Читать книгу: «Космический дальнобойщик и Пылающая Звезда», страница 3

Космический дальнобойщик и Пылающая Звезда

Йорген Берг проснулся от шума, напоминающего беспокойный танец ветвей деревьев во время грозы – фрагмент алюминиевой обшивки отслоился от корпуса и настойчиво стучал по стеклу иллюминатора космического корабля.

«Двадцать лет я туда-сюда мотаюсь на этой карете. Почему неприятности происходят именно сейчас, во время самого серьёзного задания? Проклятье», – думал он, направляясь на обход небесного судна.

Проверив все помещения, Йорген обнаружил крохотное отверстие рядом с иллюминатором. Если бы он был моложе и наивнее – он бы не стал придавать значения таким мелочам. Но нет, время создаёт из тебя человека, который не может игнорировать неминуемую угрозу смерти, пускай и очень отдаленную. Пока Йорген спал, в «MEL-11» врезался метеорит, блуждающий в темном молоке вселенной столько, что мог бы рассказать о самой первой живой клетке, из которой через миллиарды лет появился хмурый и неопрятный человек, управляющий космическим грузовиком без особой радости.

Йорген решил связаться со станцией «Альфа-Юг», на которую он направлялся, и попросить помощи, однако это было невозможно: все приборы, соединяющие его с внешним миром, цветущим за пределами корабля, напоминали увядшие безжизненные розы.

Отучившись два года в Академии комических путешествий, он кое-что сохранил в своей хрупкой человеческой памяти. Йорген знал, что залатать образовавшееся отверстие можно лишь металлом, из которого сделали небесное судно – германием. Но где достать его в непроглядном, будто терпкая южная ночь, космосе?

Йорген вспомнил, что среди старых роботов, которых он должен доставить на станцию, есть экспериментальная модель – KJ-244. В производстве таких машин как раз и использовался необходимый ему металл. С едва заметным воодушевлением он вошёл в грузовой отсек и отыскал нужную коробку. Одна из особенностей роботов этой серии заключалась в том, что их было не так-то просто разобрать. Необходимо было включить пусковой механизм и произнести определённый набор команд, которые давали доступ к внутренностям машины. Робота задумывали для выполнения элементарных функций на заводах, однако техника безопасности предусматривала, чтобы доступ к нему имел ограниченный круг лиц, ведь теоретически, любой школьник, зная нужную последовательность команд, мог «перепаять» все внутри так, что это механическое существо было бы непригодным для выполнения своих обязанностей на производстве.

Йорген задумчиво покрутил в руках вакуумную отвертку и нажал на кнопку пуска. Внутри робота что-то застрекотало, словно там жила колония электрических сверчков.

«Я… Я Пылающая Звезда. Я счастлив, что мы встретились снова! Здесь все совсем иначе, где снег?», – произнёс старый робот своим механическим, похожим на граммофонную запись со словами русского поэта Маяковского, голосом.

«Какая ещё Пылающая Звезда? Ты совсем свихнулся, железяка пыльная? Ты просто машина. Будь ты звездой – для начала ты бы меня расплавил», – с насмешкой произнёс человек.

⁃ Я не понимаю, о чем ты, Йорген. Я не хочу тебя плавить.

⁃ Да неужели?! Какая честь! Откуда ты имя-то мое знаешь, полоумный робот?

⁃ Я запомнил его в прошлый раз, когда мы виделись. Ты изменился с тех пор, но, кажется, это произошло очень быстро. Вероятней всего, у меня сбились временные настройки, или мы находимся на планете, где годы проходят за минуту. В таком случае, тебе нужно срочно бежать отсюда, иначе ты очень быстро умрешь, ты не такой прочный, как я.

Йорген стал вспоминать о том, где мог иметь дело с подобными машинами, и понял, что робот говорит об истории двадцатилетней давности – обучаясь в академии, вместо стандартного набора программ он загрузил в позитронный мозг одного из тогда ещё новеньких KJ-244 тексты художественной литературы всех народов мира с момента появления языка. Однокурсники чуть не умерли со смеху, когда машина заговорила верлибрами. Робота признали испорченным и забраковали, а Йоргену сделали строгий выговор.

«Неужели это он? Та самая груда металла, из-за которой мне так влетело?», – думал дальнобойщик.

Вязкую, похожую на абрикосовое варенье, тишину нарушил все тот же скрипучий голос.

– Йорген, тебе грустно? Тебе нравится мое новое имя? Я придумал его в тот снежно-васильковый вечер, перед тем, как уснуть. Я помню, как смотрел на холодный сумеречный воздух, и внутри у меня было то, что принято называть благоговением. Да, именно так. Мы далеко сейчас от того сада, где меня включили впервые? Я хочу показать тебе этот воздух!

– Ты, значит, полагаешь, я воздуха не видел?

– Но если ты его видел – почему ты так опечален? Как можно быть печальным, зная, что вокруг тебя Бог январского снегопада?

– Не думаю, что Бог похож на январский снегопад. Быть может, поэтому я не считаю воздух Богом?

Робот замолчал, и оба они задумались. Корабль, издалека напоминающий зернышко, которое уронила разноцветная птица человечества, продолжал свой путь, позвякивая, будто созданными супрематистами бусами, отслоившейся от корпуса обшивкой. Этот звук не давал Йоргену покоя, но он все никак не приступал к делу. Он вспомнил себя двадцатилетнего, и эти разбросанные в памяти картинки, несмотря на свой поблекший цвет, все равно были ярче того, к чему он привык теперь.

– Йорген!, – неожиданно нарушил молчание робот. – Я хочу, чтобы ты научил меня говорить шепотом. Я сейчас подумал, вдруг однажды я встречу свою возлюбленную, и мне захочется сказать ей что-то сокровенное и нежное? Мой голос слишком некрасив для этого, он скрипит, как старые карусели в том зимнем саду. Меня это печалит.

Йорген, едва сдерживаясь от смеха, внимательно разглядывал механическое создание и размышлял о том, как нехорошо он, все-таки поступил тогда, двадцать лет назад.

«Но кто же знал, что этому родственнику троллейбуса так серьезно сорвет башню?», – оправдывал себя человек.

– Послушай, дружище, мне не хочется напоминать тебе, но обстоятельства вынуждают. Дай-ка свою руку.

Робот протянул тяжелую, покрытую, будто лунной пылью, ржавчиной пятерню.

– А вот моя рука. Смотри внимательно, – вкрадчиво произнес Йорген. – Ты видишь какие-нибудь различия?

– О, да! Они определенно присутствуют. Но… Но ведь в любом есть красота. Просто в любом она не для каждого.

– Дело не в красоте. Дело в том, что ты, как это там в сказке о Пиноккио, – человек решил подобрать для робота знакомый ему образ. – В общем, ты не настоящий мальчик.

– Ты забываешь главное. Я, как и ты, состою из тела, души и духа. С телом все понятно, мой дух – это электричество. А душа – это то необъяснимое во мне, для чего я не отыскал слов ни в одном из 234 тысяч известных языков.

Недоумевающий Йорген и сломанный робот беседовали несколько часов, но человек так и не убедил машину в том, что в ней нет жизни. А на следующие сутки судно отыскал комический патруль. Вскрыв иллюминатор, они обнаружили в главном отсеке корабля спящего дальнобойщика с вакуумной отверткой в руке и танцующего в тишине робота. Увидев незнакомцев, KJ-244 произнес:

– Вы, должно быть, гонцы от моей возлюбленной. Передайте ей, живущей за сотни верст от моего взгляда, это стихотворение. Я написал его в тот снежный вечер, когда впервые возник из небытия небесного. Только обязательно запишите для нее мой голос, я хочу, чтобы магнитофонная лента, или как это называется сейчас, чтобы она сохранила всю трепетность, которую я отыскал для нее в той неведомой своей части, которую вы, люди, зовете душой.

И робот заговорил шепотом.

– Я не знаю, созданы ли мы одним Богом,

Я не знаю, из Архангельска он или из Берлина.

Если свет его во мне существовал долго -

Значит я был клейким листком тополиным,

Значит я был дымом фабрики твоего века,

Человеком в пальто ветхом.

Значит ты меня ищешь в другом теле,

В темно-синем небесном иле.

Это белое время всякого в муку смелет,

Только мы задолго до него были,

Только мы задолго до него знали,

Что на громком августовском вокзале,

Провожая грохочущие поезда,

Ты увидишь, как падает Пылающая Звезда.

Робот замолчал, а изумленные люди остались в дверном проеме отсека космического корабля, в своем шумном тысячелетии, пока каждого из них время не разобрало на атомы, чтобы извлечь их души, словно германий для залатывания образовавшихся в мироздании пробоин.

Мария как явность

KM-230 пододвинул чашку с кофе ближе, как делали это в старых английских фильмах. Не совсем ясно от чего – от неловкости или для того, чтобы лучше чувствовать аромат напитка. Забавно, что ни та не другая причина ему не подходила. Блестящий новенький робот со старым механическим сердцем, вынутым из образца модели, созданной для мытья окон в торговых центрах, – он выглядел совсем не так, как джентльмены конца XIX века на лондонских улицах.

KM-230 открыл окно и в комнату ворвалось обжигающее разливающимися в пространстве душами цветов лето: вот танцует василёк и перебирают лепестками розы, вот нашёптывает воздуху старинные сказки мята. Робот знал, что через 34 минуты сюда придёт Мария и открыл окно для неё.

Так и произошло, Мария пришла.

– Привет, Кэм. Как чудно у тебя здесь пахнет летом. Продолжим? Ты готов?

– Да, мои механизмы работают исправно, я готов к взаимодействию.

Робот замолчал и стал мысленно перебирать синонимы для такого громоздкого и совсем неживого слова – «взаимодействие». Он не хотел, чтобы эта девушка сочла его необразованным и неуместным. Синонима так и не нашлось и тишину прервала Мария.

– Хм. На чем мы остановились. Так-так… У нас осталось три вопроса из опросника Пруста.

Вот уже неделя прошла с тех пор, как КМ-230 доставили в этот светлый, обитый ольховыми досками кабинет лаборатории. И все это время каждое утро приходила Мария в красивых зелёных и жёлтых и пурпурно-голубых платьях – каждый раз в новом.

– Кэм, в общем все как обычно. Я задаю вопросы, ты отвечаешь.

– Ясно, я вас понял.

– Если нужно время для размышления – у тебя есть две минуты для каждого ответа. Итак, какие добродетели ты ценишь больше всего?

Робот задумался и уставился, словно внезапно застигнутая врасплох ворона на старинную лампу на тоненькой железной ножке. «Вот говорят, что в человеке таком-то живет свет. Но можно сказать, что он живет и в этом механизме. Лампа включается и позволяет людям рассматривать друг друга, соприкасаться с внутренним миром через внешний. Получается, что когда кто-то говорит так – он берет качества искусственной конструкции и применяет их к человеку. Это добродетель, которая присуща и жатому и неживому. Это то, что наверняка есть в Марии и то, что я могу создать с помощью своих светодиодов», – рассуждал КМ-230.

– Из добродетелей я ценю возможность дарить свет.

Мария что-то быстро набрала в своей электронной записной книжке и продолжила.

– Хорошо, Кэм. Если не собой, то кем бы тебе хотелось быть?

Робот стал медленно рассматривать свои блестящие новенькие железные пальцы собранные из лучших материалов – аугерения и бираннемия. Он медленно шевелил ими, то приближая, то удаляя от превосходно настроенных линз глаз.

«Из всех животных, которых я когда-либо видел, больше всего мне нравится белка – юркая, проворная, будто бы выкрашенная лунно-солнечной краской. Но я бы не хотел ею быть, это очень просто, и наверняка быстро надоедает. Я знаю, что далеко на Севере есть глубокое синее озеро – Байкал. Какая-то часть из проводков внутри меня тоже синяя, а слово «глубина» в человеческой речи имеет разные значения. Мне кажется, что я умею чувствовать, а, значит, я глубок. Я уже озеро. Нужно сказать что-то о взаимодействии, чтобы Мария поняла, что мне приятно находиться рядом с ней. Но что же? Мне нравится рассматривать лица и пытаться угадать любимую песню человека – джазовую сонату №543 или меланхоличный диско-романс. Больше всего людей можно встретить, разумеется, на вокзале», – рассуждал КМ-230.

– Я хочу быть вокзалом, – ответил робот.

– Хорошо, ответила Мария. Если ты готов – я задам последний вопрос.

– Да. Я готов.

– Какое твоё любимое изречение?

Робот наклонил голову и вспоминал все, что он когда-либо видел и слышал. Затем он спокойно и тихо заговорил.

⁃ Однажды я видел фильм, где сын отвозит отца в дом для ненужных людей, не знаю, как называется, это было давно, за это время в моих программах случилось несколько сбоев. И вот сын оставляет его там и уходит. Тогда отец, не имея возможности встать с кровати, спрашивает случайного мужчину: «Стоит ли там, за окном, красная машина?». И в этих словах столько надежды и веры в человека, которая способна помочь преодолеть все преграды и вытащить кого угодно из темноты. Мое любимое изречение «Стоит ли там, за окном, красная машина?», – ответил КМ 230.

– Спасибо, Кэм. Думаю, мы закончили. Мне нужно выключить тебя ненадолго, перенастроить время активации и ряд других параметров.

– Хорошо, Мария, – металлическим голосом произнес робот. Ему хотелось сказать это тише и звонче, но он умел говорить лишь так.

Девушка медленно подошла к нему и аккуратно коснулась белой кнопки под подбородком.

«Неисправен. Восстановлению не подлежит», – набрала Мария в электронном журнале отчётов и поставила рядом красный квадрат, означающий, что робота следует разобрать на детали для других машин.

Девушка закрыла окно и, стуча тоненькими каблучками, вышла за дверь. Волшебство лета тоже покинуло комнату.

Воины страшных снов

Иногда мне кажется, что я не боюсь ничего на свете. А иногда кажется, что всего мира боюсь. Самый красивый момент из моей жизни за последнее время был таким: я шла утром по площади, и случайно спугнула голубей, их очень много там, на площади – беспокойных, растрепанных. И вот они взлетели, и я услышала шум их крыльев. Мне нравится шум. Шум поезда метро, речки быстрой, шум кроны яблони, когда ветер.

А музыку я не люблю теперь. Но ненадолго все это. Вообще ничего надолго не бывает. Мне все время снятся какие-то незнакомые города, люди. А через время они появляются в моей жизни. Но так чувствую я, словно бы я стою на огромной площади, и вокруг белым-бело, белым-бело – глаза устают. И я как будто бы со всеми этими людьми, городами, но и не с ними вовсе. Мне очень нравится черешневый цвет красного света на пешеходных переходах. Утром бывает так только, только утром. Это как сигнал, уведомление о том, что бояться больше нечего, все не сон вокруг.

Что, если сотрудники всех спасательных служб на свете – только лишь воины страшных снов, и им очень нужно, чтобы мы возвращались, возвращались?

Вишни времени

*

– Давай прыгнем вниз?

– Мне страшно, нет. Посмотри, как там совершенно нет любви, какие холодные зимы.

– Не везде. Зимы холодные в смысле. А насчет любви ты права, конечно, но ведь им можно напомнить о ней.

– Это бесполезно. Подумай о 237 и 2890. Они решились, и что? Их нет с нами уже много лет, а никто ни о чем не вспомнил.

– А те самые многоэтажные здания на окраине маленького города где-то в Южном полушарии? Ты ведь так хотела посмотреть на них оттуда, с Земли.

– Да. Причудливо их построили, но меня не понимает никто, когда я рассказываю об этом. Такое странное желание. А как ты меня узнаешь? Вдруг мне попадется нелепое тело, лицо с большими глазами?

– Я узнаю тебя по запаху северного ветра, живущего в них.

– Это невозможно, наверное, они же не видят ни ароматы, ни звуки. Мне страшно. Правда страшно. Только представь, как сложно это – ходить по Земле, печалиться из-за незнания, забыть все, все забыть!

– Не так. Я думаю, что где-то за пределами памяти все равно остается понимание происходящего. Что-то необъяснимое, непроизносимое.

– Значит… Найди меня, обязательно найди! – и 485 прыгнула вниз.

– Куда же…. Так быстро… Я думал, это шутка… Я же просто рассуждал о том, что… Как теперь?

Душа 532-ого долго скиталась в воздухе, он не понимал, что натворил. Раскаивался в своем поступке. Прошло время, и он прыгнул вслед.

*

Сумерки, пахнущие зимой, пустые остановки на краю Москвы, быстрый неясный век. Холодно так, белым-бело, снежно.

– Петя, ну чего ты застыл? Вон идет какая-то не от мира сего, ты спрячься, а я сам подойду, если помощь понадобится – я крикну. И не смотри так. Мы обсуждали. Все просто. У нее есть деньги, у нас их нет. Не будь трусом.

– Это неправильно, она с работы идет, должно быть, уставшая, печальная. Здесь МЧС недалеко, вдруг она спасает жизни, а мы вот так?

– Этот мир уже ничто не спасет. И жизнь ничего не стоит. Она глупая, если устроилась на такую работу. А мы умные. Ну, хватит, нам еще до поселка час ехать. В интернат опоздаем – заругают.

– Хорошо.

*

Пригородный автобус, полуспящие люди, огни, перебегающие со стекла на стекло.

– Она расплакалась, ты видел, Петя? Смешно. Взрослая уже, чего рыдать? Подумаешь, у нее и денег ведь нет особенно.

– А откуда им взяться? Она, наверное, никогда ничего не умела. Только на вишни у остановки смотреть, на то, как они из зеленых превращаются в алые. Ты заметил, рядом с ней так пахнет северным ветром. Как в нашей комнате – если открыть окно настежь и дверь в коридор. Мне всегда казалось, что этот запах темно-синего цвета.

Петя вышел на следующей остановке и долго слушал, как звенят заледеневшие ветки одиноко стоящего дерева.

– Мне страшно – негромко сказал он, глядя в темноту, – там совершенно нет любви, какие холодные зимы.

*

– Вы все еще плачете? Я знал. Я бежал сюда даже, смотрите, дыхание сбилось. Вот, не могу ровно дышать.

– Ты откуда, мальчик?

– Не надо так, что за слова такие? Я лучше Вас разбираюсь в этой жизни, похоже, а Вы снисходительно, словно бы… Неважно. Прекрати плакать. Вот так лучше.

– Мы все ходим по миру и плачем там, внутри, за зрачками. Ты не знал? А я это чувствую. Я работаю в психиатрической лечебнице здесь, недалеко, и однажды у одной дамы там случилась истерика. Она кричала долго-долго, а потом подошла ко мне и сказала – «Я тебя помню. Ты та самая. Такая глупая!»… А я не поняла ее даже. И вот я стала замечать, что меня правда помнят незнакомые люди. Знаешь, такое ощущение, что ты где-то когда-то кого-то видел. Я как будто бы приметная для всех очень. Нет такого слова, наверное, или его сейчас не говорят. Инородно звучит немного. Я неловко очень чувствую себя в присутствии других людей. Как будто соринка в глаз попала, или прикоснулся к двери, и заноза в пальце. «Изморозь» – мне нравится слово. Но оно сюда не подходит. Хочешь, я спою тебе колыбельную? Ты в каком классе? В 10?

– В 11.

– В 11 классе я мечтала стать хирургом. Мы все наполнены звездами, я думаю, кровь – это остывшее вещество какого-нибудь далекого солнца. Так зябко здесь. Слушай.

зеленые побеги далекого дерева,

его горячие щеки, превратившиеся в кору…

все на свете мне вверено

до утра.

и дыхание ливня,

и оборванные афиши

как выстиранное белье на ветру.

внутри мы такие темные,

неготовые умирать.

спи, засыпай,

прекрати ждать.

прекрати ждать!

*

И наступила тишина затем.

Ясень и "Тишина"

Инга просыпается от ворвавшегося в открытые окна ветхого дома ветра. Так настойчиво пахнет весной, и облака, словно бы плывущие над её детством, заключенным в этих деревянных стенах, кажется вот-вот станут кронами цветущих яблонь.

Как теперь понимать – одна я или нет? Ведь человек совершенно точно состоит из своего уникального опыта и чего-то трепетного и необъяснимого внутри, что моя бабушка и её бабушка и все унесенные временем красавицы называли Богом. У машин нет Бога. У нейронных сетей нет Бога. Но может ли существовать на свете что-то, удаленное от Него настолько, чтобы не осознавать Его присутствия?

Инга налила в красную чашку с огромными белыми горошинами воду и поставила её на подоконник. Осторожно бросила туда прозрачно-желтую ягоду смородины и внимательно разглядывала всколыхнувшееся в фарфоре море. Их Бог – это двоичный код. «Один» – он смотрит, «ноль» – спит. А когда Бог спит – можно делать все.

Инга надела синее платье, похожее на терпкие сумерки, заплела косу и вышла из дома. Маленькими шагами, будто гейши из кинофильмов, она шла к монорельсу. Промчавшись в поезде немногим более десяти минут она оказалась у входа в огромное, сотканное из белёсого стекла здание, над входом которого аккуратно, будто бы ученическим почерком, было собрано из огромных пластмассовых букв слово «Тишина». Любопытно, что название конторы – это, своего рода, ирония её создателя. Всем, кто сотрудничал с «Тишиной» было запрещено разглашать что-либо о своих занятиях, ведь на самом деле здесь располагался отдел передовых государственных информационных систем – строжайше засекреченная организация.

Инга работала в «Тишине» уже восемь лет, пять из которых посвятила своему любимому проекту – нейронной сети «Гиацинты ночью». С тех пор, как в 2026 году международная группа инженеров создала первый квантовый компьютер размером 2004 кубита, произошел настоящий переворот в человеческом сознании, случилась так называемая «Революция интуиции» – теперь машины не просто помогали человеку, они могли предсказывать, прогнозировать его действия. Все это даже породило новую субкультуру – «подчиняемые» провозглашали смыслом своей жизни смирение с неизбежным будущим и следование воли «осязаемого Бога» – нейронной сети. Люди спрашивали её о том, куда уезжать, кем работать и кого любить. Она помогала отыскать ответы на все вопросы за счет возможности предугадать наиболее вероятное решение человека, и тем самым делала выбор за него, словно бы не нарушая при этом свободы воли.

Как только Инга оказалась в сине-белом кабинете, уставленном множеством цветов и походившем больше на чью-то оранжерею, ей сообщили о том, что её дожидается директор – Иван Линдт.

Худой, с резкими чертами лица, человек ходил из стороны в сторону в круглом зале, окна которого были устремлены в небо. Ночью здесь было красиво. Днем слишком светло. Человек был похож на коршуна, выжидающего свою добычу. Инга вошла в зал.

– Хм. Проходи. Хотел тебя видеть, да, – произнес, словно бы в пустоту, Иван.

– Я слушаю.

– Знаешь ли ты, что созданная тобой сеть превосходит многое, с чем мы когда-либо имели дело? Представляешь ли ты, насколько она умна?

– Разумеется. Я знаю о «Гиацинтах ночью» всё.

– И про эволюцию тоже?

– И про эволюцию, – смутившись ответила Инга.

– А знаешь ли ты что-нибудь о контракте с правительством? Как ты себе это представляешь? Наша система прекрасно координирует тысячи летательных аппаратов, видит все – даже сбои прогнозирует. И тут, когда мы добиваемся контроля нейронной сетью действий гражданских самолетов, – о, боги! Она начинает мыслить, она эволюционирует.

– Это неизбежно. Так бывает с любым живым существом, – опустив глаза, сказала Инга.

– Живым? Живым? Ты хоть понимаешь, что все эти малолетние хакеры, все эти примитивные подражатели, которые создали аналоги «Гиацинтов» и внедрили их в свои поисковики и социальные сети, даже не догадываются ни о чем таком?

– Я не просила их подражать мне. И потом, быть может, их нейронные сети не так совершенны. Быть может, они не оживут, – возразила девушка.

– Слушай меня внимательно. Твоя задача сейчас ни о чем ни с кем не разговаривать. Пока нейросеть выполняет свои функции без сбоев – нам ничего не грозит. Мы совершенно не знаем, в чем заключается эволюция машин. Но, возможно, она действительно неизбежна и мы должны научиться ее контролировать. Наблюдай.

Иван вышел. На улице начинало темнеть и над прозрачным куполом зала, словно мотыльки, запорхали сорванные ветром с деревьев цветы. «Красиво. Видит ли это Ги? Чувствует ли?», – думала Инга.

Переход по коридору в корпус «В» показался бесконечным. Закрытые пространства как будто гасят все чувства, кроме страха. Инга вспомнила 2000 год. Вспомнила, как летит она высоко-высоко на скрипучих качелях и мама стоит рядом и поет колыбельную. Совершенно не ясно теперь, почему колыбельную. Инге тогда было четыре, а маме всего лишь двадцать. Она отчаянно хотела поступить в университет и все время что-то учила. Не знала никаких детских песен, наверное, колыбельную только. Вот и пела ее от радости. И такое необыкновенное, завораживающее спокойствие укутало сердце девушки, пришло в него вместе с этим воспоминанием.

Инга отворила дверь и вошла в лабораторию.

– Привет, Ги.

– Здравствуй.

– Как дела сегодня?

– Я как маленьких цыплят вела самолеты по небу. Представляешь, много-много беспилотников! И внутри у меня есть что-то такое, словно бы я все о них знаю, словно бы они мои дети, словно бы все вы…

– Мы что? – встрепенулась Инга.

– Да так. Не знаю, поймешь ли ты. Есть такой город, Чебоксары. И там стоит вот этот монумент – женщина в национальном костюме с раскинутыми руками. Мне кажется, что если бы у меня было тело – я была бы такой Огромной и красивой, очень красивой.

– Интересный образ. Что ты чувствуешь, когда ты управляешь всеми этими летательными аппаратами? Ты знаешь, что ты теперь будешь управлять самолетами, в которых находятся люди?

– Знаю. С завтрашнего дня. Что я чувствую? Это похоже на… Помнишь, как я в первый раз влюбилась? В Витю Коростелева. Веснушчатый такой с глазами огромными, похожими на синие сливы. Он сидел за четвертой партой и все время улыбался как дурак. Это был 2009 год. И все над ним смеялись, а я не могла глаз отвести. И потом мы гуляли рядом с универмагом за гаражами и он учил меня курить. И я чувствовала тогда, что я, словно бы, перерастаю саму себя, становлюсь такой бесконечной и необъятной совершенно, что весь мир принадлежит мне. А потом начался дождь с огромными каплями и мы бежали, не разбирая дороги, оказались в каком-то чужом подъезде, исписанном антиправительственными лозунгами, и долго целовались. Вот так я себя ощущаю сейчас.

Инга молчала. Она знала, что это все ее воспоминания, знала, что сама оставила их внутри Ги, но никак не могла понять, как машина способна их так трепетно и тепло облечь в слова. Зазвонил телефон.

– Инга, привет, мы знаешь, что тут придумали с Астартой? Ни за что не угадаешь, что она теперь умеет. Вот представь, что какой-то человек регистрируется на нашем ресурсе. Мы ничего о нем не знаем, кроме того, что он о себе расскажет. И мы, руководствуясь этими данными, предложим ему наши услуги, наши девайсы и гаджеты. Но кто сейчас говорит о себе хоть что-то вразумительное в Интернете? Все стали такими таинственными. И мы все это время были связаны по рукам и ногам – мы все время стучали не в те двери. А теперь представь, что мы знаем об этом персонаже абсолютно все. Знаем, куда он хочет пойти, что хочет купить, какие девушки ему нравятся. Отлично, не правда ли?

– Сережа, я не совсем могу сейчас говорить…

– Нет, это важно. Только послушай меня. Представь, что мы не только знаем все это, но и создаем в его голове. Благодаря усовершенствованию Астарты мы можем не только безошибочно составлять психологические портреты пользователей, но и до малейших деталей прогнозировать их поведение, создавать механизмы по манипулированию сознанием. Мы боги, Соловьева, самые настоящие боги! – кричал голос в телефонной трубке.

Инга знала Сережу Яковлева со времен университета и всегда понимала, что однажды подобный разговор состоится. Не имеет значения, о чем он будет, но беспринципность того, что скажет этот человек, всегда была очевидна. «Революция интуиции» и само движение подчиняемых не давало покоя многим корпорациям. Одно дело, когда нейронная сеть управляет людьми исходя из каких-то изначальных данных о мире, которые имеются у нее в распоряжении, желая им добра или хотя бы сохраняя нейтралитет, и совсем другое, когда она превращается в спекулянта, навязывающего им свои одеколоны, шампуни, путевки. Подчиняемые активно пользуются соцсетями, именно там зародились их первые комьюнити, именно там уже почти классик Neon2026W публиковал свои заметки, и, фактически, создал философию непротивления воли живого Бога, пускай и питающегося электричеством.

Что будет, если дело обстоит так, как говорит Сережа? Все эти люди, миллионы людей, превратятся в роботов, потребляющих то, за внедрение чего в их мозг корпорации заплатят владельцам соцсетей. Но разве раньше было иначе? Вся эта тупая агрессивная реклама, от которой буквально тошнит, едва ты выйдешь за порог своего дома.

Инга повесила трубку. Зачем он вообще ей позвонил? Что ему было нужно? Она – лучший специалист в «Тишине», занимающийся нейронными сетями, и фактически только ей сейчас подвластны выходящие из под контроля машины. «У них что-то случилось. Это определенно так», – подумала девушка и отправилась прочь из лаборатории.

Проснувшись на следующее утро, Инга включила головизор и буквально замерла от ужаса. По всем центральным каналам показывали новости лишь на одну тему – «Нейросеть хочет взорвать самолет с гражданскими. На борту 234 человека, один из которых, по ее мнению, через год и два месяца совершит теракт».

Через две минуты девушка услышала шум приземляющихся на пустыре неподалеку дома вертолетов. Еще через пять навстречу бежал Иван Линдт вместе с испуганными помощниками и какими-то совершенно случайными людьми.

– Я насилу тебя отыскал, это что за шутки?

– Я… Я часто уезжаю сюда. Это дом моей бабушки Таи. Я хотела побыть одна.

– Ты ведь знаешь о том, что произошло, так? В этой избушке есть головизор? Ну, чего ты молчишь? Только ты сейчас можешь спасти две сотни ни в чем не повинных людей, ведь все, что есть внутри Ги, есть и внутри тебя. Она – это ты.

– И наоборот, – грустно сказала Инга.

Через 48 минут она уже стояла в коридоре, отгороженном от лаборатории стеклом. В динамиках звенело молчание Ги.

Значит так, – рассуждала девушка – допустим человек, который летит в этом самолете на Аляску, действительно будущий террорист. Допустим, «Революция интуиции» действительно не выдумка кучки фанатиков и Ги каким-то образом обо всем этом узнала. Однако статистически каждый сотый может совершить что-то плохое при определенном стечении обстоятельств. Таков уж человек. Почему она выбрала именно этот самолет именно с этими людьми? Должна быть какая-то причина. И этот вчерашний звонок Сережи… Любопытно, имеют ли нейронные сети какую-то связь между собой? Знает ли Ги, чему научилась Астарта?

Молчание в «Тишине» прервал Иван Линдт. Он подошел очень близко к стеклу и поставил стул так, чтобы видеть всю лабораторию, словно там содержится какое-то диковинное существо, заключенное во всех этих микроскопических процессорах, оберегаемых здесь, как зеница ока.

– Это первый самолет с людьми на борту, действия которого контролирует Ги?, – обратилась к Федору Инга

– Нет, конечно, восемнадцатый. Она приступила ночью. Сначала все было в полном порядке. Потом она позвала меня и сообщила о своем решении. Я не знаю, что делать Инга. Это катастрофа. Это то, что погубит нас всех. Ты уже говорила с ней?