План был прост, но на подготовку все равно ушло две недели. Надо было все точно рассчитать: когда отвлечется кто-нибудь из персонала, где слепая зона у камер, как незаметно попасть в гараж и открыть багажник Крузера. Она точно помнила, что видела там трос, но водитель постоянно крутился в своей комнатушке и угодливо выбегал, как только хозяйка направлялась к двери, со своими идиотскими вопросами. Уже три раза приходилось разворачиваться, придумывая что-то на ходу. А ведь доложит, как пить дать. Обо всех ее подозрительных действиях обязан докладывать.

Но самым трудным было «держать лицо», и, несмотря на долгие годы практики, это давалось ей особенно тяжело. Решение было принято около недели назад. Не намерение, а именно решение. Единственная мысль, как заезженная пластинка, крутящаяся в голове непрерывно была «я больше не могу». Она что-то отвечала, когда он к ней обращался, что-то ела, когда ее звали обедать или ужинать, ее куда-то везли на машине, она смотрела в окно, за которым теперь все время шел дождь, и думала «не могу больше, я больше не могу, я не могу».

Однако способ ухода из жизни приходилось обдумывать серьезно. Ее практически ни на секунду не оставляли без присмотра. За каждым ее движением следило множество глаз: охрана, прислуга, камеры. Камеры везде, даже в ванных комнатах, даже в гардеробных, и по всей территории поместья.

Купить лекарство – абсурд, нужен рецепт, а это нереально. Обратиться к врачу без разрешения мужа? Нет. Наркотики тем более. Вскрыть вены? Разве что кухонным ножом, но увидят, откачают. Выброситься из окна? В доме всего два этажа, максимум ноги переломаешь. Доступа к огнестрельному оружию нет. Или перерезать себе горло кухонным ножом, но это может не получиться, вдруг рука дрогнет. Бесконечно бродя по огромному лесу вокруг дома, она пришла к выводу, что единственный вариант – повеситься. Все чаще она стала приходить на поляну с тем самым дубом, где так любила посидеть на бревне во время прогулок с Тузом. Да, место отличное. Камера захватывала только часть поляны. Если зайти со стороны леса, можно быстро закинуть веревку вон на тот сук, встать на поваленный ствол под ним и прыгнуть. Быстро, и ой как это его взбесит. Записку она напишет короткую: «Я ушла от тебя, мразь!»

Вернувшись домой, она внимательно осмотрела свой гардероб. Ничего подходящего. Ремни короткие, шарфы тонкие. Задалась вопросом, где, собственно, прислуга сушит белье, и выяснила, что в машинах. О том, чтобы купить веревку, понятно, не могло быть и речи. Тогда она и вспомнила о тросе в багажнике Ленд Крузера. Осталось его достать. Это реально. Это быстро. Подготовится, пройти через гараж, взять трос, сунуть в рюкзак, и сразу в лес – якобы гулять. Должно прокатить. С этой мыслью она и легла спать рядом с человеком, страшно мучившим ее последние шесть лет, и первый раз за три месяца быстро уснула, как провалилась…

2

С первым мужем Антоном, Тосей, любимым, самым родным человеком в мире, Яна Ленская познакомилась на летней практике после третьего курса Лестеха. Дело было под Серпуховым, в небольшом студенческом лагере. Янина группа изучала лесное хозяйство, а студенты МФТИ работали на Ускорителе. Жили в бывших деревенских домиках, выкупленных институтом под студенческую базу. Единственным признаком цивилизации поблизости был сельский магазин, торгующий преимущественно хлебом, сигаретами и галошами. Поэтому по вечерам гуляли у реки, танцевали в местном клубе, жгли костры. Скоро все перезнакомились. Среди физиков не было ни одной девчонки, да и не больно-то это их волновало. Даже вечером у костра они продолжали обсуждать какие-то, по мнению лестеховцев, немыслимые вещи на непонятном никому языке.

Но встретив его, Антона Крутова, Яна сразу поразилась, как могло получиться такое, что они до сих пор не встретились. Она узнала в нем свою половинку, в первые же минуты знакомства. Он сел рядом, болтали ни о чем, и смотрел он так тепло, словно они только что встретились после долгой разлуки. Потом бродили вдоль реки, пахло кувшинками и какими-то сладкими болотными травами. Бешено голосили лягушки. Почти сразу выяснилось, что Янина фамилия – Ленская – Антону хорошо знакома, потому что работы ее отца были Антоновскими настольными книгами. Более того, профессор Ленский был его кумиром, и это удивительное совпадение поразило обоих. Они вообще совпадали во всем – во взглядах на жизнь, вкусах, понятиях, словно выросли в одной семье, словно были вместе всю жизнь. Узнав его фамилию – Крутов, она сразу поняла, что именно о нем говорят все его однокурсники как о вундеркинде, редкой умнице, практически гении. Он учился на «Квантовой электронике», что для Яны было за пределами добра и зла, туда поступали либо дети профессоров, либо экстремально талантливые ребята. Так, по крайней мере, говорил ее отец.

Потом Яна не могла толком вспомнить ту ночь. Помнила только, что как следует разглядела Антона, только когда взошло солнце. Он был очень высоким, с длинными руками и ногами, чуть сутулый, с улыбчивым открытым лицом и мягким голосом, а в уголках глаз всегда играла улыбка. Яна, как правило бывшая на голову выше окружающих, впервые в жизни чувствовала себя рядом с ним дюймовочкой. Как-то само-собой получилось, что они взялись за руки, а костер остался далеко позади, и стихли голоса. И Яна уже не понимала, говорят ли они о чем-то или просто думают в унисон.

А когда взошло солнце, им обоим все стало ясно, и они, по-прежнему держась за руки, пошли назад в деревню. Комары перестали существовать, остался только березовый ветер, цикады и острое предчувствие огромного счастья, от которого захватывало дух и фразы становились короткими, и паузы длинными, и необходимость говорить о чем-либо таяла в первых рассветных лучах. Вот это и осталось в памяти навсегда. Не где они бродили и о чем разговаривали, а только бесконечное, чудесное своей внезапностью чувство завтрашнего счастья.

С того дня они стали неразлучны, пространство вокруг само собой трансформировалось таким чудесным образом, что не прошло и недели, как они уже жили в общаге вместе, потому что сосед Тоси снял квартиру, а комендант общежития проявил невиданную для него лояльность, на что уходила вся Тосина стипендия. Все складывалось само собой, как пазлы. Удивительно то, что даже Янина мама, вечно тревожная и подозрительная, ни о чем особо не спрашивала, когда Яна забирала из дома наскоро собранный чемодан. Просто стояла в коридоре, и Яне приходилось протискиваться мимо, чувствуя кожей ее недовольство, но не обращая на это ни малейшего внимания. Тося ждал у подъезда, хотя просился подняться в квартиру, познакомиться с мамой. «Не надо, долго объяснять,» – взбегая по ступенькам, крикнула она через плечо, и вдруг осознала, что ей ни капельки не жаль покидать эту сырую захламленную квартиру. Хорошо бы, навсегда.

До станции шли пешком, Тося волок чемодан – не лезть же с ним в маршрутку. О такси не могло быть и речи, денег было впритык на то, чтоб дотянуть до стипендии. Навстречу валила толпа, как раз закончили работу все городские предприятия и НИИ, в которых работало практически все население подмосковного закрытого городка, где прошло Янино детство, и откуда она теперь уезжала вместе с любимым – навсегда, она понимала это тогда, и так и вышло. По окнам электрички хлестал майский дождь, в вагоне было пусто, они сидели, обнявшись на деревянной лавке и смотрели, как за окнами, вся в молниях и ливнях, на них наплывает Москва.

В общаге на Керченской Яна сразу почувствовала себя как дома. Появление Яны, а вернее их с Антоном союз, был воспринят Тосиными однокурсниками с удивлением. Всем было не до личной жизни, учеба в МФТИ отнимала все силы и все время и о личной жизни никто даже не мечтал. Ни будь Антон Крутов, как говорил их декан, самородком-самоучкой, вряд ли бы Янина жизнь развернулась тогда на крохотном пятачке, в десять квадратных метров на девятом этаже общежития.

Но по вечерам общажная жизнь все равно как-то теплилась, обычно набивались к кому-нибудь в блок, жарко спорили о теории поля или вероятностей, много смеялись, пили вино, если удавалось его достать. Яну с Антоном тут же прозвали «Ан-Янь», и было за что, они всегда были вместе, из любой компании норовили скорее улизнуть к себе в комнату. О, что это была за чудесная комната! Там пахло книгами и кофе, в одном углу стояли две сдвинутые общажные кровати, в другом стол, а на нем настоящая зеленая лампа, как в библиотеке. Яна нашла ее на помойке около своего института, отмыла, а Тося заклеил плафон. По ночам ее не выключали, и Яна навсегда запомнила ее тихий давний свет, и окно, за которым только оранжевое московское небо, и Тосину руку, прижимающую ее с себе, и как он уютно посапывал во сне, а она боялась пошевелиться, чтобы его не разбудить.

Раз в неделю Яна ездила домой в Королев навестить маму. Всякий раз привозила ей продукты и лекарства, часами убиралась в квартире. Выяснилось, что весь быт, после смерти отца, держался именно на ней. Знакомить маму с Антоном она не спешила, да и мама – Марина Ивановна – не проявляла особого любопытства. Если приходилось бывать в Королеве, Яна обязательно забегала к лучшей подруге Дашке. Даша училась в Архитектурном, домой приезжала поздно и не каждый день. Поэтому иногда встречались в Москве, как правило урывками, у метро. Быстро обменивались новостями. Иногда Даша была с приятелем, иногда Яна – с Антоном. Дашке он ужасно понравился. Тем, что, несмотря на «технический гений», был очень легким, веселым и доброжелательным, легко общался на любую тему, жутко веселил смешливую Дашку своим уральским «так-то».

К середине июня общага опустела, все разъехались по домам. Сессия была сдана: Антоном как всегда блестяще, Яной – с грехом пополам, что лишний раз доказывало папин тезис о том, что личная жизнь мешает в учебе именно девушкам. Твердо решив за лето подтянуть упущенное, особенно физику, Яна честно занималась по несколько часов в день, Тося помогал, объяснял, ерошил ей волосы, размахивал руками, рисовал на бумаге графики и схемы.

Пора было строить планы на лето, но не хотелось. Антону надо было бы навестить маму в Ревде, где он вырос. В деревянном доме с палисадником, заросшем флоксами. У Яны в голове не укладывалось, каким образом он, простой, можно сказать деревенский пацан, выросший без отца в глухой провинции, умудрился поступить в Физтех. Какого труда ему стоило готовится, находить книги и учебники, ездить два раза в неделю в Екатеринбург на курсы. Такое было под силу разве что Ломоносову. Антон хотел познакомить маму с Яной, «С женой», – как он сказал, хотя официального предложения и не делал, но было совершенно очевидно, что иначе и быть не может.

Но они все тянули с отъездом, слишком уж пусто и тихо стало в общаге, ночи были такими короткими. Иной раз они по нескольку дней не выходили на улицу и спохватывались, когда заканчивались совсем все продукты, включая чай и сахар. Иногда выбирались гулять в Сокольники, где бешено пели соловьи и квакали лягушки. Бродили по дорожкам, и Антон рассказывал Яне свои бесконечные истории о теории струн, парамагнитном резонансе и параллельных мирах.

– Мало того, что ты гениальный физик, – улыбалась она, – ты еще и гениальный педагог. Серьезно, ты так объясняешь, что и ребенок понял бы. Мой отец вот так же рассказывал.

– Ты скучаешь по нему, Малыш? – он обнял ее.

– Скучаю. Не так, чтобы до слез, уже больше трех лет прошло. Он умер как раз как только я поступила, как будто дожидался этого. Он меня к экзаменам готовил. Знаешь, мне его безумно не хватает. Я почти все ему рассказываю, вспоминаю по сто раз в день. Но уже без боли. Наверное, в глубине души я знала, что так и будет. У него всю жизнь были проблемы с сердцем, два инфаркта. Да еще работа такая. И мама, – она запнулась, – не хочу тебя грузить.

– Малыш, ты меня грузить не можешь даже теоретически, я всегда все пойму, посочувствую, ты же знаешь. Я же люблю тебя, – он остановился и развернул ее к себе. Она смотрела на него снизу вверх и видела, как уже немного осеннее солнце путается в его выгоревших за лето волосах, как собираются еле видные морщинки вокруг его вечно смеющихся глаз, как дрожит в уголке рта крохотная улыбка.

– А вот почему, Тося, с тобой не получается драматичного экскурса в детство и юность? – они засмеялись, – и он прижал ее к себе. И они еще долго бродили по вечеряющему лесу, а когда Москва наступили сумерки, добрели до любимой кафешки на краю центральной аллеи. Заказали себе по капучино (о, тогда это было еще новое, модное слово), и пили его, переглядываясь через свечу на столике.

– Жаль, что вы не познакомились, – продолжила Яна, – жаль, что он никогда не пил капучино. А только бурду из цикория, хотя кофе он любил очень. А еще он был гениальным физиком.

– Так-то я все его работы читал, и оба диссера, – вставил Антон. Яна прыснула. Ох уж это его «так-то», – Чего? – он смешно сложил брови домиком.

– Эх, уральский ты у меня пацан!

– А то, – заулыбался Тося. Выговор у него и впрямь был забавный, гласные чуть растянуты, согласные скомканы, и это ей безумно в нем нравилось. То, что он такой огромный, добрый, и такая умница. Да что там? Гений, – Между прочим, именно у него я нашел пересечения с неким Вигнером, а я тогда им просто фанател.

– Если бы я что-то понимала, – улыбнулась Яна, предвкушая захватывающий рассказ о невероятном мире, каким его знал и понимал только Антон.

– А я тебе сейчас объясню, – Тося сел на своего любимого конька, – понимаешь, существуют как бы две физики. Ну, это всем известно. Одна – физика слабых взаимодействий, она описывает наш материальный мир, – Антон развел руками, – то есть взаимодействия любых тел, имеющих массу. Взаимодействуют они, еще раз, слабо. И все это описывается Ньютоновской физикой. А существует мир сильных взаимодействий. Мир частиц, квантов. Там все вообще по другому, не работает ни один закон. Там не существует ни пространство, ни время. А частица может находится одновременно в разных местах. Более того, иногда на ускорителе фиксируют нарушение причинно-временной связи. Ведь что такое время? мы про него, в сущности, ничего не знаем, кроме того что оно существует и куда-то движется. То есть сначала случается причина, а потом последствие. Вот, например, мы с тобой познакомились под Серпуховым, поэтому сейчас пьем кофе в Сокольниках, а не наоборот.

– Как наоборот? – поразилась Яна.

– Если было бы наоборот, то время двигалось бы в обратную сторону. И, возможно, в каких-то мирах так и есть, потому что некоторые частицы так себя и ведут!

– А как это можно… засечь?

– Так на ускорителе же! – Антон завелся не на шутку, – направляют, например, пучок частиц на цель, а результат происходит раньше, чем пушка срабатывает. Ну, это если совсем просто объяснять. Там вообще много всякого странного происходит. До такой степени странного, что у физиков не хватает слов, чтобы эти странности описать. Знаешь, например, какие они придумывают названия, чтоб хоть как-то описать квантовые характеристики?

– Ну?

– Например, очарование, странность, красота.

– Как красиво! – улыбнулась Яна.

– Ага, а также странно и очаровательно! Ну так вот, слушай дальше. Существует теория, мне она особенно нравится в изложении Гейзенберга, и она наиболее точно описывает все странности квантового мира, о том, что каждая элементарная частица существует как бы одновременно во многих местах. Понимаешь, Если Гейзенберг прав…

– Это о нем ты на прошлой неделе рассказывал?

– Ты запомнила? – он просиял.

– Как не запомнить? Я потом всю ночь об этом думала. Это теория… – Яна защелкала пальцами, – Про кота в мешке?

– Да! Про кота! – Тося заулыбался.

– Не знаю, чему ты радуешься, лично мне жалко кота.

– Но кот-то гипотетический.

– Все равно жалко.

– Но ты же помнишь, в чем фишка истории с котом?

– В том, что его отравили газом.

– Нет! Это для затравки. Я тебе напомню: кота, помещают в коробку вместе со стеклянной капсулой с ядовитым газом. В качестве запала в капсулу вставлен прибор, в котором происходит радиоактивный распад атома, например, плутония. Из-за квантовой неопределённости запал может сработать и расколоть ядовитую капсулу, а может и нет, вероятность того и другого – пятьдесят процентов. И мы не знаем, жив кот или нет. До тех пор, пока мы не откроем коробку, кот пребывает одновременно в состояниях и «живой», и «мёртвый». Согласно квантовой механике, так как она реально действует в микромире, это состояние можно описать как «живомёртвый», то есть жив и мёртв одновременно. То есть, если мы не можем открыть коробку и посмотреть, как себя чувствует кот, то для нас существуют оба варианта. Понимаешь? Именно наше сознание и есть единственный критерий этого знания. А если этот критерий исключить, то оба варианта сразу начинают существовать единовременно. Вот это, собственно, и есть суть квантовой механики. Вот знаешь, например, как устроен обычный компьютер? Двоичная система. Один или ноль. Да или нет. То есть, или да, или нет. А квантовый комп – совсем другое дело. И да и нет одновременно. То есть, всякая определенность исключается. А определенность – это и есть основной принцип существования человеческого сознания. Мозг так устроен, понимаешь? Или да, или нет. По-другому мы не можем. Но вот я думаю, ведь мозг – это просто орган. Он умирает вместе с телом. Но есть ведь… еще что-то! Есть… я не знаю… дуща? Какая-то энергетическая составляющая человека. И вот на эту составляющую точно распространяются принципы квантового мира. Это же не материя. Это нечто большее, совсем иного качества, понимаешь? То есть мы можем чем-то, только не смейся, чем-то понять, что и да и нет существуют одновременно. Мы можем засечь этот факт. Ян, вот ты улыбаешься, а так-то все, что я говорю реально существует. Прямо сейчас. Везде и всегда. Это невидимвя, тонкая часть вселенной, понимаешь? Для нас невидимая. Но так и есть, Яся. Я понимаю, в нормальной голове этот абсурд никак не укладывается. И, кстати, в качестве одного из возможных объяснений, Эверетт пришёл к неожиданно логичному выводу: а на самом-то деле котов в коробке может быть два. Ну, а если отрешится от кота, то это и называется квантовой неопределенностью. То есть, у каждой микрочастицы существует как минимум пара, то есть второй кот. А то и не пара, а великое множество. А это, понимаешь, означает что параллельные миры реально существуют. Эверетовские миры! И я собираюсь доказать это! И не только математически! У нас с Мишаней есть потрясающая идея. Мы хотим проверить, можно ли засечь спутанность не просто какой-либо частицы, а конкретного электромагнитного сигнала!

– Ого! Это значит…

– Это докажет, что параллельные миры реально существуют!

– Что значит «Не только математически»? А математически это уже доказано?

– Ну да! Ты помнишь, я тебе рассказывал про Гейзенберга? Гейзенберг при помощи матричной математики доказал, что каждый квант, то есть каждую элементарную частицу можно поместить как бы в матрицу его вероятностных нахождений, то есть он будет находится в ней одновременно везде, и в пространстве и во времени, понимаешь? Хотя и это не очень точно описывает ситуацию.

– Меня судьба кота очень беспокоит, – улыбнулась Яна, уже немного потерявшаяся а Тосиных квантовых дебрях, – Кот или два кота, или все эти коты живы? Или часть передохла?

– Понимаешь, Ясь, если бы нас не было в комнате или если бы мы вообще не знали об этом эксперименте, но знали кота лично, то кот был бы для нас жив?

– Ну… Нет?

– Вот именно! Получается, что только наше сознание связывает эту информацию, в этом-то и фишка. Об этом Вигнер писал.

– Стоп! – перебила Яна, – Вот эту фамилию я помню, папа рассказывал.

– Да! Твой отец разделял его концепцию того, что если обычное сознание выбирает один из Эвереттовских миров, то если это самое сознание специально натренировать, то оно может осознанно выбрать лучший из них! Нет, не лучший, а любой! Представляешь? Только как?

– Ну, я думаю, наука зря так разошлась с… религией что ли? Может, надо напрягать не только мозг.

– А что!

– А душу, – Антон смотрел как-то сквозь нее, – Я последнее время об этом много думал, особенно с тех пор, как мы вместе.

– Почему?

– Не знаю. Мне кажется, нас связывает нечто большее, чем всех, кого я знаю.

– Мы запутаны, как кванты, – Яна улыбнулась и взяла его за руку.

– Запутаны. В мертвый узел. Пойдем?

– Пойдем.

– Рассчитайте нас, пожалуйста, – крикнул Тося куда-то в темный угол кафешки.

В тот же вечер разговор об отце всплыл снова.

– На следующей неделе поедем знакомится с твоей мамой, а то это уже ни в какие ворота, – сказал Антон, присев рядом с ней на кровати. Он только что вышел из душа с полотенцем на бедрах, его мокрые волосы смешно ерошились и по груди с них стекали капли воды.

– Угу, обязательно. Ложись.

– Малыш, – ты мне толком ничего о ней не рассказывала, но я так понимаю, у тебя с ней какая-то напряженка? – он прилег рядом и смотрел на нее, подперев голову локтем, – Ты похожа на скандинавскую богиню, – он поправил светлую прядь волос, упавшую ей на глаза.

– «А давайте сменим тему», – голосом Донны Розы Дальвадорес ответила Яна и захихикала, – Ну как так у тебя в одном предложении и моя мама, и скандинавская богиня?

– Может, вы с ней похожи. Она такая же высокая? Блондинка? С такими же длиннючими ногами? Голубыми глазами? Колись! – он легонько ущипнул ее за бочок.

– Вообще все мимо, – Яна увернулась и ущипнула его в ответ, – На самом деле рост у нее метр шестьдесят пять, волосы темные были, сейчас, понятно, красит, глаза серые, характер скверный. Даже нет, не характер… Она всегда искренне всем недовольна. Кроме себя, разумеется. И знаешь, – Яна теснее прижалась к нему, – я побаиваюсь тебе все это рассказывать, ты же не подумаешь, что если я так критично отношусь к собственно матери, то со мной что-то не так? – она отловила его руку и обняла ее.

– Ясенька, бог с тобой. Ничто на свете не помешает мне любить тебя. Я всегда буду на твоей стороне, – он подгреб ее к себе поплотнее, – Давай, рассказывай.

– Только в двух словах, чисто для общего развития.

– Сокращение объема данных иной раз достигается за счет энтропийного кодирования, – скрипучим голосом профессора Иванова, – поучительно заметил Тося.

– Угу, – Яна примостилась поудобней, – тогда слушай. Мои родители встретились совершенно случайно, отец учился в МГУ на Физмате, а мама, ты не поверишь, в Пищевом. Вообще-то она говорит, что поступать туда не хотела, но дед настоял. Сейчас-то я понимаю, где ей надо было учиться. В театральном. Ну вот. Встретились они где-то в походе, тогда было еще модно. КСП всякие, костры, «Ты у меня одна»…

– А мне нравится, – перебил Антон, – вот это все: леса, костры, гитара, ты у меня одна. Кстати, так и есть.

– Словно в степи сосна? – Обернулась через плечо Яна.

– Словно в году весна. Ну давай дальше. Так-то они встретились и…

– И понеслось. Отец шел на Красный диплом, и роман его не испортил, мама кое-как защитилась. Отец стазу пошел в аспирантуру и через год досрочно защитил диссер. Они долго мыкались по общагам, потом снимали комнатушки в коммуналках. Мама все время прессинговала отца, что он не решает их бытовых проблем. Она, кстати, была красоткой. Компактная такая, с тонкой талией, хохотала так заразительно, кокетничала напропалую, в общем – звезда. Она себя всю жизнь так ощущала – звездой. Я ж говорю, надо было в Щепку поступать.

– А Николай Казимирыч? Ты же говоришь, что вся в него? Каким он был?

– В смысле внешне?

– Ну да, я только портреты в книгах видел.

– Очень высокий, чуть-чуть тебя пониже, но ты же прямо великан у меня!

– А ты великанша, – он взъерошил ей волосы, – огромная Валькирия!

– Ну вот, и ты туда же.

– Куда же?

– Мама меня постоянно подтравливает по поводу моих габаритов. Якобы любя.

– А я не якобы, и не подтравливаю. Я тобой восхищаюсь! Ты высокая, стройная, светлая. Ясная. Буду тебя так и звать – Ясная, Ясенька, – он поцеловал ее в шею, задышал чаще, – Яся, малыш…

Утром их разбудило солнце, требовательно обшаривая горячими лучами смятую постель. Пришлось проснуться. Яна потянулась и, прежде чем открыть глаза, вспомнила, что ей снилось. Странный сон. Будто она плутает по темному осеннему лесу, какому-то нездешнему, с огромными соснами или кедрами. Под ногами хвойная сырость, где-то в вдалеке надрывно кричит птица, словно плачет. И Яна ищет Тосю, зовет его по имени, но он не откликается, от этого тревожно, и сердце бешено колотится в груди, перебивая крики странной птицы. И это продолжается бесконечно. Во сне Яна знала, что блуждает по этому лесу целую вечность, и что она не найдет Антона, и не выберется сама.

«Фу ты», – Яна помотала головой, стряхивая остатки сонного наваждения, и повернулась к Антону. Он не спал, смотрел на нее совершенно ясными серыми глазами и улыбался. Яна провела кончиком пальца по его носу, по губам, подбородку. «Боже, – думала он, – какие у него удивительные глаза! Они все переливаются, постоянно слегка меняют цвет, мерцают. И сразу видно, какой он славный, какой он честный, какой добрый, какой он мой!» Яна порывисто поцеловала его в уголок рта и, прежде чем он успел ответить, села.

– Ну что, подъем?

– Подъем, малышня.

Чуть позже, жаря на общей кухне омлет с помидорами, Яна спросила у Тоси, сидящем рядом на подоконнике:

– Я тут подумала, а чего тянуть? Давай прямо сегодня к маме и съездим. Прямо вот позавтракаем и поедем, а?

– А что, давай! На сегодня мы вроде ничего не планировали. Кроме библиотеки, но библиотека и так каждый день, а знакомство с тещей – это, скажу я вам, событие.

– С тещей, – передразнила Яна. Это ты мне как бы предложение делаешь?

– Как бы да. Елки, забыл на колено встать, – он спрыгнул с подоконника.

– Нет-нет, прекрати, – запротестовала Яна, – смотри какая тут грязюка, а на тебе единственные чистые джинсы!

Но он все равно опустился перед ней на одно колена и достал из заднего кармана простую картонную коробочку и протянул ей.

– Яна Николаевна Ленская! – сказал он почему-то басом, торжественно взяв ее за руку своей огромной лапищей, а другую прижав к сердцу, – предлагаю Вам руку и сердце! Умоляю, осчастливьте бедного Пермяка- соленые уши, став его законной супругой! Клянусь любить Вас вечно, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас! Не откажите простому…

Яна захохотала и потянула его за руку. Он поднялся, обнял ее и шепотом спросил:

– Ну?

– Даже не знааааю, – дебильно растягивая слова, пропела Яна, – я должнаа пааадумааать… – они расхохотались, и он закружил ее по кухне, подернувшейся дымом от уже подгоревшего омлета.

12 3 4 След.

Кот в коробке

1

2

С этой книгой читают