтенантом; старшая сестра больницы – той самой Рути, которая складывала парашюты его взводу (выходит, он был когда-то и десантником?); водопроводчик, который чистил засорившуюся раковину в его в кабинете, – сержантом на офицерских курсах, когда он там учился…

Зелиг мог делать несколько дел одновременно – почти как Наполеон, разговаривая при всем при этом по телефону. Великолепным его талантом была способность выбирать одно решение из двух возможных. Где другой потратил бы часы на взвешивание и обдумывание недостаточных для решения доводов и контрдоводов, Зелиг решал вопрос за пару секунд, твердо и бесповоротно. Вероятно, он иногда ошибался, но мы об этом ничего не знали. Он был не из тех, кто готов прилюдно обсуждать свои ошибки.

Больные любили его за надежность. Он выслушивал их и даже не подавал виду, что его время страшно дорого и в переносном, и в самом прямом, денежном, смысле.

Однажды я слышала его беседу с пациентом, который переехал в Иерусалим из Англии. Тот рассказывал, что жил в Манчестере и давно хотел вернуться домой, но последние восемь лет лечился от рака у своего врача, очень верил ему и не решался с ним расстаться.

– Мой врач был похож на тебя, – рассказывал пациент, – такой же высокий, молодой, как ты. Ты ведь не куришь? Вот! И он тоже не курил.

– Так что же ты его бросил? – улыбаясь, спросил Зелиг.

– Понимаешь, он вдруг заболел раком и умер за один месяц, – расстроенно ответил старик.

…Теперь Зелиг работает в Филадельфии. Он там директор Института радиотерапии. Думаю, бюджет его больницы не меньше бюджета нашего министерства здравоохранения.

Адольф Шульц

Адольф Шульц, полицейский из города Боргентрайх, потерял аппетит. То есть сначала он даже не заметил, что есть не очень хочется. Просто после еды начинало крутить живот. Потом его стало тошнить, и однажды он сблевал прямо на рабочем месте, регулируя движение на перекрестке. Он был здоровым мужиком и если простужался, то лечил себя шнапсом, сыпанув туда хорошую порцию перца. В этот раз от такого лечения он чуть не помер. Боль была ужасная, а рвота не прекращалась несколько часов. Тогда Шульц пошел к врачу. Врач послал его на рентген. Там Шульцу дали выпить какую-то густую белую гадость, которая тоже не задержалась в желудке надолго. Но несколько снимков сделать успели.

– Герр Шульц, – сказал врач, – я подозреваю, что у вас рак желудка. Поезжайте в Ганновер. Там хорошая больница «Зилоа централе». Они поставят точный диагноз и сделают вам операцию.

Шульц врачу не поверил. Он вообще почти не выезжал из города, только иногда на важные футбольные матчи. Туда он ехал в большой группе, где все были друзьями еще со школы или приятелями по работе. Он знал в лицо всех жителей города и среди своих не был застенчив, тем не менее уезжать на чужбину опасался. Дни шли, а он мучился болями и почти не ел.

Воскресенья Шульц обычно проводил с семьей сестры. Гулял с ними по набережной Везера, потом у них обедал, а вечером вместе со свояком и племянниками смотрел по телевизору бокс. Когда он пропустил пару таких посещений – не было аппетита, да и слабость одолевала, – в воскресенье его сестра Матильда, не довольствуясь обычными телефонными звонками, пришла к нему сама. Она ахнула и расплакалась, увидев Адольфа. За последний месяц он страшно похудел и вообще внешне изменился.

Матильда была решительной женщиной. Она метнулась домой, собрала вещи, велела мужу по утрам отводить младшего в сад, а у старшего проверять каждый день тетрадку по арифметике и вернулась к Адольфу. Наутро они выехали автобусом в Ганновер. Диагноз подтвердился. Шульца заставили проглотить кишку и взяли через нее пробу из опухоли, заполняющей его желудок. Сомнений не оставалось. Врач сказал, что спасти может только операция. Матильда снова заплакала, но взяла себя в руки и потребовала встречи с профессором. Через три дня их принял главный онколог «Зилоа централе». Он был дружелюбен и охотно объяснял детали. Сказал, что опухоль неопасная, если вовремя удалить желудок. Называется она лимфомой. В отличие от более страшных видов рака, эта после операции почти никогда не возвращается, и, если соблюдать строгую диету, герр Шульц сможет прожить еще многие годы. Надо будет только есть понемногу мягкую или жидкую пищу, и можно потребовать от государства признания инвалидности и солидного пособия. Тут Матильда по-настоящему ужаснулась. Она представила, что Адольф до конца жизни будет питаться жидкой овсянкой и решила, что ему лучше умереть.

– Умоляю вас, герр профессор, – сказала она, – нельзя ли без операции?

Профессор побарабанил пальцами по столу и ответил: «Мы не верим, что без операции можно излечиться, но в некоторых больницах считают, что при этой болезни помогает облучение. Мой хороший приятель Зелиг Тохнер в Иерусалиме таких больных лечит без резекции желудка. Если желаете, я могу позвонить ему. Но я лично никакой ответственности за результат на себя не приму. Помните, это ваше собственное решение!»

Рыжий ражий верзила Адольф Шульц каждый год приезжает в Иерусалим на проверку. Он бросил полицию, купил маленький гараж и стал продавать подержанные автомобили. Теперь он один из самых состоятельных жителей города. После обследования он водит Зелига в давно облюбованный им ресторан, где с удовольствием ест, запивая пивом, всякую трудно перевариваемую дрянь вроде жареных свиных сосисок с тушеной квашеной капустой, вызывая у Зелига изжогу одним видом этой тяжелой, жирной некошерной пищи. Зелиг морщится и заказывает куриные котлетки. Между тем облученный немецкий желудок никаких возражений против этой еды не имеет.

Люди – разные

Моя работа позволяет свести знакомство с самыми разными людьми из всех слоев общества. Некоторые представители человечества вызывают такие яркие чувства, что их трудно оставить исключительно для собственного пользования. Немножко расскажу здесь.

Лечился у нас пожилой профессор. Этнограф и писатель. Известный человек – у меня даже была его книга, переведенная на русский язык. Он каждый день приходил на облучение и на просьбу раздеться, что подразумевало снять обувь, приспустить брюки и что там под ними и приподнять рубашку, медленно и с удовольствием разоблачался с ног до головы. После этого вольной походкой, слегка размахивая руками, выходил из-за ширмы и неторопливо приближался к лечебному ложу. Наши девочки за годы работы привыкли к зрелищу тех частей тела, которые даже на пляже принято скрывать под одеждой. Но этот пациент приводил их в смущение. Была шокирована и я, однажды внезапно влетевшая в комнату по своим неотложным делам и столкнувшаяся с голым, довольным и раскованным знакомым, который не преминул остановиться и переброситься со мной парой слов. После этого он удобно улегся, а я удалилась, полностью позабыв, что именно привело меня в это помещение.

Под пару этому случаю помнится и другой. На симуляцию пришла молодая женщина, принадлежащая к одному из самых одиозных израильских хасидских течений. Закутанная с ног до головы многочисленными одеждами, она была еще сверху прикрыта пелериной, которая в интересах скромности скрывает даже самые общие очертания женского тела. Поэтому мы предполагали, что начнется длинная история с уговорами, уступками и компромиссами. Но нет! По первой же просьбе раздеться, что позволяло ей оставить на себе бо́льшую часть одежды, пожертвовав лишь двумя-тремя предметами, она в считаные секунды сбросила с себя все до последнего лоскутка и с интересом ожидала продолжения приключений. Оказалось, она специально ходила посоветоваться с ребецн⁵, и та велела ей слушаться персонал безо всяких возражений.

Еще одна незамысловатая история, которую я не могу забыть вот уже много лет, связана с мамой и дочкой. Мама была крупная полная женщина лет тридцати пяти, а дочка – худенький семилетний заморыш. Когда под действием химиотерапии у девочки стали выпадать волосы, мама обрила свою голову, и они гордо ходили, взявшись за руки, в одинаковых джинсах и майках, одинаково сверкая лысыми головами.

Самой удивительной матерью была шведка из города Уппсала. Они с мужем купили домик в Вифлееме и усыновили шестерых или семерых арабских детей с разными психическими и соматическими заболеваниями. Она была им нежной матерью, говорила с ними по-арабски и без колебаний посвящала им свою жизнь. Двух самых маленьких она приводила с собой на лечение, не рискуя оставить их на попечение старших братьев. Женщина была святой в том самом смысле, который вкладывает в это слово католическое сознание, хотя она была протестанткой. Небеса могли бы отнестись к ней милостивее, но у них, как всегда, свои виды. Через несколько месяцев ее муж, швед, остался вдовцом с больными детьми в арабском городе. Что с ним стало дальше, я не знаю…

Необычайно интересным, обаятельным и привлекательным человеком оказался известный израильский физик, крупный публицист и редактор литературного журнала. Мы вылечили его, но он много лет наблюдался у своего врача, и мне доводилось беседовать с ним и его женой, когда они приходили на ежегодные проверки. Она написала множество популярных романов и сделала его фамилию известной среди менее высоколобых читателей, чем те, которые читают его статьи по физике и эссе по культурологии. Этот человек запомнился мне сочетанием ощутимо мощного интеллектуального потенциала с мягкой внимательностью к тем банальностям, которые я вставляла в нашу беседу.

Последняя история касается человека, которого мы лечили радиоактивным йодом. Это очень успешное и надежное лечение после операции по удалению рака щитовидной железы. Единственным неудобством является то, что несколько дней после приема лекарства пациент сам немножко излучает и для безопасности семьи устанавливаются ограничения на его контакты с родными. Однако через неделю радиоактивное вещество частью распадается, частью выводится из организма и вылеченный возвращается к обычному образу жизни.

Этот человек позвонил через месяц и спросил, можно ли ему купаться в Мертвом море. Он с трогательной ответственностью опасался, что воды Мертвого моря от контакта с ним станут вредны для других купающихся. Да будет благословен маленький, не совсем здоровый гражданин, боящийся повредить своим радиоактивным телом огромному и уже давным-давно мертвому морю.

Сара Флейш

У меня ужасная зрительная память. Ежедневно со мной ласково здороваются несколько незнакомых мне людей, и я твердо знаю, что это наши бывшие пациенты, с которыми за время их лечения у меня наладились теплые душевные связи. Чаще всего я делаю вид, что узнаю их. Главное – угадать, кто из пары лечился, а кто приходил в качестве болельщика, а дальше все пойдет как по маслу. Тем более что, не запоминая лиц, я отлично помню эмоциональную окраску нашей связи. Иногда горячая симпатия (мы рассказывали друг другу про свою боль и даже плакали обнявшись?), иногда уважение (профессор из Института Вайцмана? выдающийся энтомолог? великий израильский поэт?), иногда настороженность (может быть, у нас случился конфликт? тогда отчего они так ласковы? может, была ошибка или очень скверный прогноз? Не помню)…

Но есть несколько человек, чьи лица я запомнила навсегда. Одна из них – Сара Флейш. Ей было тридцать пять лет. Крупная улыбчивая женщина, одетая по всем требованиям строгого хасидского двора.

Еще прежде, чем мы увидели ее впервые, секретарша шепнула, что она агуна. Это означает, что муж оставил ее, но не дал развода. Одна из драматичнейших ситуаций еврейской жизни. Ведь разведенная или вдова может и должна выйти замуж. Всегда найдется кто-нибудь ей в пару. Агуна живет с детьми одна. Мужа обычно разыскивают, а когда найдут, на него оказывают чудовищное давление, чтобы принудить добровольно написать разводное письмо. В еврейских книгах говорится, что не слишком сурово будет мужа, покинувшего жену и отказывающего ей в разводе, бить плетьми. По нынешним временам технически это трудно осуществимо, но зато теперь случается, что банк по решению раввинатского суда отказывает ему в кредитной карточке, наниматель увольняет с работы, а соседи объявляют бойкот. Тем не менее Сарин муж слинял несколько лет назад и найти его пока не удавалось.

На лечение ее приводили два дородных брата в шелковых полосатых халатах, белых чулках и меховых шляпах. Мне, разумеется, не дано знать, были это одни и те же братья или они сменялись. Может, у нее было восемь братьев и приходили каждый раз другие…

Как бы то ни было, семья не бросила ее. Сара была портнихой и обладала замечательно веселым и дружелюбным характером. Думаю, клиентки шли к ней толпами. Тем не менее жила она бедно – на грани нищеты. Прокормить шестерых детей и себя одной швейной машинкой очень непросто.

К врачу Сара обратилась ужасающе поздно. У нее оказалась страшно запущенная форма рака груди. Но она верила в милость Божию и ожидала от будущего только хорошего. Она охотно рассказывала нам с Любой, какие юбочки сшила за ночь своим дочкам и что за чудесный экономный пирог испекла на Шаббат. Однажды Сара пришла радостно взволнованная, и мы поняли, что человек хочет сообщить нам что-то важное и секретное. Когда мы остались втроем, она рассказала, что накануне вечером у нее началось сильное кровотечение.

– Кровь лилась отсюда, – она тронула лиф своего платья, – как из крана! Весь пол залило! Это же хорошо, правда? Это же болезнь из меня выходит или нет?

И мы подтвердили, что это очень хорошо. Что болезнь испугалась нашего лечения и сбежала вместе с дурной кровью и теперь она будет выздоравливать.

К счастью, мы тогда не были связаны законами медицинского права – ведь только врачу юридически запрещено врать больному, а техник, как любое частное лицо, может говорить, что вздумается. А мы, конечно, думали в точности то, что говорили…