На следующий день я решила прийти на свою новую злополучную работу пораньше. Благо ночевала у Ани и смогла опередить вечно пунктуального Габриеля. Без четверти восемь на входе все было как обычно, проверка документов и прочие скрупулезные нюансы педантичной озабоченности немцев. Помня, что переговорную убирают в восемь, я пулей залетела к себе в кабинет. Швырнула сумку на кресло я схватила какую-то папку с документами на столе у Лены и приняв спокойный вид вышла в коридор и направилась в сторону заветной комнаты. Возле лестницы стоял солдат со скучающей физиономией, я прошла мимо него с важным видом незаменимого для рейха человека и очутилась возле переговорной. Дверь в комнату была приоткрыта, из нее доносился звук шуршащей швабры и лязганье железного ведра. Благо охраны в этот момент возле кабинета не наблюдалось. Дернув на себя дверь, я быстро зашла в комнату, чем ужасно испугала молоденькую уборщицу, девушку лет семнадцати, которая выронив тряпку из рук стояла и не зная, что ей делать, смотрела на меня. Я же сделала строгий вид, подошла и, положив папку на стоящий у окна стол, грозно спросила девушку:

– Давно натирали воском паркет?

Девушка, казалось, готова была провалиться сквозь землю. Прерывисто вздохнув она пролепетала:

– Дак, давеча только вчера, мадам.

Я с видом специалиста по уборкам прошла по всей комнате, делая вид, что осматриваю паркет, а сама тем временем запоминала обстановку. Комната была достаточно большой. У окна стоял длинный стол для переговоров, в углу красовался сейф, два больших окна обрамляли тяжелые гобеленовые шторы с ламбрекенами, а одну стену полностью занимал большой шкаф, заполненный какими – то бесчисленными свитками, увидав которые у меня так и зачесались руки. Рядом с этим шкафом была дверь, заглянув за которую, я поняла, что здесь, скорее всего, находится какой – то архив. Чрезвычайно довольная тем, что у меня так легко получилось попасть в святая святых немцев и сориентироваться здесь, я развернулась и, забрав папку со стола, одобрительно кивнула:

– Хорошо, продолжайте в том же духе, – вышла в коридор и вернулась в комнату переводчиков.

Там уже сидела и что-то быстро печатала Лена.

– Ты рано сегодня, – удивленно сказала она.

– Кто рано встает, тому, ну сама знаешь, – подмигнула ей я, кивнув в сторону переговорной.

– Да ладно, уже успела! – Ленка изумленно смотрела на меня.

– Угу, слушай, а кто открывает дверь уборщице?

– Часовой, тот, который здесь, на втором этаже.

– А ключики он при себе носит или висят где? – шепотом продолжала выспрашивать я.

– Ключи все висят в комнате охраны, я так думаю. А так вообще у каждого из офицеров есть свой экземпляр.

– Ясно. Слушай, пойду я еще поброжу. Дай-ка мне папку какую-нибудь, чтоб казалось, что я не без дела шатаюсь. А то я была схватила эту, – показав на документы попросила я Лену. – А она вдруг тебе нужна.

– На, держи, – Лена протянула мне папку с красными завязками. – Иди как раз отнеси в секретариат оберста, познакомишься с его пассией.

– Спасибо, – схватив документы под мышку я пошла на третий этаж.

Пол третьего этажа был укрыт длинным красно – зеленым ковром, на полу стояли высокие цветы, сразу было видно, что оберст любил комфорт. Немцы то и дело входили и выходили из многочисленных кабинетов этого этажа, никто ни на кого не обращал внимания, все были заняты какими-то своими неотложными делами. Решив пойти в секретариат в последнюю очередь, я двинулась в противоположную сторону, туда, где коридор слегка затемнялся и далеко виднелась какая-то дверь. Пройдя мимо нескольких комнат, на ходу прислушиваясь к звукам, доносившимся оттуда, я оказалась возле кабинета, из-за двери которого слышался шорох какого-то скрежета или лязга. Я тихонько подошла к двери и притаилась, как тут дверь распахнулась и на пороге я увидела Габриеля. Мои глаза расширились от испуга:

– Я тут это, ну, оберсту документы несу, – выхватив папку из-под мышки я сунула ему ее под нос.

– Да неужели?

– Ну да, – промямлила я.

– Кабинет оберста налево от лестницы.

– Ах, точно, – хлопнув себя по лбу я поспешно повернулась, чтобы уйти.

– Катя, – окликнул меня Габриель. – В следующий раз открою дверь не я, и тебе придется объясняться, а мне бы очень не хотелось, чтобы ты попала в такую ситуацию.

«Ай, была не была», – подумала я и вернулась к Габриелю, став так, чтоб можно было заглянуть в приоткрытую щель комнаты.

– А что там? – хитро прошептала я Габриелю.

– Оружейная.

– А, – протянула я. – Ну я пошла, – с видом нашкодившего, но добившегося своего ребенка меня просто сдуло от Габриеля.

Прошествовав в приемные покои оберста, я подошла к столу, за которым сидела молодая женщина лет тридцати пяти с красивыми тонкими чертами лица, раскосыми, словно у молодой лани, большими глазами и красивыми светлыми волосами, уложенными в высокую прическу.

– Здравствуйте, я новая переводчица, Катя.

– Здравствуйте, – женщина мягко улыбнулась. – Меня зовут Алиса Викторовна, можно просто Алиса.

– Очень приятно. Меня попросили принести и оставить вам, – рассматривая женщину я протянула ей папку.

– Спасибо, я обязательное ему передам.

– Хорошо, – я осмотрелась кругом и улыбнувшись Алисе пошла назад к себе, но передумав решила заглянуть сначала к Габриелю.

Подойдя к кабинету я услышала его разговор с оберстом:

– Габриель, вы данные новой переводчицы проверили все хорошо?

– Да, господин оберст. Все подтвердилось, она потеряла родню во время бомбардировки, приехала сюда к дальней родственнице, устроилась на работу. Ничего подозрительного нет, на мой взгляд.

«Спасибо, Аида Львовна», – мысленно поблагодарила я свою наставницу за хорошо подделанную автобиографию.

– Ну и хорошо, в такой важный период нужно минимизировать риски, понимаешь?

– Так точно, господин оберст.

– И еще. Там парень тот, он никак не расколется, но на ладан дышит уже, ты б поехал, посмотрел как и чего. Досаждают уж очень нам эти партизаны. Надо бы допросить парня, ну ты понимаешь. Да и переводчицу свою возьми с собой, посмотришь на нее в деле.

– Как скажете.

– Ну и славно.

Я тихо отошла от двери и вернулась назад к Лене.

– Ты чего такая серая? Лица прямо на тебе нет.

– Лена, я на допрос сейчас поеду, там партизан один в гестапо. Только что слышала разговор оберста и Габриеля. Черт бы его побрал! – я села и обхватила голову руками.

Лена сочувственно смотрела на меня.

– Лен, что делать, я не смогу, – меня начинало трясти.

– Так, держи себя в руках, ты не должна поддаваться эмоциям, ты слышишь меня? Так надо, Катя, надо. Вот, я тебе капельки накапаю сейчас. Я, бывает, принимаю, когда уж совсем нервы на пределе, – она налила мне воду в стакан и плеснула что-то из небольшого пузырька. – Притупит немного чувства. Это бабушка моя научила меня делать, они на травках, она травницей была в деревне, много знала чего.

Выпив настойку, которая и правда немного уравновесила мои расшалившиеся нервы, я стала ждать Габриеля, делая вид, что читаю Гете.

Не прошло и полчаса, как немец зашел в кабинет и явно без особого энтузиазма бросил мне:

– Поехали.

– Куда?

– По дороге все скажу.

Сев в машину и отъехав от здания штаба Габриель притормозил возле небольшого пустынного сквера.

– Давай прогуляемся.

Я выскочила из машины и пошла с ним рядом. Пройдя метров пятьдесят, Габриель повернулся ко мне и проговорил:

– Мы сейчас едем на допрос. Тебе нужно будет переводить, а следовательно и смотреть на все, что будет происходить в камере.

Я отчаянно затрясла головой.

– Я не смогу, Габриель, я не смогу.

– Ты сможешь, я знаю. Мне нужно чтоб ты смогла. От этого зависит твое дальнейшее нахождение в штабе. Если ты сейчас выкинешь что-то, тебя заменят, пришлют военного переводчика из Германии, понимаешь меня? Это место важно для тебя, для твоего дальнейшего нахождения в безопасности.

Габриель излагал свою версию того, почему мне это было важно, я же думала о своей. Я прекрасно понимала, что если не выдержу, то все, это будет конец. Наморщив лоб и глубоко вздохнув я отвела взгляд.

– Справлюсь.

– Хорошо, – проговорил Габриель и добавил, – Кать, и что бы там ты сейчас не увидела, прошу, помни, что я солдат, прошу тебя. Я не хочу, чтобы увиденное отразилось на нас.

– Я солдат и ты солдат, – пробормотала я больше для себя, чем для него, да и не понял он тогда мою фразу. – Не переживай, я все понимаю, пойдем.

Гестапо располагалось совсем недалеко от театра в бывшем здании местного департамента милиции. Выйдя из машины, я проследовала за Габриелем в подвал помещения, где были камеры. Из-за закрытых дверей доносились стоны и плач. Я остановилась, унимая начавшую пробирать меня дрожь. Как же было безумно тяжело идти этим коридором смерти! Сделав усилие над собой, я пошла дальше. Войдя за Габриелем в небольшую комнату с окном под самым потолком, увидела мужчину, который сидел, прислонившись к холодной стене. Присмотревшись к нему, я едва узнала в этом человеке коренастого парня, который как-то ночью приходил к Ане. «Костя», – вспомнив его имя я закрыла глаза, не в силах смотреть на то, что осталось от когда-то крепкого коренастого мужчины. Его лицо и все тело покрывали порезы и ожоги, на одной руке не было ногтей, зубы были все напрочь выбиты. Он сидел и еле дышал, и уже безразлично взирал на все, что было вокруг него. Боже мой, такого ужаса я еще никогда не видела!

Габриель сел за стоящий в комнате стол с беспристрастным видом. Мне стало понятно, что его совсем не удивляет увиденное, и, скорее всего, совершенно не волнует. Не то чтобы я не понимала, что люди, пришедшие на мою землю с войной привыкши к этой стороне жизни. Просто мне было неприятно видеть в таком качестве этого мужчину. Далее я начала переводить его вопросы, едва сдерживая слезы, которые тяжелой душной тучей давили меня изнутри.

– Где лагерь партизан? – перевела я парню.

Ответа не было.

– Кто в городе помогает партизанам? – последовал еще один вопрос и такое же немое молчание в ответ.

– Юрген, – позвал кого-то Габриель и в камеру вошел здоровенный мужчина в окровавленной одежде. – Приступай.

Мужчина подошел к Косте и нанес ему несколько ударов в живот, от чего тот скорчился на полу. Он больше не кричал, только едва уловимый стон сорвался с его губ. Затем здоровяк взял какой то длинный острый предмет и загнал его парню под ребро. Глаза парня расширились от невыносимой боли, но ни единого звука он не издал. Я с ужасом посмотрела на Габриеля, пытаясь унять истерические спазмы своего дыхания.

– Сильный, русский гаденыш, – проговорил Юрген и сплюнул на пол.

Я снова начала переводить и переводить, как машина, вопросы, которые повторял и повторял Габриель, но парень молчал. Я что только не делала, чтобы абстрагироваться от кошмарной картины. Но никакие советы Аиды Львовны в плане смотреть на себя со стороны и прочее не находили применение в этой ужасной обстановке. Затем губы парня прошептали что-то едва уловимое. Габриель жестом приказал Юргену выйти, и я опустилась на колени возле Кости.

– Пить, прошу, – как шелест опавшей листвы прозвучала его слабая просьба.

– Пить, – перевела я Габриелю.

Он без слов кивнул. Я метнулась к ведру с водой и схватила кружку. Затем, опустившись перед партизаном и бережно поддерживая его голову, дала ему пригубить воды. Парень отпил и смотря на меня своими заплывшими глазами тихо прошептал:

– Спасибо.

Это было выше моих сил, я обняла его и на ухо, чтоб слышал только он, проговорила:

– Тебе спасибо, Костя, – и поцеловала его в избитые в кровь губы.

Он поднял свою руку и провел по моим волосам. Затем повернулся к Габриелю, и из последних сил четко и ясно прохрипел:

– Ради будущего, скотина!

И упал замертво. Я стояла в каком-то ступоре и смотрела на Костю. Для него все закончилось, как будто и не было той такой короткой и сложной дороги жизни, по которой шел этот парнишка, ночной мглой несший тяжелый мешок с картошкой, чтобы прокормить своих товарищей в холодном и безразличном лесу. Осталась лишь только безмолвная оболочка, мельком напоминающая о том, что в ней, такой хрупкой, жила большая и чиста душа, которая, превозмогая страх и боль, выдержала и не выдала ничего ради призрачной надежды на светлое будущее моего народа. Я закрыла его остановившиеся глаза и спокойно встала, развернулась и пошла к выходу, коротко бросив своему спутнику:

– Уходим, больше он ничего вам не скажет.

Когда я вышла на улицу, меня стошнило. Меня рвало и рвало, пока желчь не пошла. Габриель хотел мне помочь, но я только отшатнулась от него. Затем, отдышавшись, я встала и попросила воды. Когда немец вернулся, я вылила себе на голову целый ковши живительной влаги, вытерлась рукавом и села в машину.

Всю дорогу я молчала, и только подъезжая уже к штабу, попросила остановить машину.

– Как ты спишь после такого?

Ответа не последовало. Габриель смотрел куда-то вдаль.

– Я тебя спросила, как ты спишь после такого? Как ты спишь после такого? Как спишь?

Я уже не говорила, я кричала, что есть мочи кричала, пытаясь докричаться до человечности. Нет, не этого даже конкретного человека, сидящего рядом, я пыталась, как мне казалось, докричаться до всех, кто был незваным гостем на моей земле и принес сюда страх и смерть.

Габриель с силой схватил меня и притянул к себе, прижав к своему телу. Подождав, пока моя истерика стихнет сказал:

– Тебе от этого легче не станет, но я их всех вижу во сне, всех, до единого.

Затем он завел машину и мы вернулись в штаб.

У меня был ужасный вид! Мокрая, растрепанная, с красными от слез глазами, такую меня в кабинете встретила Лена и ужаснулась.

– Ничего не спрашивай, Лена, ничего после таких заданий у меня никогда не спрашивай, запомнила?

Лена только грустно кивнула. Я же, приведя себя в порядок пошла в кабинет к Габриелю.

– Пойдем, нужно доложить оберсту, – сухо сказала я.

Оберст встретил нас сидя за столом и попивая кофе.

– Заговорил? – смотрел он пытливо на меня.

– Нет, господин оберст, – ответил за меня Габриель.

– Ну что-то же сказал? – ну унимался немец.

– Сказал, – сухо ответила я.

– Ну? – оберст нетерпеливым движением головы показал, что ждет ответа.

– Сказал, ради будущего, – смотря в глаза немцу, проговорила я.

– Да, несгибаемый русский народ! – скривился оберст и, махнув рукой, отпустил меня.

Я вышла и села на стул в приемной, за дверью же услышала:

– Девочка справилась, Габриель?

– Справилась, – с нескрываемым недовольством ответил он.

– Ну и хорошо! Отвези ее домой, пускай отдохнет, на сегодня вы мне больше не нужны.

Дома я первым делом залезла в ванную, которую мне приготовила Марта. Я лежала в ней около часа, совсем не ощущая того, что вода давно остыла. В дверь тихонько постучали и в комнату зашла Марта:

– Катя, вылезай, заболеешь так, вода холодная уже.

Я остановила ее речь жестом руки:

– Марта, в доме есть вино?

– Да.

– Оставь бутылку на столе и можешь идти домой.

– Кать…

– Не сегодня, Марта, прошу, иди домой.

Женщина ушла, а я вылезла из воды, вытерлась насухо полотенцем, закуталась в халат и пошла в гостиную. Габриель стоял у окна, услышав мои шаги он повернулся:

– Я военный, Катя, я военный.

Я же только подошла к столу, взяла открытую бутылку вина, и сделав большой глоток сказала:

– Дело не в тебе и близко! Дело во всем вообще! – прихватив бутылку я направилась в спальню. Но остановившись у двери, я повернулась и сказала, сама не понимая кому, то ли сама себе, то ли этому немцу, который так переживал сейчас за наши отношения, не имеющие, как мне тогда казалось, абсолютно никакого будущего после всего увиденного мной:

– Я убью Юргена. Клянусь. Я его убью.

И развернувшись, спокойно побрела в тихий уют спальной комнаты, через несколько минут рассеянный моим звериным криком, полным безутешного горя.

ГЛАВА 16

На следующее утро я проснулась и найдя Габриеля в гостиной за завтраком, спросила:

– Ты мне можешь дать денег?

– Конечно.

– Мне только много нужно.

Услышав цифру Габриель только бровью повел.

– Зачем тебе столько?

– На женские расходы.

– Хорошо, я надеюсь расходы будут без последствий?

– Не переживай, партизанам помогать не буду.

– Катя.

– Все хорошо, я пришла в себя после вчерашнего, не переживай.

Габриель недоверчиво смотрел на меня:

– Точно? Ты слишком спокойная.

– Да, я быстро восстанавливаюсь. Так и в этот раз. И еще у меня просьба, ты не против, если я приду на работу на пару часов позже? Если не нужно, конечно, срочно ехать кого-то пытать.

– Ты куда-то хочешь пойти?

– Да, мне нужно кое-что сделать, потом сразу же на работу, не переживай.

– Хорошо. Ганс отвезет тебя куда скажешь.

Он встал из-за стола, подошел ко мне и нежно поцеловав в макушку, покинул дом. Я же в свою очередь быстро оделась и не завтракая выбежала на улицу, села в машину и попросила отвезти меня в парикмахерскую.

В небольшом уютном помещении ко мне подошла пухленькая женщина средних лет со смешными ямочками на щеках и красивой прической. Было сразу видно, что человек знает толк в своем деле.

– Доброе утро, присаживайтесь, что хотите сделать? – распустив мои длинные русые волосы и с восхищением бережно их расчесывая, проговорила мастерица.

– Срезать, под каре, по плечи.

– Да вы что! Такую красоту, это грех поди!

– И цвет хочу изменить, – продолжила я, совершенно не обращая внимания на сетование парикмахерши. – Перекрасьте меня в ярко-рыжий.

Женщина с сожалением пожала плечами и принялась за работу. Ножницы то и дело взмывали вверх, срезая не мои волосы, срезая меня, мой облик, который после вчерашнего я не могла видеть в зеркале. Одинокие пряди грустно падали на пол, прощаясь, казалось, с моей юностью, и освобождая дорогу для жестокой действительности. Прошло около часа и закончив работу женщина развернула меня к зеркалу, в котором я увидела новую девушку, доселе незнакомую мне. Четкое каре из рыжих как огонь волос обрамляло мое бледное лицо, на фоне такого цвета мои глаза казались теперь изумрудными. Мой новый образ был мне непривычен, но я знала, что если выживу в этой войне, то точно не захочу в зеркале видеть спустя годы женщину, которая стояла и смотрела на пытки и зверства в мрачном здании гестапо. Пусть уж лучше эта, дерзкая рыжая барышня, коей я теперь стала, смотрит на всю эту бесчеловечность, а потом, когда-нибудь я смою ее с себя, и стану прежней Катей, с длинными русыми волосами, Катей, которой ради победы над врагом пришлось не раз наступать себе на горло.

– Даже не знаю, что сказать, – женщина прижала руки к груди. – Вы такая взрослая стали, очень красивая. И, если позволите, – она достала небольшую коробочку и приклеила мне маленькую мушку над верхней губой. – Вот так, совершенно другой человек прям.

– Мне этого и надо было, – я с торжествующим взглядом смотрела на эту рыжую лису в зеркале.

Расплатившись я вышла на улицу и села к Гансу в машину. Немец при виде меня подскочил на сидении:

– Ой, не может быть, вот это превращение, это прям не вы!

– Поехали, Ганс, в магазин. Помнишь тот, в который ездили в прошлый раз? – усмехнулась я.

В магазине одежды я встретила неизменно вежливую Настю, которая меня сначала и не узнала.

– Насть, ты меня не узнаешь?

– Нет, простите.

– Я платье у тебя купила за бешеные деньги несколько дней назад, красное такое, с пайетками.

Настя недоверчиво посмотрела на меня, а потом расхохоталась:

– Вот это преображение! Что значит другой цвет волос и удачная стрижка.

– Да уж. Насть, мне нужно несколько платьев подобрать. Три на работу, строгих, но чтоб не мешок, а красиво сидели, подчеркивая фигуру. И одно вечернее, но такое, знаешь, скромное. На цену не смотри, заплачу любую.

Настя понимающе кивнула и подобрала мне несколько платьев. Я, совершенно не примеряя и полагаясь только на вкус девушки, заплатила за покупки. Одно платье одела тут же и забрав пакеты вышла на улицу.

– Ганс, здесь пакеты, отвези в дом майора, а я пройдусь пешком, здесь все равно недалеко. Воздухом хочу подышать.

– Как скажете, мадмуазель, – Ганс отвесил мне поклон и уехал, оставив меня на попечение своих мыслей.

Странно так. После вчерашнего у меня внутри было так тихо, так зловеще спокойно, что было даже жутко. Аида Львовна объясняла такое состояние тем, что нервная система замирает и пытается восстановиться после перенесенного потрясения. Я шла по улице города и с удовольствием подставляла свое лицо под первые лучи мартовского солнца. По улице сновали туда-сюда озабоченные жизнью люди. Женщины спешили на рынок. Мужчины в рабочей одежде устало шли с ночной смены на заводе. Патрульные вальяжно прохаживались, периодически останавливая кого-нибудь для проверки документов. Жизнь шла своим чередом. Так жаль, вот только для молодого партизана, так стойко защищавшего своих под бесчеловечным напором пыток, она навсегда захлопнула свою книгу, так до конца и непрочитанную им.

Подойдя к зданию штаба я безразлично протянула документы. Часовой ошарашенным взглядом смотрел на меня, ведь только вчера перед ним стояла русоволосая русская девчонка, затем недоуменно вернул мне документы назад и разрешил пройти внутрь.

Поднявшись на второй этаж я сразу же пошла в кабинет Габриеля, как всегда застав его за неизменной кучей отчетов и прочей, как мне казалось ненужной бумажной работы. Кого волнуют эти писульки, если вокруг кровь, смерть и прочие прелести военного времени?

Габриель с недоумением смотрел на нарисовавшуюся его взору новую меня. Я же, закрыв изнутри дверь на ключ, подошла и легла, вытянувшись, на стол:

– Мне плевать, что ты сейчас скажешь. Мне нужно расслабиться. Поэтому брось свою писанину и займись делом, – проговорила я, обнажая свои длинные ноги и скидывая с них туфли.

Но Габриель и не хотел ничего говорить, скорее всего ему так же, как и мне, нужно было получить хотя бы несколько минут этого забвения. Он встал и только резким движением притянул меня на край, заставив обхватить его ногами. Когда все закончилось я слезла со стола и не говоря ему ни слова привела себя в порядок, вышла в коридор и наткнулась там на Алекса. Он сначала прошел мимо меня, явно не узнав, но потом неуверенно окликнул:

– Катя?

– Да, господин майор. – остановившись я улыбнулась ему.

– Не может быть, Катя, зачем ты? – он не договорил.

– Не нравится?

– Нет, красиво, даже очень. Но это же не твое.

– Вот поэтому так и надо, – безразлично ответив ему я пошла в свой кабинет.

Но затем, вспомнив, что забыла сумку у Габриеля вернулась назад и услышала их разговор:

– Это после вчерашнего? – Алекс явно был обеспокоен моим поведением.

– Да. Утром вроде бы пришла в себя, а теперь вижу, что нет.

– Молодая она еще для такого, зря ты ее сюда взял. Да еще на допросы. Чем ты думаешь, я не понимаю.

– Я хочу, чтобы она рядом была. Только так я смогу ее защитить. Она должна быть под присмотром, иначе пойдет не той тропой, я же вижу.

– Смотри сам. Тебе виднее. Просто она обозлиться на тебя может. Допрашиваемые люди – это её люди, ты видимо об этом забыл.

– И что прикажешь мне делать с ней?

– Не знаю, Габриель, не знаю.

Скривив свой, нос я вернулась назад в кабинет. Не хотелось мне чего-то это все слышать сегодня. Лена, как и все, кто меня сегодня видел, пропела:

– Вот это перемена. К добру ли?

– Не к добру, – сухо кинула я в ответ.

– Кать, как ты?

– Уже нормально, пережила, в отличие от партизана.

– Да уж, сколько их еще таких будет.

– Много, пока не остановим.

– Да тише ты.

– Ладно, – махнув раздраженно рукой я уселась и закрыла глаза, принялась размышлять над тем, когда же лучше сделать фотографии документов наступления. Но мои мысли прервал голос Алекса, который зашел к нам в кабинет:

– Катя, мне нужно чтоб ты со мной поехала в соседнюю деревню. Мне переводчик нужен.

– Пытать, убивать будем или сегодня поживем без этого? – с сарказмом спросила я и увидев тень вины в его глазах, добавила, – извини.

– Ничего. Нужно будет просто собрать людей и объявить новые правила получения документов и передвижения по территории.

– Как скажете, господин офицер, – я устало встала и поплелась на улицу, где нас уже ждал конвой.

В деревне прошло все без каких-либо происшествий, и мы возвращались в город, погруженные каждый в свои мысли. Проезжая мимо небольшого озера я попросила остановить машину.

– Можно немного посидеть вот здесь, на берегу? – указала я на поваленное возле самой воды дерево.

– Хорошо, только недолго, здесь может быть небезопасно.

– Да сейчас везде небезопасно, Алекс. Садись рядом, – я похлопала по нагретой весенним солнцем коре дерева. – Хочется немного послушать лес, так умиротворяет, – вдохнув прохладный лесной воздух сказала я и положила голову на плечо немцу.

– Почему вы пришли к нам с войной? – спросила я его и почувствовала, как он напрягся.

– У меня нет такого ответа, чтоб ты его смогла принять, Катя, – Алекс грустно бросил камешек в воду.

Я молча согласилась, это был правильный ответ. Волны от упавшего камня нарисовали на воде круги.

– Вот, смотри, камешек брошен в одну точку, а волны затронули всю гладь озера. Так и война, она всех затронет, не только нас. Как вы этого не понимаете? Пострадают же и ваши женщины, дети, ваши люди тоже, как можно не понимать такого? – я пожала плечами и посмотрела на мужчину.

Он только грустно кивнул. Как умный человек он понимал это, но он был как капля в море по сравнению с этой разрушающей кровавой лавиной идеологии фюрера. Я похлопала его по плечу и уже более миролюбивым тоном сказала:

– Ты в детстве бросал лягушек?

– Каких лягушек?

– Ну камни на воде. Нужно бросить камешек так, чтоб он сделал как можно больше прыжков и ускакал далеко-далеко.

– Нет.

– Ой, ну вы фрицы и скучный народ, – рассмеявшись я схватила плоский камешек и швырнула его так, что он перелетел, ритмично отталкиваясь от воды, практически к противоположному берегу озера.

– Вот так, давай научу, – давая камни Алексу я смеясь показывала ему, как нужно бросать, чтоб камень начал прыгать, а не ушел сразу под воду.

Наигравшись мы стояли и смеялись возле безмолвной глади озера. Потом в какой-то момент умолкли и молча смотрели друг другу в глаза. Я подняла руки, нежно обвила Алекса за шею и поцеловала его. Он ответил мне на поцелуй так, как будто ждал этого мучительно долго. Это был поцелуй человека, который невероятно трепетно относится к своей женщине. Губы его сначала мягко, потом все более настойчиво овладевали моими. Касания были такими упоительно сладкими, что у меня вырвался едва слышимы вздох блаженства. Затем Алекс так же мягко отстранился:

– Прости, я не могу, Габриель мой друг, – с сожалением проговорил он.

– Ничего, это всего лишь поцелуй, Алекс, не более – нежно погладив его по щеке я развернулась и пошла к машине.

Приехав в город Алекс отпустил меня домой, чему я была несказанно рада и едва ли не вприпрыжку помчалась вдоль улицы. Я начинала приходить потихоньку в себя. Время, проведенное с Алексом, давало свои плоды. Залетев в прихожую, я прокричала на весь дом:

– Мааарта, я дома, хочу есть, пить, принять ванную и спать.

Из кухни вышла Марта, с озабоченным лицом ведя перед собой Митьку, моего маленького друга-партизана, с которым я познакомилась у Ани.

– Вот, принимай гостя, – она с недовольным лицом подтолкнула Митьку ко мне.

Мальчонка все так же сопя своим чумазым носом отмахнулся от Марты и подошел ко мне, сжимая свою шапку грязными пальчиками.

– Митька, что случилось? – спросила я, присев на край дивана.

– Тетя Катя, соседку мою, Соню, подружку мою, с мамой немцы забрали. Помогите, пожалуйста! Попросите своего немца, пусть поможет, я вас умоляю! Я хотел попросить Аню, но не нашел ее, может куда уехала, – Митька говорил и слезы гадом стекали по его немытым щекам, оставляя после себя светлые дорожки.

Я судорожно пытаясь собраться с мыслями растерянно посмотрела на Марту, которая только кивком головы бросила мне в ответ твердое «нет». Я поморщилась, давая понять, что меня мало волнует это ее «нет», обняла мальчонку за плечи и сказала:

– Митя, сейчас Марта отведет тебя на кухню, накормит тебя, потом искупает, найдет чистую одежду, а я тем временем подумаю, что можно сделать. Ты главное успокойся.

– Хорошо, – парнишка перестал плакать и уже смотрел на меня все тем же взрослым взглядом, но по-детски полным надежды.

– Куда немцы забрали Соню?

– Ну туда, куда всех сгоняют, а потом в Германию отправляют.

– Ясно, – проговорила я и дав знак Марте чтоб увела Митьку побежала в гардеробную, где была куча женской одежды.

Надев на себя пальто с длиннющим лисьим воротником, голову украсив небольшой шляпкой с вуалью и прихватив мягкие велюровые перчатки я направилась к выходу. Там уже поджидала меня Марта с таким видом, будто бы она меня сейчас за волосы оттаскает, если я еще хоть шаг сделаю в сторону двери.

– Ты что, дура, делаешь? – спросила она меня.

– Помогаю другу.

– Не о том думаешь, девка.

– О чем не о том? Если я не вытащу ребенка, она не доедет до Германии, умрет, а следом за ней погибнет и ее несчастная мать. Если я сейчас не попытаюсь, то потом всю жизнь буду себя корить, ты понимаешь? В память о том партизане, который костями лег, чтоб не выдать своих друзей, дай мне сделать это, прошу тебя, Марта! Я не могу помочь всем, но от тех, кто стучится ко мне в дверь и просит помощи я отворачиваться не буду, слышишь меня? Мне это нужно, особенно сейчас, прошу.

Марта поняла, что если меня сейчас не пустит, то будет только хуже, она видела мое состояние после посещения гестапо и только молча отошла в сторону:

– Их выкупить можно, предложи полицаям деньги, – только и сказала она и развернувшись пошла прочь.

На улице уже начинало темнеть, и я быстро двинулась в сторону лагеря. Увидев издалека часового полицая у колючего ограждения, я приняла вид надменной немки и пошла к нему, плавно покачивая бедрами.

– Чего надо прекрасной мадам? – слащаво бросил полицай.

Я сказала несколько фраз на немецком. А потом, сделав вид, что опомнилась, и уже на русском, но с акцентом проговорила ему:

– Ох, простите, вы же не говорите на немецком. К вам в лагерь попала моя домработница со своей дочерью. Я сегодня утром была очень зла на нее и поэтому выгнала их на улицу без документов. Господин полицай, могу ли я забрать их отсюда? Я вас очень прошу! Мне бы не хотелось, чтобы мой муж узнал, что у меня опять случаются приступы гнева, поэтому я решила уладить дело сама. Я вас умоляю. – защебетала я, и нагнувшись совсем близко к мужчине добавила, доставая из кошелька внушительную пачку денег. – Я вам щедро заплачу.

У полицая от жадности расширились глаза при виде такой суммы денег. Он быстро оглянулся по сторонам и сказал:

– Хорошо, мадам, переписи еще не было, поэтому проблем не должно быть. Как их зовут?