Читать книгу: «Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого», страница 16

29 августа

Вчерашняя злоба Льва H – а так тяжело на меня подействовала, что я не спала ночь, молилась, плакала и с раннего утра ушла бродить по парку и лесу. Потом зашла к милой фельдшерице – Анне Ивановне; там она и ее трогательная и сочувственная старушка-мать утешали меня. Л. Н. меня везде искал и не нашел. Я вошла к нему. Он говорил, что подтверждает обещания свои: 1) не видать Черткова, 2) не отдавать ему дневников и 3) не позволять снимать фотографии, но опять-таки ставит условием: мирную жизнь. Сам сердился и кричал вчера, и опять я виновата. Он придерется к чему-нибудь, чтоб видать Черткова, нарочно меня расстроит и нарушит обещания. Вот чего я боюсь. Но тогда я уеду, и наверное. Пережить второй раз то, что я перестрадала, немыслимо.

Получила телеграмму от Левы, что суд над ним назначен не 13-го, а 3 сентября и что он уезжает 31 августа. Я рада была предлогу уехать и, главное, хотела повидать сына, проститься с ним, подбодрить его. И вот мы с Сашей поехали на Благодатную, на Орел и в Ясную. Прощались мы с Л. Н. любовно и трогательно, и даже плакали оба и просили друг у друга прощение. Но эти слезы и это прощание были как будто прощаньем с прежним счастьем и любовью; точно, проснувшись еще раз, любовь наша, как любимое дитя, хоронилась навсегда, пораненная, убитая и убивающая горем от ее исчезновения и перехода к другому лицу. Мы с Левочкой оплакивали ее в объятиях друг друга, целуясь и плача, но чувствуя, что все безвозвратно! Он не мог разлюбить Черткова и чувствовал это сам, мучаясь!

Ехала я сонно, устало, точно вся разбитая. Холод, 2 градуса, мы с Сашей зябли и зевали. Приехали в пятом часу утра.

Л. Н. Толстой. Письмо к M. H. Яковлевой, Кочеты.

Очень сожалею, милая Мария Николаевна, что вы не застали меня. Может быть, я бы сумел сказать вам лучше устно то, что теперь постараюсь написать. Посылаю вам предисловие к книжкам «На каждый день». Книжки же «На каждый день», думаю, что у вас есть. Если вы внимательно прочтете их, вы и там найдете то, что должно успокоить вас. Я же на тот вопрос, который мучает вас теперь, скажу вам следующее: то, что мучает вас, мучает меня уже давно и продолжает мучить и до сих пор. Я, так же как и вы, уверен, что больше вас страдаю от роскоши той среды, в которой я живу, рядом с ужасной бедностью огромного большинства того народа, который кормит, одевает, обслуживает нас. Страдаю от этого ежечасно и не могу избавиться, могу находить только средние пути, при которых не нарушаю любовь с окружающими меня и делаю что могу для того, чтобы сгладить разницу положения и разделения между нашим кругом и рабочими.

Самая обыкновенная ошибка, и вы делаете ее, в том, чтобы думать, что, узнав путь к идеалу, вы можете достигнуть его. Если бы идеал был достижим, он бы не был идеал, и, если бы люди достигли его, жизнь бы кончилась. Идеал всегда недостижим, но из этого не следует то, что надо махнуть на него рукой и не следовать идеалу, а только то, что надо все силы свои полагать на все большее и большее приближение к нему. В этом приближении и жизнь, и ее благо. Есть такие люди, которые могли, не имея тех препятствий семьи, которые для вас есть, сразу разорвать связи с преступной жизнью богачей. Такая старушка Мария Александровна Шмидт живет в двух верстах от Засеки (жаль, что вы не побывали у нее). Но есть и такие, как мы с вами, которые не умеют или не осилят этого сделать, но это не мешает и этим людям жить для души и подвигаться к совершенству. Только не заглушайте в себе стыд и раскаяние перед своим положением, а разжигайте его в себе и вместе с тем не забывайте требований любви к семейным, и вы пойдете по тому пути, который ведет к истинному благу. Прощайте, помогай вам живущий в вас Бог.

Любящий вас

Лев Толстой

Л. Н. Толстой. Дневник.

Опять пустой день. Прогулки, письма. Думать думаю, и хорошо, но не могу сосредоточиться. С. А. была очень возбуждена, ходила в сад и не возвращалась. Пришла в первом часу. И хотела опять объяснения. Мне было очень тяжело, но я сдержался, и она затихла. Она решила ехать нынче. Спасибо, Саша решила ехать с ней. Прощалась очень трогательно, у всех прося прощение. Очень, очень мне ее любовно жалко. Хорошие письма. Ложусь спать. Написал ей письмецо.

30 августа

Приехала домой, и хорошо, – лучше, чем не дома. Ходила с Левой-сыном и Катей-невесткой гулять; свежо, ясно и красиво. Застала Булгакова, Булыгина и Марью Александровну. Возбужденно рассказывала Булыгину всю печальную историю с Чертковым. Он, кажется, понял, но не хотел сознаваться. Бродила возле дома, входила в комнаты Льва Николаевича – и все точно совсем другое, точно что-то похоронено навеки, и теперь будет не то, совсем не то, что было, чем жили раньше. А что будет? Не знаю и представить себе не могу.

Саша и Варвара Михайловна ездили к Черткову. Он, говорят, очень весел и оживлен. Так и слышу его идиотский хохот. Противно!

Получен сентябрьский номер журнала из Нью-Йорка – «The World’s Work». И там очень лестная статья обо мне и биографические сведения о Льве Н. Между прочим, про меня сказано, что я была Льва H – a confident and counseller⁷⁴ всю жизнь; что я отдала ему the strength of her body, mend and spirit⁷⁵, и многое другое, очень лестное для меня. Так как же не сокрушаться, что отнята у меня и передана Черткову эта роль confident и counseller? Поневоле будешь худеть и плакать, как я последнее время.

Сегодня форматоры отлили бюсты работы Левы, и нельзя не видеть, что бюсты талантливы и хороши. Форматор М. И. Агафьин – старый знакомый, отливал и раньше бюсты Льва H – а и другие.

Занималась нехотя хозяйством, бумагами, делами, выписыванием маляров, печника, уяснением дел; но голова несвежа и ничего не соображает.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя. Запись от 29 и 30 августа.

Вчера было ужасное утро, без всякой причины. Ушла в сад, лежала там. Потом затихла. Говорили хорошо. Уезжая, трогательно просила прощения. Сегодня 30-е, мне нездоровится. Mavor. Саша телеграфировала, что хорошо. Что-то будет?

Л. Н. Толстой. Дневник.

Грустно без нее. Страшно за нее. Нет успокоения. Ходил по дорогам. Только хотел заниматься. Приехал Mavor. Профессор. Очень живой, но профессор и государственник, и нерелигиозный. Классический тип хорошего ученого. Письмо от Черткова.

31 августа

Получила письма: от Тани и от Льва Николаевича. Сначала обрадовалась, а потом плакала. «Как бы хорошо было и для меня и для тебя, если б ты могла победить себя», – пишет мне муж. У него одна цель, одно желанье: чтоб я победила себя и допустила, очевидно, близость Черткова. А это немыслимо для меня.

Ясный, красивый день; холодно и грустно. Проводила Леву в Петербург на суд. Пошла гулять с Катей и Варварой Михайловной, но слишком устала, и стал болеть весь живот и ноги. Вечер, усиленно занялась корректурой, раньше переписывала письма. Страшно утомилась! И сколько всякого дела навалилось на меня! Мало сплю, почти ничего не ем.

Л. Н. Толстой. Письмо к С. А. Толстой от 29 августа, Кочеты.

Ты меня глубоко тронула, дорогая Соня, твоими хорошими и искренними словами при прощанье. Как бы хорошо было, если бы ты могла победить то – не знаю, как назвать, – что в самой тебе мучает тебя. Как хорошо бы было и тебе и мне. Весь вечер мне грустно и уныло. Не переставая думаю о тебе. Пишу то, что чувствую, и не хочу писать ничего лишнего. Пожалуйста, пиши. Твой любящий муж

Л. Т.

Ложусь спать, двенадцатый час.

1 сентября

Утром уехала Катерина Васильевна с дочкой; и мне жаль. Завтракали Булгаков, Марья Александровна и Ризкина, рожденная Цингер (Лиза), с двумя мальчиками. Она неглупая и образованная, но чуждая своим материализмом и ученостью. Вечером еще приехала Надя Иванова. Гулять не ходила: не хочется орошать слезами и омрачать своим горем любимые места Ясной Поляны, по которым я всю жизнь, счастливая и радостная, легкой походкой, с легким сердцем, обегала под впечатлением красоты природы и собственного счастья! И, как и теперь, все необыкновенно здесь красиво в эти ясные, блестящие дни! А на душе грустно, грустно!

Занималась много корректурой и вообще делами по изданию и распоряжениями по хозяйству. Но ничего не ладится; хотела ехать в Москву, но ничего у меня не готово, а энергии нет, и все кажется ненужным и неважным.

Тяжелый был инцидент с грубой Сашей. Она вошла в залу в то время, как я рассказывала Марье Александровне, как Л. Н. еще летом по приказанью Черткова заставил в овраге, где Чертков фотографировал Льва Николаевича и они зачем-то слезали с лошадей искать всех нас: Давыдова, Саломона, меня и других – потерянные господином Чертковым часы и как нам всем это было неловко, совестно и досадно за унижение Льва Ник. и всех нас за него.

Я уже кончала рассказ, когда вошла за чаем Саша и с места начала на меня кричать, что я опять говорю о Черткове. Я тоже рассердилась, заразившись, к сожаленью, ее злобой, и произошла тяжелая перебранка, о которой сожалею; но не могу же я испрашивать позволения у дочери, о чем мне беседовать с моими друзьями? Так тяжело и кончился день, и чувствую себя еще больнее и еще несчастнее. Писала мужу.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя. Запись от 31 августа, 1 сентября.

Я написал из сердца вылившееся письмо Соне.

Л. Н. Толстой. Письмо к С. А. Толстой.

Ожидал нынче от тебя письмеца, милая Соня, но спасибо и за то коротенькое, которое ты написала Тане.

Не переставая думаю о тебе и чувствую тебя, несмотря на расстояние. Ты заботишься о моем телесном состоянии, и я благодарен тебе за это, а я озабочен твоим душевным состоянием. Каково оно? Помогай тебе Бог в той работе, которую, я знаю, ты усердно производишь над своей душой. Хотя и занят больше духовной стороной, но хотелось бы знать и про твое телесное здоровье. Что до меня касается, то, если бы не тревожные мысли о тебе, которые не покидают меня, я бы был совсем доволен. Здоровье хорошо, как обыкновенно, по утрам делаю самые дорогие для меня прогулки, во время которых записываю радующие меня, на свежую голову приходящие мысли, потом читаю, пишу дома. Нынче в первый раз стал продолжать давно начатую статью о причинах той безнравственной жизни, которой живут все люди нашего времени. Потом прогулка верхом, но больше пешком. Вчера ездил с Душаном к Матвеевой, и я устал не столько от езды к ней, она довезла нас назад в экипаже, сколько от ее очень неразумной болтовни. Но я не раскаиваюсь в своей поездке. Мне было интересно и даже поучительно наблюдение этой среды, грубой, низменной, богатой, среди нищего народа. Третьего же дня был Mavor. Он очень интересен своими рассказами о Китае и Японии, но я очень устал с ним от напряжения говорить на малознакомом и обычном языке. Нынче ходил пешком. Сейчас вечер. Отвечаю письма, и прежде всего тебе.

Как ты располагаешь своим временем, едешь ли в Москву и когда? Я не имею никаких определенных планов, но желаю сделать так, чтобы тебе было приятно. Надеюсь и верю, что мне будет так же хорошо в Ясной, как и здесь.

Жду от тебя письма. Целую тебя.

Лев

2 сентября

Занималась с утра работой над «Воскресением» для издания. Днем посылала за священником, который отслужил молебен с водосвятием. Прекрасные молитвы, кроме последней, «Победы государю императору», и проч. Не у места, рядом с молитвой о грехах, о смягчении сердец, об избавлении от бед и скорби, молить Бога о победе, то есть убийстве людей.

Вечером пришел Николаев и горячо внушал мне о ничтожестве Черткова, о том, что мне унизительно становиться с ним на равную ногу и говорить о том, что он занял при Льве Ник – е мое место. «А просто у Черткова хорошо устроена канцелярщина для писаний Льва Ник – а, за что он ему и благодарен». И Николаев, и М. А. Шмидт, по-видимому, очень не любят Черткова.

Читала я как-то у Льва Ник – а письмо Черткова к государю, в котором он просит вернуть его в Телятинки; письмо именно фарисейское, но в нем больше всего проглядывало желание быть ближе к Льву Николаевичу. И вот теперь: государь вернул, а жена Толстого прогнала. «Femme veut, Dieu le veut»⁷⁶. Как ему теперь должно быть досадно на меня. А я радуюсь!

Все та же волшебно-прекрасная погода. Ясно, к ночи свежо; блеск, разнообразие колеров зелени: листьев, кустов и деревьев. Висят еще яблоки, косят отаву, пашут, начали копать картофель. Маляры докрашивают крыши и службы: из парников таскают землю; в лесу кое-где еще грибы.

После молебна и сиденья весь день дома чувствую себя спокойнее и лучше. Беседовала с священником, и он ужасался, так же как и все, грубости Черткова. Но довольно о нем – спускаю занавес на этого человека и всю его гнусность.

Л. Н. Толстой. Дневник.

Сначала кажется, что движусь «я» – ego, со всем миром, но чем дальше живешь, тем яснее становится, что движусь не «я», а «я», мое истинное «я» неподвижно, вне времени, а движется мимо этого «я» весь мир вместе с моим телом, которое плешивеет, беззубеет, слабеет, движется мимо «я» весь мир, освобождая «я» от обмана жизни во времени.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя.

Сегодня, 2 сентября, получил очень дурное письмо от нее. Те же подозрения, та же злоба, то же комическое, если бы оно не было так ужасно и мне мучительно, требование любви.

Ныне в «Круге чтения» Шопенгауэра: «Как попытка принудить к любви вызывает ненависть, так…»

3 сентября

Любуюсь красотой природы, ярко блестящими днями, и все-таки грустно! Получила очень хорошее письмо от мужа, и так стало радостно, и так хочется опять, по-старому, слиться с ним в одну жизнь, без розни, без злобы! Но письмо не жизнь! Я тоже написала ему, кажется, хорошее письмо с Сашей, уехавшей сегодня утром в Кочеты. Послезавтра собираюсь и я туда. Что-то Бог даст, а хотелось бы в среду вернуться с Левочкой домой. Дело издания совсем стало, надо продолжать; это долг совести и долг перед публикой, читающей и любящей Толстого.

Вечером пришла Николаева. И ее жизнь нелегкая с идейным, хотя очень хорошим мужем, но с пятью детьми, без прислуги.

Л. Н. Толстой. Дневник.

Саша приехала. Дома так же мучительно-тяжело. Держись, Лев Николаевич. Стараюсь.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя. Запись от 3 и 4 сентября.

Приехала Саша. Привезла дурные вести. Всё то же. С. А. пишет, что приедет. Сжигает портреты, служит молебен в доме. Когда один, готовлюсь быть с ней тверд и как будто могу, а с ней ослабеваю. Буду стараться помнить, что она больная.

4 сентября

Нетерпение мое видеть мужа все растет, и непременно поеду завтра в Кочеты. Сегодня гуляла одна, грустно на душе; получила хорошее письмо от сына Левы, его суд будет 13-го. Занялась «Воскресением» с Варварой Михайловной, прошлась по хозяйству. Тепло, ветерок, цветы полевые и чудесные садовые, облачка на небе, пестрота листьев – и хорошо! Но как тяжело одиночество! Я не люблю его, я люблю людей, движение, жизнь… Этим у Сухотиных лучше, народу много, и все проще, без идей и отрицаний. И там Льву Ник. весело: прямо от обеда игра в шахматы с Сухотиным или доктором тамошним. Часа два проиграет, походит, письма прочтет, выйдет в столовую, ищет всех и просит скорей ставить стол, играть в карты, в винт. И игра продолжается часа три, до половины двенадцатого, оживленная, веселая. Никаких поз от Льва Ник. не ждут, и не надо принимать; никакие просители и нищие не бывают; никакой нет ответственности, живи, пиши, играй, разговаривай, спи, ешь и пей…

Очень боюсь, что он затоскует в Ясной Поляне. Постараюсь, чтоб было людней. Но у нас всех отбили, а я теперь отбила Черткова и К°.

Л. Н. Толстой. Дневник. Запись от 1 сентября.

Немножко поработал. Написал после обеда письма Соне и Бирюкову. Приехали Мамонтовы. Еще более резко безумие богатых. А я играл с ними в карты до одиннадцати часов, и стыдно. Хочу перестать играть во всякие игры. Ложусь усталый.

Л. Н. Толстой. Дневник для одного себя.

Нынче, 4-го, была тоска, хотелось умереть и хочется.

5 сентября

Пишу после. Что было позднее, – дневника не писала это время. 5 сентября рано утром уехала в Кочеты на Мценск. В душе была надежда, что Лев Ник. поедет со мной в Ясную Поляну, так как, запряженная в необходимую работу издания нового, я должна быть ближе к Москве и иметь под руками все книги и материалы.

Ехала я из Мценска 35 верст под сильнейшим дождем и бурей. Грязь, переезд на пароме, волнение – все это было очень тяжело.

В Кочетах и муж, и дочь встретили меня холодно. Лев Ник. понял, что я буду звать его домой, а ему жаль было расстаться с веселой жизнью в Кочетах, с разными играми и большим обществом. Он только что вернулся от скопца, к которому ездил верхом, 20 верст взад и вперед, в эту ужасную погоду.

Но зато как мило и ласково встретили меня эти пятилетние детки – внучка Танечка и ее приятель – Микушка Сухотин!

Л. Н. Толстой. Дневник.

Нынче встал не рано. Гулял по парку. Записал, кажется, недурно о движении, пространстве и времени. Потом пытался продолжать работу, но мало сделал, не пошло. По ужасной погоде, дождю, ездил к Андрею Яковлевичу. Он проводил меня домой. Приехала С. А. Очень возбуждена, но не враждебна. Потом приехала С. Стахович. Ложусь. Одиннадцать часов.

6 сентября

У Льва Ник. от вчерашней верховой езды разболелся большой палец на ноге, распух, покраснел, и он все повторял: «Это старческая гангрена, и я, наверное, умру». И весь он до вечера чувствовал себя дурно, не ел, лежал в постели.

Вечером приехавший Дранков показывал целое представление кинематографа. Лев Ник. встал и тоже смотрел, но очень устал. Представляли, между прочим, и Ясную Поляну зимой со всеми нами. Дранков мне подарил ленту, которую я отдала на хранение в Исторический музей в Москве.

Л. Н. Толстой. Дневник.

Проснулся больной, вероятно гангрена старческая. Приятно было, что не вызвало не только неприятного, но скорее приятное чувство близости смерти. Кроме того, слабость и отсутствие аппетита. Приятное известие из Трансвааля о колонии непротивленцев. Ничего не ел, теперь вечер, приехал кинематограф. Попробую пойти смотреть. Говорил с С. А., все хорошо.

Записать: 1) Сознание, сущность сознания есть нечто непостижимое, непреодолимое, то, что мы называем духом, душою. Сознание заключено в известной части вещества, это вещество есть наше тело, и вот сознание посредством внешних отношений (органов) к другим телам, веществам познает окружающий мир. В этом сущность жизни человеческой.

7 сентября

Льву Ник. стало лучше. Он обедал со всеми, играл в шахматы, и после, когда все ушли смотреть кинематограф, представленный всей деревне, Зося Стахович, приехавшая в Кочеты, читала нам с Л. Н. вслух предисловие к сочинениям Бордо: «Peur de la mort»⁷⁷.

Отношения со всеми натянутые. Все мы ревниво тянем к себе Льва Ник – а, а он выбирает, где ему веселее и лучше, не обращая внимания на мое страстное, горячее и безумное желание его возвращения со мной в Ясную Поляну.

Л. Н. Толстой. Письмо И. Межевову.

Учение Христа показывает нам совершенство во всех верах. Достигнуть совершенства в этой жизни мы не можем ни в чем, но приближаться к совершенству мы всегда можем во всех делах. Так, в деле собственности совершенство в том, чтобы не иметь ничего, в деле семейном, чтобы не любить своих семейных более всех других, в деле целомудрия – не иметь никакого полового общения, так и в деле непротивления совершенство в том, чтобы обидчику подставить другую щеку и снимающему кафтан отдать и рубашку. Таково совершенство. Христианская же жизнь состоит во все большем и большем приближении к совершенству: так, в делах собственности стараться не приобретать возможно больше, а стараться иметь как можно меньше, в деле привязанности к семейным стараться делать как можно меньше различие между семейными и всеми остальными людьми, в деле целомудрия стараться приблизиться к полной чистоте насколько можешь, в деле непротивления стараться как можно меньше противиться нападающим людям. Христианство показывает идеал, то есть полное совершенство, которое никогда или очень редко, и то только в некоторых отношениях, может быть достигнуто, жизнь же христианская состоит во все большем и большем, по мере сил, приближении к этому совершенству – идеалу. Указание же, как это вы делаете, на то, что совершенство-идеал не может быть достигнуто и что поэтому учение, показывающее совершенство-идеал, неправильно, происходит или от желания оправдать свою противную христианскому учению жизнь, или от непонимания того, в чем состоит сущность христианского учения.