Читать книгу: «Эпоха революций и поколения, которые их вершили. 1760–1820», страница 3

Мало кто из выдающихся мыслителей эпохи Просвещения осмеливался бросить вызов монархии или абсолютизму. Наоборот, многие просветители и их труды находили пристанище у сильных мира сего. Вольтер, один из самых знаменитых деятелей французского Просвещения, много лет поддерживал переписку с прусским королем Фридрихом Великим и в начале 1750-х годов ненадолго поселился при его дворе. В этом столетии самыми энергичными критиками современного общества и политики нередко становились министры и члены правительства. Политические экономисты, юристы и правительственные чиновники имели вполне ясное представление о проблемах, вызванных постоянным углублением неравенства. Когда они писали и говорили об этом, их слова распространялись среди широкой публики – иногда случайно, но часто вполне намеренно⁴¹.

Идеи равенства внесли свежую струю в старинные интеллектуальные течения, давно циркулировавшие вокруг Атлантики. Вековая традиция радикализма, возникшая в прошлом столетии в неспокойные времена Английской революции, по-прежнему текла подземным потоком в англо-американском мире, сохраняясь в среде ремесленников и радикалов из рабочего класса. Она воспевала республиканскую форму правления и призывала к устранению социального и экономического неравенства. Аналогичные республиканские течения, более или менее эффективно подавляемые правительством, продолжали существовать в Нидерландах. Существовали также менее радикальные, но получившие более широкое распространение в атлантическом мире традиции местной автономии и самоуправления, в основе которых лежали идеи гражданского или общегородского равенства. В некоторых локальных случаях они могли стать основой для сопротивления конкретным видам неравенства. Порабощенные люди также боролись с крайней формой неравенства – рабством. Хотя в середине XVIII века было мало крупномасштабных восстаний рабов, есть неопровержимые доказательства, что порабощенные люди в это время последовательно отстаивали свои интересы и стремились к свободе⁴².

Еще один вызов иерархическим порядкам XVIII века бросили новые религиозные течения, возникшие в разных местах в рамках существующих конфессий. В протестантизме на первое место вышли методистская и баптистская церкви. Методизм развился как протест внутри англиканской церкви, утратившей, по мнению основателей нового течения, духовный авторитет и слишком тесно связанной с государством. Методисты твердо верили, что получить прощение первородного греха и достичь спасения могут все христиане. Баптисты, чьи конгрегации быстро распространялись в Северной Америке за несколько десятков лет до Американской революции, исходили из радикального убеждения о равноправии и единстве всех верующих. По крайней мере, в своей религиозной жизни они относились друг к другу как к равным⁴³.

Похожие радикальные религиозные движения формировались в это время даже в самых отдаленных уголках Европы. На территории современной Украины в середине XVIII века еврейские пиетисты во главе с харизматичным раввином Исраэлем бен Элиэзером (Бештом) заложили основы революционного массового духовного движения – хасидизма. Последователи Бешта отвергали религиозные традиции своего времени, стремясь достичь состояния более тесного слияния и общения с божественным, которое они называли двекут. Они верили, что большинство евреев могут достичь этого с помощью цадиков – лидеров, обладающих уникальным духовным даром (нередко также происходивших из семей потомственных раввинов), которые выступали в качестве проводников связи с божественным. Хотя духовная иерархия была неотъемлемой частью системы верований хасидов, их убежденность в том, что к двекуту могут стремиться все евреи, а не только духовная элита, были по-настоящему радикальными⁴⁴.

Духовный и религиозный радикализм в XVIII веке нередко смешивался с политическими выступлениями, бросавшими вызов устоявшемуся порядку. В Новой Англии христианский миллениализм слился с политическими протестами и усилил их размах. Вера методистов в возможность спасения для каждого сделала их политическими изгоями во многих регионах, где это движение пустило глубокие корни. В Британии и Северной Америке представители официальной церкви и политической элиты относились к методистам с подозрением и порой откровенной неприязнью. Баптисты, чьи убеждения в этот период считались в целом еретическими, подвергались притеснениям и даже преследованиям. Один влиятельный ученый утверждал, что их духовные убеждения сыграли важную роль в приходе Американской революции. Хасиды в Восточной Европе участвовали в аналогичных столкновениях с признанными светскими и религиозными лидерами еврейских общин. Постепенно разворачивающееся хасидское «завоевание» сопровождалось ожесточенными сражениями за деньги, религиозный авторитет и власть в общинах.

Накануне революционной эпохи в воздухе Европы и обеих Америк витало ожидание перемен. Многие идеи того времени так и не получили широкого распространения или остались нереализованными. Но их сила и привлекательность не вызывали сомнений.

Революции, начавшиеся в 1760-е годы, были нацелены на разрушение застойного политического и социального порядка в атлантическом мире. Снова и снова революционеры осуждали унаследованные статусы, провозглашали равенство и призывали к ослаблению экономических и социальных уз, сковывавших людей. Они понимали, что реформировать или даже свергнуть старый режим – нелегкая задача. Они осознавали, что на пути к воплощению их идеалов в жизнь им придется преодолеть множество препятствий. Но мало кто из революционеров замечал, как глубоко их собственное мировоззрение укоренено в том иерархическом миропорядке, который они обличали.

2
Первый имперский кризис

Северная Америка стала первым атлантическим имперским владением, где разгорелось крупное восстание. В XVII и XVIII веках британская корона основывала и завоевывала вдоль североамериканского побережья колонии, тянувшиеся от равнин и барьерных островов Джорджии на юге до каменистой Новой Англии и просторов канадского Гудзонова залива на севере. В середине XVIII века североамериканские владения стали причиной глобальной войны Британии с Францией. После окончания войны в 1763 году британское правительство приступило к восстановлению своих истощенных финансов. В числе принятых парламентом мер были небольшие новые налоги для американских колонистов и усиление надзора за соблюдением существующего налогового законодательства.

Эти имперские реформы возмутили довольно заметную и политически активную часть североамериканских колонистов. В 1765–1770 годы жители 13 североамериканских провинций Британии начали формировать политическое движение. Они организовали комитеты сопротивления, аннулировали имперскую власть на местах и добились отмены нескольких актов британского парламента. Но патриотическое движение едва ли можно было назвать неудержимой силой. Дело продвигалось неравномерно, периоды бурной активности сменялись затишьем. Даже самые ярые приверженцы движения во многом не соглашались между собой, и организация длительных кампаний давалась им с заметным трудом. При этом большая часть населения продолжала относиться к их начинаниям равнодушно или откровенно враждебно.

Истоки разногласий и противоречий североамериканского патриотического движения лежали в иерархическом миропорядке XVIII века. Джон Адамс, будущий президент США и один из первых участников движения, был на собственном опыте знаком с той социальной обстановкой, в которой сложилась и действовала разъединенная патриотическая партия. Адамс, одаренный и амбициозный человек, родился в 1735 году в семье среднего достатка и всеми силами пытался пробиться в высшие круги общества. Он прикладывал много усилий, чтобы преодолеть сопротивление среды и утвердиться в жизни, не имея при этом скрытой опоры в виде богатства и социального статуса. Около 1765 года, как раз когда начался имперский кризис, ему наконец удалось добиться признания элиты. Затем он играл ключевую роль в организации сопротивления имперскому правительству в Бостоне, а затем и в других колониях. Но память о нелегком восхождении и неизбывное ощущение, что он остается чужим в этих кругах, никогда не покидали его.

После 1765 года иерархическое общество колоний породило в городах вдоль побережья разнородное патриотическое движение, состоявшее из групп, принадлежавших к разным социальным слоям. Джентльмены-патриоты в Нью-Йорке и Бостоне объединялись и общались с другими джентльменами, в то время как городские рабочие формировали параллельные движения снизу. Эти две группы часто ставили перед собой противоположные цели. Когда им все же удавалось объединиться, их сотрудничество обычно было стихийным и бессистемным. Еще сильнее дробили патриотическое движение кастовые границы. Чернокожие мужчины и женщины, порабощенные и свободные, не находили для себя места в движении против имперского правительства. Решение патриотов объединяться по кастовому признаку означало, что как минимум пятая часть населения колоний имела крайне мало причин присоединяться к ним.

Юные годы Джона Адамса предвосхитили те возможности и те трудности, с которыми предстояло столкнуться американскому патриотическому движению. Адамс был родом из фермерской семьи в Брэйнтри, тихом и неприметном городке к югу от Бостона. Его родители жили не бедно, но вряд ли могли рассчитывать на существенное улучшение своего состояния. Однако отец, Джон Адамс – старший, горячо надеялся, что его сын сможет занять более высокое положение в обществе. И его очень расстраивало, что Джон, казалось, не интересовался ничем, кроме игр, и целыми днями был готов только «бегать с обручем, играть в шарики, бросать кольца, бороться, плавать, кататься на коньках и, прежде всего… стрелять». Учеба, когда Джон вообще уделял ей внимание, не вызывала у него энтузиазма⁴⁵.

Будь Адамсы хорошо обеспечены и уверены в своем положении в обществе, отец, возможно, позволил бы Джону наслаждаться беззаботными днями детства. В памфлете «Мысли о воспитании» (1693), библии воспитания дворянских детей в XVIII веке, философ Джон Локк советовал родителям молодых джентльменов предоставлять своим мальчикам «полную свободу в их детских играх», а «что касается до их маленьких шалостей и каких-нибудь невинных штук, то все это следует позволять им делать без всяких стеснений». «Ребенок… сделает при таком настроении в три раза больше, чем сколько он сделал бы, занимаясь вдвое больше времени и с удвоенным трудом, но поневоле»⁴⁶, – утверждал он⁴⁷. Этот беспечный настрой подразумевал: сколь бы мало полезного ни усвоили молодые джентльмены в школе, богатство и престиж семьи в любом случае приведут их к благополучной взрослой жизни.

Но Адамсы не имели такой роскоши, как унаследованное состояние. Джону Адамсу предстояло немало потрудиться, чтобы его заработать. В школе он познакомился с основами математики и естественных наук, научился читать античных авторов на греческом и латыни. Кроме того, он начал приобретать важные навыки светского поведения, которые должны были помочь ему войти в высшее общество. Он узнал, как входить в комнату и как поддерживать беседу согласно ритуализированным неписаным правилам модного общества XVIII века. Школьный учитель показал ему, как писать элегантные письма, адресованные людям разного положения, какого тона следует придерживаться и какие фразы выбирать для таких случаев. Затем в возрасте 15 лет, что примерно соответствовало среднему возрасту первокурсников в то время, Адамс поступил в Гарвард. Там, проводя вечера в бурных дискуссиях со сверстниками или собираясь с ними в клубах за выпивкой, он учился вести себя, как полагалось молодому джентльмену в кругу равных⁴⁸.

Через год после окончания колледжа Адамс решил стать юристом. Юриспруденция привлекала его в интеллектуальном отношении. Не менее важным было и то (Адамс все же не остался глух к урокам, которые старался преподать ему отец), что юриспруденция открывала проторенный путь к респектабельности даже тем, кто не имел денег или семейных связей. Тот, кто решал стать торговцем, владельцем лавки или хозяином мануфактуры, мог заработать солидное состояние. Но это требовало существенных начальных капиталовложений и было сопряжено с постоянными высокими рисками. Адвокатская практика, хотя и давала меньше шансов разбогатеть, была вполне респектабельной и относительно дешевой для начинающих. В XVIII веке она превратилась в квалифицированную профессию, представители которой создали закрытую гильдию для защиты от конкуренции⁴⁹.

Вскоре Адамс убедился, что сдерживающие социальные факторы середины XVIII века распространяются и на его успехи на юридическом поприще. Хотя приступить к юриспруденции было относительно легко, мобильность в рамках профессии оставалась такой же ограниченной, как и во всех остальных сферах жизни общества, к которому он принадлежал. Главы бостонской коллегии адвокатов в основном происходили из известных семей, к тому времени насчитывавших много поколений выдающихся предков. Осенью 1758 года, закончив учиться на юриста, Адамс обнаружил, что в Бостоне кроме него есть «десятки молодых адвокатов», находящихся в похожей ситуации, и пришел к выводу, что он «не в лучшем положении, чтобы конкурировать с большинством из них». Ему не пришлось долго ждать подтверждения своих опасений. Вскоре после переезда в Бостон Адамс отправился на встречу с Бенджамином Пратом, одним из ведущих юристов города. Тот прямо заявил молодому адвокату: «Никто в этой стране ничего не слышал о вас. Поэтому никто не может сказать ничего в вашу пользу, разве что понаслышке»⁵⁰.

Но, пройдя такой долгий путь, Адамс не собирался довольствоваться второстепенной ролью, которую отводили ему Прат и подобные. Он отправился на встречу с другим светилом бостонской адвокатуры, Джереми Гридли, чтобы получить его благословение. Эта встреча прошла значительно лучше, чем встреча с Пратом. Гридли дал ему несколько покровительственных советов – в частности, порекомендовал избегать «ранней женитьбы», которая могла помешать его карьере. Но он также предложил помощь. «Я порекомендую вас суду», – заверил он Адамса. Прошло чуть больше недели, и он действительно выполнил обещание⁵¹.

За следующие два года благодаря поручительству Гридли и собственной усердной работе Адамс постепенно занял заметное место в юридическом сообществе Бостона. Дело продвигалось не быстро: чтобы набрать практику, он раз за разом обходил местные суды и брался за мелкие имущественные тяжбы, связанные с долгами и наследством. Это была скучная работа с минимальными шансами на серьезный успех. Адамс впадал в раздражение и изводил себя самокритикой. «Я продвигаюсь на ощупь во тьме неизвестности», – жаловался он, раздосадованный тем, что никак не может заполучить крупное дело, которое принесло бы ему большие деньги и громкую славу. Два года спустя он все так же беспощадно бранил себя за неудачи. Несмотря на частые пробуждения до рассвета, он писал: «Я все еще не научился должным образом использовать свое время. По большей части я дремлю и без толку слоняюсь»⁵². Адамс излишне сгущал краски, но постоянное ощущение неудачи отражало вполне реальные препятствия, с которыми он столкнулся на своем профессиональном пути.

Карьеру Адамса в эти годы дополнительно осложняло нестабильное военное положение колонии. С 1756 года Великобритания и Франция находились в состоянии войны – это был их четвертый крупный конфликт с 1680-х годов. В 1757–1758-е, первые годы войны, британские войска отступали почти на всех фронтах, от Индии до Карибского бассейна и континентальной Европы. В Северной Америке французские войска в союзе с коренными народами угрожали Новой Англии и западным границам южных колоний. В 1759 году силы Новой Англии и британская регулярная армия перешли в наступление, а в 1760-м, когда в ходе противостояния во всем мире наметился перелом, захватили французскую Канаду. Все это не только служило источником политической нестабильности и неуверенности в завтрашнем дне, но и фантастически дорого стоило: война истощала казну как британского правительства, так и его колоний. Когда в 1763 году по итогам войны две державы заключили Парижский мирный договор, Британия приобрела новые колонии и право хвастаться победой, однако ей грозила финансовая катастрофа⁵³.

В то время когда Британии улыбнулась военная фортуна, личная жизнь Адамса тоже стала налаживаться. В 1761 году он начал ухаживать за Абигейл Смит, образованной молодой женщиной на десять лет моложе его. Их отношения были беззаботными и нежными. «Очаровательная мисс, – с шутливой церемонностью обращался он к Абигейл в октябре 1762 года, – настоящим приказываю вам дать ему столько поцелуев и столько часов вашего общества после девяти часов, сколько он пожелает потребовать». Но мысли о деньгах, необходимых для обзаведения собственным хозяйством, ни на миг не покидали молодую пару. «Я полагаю, что имею полное право требовать от вас поцелуев, – шутил Джон в одном письме к Абигейл, сравнивая ее с неплатежеспособным деловым партнером, – ибо я дал вам их не меньше двух или трех миллионов, а получил от вас всего один». В конце 1764 года они поженились, и через несколько месяцев Абигейл забеременела⁵⁴. В июле 1765 года она родила первенца – девочку, которую назвали Абигейл (Нэбби).

Рождение Нэбби совпало с началом нового этапа в политике империи. После окончания войны новый премьер-министр Джордж Гренвилл решил оживить финансы империи, увеличив доходы от североамериканских колоний. Он предложил ввести небольшой гербовый сбор, требовавший, чтобы вся печатная продукция, от бланков торговых отправлений до газет и юридических документов, выпускалась на специальной гербовой бумаге, которую доставят в колонии из Англии. Гербовый сбор должен был стать первым прямым налогом, введенным парламентом в колониях, но в остальном в нем не было ничего примечательного: точно такие же гербовые сборы уже давно существовали в самой Британии. Поэтому Гренвилл несколько удивился, когда известие об этом акте, достигнув Северной Америки в июне 1765 года, вызвало огромное возмущение. Торговцы, юристы и издатели беспокоились, что гербовые сборы повлекут за собой новые расходы для их бизнеса. Другие колонисты опасались, что введение прямых налогов говорит о начале перехода управления колониями непосредственно в руки имперского центра и дальнейшей потере местной власти и автономии. Памфлеты и газеты громко призывали «бросить вызов тирании» правительства и противостоять его «умышленным и жестоким» нападкам на права североамериканских колонистов⁵⁵.

Кризис, вызванный в 1765–1766 годах Актом о гербовом сборе, стал первым случаем, когда жители североамериканских колоний Британии, известные своими междоусобными распрями, сообща выступили против имперского центра. Организация политического движения в колониях с их социальным разнообразием представляла собой нетривиальную задачу. Движение, сосредоточенное в прибрежных городах и поселениях, включало представителей как рабочих классов, так и высших слоев колониального общества. Характерные для середины века взгляды побуждали тех и других выражать несогласие с Актом о гербовом сборе радикально разными способами. Чтобы помешать закону вступить в силу, ремесленники и рабочие, хорошо знакомые с традициями народного протеста, организовывали беспорядки и целенаправленные акты насилия. Джентльмены налаживали диалог между колониями посредством любезных писем. Переписка позволяла им убедиться в общности политических убеждений, не предпринимая никаких конкретных действий и ничем особенно не рискуя.

Американские противники Акта о гербовом сборе сплотились вокруг самопровозглашенных групп, называвших себя «Сынами свободы». В ноябре 1765 года первыми объединились «сыны свободы» Нью-Йорка, и вскоре подобные группы появились во многих городах Новой Англии и северной части штата Нью-Йорк. К началу 1766 года их можно было встретить во всех крупных городах колоний. По большей части они состояли из представителей низших слоев. В Бостоне и Нью-Йорке, расположенных на побережье и живших за счет заморской торговли и рыболовства, основную массу участников составляли моряки. В Филадельфии и Чарльстоне это были ремесленники, занятые менее квалифицированным и более опасным трудом – башмачники, работники свечных и канатных заводов⁵⁶.

В каждой группе «Сынов свободы» имелось хотя бы несколько представителей высших слоев общества, причем в городах их было больше, чем в сельской местности. В основном эти люди были тесно связаны с торговлей. Многие, особенно в Новой Англии и центральных колониях (Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания), были коммерсантами или капитанами торговых судов. В число «сынов свободы» Бостона входили Джон Хэнкок, богатый торговец и контрабандист, и Сэмюэль Адамс, сын одного из ведущих торговцев города. На Юге почти все лидеры патриотов были плантаторами и торговцами, как правило, наследниками крупных состояний: Рэндольфы и Ли в Вирджинии, Лоренсы в Южной Каролине, Пакас и Чейзы в Мэриленде. Видную роль в движении играли юристы – среди них был и Джон Адамс, сравнительно недавно начавший практику и привлеченный к делу своим бывшим покровителем Джеремайей Гридли⁵⁷.

Патриоты из рабочего класса выполняли физически тяжелую и нередко грязную работу, связанную с противодействием Акту о гербовом сборе на местах. С лета 1765 года они нападали на тех, кто был так или иначе связан с распространением гербовой бумаги. В Бостоне и Аннаполисе толпы разоряли дома и склады торговцев, поставлявших гербовую бумагу, и без малейших колебаний избивали коммерсантов и чиновников, осмелившихся не подчиниться их приказам. Когда первые партии гербовой бумаги прибыли из Англии во все крупные портовые города колоний, от Бостона на севере до Чарльстона на юге, те же самые патриоты объединились, чтобы помешать отгрузке бумаг – либо конфисковать и уничтожить их, как только они окажутся на берегу, либо иными способами не допустить их использования. Эти массовые акции происходили одновременно, но не были скоординированными. В начале осени 1765 года в колониях произошло сразу несколько таких выступлений в достаточно отдаленных друг от друга местах, так что новости об одном инциденте вряд ли могли послужить источником вдохновения для следующих⁵⁸.

В феврале 1766 года с разницей в несколько дней толпы в Нью-Йорке и Филадельфии, действуя независимо друг от друга, сожгли горы «адской» гербовой бумаги. Поднимающаяся вместе с дымом сажа пачкала лица и руки мужчин, стоявших вокруг костров, и висела в морозном зимнем воздухе, напоминая о том, каким осязаемым может быть народное сопротивление⁵⁹.

Принадлежавшие к верхам общества «сыны свободы» принимали в этих локальных акциях лишь косвенное участие. Их внимание было направлено в иную сторону, на людей своего круга в других городах и колониях. Мысль о необходимости наладить регулярные связи между колониями ранее уже звучала на так называемом Конгрессе Гербового акта, собравшемся в Нью-Йорке в октябре 1765 года. В тот раз на встрече была принята декларация прав колонистов, но мало что сделано в части практической координации действий между колониями. По мере углубления кризиса патриоты-торговцы начали вставлять политические замечания в свою деловую переписку с партнерами из других колоний. В конце 1765 года Уильям Холт из Вирджинии закончил рассуждением о политике одно из деловых писем к Уильяму Палфри, правой руке Джона Хэнкока. «Мы здесь такие же ярые противники Акта о гербовом сборе, как и вы в Н. Англии, – писал он. – И мы никогда не смиримся с этими оковами». Однако использовать таким образом деловые письма было рискованно – это противоречило основному правилу светской переписки XVIII века. Джентльмены в своих посланиях старались избегать не относящихся к делу рассуждений и провокационных тем, чтобы их не сочли «дурно воспитанными»⁶⁰.

Высокопоставленные «Сыны свободы» вскоре создали для своих межколониальных сношений новый стандарт переписки, приспособив форму вежливого письма для чисто политических целей. Множество таких писем, переполненных политическими банальностями, направлялись от одних групп «Сынов свободы» к другим и обратно, помогая им поддерживать чувство единства. В начале 1766 года «Сыны свободы» Балтимора заверяли своих адресатов в Нью-Йорке: «Мы непоколебимо объединяемся с вами ради сохранения наших конституционных прав и свобод». «Сыны свободы» Нью-Йорка, в свою очередь, хвалили своих товарищей в Фэрфилде, Коннектикут, за «непоколебимое… единство с „сынами свободы“ во всех колониях». В письмах к другим товарищеским объединениям в Коннектикуте они превозносили их «дух свободы и единства». Авторы писем любили повторять, что питают «глубочайшее отвращение» к Акту о гербовом сборе. С идейной точки зрения в этих заявлениях не было ничего нового – они всего лишь выражали взаимное согласие и общность чувств. Переписка «сынов свободы» давала им ощущение общей цели, однако никак не касалась по-настоящему сложных вопросов деятельности межколониальной оппозиции, в частности глубоких отличий между городскими и сельскими районами или между отдельными колониями, имевшими разные экономические возможности и разную численность населения⁶¹.

Однако «сыны свободы» все отчетливее осознавали, что их не подразумевающий особого риска политический курс приносил пропорционально мало выгоды. Сопротивление «сынов свободы» помешало привести в действие Акт о гербовом сборе, но отменять возмутивший колонистов закон парламент, по-видимому, не намеревался. Казалось, дело зашло в тупик. В марте 1766 года и джентльмены, и рабочие «сыны свободы» запоздало задумались о практической координации действий между колониями. В циркулярном письме к другим «Сынам свободы» группа из Провиденса предположила, что эффективной тактикой давления на парламент может стать приостановка «коммерческих сношений» с Британией. «Сыны свободы» Нью-Йорка согласились, но подчеркнули: «Если так, мы считаем абсолютно необходимым (предварительно) очно обсудить этот вопрос». Другие группы согласились, что единственным способом добиться наиболее полной координации совместных действий будет очная встреча представителей колоний и создание некоего подобия управляющего органа: переписка попросту не обладала для этого нужными возможностями. «Сыны свободы» Нью-Йорка в похожих выражениях писали «Сынам свободы» Бостона: прежде чем разрабатывать «общий план, которому должны будут следовать» все колонии, его необходимо сначала обсудить на конгрессе «Сынов свободы»⁶².

Однако прежде чем «Сыны свободы» успели собраться на очную встречу, британское правительство пошло на попятную. В марте 1766 года до Америки начали доходить известия, что парламент отменил Акт о гербовом сборе. По сути, британское правительство решило организовать тактическое отступление. Отменив этот акт, парламент в другом, одновременно принятом акте объявил о своем законном праве облагать налогом американские колонии. Тем не менее североамериканское сопротивление встретило новость об отмене ликованием. Почти сразу после этого группы «Сынов свободы» начали распадаться. «Сыны свободы» Нью-Йорка, объединившиеся первыми, первыми же самораспустились. За ними быстро последовали группы в Бостоне, Филадельфии, Чарльстоне и небольших городах⁶³.

Гордость «сынов свободы», которым удалось добиться отмены Акта о гербовом сборе, не могла скрыть слабостей, выявившихся в ходе этого кризиса. «Сыны свободы» с самого начала признавали, что смогут противостоять мощи Британской империи, только если будут работать сообща, объединив силы разных колоний и разных общественных классов. Стихийного сотрудничества, организованного местными группами, и слабо скоординированных усилий колоний было достаточно, чтобы в 1766 году на время вынудить империю отступить. Но по мере углубления и усложнения конфликта в последующие годы организационные изъяны, на которые «Сыны свободы» закрывали глаза в 1765 и начале 1766 года, становились все более очевидными и трудноразрешимыми.

Одно из слабых мест американского патриотического движения в 1765–1766 годах и позднее заключалось в нежелании принимать в свои ряды чернокожих, которые составляли почти четверть всего населения колоний. Большинство из этих полумиллиона человек африканского происхождения вели жизнь рабов в южных колониях. Десятки тысяч проживали дальше к северу, особенно в Нью-Йорке и Пенсильвании. В Филадельфии, Нью-Йорке и ряде более мелких городов существовали крупные общины свободных чернокожих людей. Эти популяции нельзя было назвать мелкими и незначительными. И все же организованное патриотическое движение не делало практически никаких попыток привлечь их на свою сторону. Более того, некоторые патриоты пытались играть на страхе перед восстанием рабов, чтобы сильнее сплотить белых колонистов, и мрачно намекали, что имперское правительство может попытаться заручиться поддержкой рабов в этом конфликте⁶⁴.

Подавляющему большинству североамериканских рабов, живших и трудившихся на плантациях, первые годы британского имперского кризиса представлялись чем-то вроде отдаленных раскатов грома. Непосредственные выступления против Акта о гербовом сборе происходили в основном в больших и малых городах, куда прибывали грузы гербовой бумаги. Агитация против Акта о гербовом сборе почти никак не нарушала течение повседневной жизни крупных плантаций Вирджинии или Южной Каролины. Еще меньше она затрагивала мелкие плантации, преобладавшие дальше к западу, в холмах Северной Каролины. Но бездействие не означало неосведомленности. Письма, газеты, памфлеты и прокламации, в которых упоминался Акт о гербовом сборе, распространялись в домохозяйствах плантаторов. Рабы, несомненно, знали, что назревает политический кризис. Их внимание также привлекло то, в каких выражениях обсуждался новый акт: патриотическая пресса клеймила его как инструмент «рабства», посягающий на «свободы» американских колонистов⁶⁵.

В некоторых случаях, особенно вблизи городов, охваченных беспорядками, кризис, вероятно, создавал благоприятные возможности для рабов, желавших спастись из неволи. Все время, пока в Северной Америке существовало рабство, рабы стремились бежать. Марронаж, как называют бегство из рабства ученые, составлял неотъемлемую черту каждого рабовладельческого общества, и Северная Америка не была исключением. Марронаж мог принимать разные формы и иметь разные цели: в некоторых случаях это была разновидность протеста, в других – стратегия самоосвобождения. Иногда рабы сбегали от хозяев на некоторое время, чтобы скрыться от насилия или конкретной неблагоприятной ситуации, например риска быть проданными. В других случаях марронаж задумывался как окончательный выход на свободу. В 1760-х годах объявления о беглых рабах присутствовали почти в каждом выпуске любой североамериканской газеты⁶⁶.