Читать книгу: «Марена. Начало пути»

Книга Марены

ГЛАВА 1. РАССЛИН – ГОРОД, ГДЕ НЕБО ТИШЕ ВЗДЫХАЕТ

Глава 1. Ветер внутри

Ночью город Расслин казался мёртвым. Только редкие собачьи голоса да далёкие удары магических залпов нарушали тишину, которая стелилась по улицам, как влажный туман. Но Марене снились не эти звуки. Ей снились небеса. Во сне она стояла на вершине холма – босая, молодая, лёгкая, как дыхание раннего утра. Под её пальцами – мягкая трава, колышущаяся от ветра, который слушался её, словно доверенное дитя. Она поднимала руки, и облака раздвигались, обнажая сияющее золото солнца. Стоило ей захотеть – и над высохшими полями рождались дождевые потоки, впитываемые благодарной землёй. Иногда она лишь шептала, и в ответ ветер завывал, срывая с гор снежные вихри.

Там, во сне, мир слушал её. Там она была силой, дыханием, стихией. Но стоило проснуться – всё исчезало.

Марена открыла глаза, и её ладонь встретила шероховатость старого деревянного стола. Ни травы, ни ветра, только слабый рассвет, просачивающийся через кривую раму окна. И сердце – глухо, тягуче – словно не успело догнать её из того мира.

Она вздохнула. Каждый такой сон оставлял сладкую горечь: память о силе, которую она никогда не чувствовала наяву. Ни искры, ни вибрации в пальцах. Ничего, кроме пустоты… и тоски.

В соседней комнате зашуршали дети. Муж перевернулся на кровати, даже не спросив, хорошо ли она спала. Он давно перестал замечать её ночные вздохи, сонные вздрагивания, тихие шаги по дому, когда она раз за разом пыталась удержать в памяти облака, подчинённые её воле. И лишь пожар на горизонте напоминал о реальном мире: там, где два государства сталкивались магией и сталью, похищая у Расслина надежду. С каждым годом город слабел, и люди вместе с ним. Здесь не рождались мечты. Здесь умирали голоса.

Но в Марене что-то жило – глубоко, упрямо, будто под грудью шелестел нераспустившийся лист. Иногда ей казалось, что если очень сильно захотеть – небо откликнется.

– Мама, – позвала Лада, – можно мы сегодня выйдем к реке?

– Посмотрим, – отозвалась она, улыбаясь, хотя внутри всё было туго закручено, как струна. Война подбиралась ближе, и река уже давно была не тем местом, где дети могли бегать безопасно.

Позже, когда муж вернулся с рынка, усталый и чужой, как всегда, она тихо сказала:

– Мы должны уйти отсюда.

Он даже не взглянул.

– Нечего там искать. Везде одна беда.

– Там, за югом, говорят…

– Сказки. – Он оборвал, словно рубил ветку, мешающую пройти..

– Мы останемся тут, – продолжил он. – Мы уже пережили и худшее. И переживём снова.

Марена смотрела на него. На его уверенность. Когда-то она верила в неё, как в молитву.

Теперь – слушала, как гул далёкого ветра в заброшенном доме.

– А если нет? – тихо.

Он отложил нож, наконец встретил её взгляд.

– Марена, ты упряма. – Смягчился. – Ты устаёшь, заботишься, тревожишься. Но всё это – просто страх. И это нормально. Но уходить – безумие.

Он коснулся её пальцев – коротко, как будто неуверенно.

– Дай миру успокоиться, – сказал мягко. – Как он успокаивался все предыдущие годы.

Она смотрела на его руку. Ту самую, что когда-то была для неё якорем. Ту, что она когда-то считала сильной. Но сердце её шептало другое.

– Если ты не уйдёшь со мной, – сказала она спокойно, – я пойду одна с детьми. В ответ ей была только тишина

Вечером, когда дом погрузился в тишину, она вышла на улицу. Ветер коснулся её лица – осторожно, будто узнавал. Марена закрыла глаза. Представила облака. Солнце.

Тёплый дождь над полем, где смеются её дети. Она открыла глаза – и всё исчезло, как всегда.

Она посмотрела на горизонт, где мерцали отблески чужой войны. Когда-нибудь тот огонь доберётся и сюда. Но к тому времени… она уже будет в пути.

Глава 2. Когда ветер ещё был лёгким

Когда-то Расслин был для них миром целиком. Не потонувшим в пыли войны, не уставшим, а живым – с шумом рыночной площади, запахом свежей рыбы у пристани и припёком солнца на каменных мостовых. Марена тогда смеялась часто —

и ветер смеялся вместе с ней.

Они познакомились у реки, в ту самую весну, когда вода была прозрачной и быстрые струи играли на солнце. Она тогда сидела на старом бревне, босая, с удочкой в руках, и мурлыкала какую-то простую мелодию, глядя на блеск воды. Лицо – без краски. Волосы – спутанные ветром. Рубаха – простая, грубоватая, с закатанными до локтей рукавами. И всё же – она казалась частью самой природы.

Айн тогда остановился, будто наткнулся на чудо.

– Ты ловишь рыбу? – спросил, не скрывая удивления.

– А ты думаешь, удочка – это украшение? – улыбнулась она, дернув леску.

Она говорила просто, будто не боялась тишины. Не боялась быть обыкновенной. И он – тогда – влюбился ровно в это. В её прямоту, в смех, в то, что рядом с ней не нужно было притворяться сильным или умным. Она могла часами слушать плеск воды, пить крепкий настой трав, который обжигал глотку, и говорить о мечтах так, будто они не были роскошью.

Когда вечером они сидели у костра, он сказал:

– С тобой тихо. Как будто мир проще.

Она лишь пожала плечами:

– Он всегда прост, когда перестаёшь его усложнять.

Тогда он поклялся, что никогда не отпустит её.

Тогда она поверила, что вместе они – как две ветви одного дерева.

Годы прошли. Дом. Трое детей. Вечера не у костра, а у печи. Вместо походной кружки – глиняная чашка с остывшим отваром. Вместо ветра в волосах – узел на затылке, чтобы не мешал. Она не изменилась – она выросла. Но он… начал смотреть иначе.

На рынке на него улыбались девушки – гладкие волосы, тонкие пальцы, шёлковые рукава. Они пахли цветочными настоями, а не дымом и хлебной мукой. Говорили мягкими голосами, будто не знали, каково это – стирать до поздней ночи, укладывать больного ребёнка, вставать первой на рассвете. И он начал забывать.

Забывать, как однажды любил именно ту, что ловила рыбу босиком и знала названия всех трав у реки. Как она умела слушать тишину, как могла смеяться до слёз над глупой шуткой, как верила в добро, даже если мир падал на плечи. Он начал искать блеск,

а не свет. И Марена это чувствовала – как чувствуют перемену ветра птицы. Она ловила его взгляд, скользящий мимо неё Не скандалы. Не слёзы. Просто… трещина.

Тихая. Упрямая. Как письмо судьбы, спрятанное между строк. Но самым больным было не то, что он мог уйти. А то, что он забыл: ту, кого любил, он когда-то называл своей свободой. А теперь видел – лишь привычку.

В это обычное утро в доме пахло кашей, немного дымом и детской кожей – теплой, как воскресные утра. Владлен старший сын стоял у порога, как маленький страж. Он прижимал к груди старую деревянную палку – как меч. Смотрел серьёзно, до взрослого – не по возрасту. Лада сидела на лавке, аккуратно поправляя кукле лоскутную юбку. Пальцы дрожали – она делала вид, что это от холода.

Эстор младший сын, ещё сонный, тёр кулачками глаза. Подполз к Марене, уткнулся в подол её юбки – искал безопасность там, где мир был твёрдым и пах любовью. Марена гладила его волосы – мягкие, как прошлогодняя шерсть ягнёнка.

И думала: можно ли вырвать детей из кошмара, если сам мир стал кошмаром? На столе лежал маленький узел – всё, что могли взять.

Айн вошёл, поправляя ремень на плаще, лицо – хмурое, невыспавшееся.

– Ты всё-таки решила, – произнёс он, не вопрос – приговор.

Марена подняла взгляд. В нём не было шторма. Только усталое море, которое знает, что прилив неизбежен.

– Я не решила, Айн. Я поняла. – Она выдохнула. – Здесь нам скоро будет нечем дышать.

– Нам? Или тебе? – в голосе – укол.

– Нам. Всем. И тебе тоже, если сможешь это принять.

Он фыркнул, отвернулся к окну.

На улице торговка ругалась на прохожего, телега скрипнула – обычные звуки.

Но как будто слишком громкие для утра.

– Марена… – Айн потер виски. – Ты живёшь страхами. И хочешь, чтобы ими жили мы.

– Я живу не страхами. Я живу ответственностью.

Он резко обернулся.

– А я что, по-твоему, делаю? Сижу, сложив руки? Я тоже думаю, как защитить семью!

– Ты думаешь, как не потерять привычный угол, – мягко, без злости. – Но дом – это не стены.

Он молчал, нахмурившись. Она знала: он слышит. Но не готов принять.

Владлен поднял голову:

– Папа… если мы останемся, враги придут?

Айн сбился дыханием. Марена опустилась к мальчику, взяла его ладонь.

– Мы уйдём, чтобы они нас не нашли. Мы сами выберем путь.

Лада шепнула:

– Мы не боимся.

И крепче прижала свою куклу.

Эстор вдруг поднял голову и уверенно, по-детски громко сказал:

– Мы идём!

Эта фраза ударила сильнее, чем все доводы. Айн закрыл глаза – как человек, который внезапно понял, что проигрывает не спор, а прежнюю жизнь.

– Если мы уйдём… – он говорил медленно. – Никакой дороги назад не будет.

– Дороги назад никогда и не было, – ответила она.

Дети смотрели, как на двоих кораблей, которые пытаются понять – плыть рядом или тонуть в одиночку. Марена встала, подняла узел.

– Я ухожу сегодня. Сейчас. Если ты хочешь – возьми старшего за руку. Я возьму младшего. Средняя пойдёт между нами. Так будет легче всем.

Пауза. Такая долгая, что дом успел вдохнуть и выдохнуть трижды. Айн сжал кулаки.

Потом выдохнул, словно сломался – но не в плохом смысле. Сломалась его броня

– Я пойду, – сказал он.

Не гордо. Не уверенно. Но честно.

Владлен расправил плечи, будто стал старше сразу на год. Лада по девичьи бросилась обнимать отца. Эстор хлопнул в ладоши – он ещё думал, что это игра.

И в этот момент, когда их решение стало живым, невидимо сдвинулась ветка на дереве за окном. Тишина вздрогнула. Словно сама земля сказала: Путь начался.