Читать книгу: «Сын ХАМАСа», страница 4

Глава седьмая
Радикализм

1990–1992

В августе 1990 года, когда отец сидел в тюрьме в третий раз, Саддам Хусейн вторгся в Кувейт.

Палестинцы будто с ума посходили. Все радостно выбегали на улицы и высматривали ракеты, которые, несомненно, должны были обрушиться на Израиль. Наши братья наконец-то пришли нам на помощь! Они нанесут Израилю сильный удар, поразив его в самое сердце. Очень скоро оккупации придет конец.

В ожидании новой атаки с применением ядовитых газов – подобной той, в результате которой в 1988 году погибли пять тысяч курдов, – израильтяне раздали противогазы всем своим гражданам. Однако палестинцы получили только по одному противогазу на семью. Так что у нашей матери появилось средство защиты, а у нас семерых – нет. Проявляя творческий подход, мы стали делать себе маски самостоятельно. Еще мы купили полиамидные листы и приклеили их скотчем к окнам и дверям. Однако утром обнаружилось, что из-за влажности весь скотч отклеился.

Мы не отрываясь смотрели израильский телеканал и радовались каждому предупреждению о ракетной угрозе. Мы забирались на крышу, чтобы увидеть, как разрывы иракских «Скадов» осветят Тель-Авив. Но так ничего и не разглядели.

«Возможно, Эль-Бира – не лучшее место для таких наблюдений», – рассуждал я.

Я решил съездить к дяде Дауду в Аль-Джанию, с крыши дома которого можно было разглядеть все вплоть до Средиземного моря. Со мной поехал младший брат Сухейб. И вот мы увидели первую ракету! На самом деле это была просто полоска пламени, но все равно зрелище показалось нам потрясающим!

Когда мы услышали в новостях, что около сорока «Скадов» достигли Израиля, но при этом только двое израильтян погибли, мы были уверены, что правительство лжет. Но, как оказалось, это было правдой. Иракцы, переделавшие ракеты так, чтобы они могли летать на бо́льшие расстояния, чем раньше, пожертвовали их мощностью и точностью.

Мы оставались в доме дяди Дауда, пока силы ООН не изгнали Саддама Хусейна обратно в Багдад. В тот момент я ощутил злость и горькое разочарование.

– Почему война закончилась? Вопрос с Израилем не решен. Мой отец так и сидит в израильской тюрьме. Иракцы должны продолжать обстрелы!

Не только я, все палестинцы были разочарованы. После десятилетий оккупации наконец-то была объявлена настоящая война, в ходе которой по Израилю были выпущены разрушительные ракеты. Однако ничего не изменилось.

* * *

После войны в Персидском заливе отца опять освободили, и мать сказала, что хочет продать золото из приданого, чтобы купить участок земли и получить ссуду на строительство частного дома. До этого момента мы снимали жилье, и всякий раз, когда отца арестовывали, домовладелец начинал обсчитывать нас, а также вел себя грубо и оскорбительно по отношению к нашей матери.

Отца тронуло, что мать была готова расстаться с такой ценностью, но одновременно его беспокоило, что его опять арестуют и он не сможет выплачивать кредит. Тем не менее они решили рискнуть, и в 1992 году мы построили дом, в котором моя семья живет до сих пор, – в городке Бетуния, недалеко от Рамаллы. В тот год мне исполнилось четырнадцать.

Жизнь в Бетунии показалась нам не такой суровой, как в Эль-Бире или Рамалле. Я посещал мечеть рядом с нашим новым домом и даже влился в джалсу – группу, поощрявшую нас к заучиванию Корана и изучению принципов, соблюдение которых, как утверждали ее руководители, приведет к созданию глобального исламского государства.

Через несколько месяцев после нашего переезда отца вновь арестовали. Зачастую ему даже не предъявляли никаких конкретных обвинений. Поскольку мы находились в условиях оккупации, законы о чрезвычайном положении позволяли израильскому правительству арестовывать людей за одно лишь подозрение в причастности к терроризму. Как религиозный (а значит, и политический) лидер, отец был для них легкой добычей.

Это даже как будто входило в привычку – хотя в то время мы еще не осознавали, что череда арестов, освобождений и повторных арестов будет продолжаться много лет, с каждым разом оказывая все большее давление на нашу семью. ХАМАС тем временем становился все более жестоким и агрессивным – его молодые члены требовали от руководства все большей решительности и активных действий.

– Израильтяне убивают наших детей! – кричали они. – Мы бросаем камни, а они стреляют в нас из автоматов. Мы находимся под оккупацией. Организация Объединенных Наций, все международное сообщество, каждый свободный человек мира признают наше право на борьбу. Сам Аллах, да будет прославлено его имя, требует того же. Так чего же мы ждем?

Большинство нападений в то время осуществляли одиночки, а не организации. Лидеры ХАМАСа не контролировали отдельных своих членов, у которых были собственные планы. Целью моего отца было освобождение ислама, и он верил, что борьба с Израилем приведет к ней. Но для новообращенных молодых людей борьба стала самоцелью, а не средством достижения чего-либо – то есть борьбой ради борьбы.

Каким бы опасным ни стал Западный берег, но Газа была еще опаснее. Из-за географического положения основное влияние на Газу оказывали фундаменталистские египетские «Братья-мусульмане». Чрезмерная скученность только усугубляла ситуацию. Газа была одним из самых густонаселенных жилых районов на земле. Фактически это был лагерь беженцев площадью сто тридцать девять квадратных миль, в котором проживало более миллиона человек.

Люди в Газе развешивали на стенах документы на недвижимость и ключи от дверей в качестве молчаливых свидетельств и ежедневных напоминаний о том, что когда-то и у них были дома и прекрасные земельные участки. Вся эта собственность стала военными трофеями Израиля. Газа стала идеальной средой для вербовки неофитов. Беженцы были хорошо мотивированы и готовы к действиям. Их притесняли не только израильтяне, но и палестинцы, с которыми они вроде как были единым народом, но считались гражданами второго сорта. По сути дела, они сами выглядели как захватчики, поскольку лагеря беженцев строились на землях их вчерашних соседей.

Большинство нетерпеливых молодых активистов ХАМАСа были выходцами из таких лагерей. В том числе Имад Акель. Младший из троих сыновей, Имад учился на фармацевта, когда, должно быть, решил, что с него хватит. Оскорбленный несправедливостью и переполненный разочарованием, Имад раздобыл пистолет, убил нескольких израильских солдат и завладел их оружием. Другие стали следовать его примеру. Действуя независимо, Имад создал небольшую военизированную ячейку и перебрался на Западный берег, где было больше объектов для террора и пространства для маневра. Из разговоров в городе я знал, что ХАМАС чрезвычайно гордился им несмотря на то, что Имад не подчинялся организации. Но при этом лидеры хотели, чтобы его деятельность воспринималась отдельно от прочей деятельности ХАМАСа. Поэтому они учредили военное крыло, назвали его «Бригадами Изз ад-Дин аль-Кассам» и поставили Имада ими командовать. Вскоре Имад превратился в самого разыскиваемого палестинца в Израиле.

Таким образом ХАМАС начал вооружаться. Поскольку огнестрельное оружие быстро заменило камни, граффити и бутылки с зажигательной смесью, у Израиля появилась проблема, с которой он никогда прежде не сталкивался. Одно дело – бороться с нападениями ООП с территорий Иордании, Ливана и Сирии, и совсем другое, когда атаки планируются и осуществляются внутри самого государства.

Глава восьмая
Раздувая пламя

1992–1994

13 декабря 1992 года пятеро членов «Изз ад-Дин аль-Кассам» недалеко от Тель-Авива похитили бойца израильской пограничной полиции МАГАВ по имени Нисим Толедано. Они потребовали от Израиля освободить шейха Ахмеда Ясина. Израиль отказался. Через два дня нашли мертвое тело Толедано, и Израиль приступил к жесткому подавлению ХАМАСа. Было немедленно арестовано более тысячи шестисот палестинцев. Затем Израиль решил тайно депортировать четыреста пятнадцать лидеров ХАМАСа, «Исламского джихада» и «Братьев-мусульман». Среди них был отец, все еще сидевший в тюрьме, и еще три моих дяди.

В то время мне было всего четырнадцать, и никто из нас не знал, что происходит. Однако новости постепенно просачивались, и через некоторое время мы смогли собрать воедино достаточно деталей, чтобы выяснить, что отец, скорее всего, оказался среди большой группы учителей, религиозных деятелей, инженеров и социальных работников, на которых надели наручники, завязали глаза и погрузили в автобусы. В течение нескольких часов после обнародования этого факта юристы и правозащитные организации стали подавать ходатайства. Движение автобусов было остановлено – в пять часов утра собрался Верховный суд Израиля для рассмотрения ходатайств. В течение следующих четырнадцати часов, пока длились дебаты, отца вместе с другими депортируемыми держали в автобусах. Повязки с глаз и наручники никто не снимал. Они сидели без еды. Без воды. Без возможности сходить в туалет. В конце концов суд поддержал правительство, и автобусы двинулись на север. Позже мы узнали, что мужчин отвезли на заснеженную заброшенную территорию на юге Ливана. Несмотря на то что стояла суровая зима, их бросили там без крова и провизии. Ни Израиль, ни Ливан не позволили гуманитарным организациям доставлять продовольствие и медикаменты. Бейрут отказался лечить больных и раненых в своих больницах.

18 декабря Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 799, призывающую к «безопасному и немедленному возвращению» депортированных. Израиль выполнять ее отказался. Пока отец сидел в тюрьме, мы всегда могли навестить его, но, поскольку ливанская граница была закрыта, у нас не было возможности встретиться с ним в изгнании. Пару недель спустя, впервые после депортации отца, мы наконец увидели его по телевизору. Очевидно, члены ХАМАСа назначили его генеральным секретарем лагеря, вторым после Абд аль-Азиз ар-Рантиси, другого лидера ХАМАСа.

После этого мы каждый день смотрели новости, надеясь еще раз увидеть лицо отца. Время от времени его показывали – раздающим через мегафон указания депортированным. А когда наступила весна, ему даже удалось отправить нам письма и фотографии, сделанные репортерами и членами благотворительных организаций. В конце концов депортированные получили доступ к мобильным телефонам, и мы смогли разговаривать с ним по несколько минут каждую неделю.

В надежде вызвать сочувствие к депортированным на международном уровне СМИ начали брать интервью у членов их семей. Моя сестра Тасним вызвала слезы на глазах у жителей всего мира, когда закричала на камеру: «Баба! Баба! [Папа! Папа!]» И как-то так вышло, что нас стали считать представителями интересов всех остальных семей. Нас приглашали на каждую акцию протеста, включая бессрочную демонстрацию перед офисом премьер-министра Израиля в Иерусалиме. Отец сказал, что очень гордится нами, и мы на самом деле испытывали некоторое утешение от поддержки, которую получали от людей по всему миру – даже от израильских миротворцев. Примерно через полгода мы услышали в новостях, что сто одному депортированному будет разрешено вернуться домой. Как и другие семьи, мы отчаянно надеялись, что среди них окажется наш отец.

Но его не было.

На следующий день мы навестили героев, вернувшихся из Ливана, чтобы узнать от них хоть что-то об отце. Но они смогли лишь сообщить нам, что у него все хорошо и что он скоро будет дома. Прошло еще около трех месяцев, прежде чем Израиль позволил оставшимся депортированным вернуться домой. Мы невероятно этому обрадовались.

В назначенный день мы стояли у тюрьмы Рамаллы и с нетерпением ждали, когда освободят остальных. Сначала вышли десять человек. Потом двадцать. Отца с ними не было. Наконец, мимо прошел последний человек, и солдаты сказали, что на этом все. Никаких следов моего отца, ни слова о его местонахождении. Другие семьи с радостью ушли со своими близкими по домам, а мы остались стоять на улице одни посреди ночи, понятия не имея, что теперь делать. Домой мы вернулись обескураженные, расстроенные и очень встревоженные. Почему его не освободили вместе с остальными? Где он сейчас?

На следующий день позвонил адвокат отца и сообщил нам, что его и нескольких других депортированных вернули в тюрьму. Очевидно, сказал адвокат, депортация вышла для Израиля боком. За время изгнания и отец, и другие палестинские лидеры оказались во всех новостях, заслужив сочувствие по всему миру, поскольку их наказание было воспринято как чрезмерное и нарушающее права человека. Во всех арабских странах этих людей считали героями, и в новом качестве они стали куда более значимыми и влиятельными.

Депортация произвела и еще один непреднамеренный, но катастрофический эффект для Израиля. Изгнанники использовали свое пребывание за границей для установления невозможных прежде отношений между ХАМАСом и «Хезболлой» – главной исламской политической военизированной организацией в Ливане. Эта связь будет иметь самые серьезные исторические и геополитические последствия. Мой отец и другие лидеры ХАМАСа часто покидали лагерь тайком и встречались с главарями «Хезболлы» и «Братьев-мусульман», чего они никогда не смогли бы сделать на палестинских территориях.

Пока отец и его сподвижники находились в Ливане, наиболее радикально настроенные члены ХАМАСа по-прежнему гуляли на свободе, становясь все более безжалостными. И по мере того как эти радикализированные новые члены ХАМАСа занимали временные руководящие посты, увеличивался разрыв между ХАМАСом и ООП.

Примерно в то же время Израиль и Ясир Арафат провели секретные переговоры, итогом которых стали Соглашения «Осло» 1993 года¹⁴. Так, 9 сентября Арафат написал письмо премьер-министру Израиля Ицхаку Рабину, в котором официально признал «право Государства Израиль на существование на условиях мира и безопасности» и отказался от «использования терроризма и других актов насилия».

В ответ Рабин официально признал ООП «представителем палестинского народа», а президент Билл Клинтон снял запрет на контакты американцев с этой организацией. 13 сентября мир с изумлением увидел фотографию, на которой Арафат и Рабин пожимают друг другу руки в Белом доме. Проведенный в то время опрос показал, что подавляющее большинство палестинцев на Западном берегу и в секторе Газа поддержали условия Соглашений, также известных как «Соглашения о принципах». Этот документ привел к созданию Палестинской администрации (ПА); призвал к выводу израильских войск из Газы и Иерихона; предоставил автономию этим районам; открыл дверь для возвращения Арафата и ООП из изгнания в Тунисе.

Но мой отец был против Декларации. Он не доверял ни Израилю, ни ООП, а следовательно, не доверял и их варианту урегулирования конфликта. У других лидеров ХАМАСа, объяснил он, имелись свои причины выступать против, в том числе из-за возможного заключения мира! Мирное сосуществование двух народов означало бы конец ХАМАСа. С их точки зрения, организация не смогла бы процветать в условиях мира. В продолжении конфликта были заинтересованы и другие группы сопротивления. Трудно достичь мира там, где у стольких людей разные, не совпадающие друг с другом цели и интересы.

Таким образом, нападения продолжились:

• 24 сентября фидаин ХАМАСа зарезал израильтянина во фруктовом саду близ Басры.

• Две недели спустя «Народный фронт освобождения Палестины» и «Исламский джихад» взяли на себя ответственность за гибель двоих израильтян в Иудейской пустыне.

• Еще через две недели ХАМАС застрелил двух солдат ЦАХАЛа возле еврейского поселения в Газе.

Но ни одно из этих убийств не произвело такой шумихи в прессе, как массовое убийство в Хевроне в пятницу, 25 февраля 1994 года.

Прямо во время еврейского праздника Пурим, в священный для мусульман месяц Рамадан израильский врач американского происхождения по имени Барух Гольдштейн вошел в мечеть Аль-Харам Аль-Ибрахими в Хевроне, где, согласно местной традиции, похоронены Адам и Ева, Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, Иаков и Лия. Без предупреждения открыв огонь из винтовки, Гольдштейн убил двадцать девять молившихся там палестинцев и ранил более ста, прежде чем его забила до смерти разъяренная толпа.

Мы сидели и смотрели по телевизору, как из святого места один за другим выносят окровавленные трупы. Я был в ужасе. Все это происходило будто в замедленной съемке. В какой-то момент мое сердце заколотилось от такой злости, какой я никогда прежде не испытывал. В следующую минуту я оцепенел от горя. Потом внезапно пришел в ярость, после чего снова оцепенел. И в этом я не был одинок. Кажется, в ту минуту эмоции каждого человека на оккупированных территориях качались туда-сюда в каком-то бешеном ритме, высасывая из нас все силы.

Поскольку Гольдштейн был одет в израильскую военную форму, все палестинцы были убеждены, что этого человека послало или по меньшей мере прикрыло правительство в Иерусалиме. Для нас не было особой разницы между солдатами, готовыми стрелять, и сошедшими с ума поселенцами. Теперь даже ХАМАС заговорил с ужасающей решимостью. Теперь они могли думать лишь о мести за такое зверство.

6 апреля в Афуле заминированный автомобиль уничтожил автобус, убив восемь человек и ранив сорок четыре. ХАМАС заявил, что это была месть за Хеврон. В тот же день двое израильтян были застрелены и еще четверо ранены во время атаки ХАМАСа на автобусную остановку недалеко от Ашдода.

Неделю спустя был преодолен исторический порог ужаса, когда израильтяне ощутили все последствия первого официально признанного взрыва, совершенного террористом-смертником. Утром в среду, 13 апреля 1994 года, в тот же день, когда моего отца выпустили наконец из тюрьмы после его депортации в Ливан, двадцатиоднолетний Аммар Салах Диаб аль-Амарна пришел на автобусную станцию в Хадере, расположенную между Хайфой и Тель-Авивом. На нем была сумка со скобяными изделиями и четырьмя с лишним фунтами самодельной взрывчатки на основе пероксида ацетона. В 9:30 он сел в автобус до Тель-Авива. Десять минут спустя, когда автобус начал отъезжать от станции, он поставил сумку на пол и взорвал ее.

Содержимое разлетевшегося заряда прошило пассажиров автобуса, убив шестерых и ранив тридцать человек. Еще одна самодельная бомба взорвалась, когда прибыли спасатели. Это было «второе нападение в серии из пяти» в качестве мести за Хеврон, как было позже объявлено в брошюре ХАМАСа.

Я гордился ХАМАСом и рассматривал теракты как огромную победу над израильской оккупацией. В пятнадцать лет я все видел лишь в черно-белых тонах. Есть хорошие парни, и есть плохие. И плохие парни получают то, что заслуживают. Я видел, что способна сотворить с человеческой плотью двухкилограммовая бомба, начиненная гвоздями и шариками от подшипников, и надеялся, что это послужит четким сигналом всему израильскому обществу.

Так и произошло.

После каждой атаки смертника добровольцы из ЗАКА¹⁵ (большинство которых составляют ортодоксальные евреи) прибывали на место происшествия в светоотражающих желтых жилетах. В их обязанности входил сбор крови и частей тел – в том числе неевреев и самого террориста – для доставки в судебно-медицинский центр в Яффе. Местные патологоанатомы должны были исследовать останки для идентификации погибших. Часто один фрагмент с другим удавалось связать только благодаря анализу ДНК.

Люди, которые не могли найти своих близких среди раненых в местных больницах, ехали в Яффу, где им открывалось просто ужасное зрелище.

Патологоанатомы нередко советовали родственникам не смотреть на останки, говорили, что лучше запомнить близких такими, какими они были при жизни. Но большинство все равно желали прикоснуться к телам в последний раз, даже если от кого-то оставалась одна нога.

Еврейский закон требует, чтобы тело было похоронено в день смерти. Поэтому вначале закапывали самые крупные фрагменты. Мелкие добавляли в захоронение позже – после идентификации с помощью ДНК, и это было еще одним ударом для родственников.

Хотя атака в Хадере была официально признана первым террористическим взрывом, на самом деле она стала уже третьей – как часть длительного этапа проб и ошибок, в ходе которого изготовитель бомб ХАМАСа Яхья Айяш совершенствовал свое ремесло. Айяш учился на инженера в университете Бир Зейт и не был мусульманином-радикалом или фанатичным националистом. Он озлобился лишь потому, что однажды попросил разрешения продолжить учебу в другой стране, но правительство Израиля ему отказало. После этого он начал делать бомбы и стал героем для палестинцев и одним из самых разыскиваемых преступников в Израиле.

В дополнение к двум неудачным попыткам и взрывам 6 и 13 апреля на Айяша в конечном счете ляжет ответственность за гибель по меньшей мере тридцати девяти человек в результате еще пяти атак. Он также научит делать бомбы других – например, своего друга Хасана Саламе.

* * *

Во время войны в Персидском заливе Ясир Арафат поддержал вторжение Саддама Хусейна в Кувейт, что оттолкнуло от него как Соединенные Штаты, так и арабские государства, влившиеся в возглавляемую Америкой коалицию. По этой причине упомянутые государства все больше поддерживали деньгами ХАМАС и все меньше – ООП.

Однако после успеха Соглашений «Осло» Арафат вновь оказался на коне. А в следующем году он разделил Нобелевскую премию мира с премьер-министром Израиля Ицхаком Рабином и министром иностранных дел Израиля Шимоном Пересом.

Соглашения «Осло» требовали от Арафата создания Палестинской национальной администрации на Западном берегу и в секторе Газа. И вот 1 июля 1994 года он добрался до египетской части Рафаха, пересек границу с Газой и обосновался там.

– Национальное единство, – кричал он толпе, празднующей его возвращение из изгнания, – это… наш щит, щит всего нашего народа. Единство. Единство. Единство¹⁶!

Но палестинские территории были далеки от объединения.

ХАМАС и его сторонников разозлил тот факт, что Арафат тайно встретился с Израилем и пообещал, что палестинцы больше не будут бороться за самоопределение. Наши мужчины по-прежнему сидели в израильских тюрьмах. У нас не было палестинского государства. Единственные наши автономии – это маленький чахлый городок Иерихон на Западном берегу и Газа, большой перенаселенный лагерь беженцев на побережье.

И вот теперь Арафат сидел с израильтянами за одним столом и пожимал им руки.

– А как же вся пролитая палестинская кровь? – спрашивали мы друг у друга. – Неужели он так дешево ее оценил?

Впрочем, некоторые палестинцы признали, что Палестинская администрация, по крайней мере, вернула нам Газу и Иерихон. А что дал нам ХАМАС? Освободил ли он хотя бы одну захудалую палестинскую деревню?

Возможно, они были правы. Но ХАМАС не доверял Арафату главным образом потому, что тот готов был согласиться на создание палестинского государства внутри Израиля вместо возвращения палестинских территорий, существовавших до Израиля.

– Что вы от нас хотите? – всякий раз отвечали Арафат и его представители, когда на них начинали давить. – Десятилетиями мы боролись с Израилем, и оказалось, что победить его невозможно. Нас вышвырнули из Иордании и Ливана, мы оказались за тысячу миль от дома, в Тунисе. Международное сообщество против нас. У нас не было сил. Советский Союз распался, и США остались единственной мировой державой. И они поддержали Израиль. Нам дали возможность вернуть то, что у нас было до Шестидневной войны 1967 года, и начать самим управлять страной. Мы воспользовались этим шансом.

Через несколько месяцев после прибытия в Газу Арафат впервые посетил Рамаллу. Мой отец стоял в очереди к нему на прием – наряду с десятками других религиозно-политических деятелей и влиятельных представителей деловых кругов. Когда глава ООП подошел к шейху Хасану Юсефу, он поцеловал моему отцу руку, признав в нем как религиозного, так и политического лидера.

В течение следующего года отец и другие лидеры ХАМАСа часто встречались с Арафатом в городе Газе в попытке примирить и объединить Палестинскую администрацию и ХАМАС. Однако переговоры зашли в тупик, как только ХАМАС наотрез отказался участвовать в мирном процессе. Наши мировоззрения и цели все еще были слишком далеки друг от друга.

* * *

Перерождение ХАМАСа в полномасштабную террористическую организацию завершилось. Многие его члены поднялись по лестнице ислама и достигли ее вершины. Умеренные политические лидеры вроде моего отца уже не стали бы говорить боевикам, что они делают что-то неправильное. Они просто не могли. С какой стати это неправильно? Боевики в своей борьбе опирались на всю силу Корана.

Именно поэтому, несмотря на то, что лично он никогда никого не убивал, отец стал поддерживать тактику нападений. А израильтяне, будучи не в силах разыскать и арестовать жестоких молодых боевиков, продолжали преследовать легкие цели – вроде моего отца. Зная, что он один из лидеров ХАМАСа, они решили, что его тюремное заключение положит нападениям конец. Но их ошибка заключалась в том, что они никогда не пытались выяснить, чем на самом деле был ХАМАС. Пройдет мучительно много лет, прежде чем до них дойдет, что ХАМАС – это не организация в привычном большинству людей смысле, с определенными правилами и иерархией. Это призрак. Идея. Нельзя уничтожить идею; ее можно только подстегнуть. ХАМАС напоминал плоского червя. Отрубите ему голову, и у него просто-напросто вырастет новая.

Проблема заключалась и в том, что главный организующий посыл и цель деятельности ХАМАСа в основе своей были иллюзорны. Сирия, Ливан, Ирак, Иордания и Египет неоднократно пытались столкнуть израильтян в море и превратить свои земли в палестинское государство. Но ничего не выходило. Даже Саддам Хусейн с его ракетами «Скад» потерпел неудачу. Для того чтобы миллионы палестинских беженцев могли вернуть себе дома, земельные участки и имущество, которые они потеряли более полувека назад, израильтянам пришлось бы фактически поменяться с ними местами. И поскольку уже было ясно, что этого не произойдет никогда, ХАМАС стал напоминать Сизифа из греческой мифологии – того, кто обречен вечно толкать валун вверх по крутому склону, раз за разом наблюдая, как камень скатывается обратно, так и не достигнув вершины.

Тем не менее даже те, кто признавал невозможность устремлений ХАМАСа, цеплялись за веру в то, что однажды сам Аллах победит Израиль – пусть даже каким-нибудь сверхъестественным образом.

Для Израиля националисты ООП были обычной политической проблемой, требующей политического решения. Но ХАМАС со своей стороны исламизировал палестинский вопрос, превратив его в религиозный. И такая проблема могла решаться только через религию, что, в свою очередь, означало, что она не может быть решена в принципе, поскольку мы верили, что вся земля принадлежит Аллаху. Всё, точка! Конец дискуссии. Таким образом, для ХАМАСа главной проблемой стала не политика Израиля, а само существование национального Государства Израиль.

И что же мой отец? Он тоже стал террористом?

Как-то раз после обеда я прочитал газетный заголовок о недавно взорвавшем себя смертнике (или о «подвиге мученика», как называли это некоторые деятели ХАМАСа), из-за которого погибло множество мирных жителей, включая женщин и детей. Я был не в силах понять, как может совмещаться добрый характер моего отца и его руководство организацией, занимавшейся подобными делами. Я показал ему статью и спросил, что он об этом думает.

– Как-то раз, – ответил он, – я вышел из дома и увидел на улице насекомое. Я дважды подумал, стоит ли его убивать. И не смог этого сделать.

Своим уклончивым ответом он пытался сказать, что лично он никогда бы не смог участвовать в таких бессмысленных убийствах. Но ведь израильские граждане – не насекомые.

Да, мой отец не изготавливал бомбы, не привязывал их к подрывникам и не выбирал для них цели. Но годы спустя, размышляя об ответе моего отца, я наткнулся в Библии на историю, в которой было описано избиение камнями невинного молодого человека по имени Стефан. Далее там сказано: «Савл же одобрял убиение его» (Деяния 8:1).

Я глубоко любил отца и восхищался тем, кем он был и какие ценности отстаивал. Но для человека, который не мог перешагнуть через себя и причинить вред насекомому, отец, очевидно, нашел способ оправдать идею о том, что превращать людей в мясные ошметки – это совершенно нормально, при условии, что лично он никогда не испачкает руки в крови.

В тот момент мое отношение к отцу стало намного сложнее.