Читать книгу: «Подари мне ракушку каури. Рассказы и миниатюры», страница 3

Дима прижал ее к себе. И, уткнувшись в его холодную куртку, она с наслаждением слушала биение его сердца.

– Все эти годы я ей писал, – не отпуская Анну от себя, проговорил Дима. – Она ответила только на одно, первое.

– Подожди, – отстранилась Анна и, достав из сумки письма, протянула Диме. – Она ответила на все. Но не отправила.

Дима снова прижал Анну к себе, чтобы она не видела его лица.

Небо щедро сыпало белые нежные ноты, давая возможность людям записать партитуру своей мелодии любви…

Касание бесконечности…

Вспомнилось дивное небо апреля – чистое, лазурное, высокое. Хотелось воспарить и узнать, что там в вышине. И я мысленно лечу, лечу… Оно прозрачное и бесконечное. Как представить бесконечность? Можно только ощутить душой, когда сливаешься с неизмеримым, как любовь, небом. В такие минуты растворяешься в чем-то священном, наполненном таинственной энергией. Возрождается иная жизнь и пульсирует во мне.

Сегодня свинцовое небо (словно пролили серую краску) преградой повисло между мной и бесконечностью. И я чувствую себя крошечным созданием, а небо – величественным, но недоступным. Сердце замирает в ожидании божественного касания. Я в это верю.

И оно случилось. Холодная пушинка нежно опустилась на мое лицо и, став небесной слезой, скатилась по щеке. За ней вторая. Каждая снежинка, заключенная в прозрачный колокольчик, дотрагивается до его хрустальных стенок и тонко позванивает. Нежные, тающие на губах, они – как воспоминание о первом поцелуе, когда, увлекаемая воображением, среди снежного вихря я видела приближающихся к земле прекрасных эфебов на белых конях. Развевались снежные гривы снежных коней, рассыпая невесомые ажурные пушинки. И белое пространство заключало влюбленных в рождественский переливающийся шар, ласково покачивало его, пыталось скрыть и унести подальше от земли к сияющим огромным снежинкам-звездам – туда, где нет времени…

Бесконечное счастье растаявшей юности…

Теперь снег для меня как причастие, как благословение – особенно накануне Рождества. Очарованная, замираю в объятиях белой метели. Или это с неба медленно опускаются белые письмена, чтобы я успела прочесть важное послание? Вылетают из груди темные птицы печали и страха, и звучат особые слова. Это молитва Любви, что исходит из глубины души.

Небо снизошло до нас. И не понять: то ли опускается очищающий снег, то ли мы отрываемся от земли и, невесомые, возносимся и растворяемся в нем. Происходит слияние небесного и земного, а мы – маленькие снежинки в бесконечности…

Невоплощенная любовь

Я готовились к заключительному концерту в музыкальной школе. Было совсем темно, когда репетиция закончилась. Уложив скрипку в футляр, пошла на второй этаж. Музыка звучала из-за каждой двери.

Обычно Петя ждет меня, и мы идем домой вместе. Заглянула в его кабинет и увидела… Нет, не Петю, а моего Музыканта. С первого взгляда, с первого звука я поняла: это Он.

Золотистый саксофон в его руках дышал и разговаривал со мной – так мне казалось. Или это сердце мое задрожало и попыталось выскочить? Темные кудрявые волосы подрагивали на плечах, когда он немного наклонялся вперед, вытягивая тонкую мягкую мелодию. Звучал «Лебедь» Сен-Санса, а моя душа, покинув меня, обнималась с нежными звуками, сливалась с ними в неудержимом счастье. Это было счастье узнавания любви, которая приносит в душу хрустальное сияние и нежное звучание.

Это сияла моя безусловная любовь к тебе, мой Музыкант. Ты слился с музыкой, и я любила тебя, словно знала вечность.

Петька, прижимающий к груди свой альт-саксофон, тоже завороженно смотрел на учителя.

Я отпрянула от двери, приложила руки к щекам, чтобы унять жар. Стихли последние хрупкие звуки, но измененное пространство продолжало нести их на едва уловимых волнах.

– Лера, что ты сегодня молчишь? Такая загадочная…

– Нет, Петя, просто волнуюсь перед концертом.

– Так он будет только через месяц.

И Петя стал восторгаться своим новым преподавателем:

– Представляешь, ему всего двадцать один, а он уже известный музыкант.

– А почему он тогда в нашей школе преподает?

– Так его пригласили для меня временно, мой-то учитель уехал в Москву.

…На концерте я увидела моего Музыканта в первом ряду и поняла, что не смогу играть и даже на сцену не выйду. Всё, ухожу. Тем более решено, что продолжать музыкальное образование не буду, стану журналисткой.

Но я вышла. И смогла взглянуть на него. Мой Музыкант улыбнулся мне (только мне!) мягко и ободряюще. И эйфория захватила меня.

Я играла только для тебя, мой Музыкант.

Он стал приходить ко мне в чудных снах – невероятно красивый в отрешенности от обычной жизни и в слиянии с музыкой. Я становилась саксофоном в его руках, чувствовала прикосновение его теплых пальцев.

Джаз вошел в мою жизнь. Я не брала в руки скрипку: это как жить с нелюбимым. И первая моя статья, опубликованная в студенческом журнале, была об истории джаза. Портрет Кенни Джи стоял на моем столике – он внешне похож на моего Музыканта.

Я училась в институте, а в свободное время с подругой Мариной ходила почти на все джазовые концерты в нашем городе. Но моего Музыканта не было. Играли другие. А я представляла только его. Это в его руках саксофон, самый мужественный инструмент и при этом еще и чувственный, говорил мне о любви. Это его музыку я слушала и летела за ней туда, где звучала интонация непроявленного чувства.

И всё-таки я дождалась.

– Сегодня его концерт, – сказала Марина.

– Я не пойду.

– Лера, мы идем слушать музыку, не так ли?

Его пальцы нежно касались саксофона и тонко извлекали изящные мелодии. Блеснуло обручальное кольцо.

Я знала его лицо, как партитуру. Понимала каждое изменение выражения глаз, поворота или наклона головы. Я чувствовала его всего – внутреннее, скрытое, берегла его душу, страдала, когда она металась. Я отводила взгляд, чтобы не нарушить интимность его чувств. Но вот душа Музыканта успокоилась, наполнилась светом и устремилась ко мне. Теперь я смотрю в его глаза, но он меня не видит и не чувствует.

«Ты во мне звучишь музыкой!» – хотелось мне закричать. Но я молчу. И только сжимаю пальцы до посинения.

И тогда Мой музыкант посмотрел на меня. Его улыбка обжигает, и в зеленых глазах я вижу иной мир. Это любовь. Музыка не может не вызывать любви. Она ее бережно несет, как росинку на ладони, боясь уронить…

Я не пропускала его выступления.

– Лерочка, давай познакомлю. Он свободен. Уже три года.

– Нет, Марина. Поздно.

…Мы с Мариной заинтересовались анонсом концерта, где сочетались джаз и классика. Решили взять с собой дочерей – девочки заканчивали музыкальную школу.

«Вивальди прозвучит в легком романтическом джазовом стиле. При этом не изменен авторский текст», – цитирует Марина анонс концерта.

Я в восторге. Рояль сменяет саксофон и наоборот, а мощное и богатое звучание органа напоминает симфонический оркестр.

И тут объявляют: «Премьера произведения. «Невоплощённая любовь». Автор…» Меня обдает огнем. Это он, мой Музыкант.

Его саксофон страдал от одиночества, стонал от отчаяния, плакал о потерянном. Напряжение росло, и пространство не могло его выдержать, задрожало в момент катарсиса. Потом саксофон задышал спокойнее и нежно заговорил о красоте и хрупкости любви. Чистый хрустальный звук, как весенняя капель, возрождал надежды.

Мой Музыкант играл для меня…

Танго нашей любви

Белое платье в старом зеркале явилось опереньем голубки. Я поднимаю руки, медленно кружусь и радуюсь появившимся крыльям. И только взгляд выдает мое ожидание. Сегодня наш день, и ты придешь ко мне.

Морщинки на бледной раме, в трещинах виден кусочек амальгамы – семейное зеркало старо, как мои спрятанные воспоминания.

Я в ожидании луча вечернего солнца.

Зазвучал Пьяццолла – мелодия первой встречи. Я оглядываюсь. Никого. Только безмолвные сумерки приближаются на кончиках пальцев, словно балерины в изящном адажио. Очарованная мелодией, прикрываю глаза и ощущаю нежное тепло закатного солнца.

Музыка покачивает меня на мягких волнах. Прорывается пульсирующий звук – будто стеклянные шарики коснулись зеркала, и его поверхность ответила серебристым подрагиванием. Исчезло пространство реальности.

Я делаю первые неуверенные движения. Беглый взгляд в зеркало – луч высветил алое платье и алые туфли. Шелк ласкает тело, обвивает ноги. Я танцую. Мое одиночество обнимает меня. Танго – мир утонченных чувств. Для двоих. Я жду тебя.

Невидимый партнер склоняется надо мной в грациозном полупоклоне. Он настойчив и трепетен, томит ожиданием. Я отстраняюсь – его страсть пугает. Но скрипка успокаивает меня: твой любимый вернулся! Я прижимаюсь к нему, и мы отражаемся в зеркале прошлого. Пространство подрагивает пламенем. Я узнаю твои объятия – легкие и чувственные, крепкие и надежные. В ритме танго сливается наше дыхание.

Шлейф платья обвивает нас, ты поднимаешь меня, осторожно кружишь и смотришь тем взглядом, что обжигал в первую нашу встречу. Я ловлю свое отражение в твоих серых глазах и тону в них, как в море, что ласкает и нежно шепчет. Это море твоей любви, пришедшей из зазеркалья в мою реальность.

Пронзительно-щемяще заговорил бандонеон. Его звучание то блестящее и ясное, то приглушенное и печальное – такой был голос у тебя, когда мы прощались. Обжигаясь пламенем чувств, мы воплотить любовь не смели. Нас разделяло все: условности пытались погасить ее холодным ветром, долг сковывал прочным льдом, время и расстояние приглушало трепещущий пульс. Только музыка сближала – наперекор всему. И происходило чудо. Ты приходил вслед за первыми звуками нашей мелодии.

Ритм танго наполнился чувственным баритоном, затем трепетным сопрано. И над всем этим – глубокая нежность, несущая блаженство. Весь мир – в твоем дыхании и легких касаниях. Я шепчу тебе наши любимые строки:

Я твое повторяю имя

этой ночью во тьме молчаливой,

и звучит оно так отдаленно,

как еще никогда не звучало.

Это имя дальше, чем звезды,

и печальней, чем дождь усталый.

И ты тихо продолжаешь:

Полюблю ли тебя я снова,

как любить я умел когда-то?

Разве сердце мое виновато?

И какою любовь моя станет,

когда белый туман растает?

Будет тихой и светлой?

Не знаю.

Если б мог по луне гадать я,

как ромашку, ее обрывая!

Последнее объятие. Последнее касание.

Долго не отвожу взгляд от зеркала. Там наши тени, и они, как в раю, познали безусловную любовь. Пока я вижу твое отражение в зеркале, она жива.

Погас последний луч. Сумерки слились с заключительным аккордом и мягко накрыли пространство.

Вновь белое платье отражается в зеркале. Голубка исчезла, оставив воздушное перышко возле него. Но всё еще слышна тихая мелодия Либертанго, оставаясь послесловием нашей встречи…

--

Стихи – Ф.Г. Лорка.

Вспоминая тебя…

Ты думаешь, эти следы не найти? Заблудишься ли без них среди множества исчезающих звуков, забытых запахов, поблекшего цвета былого пространства и ненужных предметов? Так может думать кто-то другой, но не ты.

Долгая сложная жизнь… Нет, короткая в своей открывшейся простоте и ясности. А мы мучаем себя видимостью трудного выбора, невозможностью найти выход, высветить главное. Понимаешь, высветить. Золотистый луч, прорвавшийся сквозь темную тучу, – надежда. Тихая нота, всколыхнувшая душу, – мечта. Красное перышко нашей птицы – любовь. Ты помнишь эти знаки? Мы их умели читать. И только один не поняли: шелестящую песню песка.

Сегодня я иду по нашим следам. Нам не нужно слово «помнишь». Вспоминать – перебирать памятные вещицы в старинном ларце, отыскивая забытое, брошенное, неважное. То, что любишь, всегда с тобой: дышит, смотрит, чувствует – живет!

Я просыпаюсь, и звучит магический дудук – как во время нашего знакомства. Щемит сердце, но не сожалением о прошлом, а тонким новорожденным чувством, ароматным, чистым – влюбленностью. Слегка приглушенный звук древнего дудука из абрикосового дерева, плетущий орнаменты чувств, – живой. В нем можно услышать, как шепчутся тонкие травы, звенит хрустальная вода в горных ручьях; почувствовать, как бархатистый ветерок нежно обнимает нас. Слышишь затаенную печаль? Но сейчас она светла и изысканна – это печаль счастливого сердца, напоенного сожалением о пролетающих секундах. Мы не знаем еще, как быстро промелькнут года…

Ты далеко. Но сейчас слышишь музыку нашего первого объятия.

Майское солнце в сердце дня – как венец наших чувств и боль от сознания невозможного.

– Как несправедливо, – говоришь ты. – Почему любовь не может парить? Ее поймали в силки «долг», «честь» и «принципы». А наше время улетает, как красная птица с ветки, оставляя за собой разочарованный шепот листьев.

– Чтобы ценить любовь, надо познать горечь. Мудрецы говорят: то, что легко достается, мало ценится, – отвечаю я.

А сама думаю, что согласна с тобой и нашим чувствам не нужны испытания. Но я не хочу печалиться сейчас, когда они сияют ярко и чисто.

– Вера, я нашел перо. Это тебе.

Ты кладешь на мою ладонь воздушный нежный огонек, как свое сердце.

– Как зовут эту птицу?

– Красный кардинал.

– Но она не живет в России.

– Наверное, прилетела из райского сада. Ты знаешь, Вера, красный кардинал живет с одной любимой всю жизнь. И я с тобой хочу всю оставшуюся жизнь…

– Где же ты раньше был? – грустно спрашиваю я.

Ты не отвечаешь. Это риторический вопрос-крик о несовпадении времен и траекторий наших жизней. Это и твой вопрос, но по-мужски менее эмоциональный.

– Послушаем?

Ты включаешь нашу любимую песню группы Scorpions¹, обнимаешь меня, и мы танцуем, прижавшись так, что «долгу» и «принципам» нет места между нами. Песня вытягивает душу, приносит любовное томление и желание никогда не разнимать рук. Притягательная мелодия и волнующий тембр голоса, словно ритмичный заговор любви, пронизывает током. Мы без страха касаемся пламени и поворачиваемся лицом к полуденному солнцу – тени сомнений остаются позади.

Вечер приходит с Глиэром² и неземным голосом певицы. Как давно вечерами мы слушали «Концерт для голоса с оркестром»? Время становится золотой пыльцой, когда чарующий голос, захватив мою душу, возносится к небесам. Почему сольная партия дана не инструменту, а голосу? В нем – истинная глубина души, ее тонкая сущность. Слушай, как звенит страстное чувство в вибрации струнных, как сливаются щемящие волны тревоги и печали. Так звучат наши души. У них похожи голоса. И как вершина нашей нежности – аллегро второй части, вальс любви в форме рондо. Поэзия музыки и чувств. С чем сравнить нашу любовь? С этой нежной музыкой.

Лиловые сумерки сгущаются. Серебряным оком смотрит луна. Тишина ночи полнится музыкой неба. Мне снится алая птица, что теперь каждый день прилетает на мое дерево. И ты приходишь в мой сон. Твой голос волнует, касания нежны и воздушны. Ты не можешь исчезнуть, ты живешь во мне. Я становлюсь ветерком в твоей далекой стране, дождинкой в жаркий день, снежинкой на твоей ладони… Звенят трели красных птичек о нежности чувств и красоте любви. Им вторит дудук – мягкий и теплый, как твой голос. Он говорит о вечной печали песков, знающих тайну времени, и о том, что его невозможно унести, как песчинку, потерять, забыть…

Молитвенное ощущение счастья, что зазвучало мелодией Глиэра, уносит от печалей и сожалений к радости соединения. Я чувствую твои теплые руки, сухие губы, и начинаю дышать в такт твоему дыханию. Мы сливаемся с дыханием вселенной, а значит, с вечностью.

Осыпается песчаный холм – время струится шелестящим звуком. Слушай музыку времени – и оно вернется, когда страстно этого пожелаешь.

Ты не веришь? Тогда почему утром я увидела нежное алое перышко на твоем письме?

--

¹ Scorpions. «Still Loving You».

² Р. Глиэр. «Концерт для голоса с оркестром» (голос – Надежда Казанцева).

II. Невесомые желания

Шоколад

– Вера, посмотри, какое небо! Розовое, словно его посыпали золотистой пыльцой!

Голос Кати – будто колокольчик. Бывают же такие: они – как цветы ландыша, нежные, невесомые, звенящие, похожие на радость, которая тонко и чувственно приближается, осторожно прикасается, намекает: «Ну что ты… Все еще впереди. Я только маленький отзвук большого счастья».

– Ох, Катя, как я рада, что ты наконец-то приехала! Я тебя так давно звала к себе, в мой райский уголок, – отвечаю я подруге.

Мы сидим на веранде и пьем марокканский чай: мята, корица, бадьян, лимон – вкусы и ароматы, переплетаясь, чаруют и волнуют.

Какой же еще чай пить на закате, когда предвечернее волнение окутывает мир?

Остывают лучи дня. Розовые блики на верхушках гор сменятся густой вишневой акварелью цвета старого вина и постепенно исчезают, оставив ощущение любви, что возникла от созерцания гор, неба, заката; от ароматов сада и вечерних звуков.

Горы темнеют, кто-то невидимый очертил их контур графитом. Душа замирает в ожидании колдовских сумерек, в предчувствии.

Мы говорим, говорим, говорим…

Запели цикады. Когда они исполнят свою ораторию, наступит полная темнота. Беззвучие. Музыка теперь внутри – там, где душа.

– Ты так и не ешь шоколад? – спрашивает Катя.

Она привезла его много, хватит всей семье. Катюша все хочет, чтобы я вернулась к моему когда-то любимому лакомству. Она чувствует, что лишь тогда произойдет мое полное возвращение к жизни.

Нераскрытые коробочки лежат возле вазы с фруктами: After Eight, Lindt, Mozart.

Я вспоминаю, как мои старшеклассники писали сочинения под негромкую музыку Моцарта. Он часто звучал у нас на уроках…

И опять я о своих учениках. Катя терпеливо слушает. Она знает мою страсть: мою работу, мой театр, вечера поэзии. Теперь мне этого не хватает, как не достает общения, задушевных разговоров. Не достает любви – что уж скрывать…

Ночь располагает к таким мыслям.

Мы не сразу замечаем, что гор уж нет, темнота прикрыла их своей невесомостью. Небесная чаровница открыла шкатулку с украшениями – и посыпались алмазы, рубины, сапфиры…

Драгоценное небо расширяется, пространство магически влечет в неведомые дали. А душа… Душа упорхнула в детство.

Катя задремала в уютном гнездышке – так мы называем наши овальные диванчики. У моей подруги был долгий перелет из Дюссельдорфа, где она живет уже много лет.

* * *

…Мы только переехали на Волгу, достраивали дом, мама еще не работала. Семья у нас большая: дедушка с бабушкой, я с мамой, ее сестренка, племянница.

Поехали в город Волжский (минут двадцать от нас) за покупками к школе – я собиралась в первый класс. Когда закончили, зашли в гастроном. На первом этаже я увидела сверкающие серебристыми боками ряды веером выложенного шоколада. Прошу:

– Мама, купи, пожалуйста, шоколад.

– Это не шоколад, а пачки сигарет, – ответила она.

Я поняла. Как говорит мама, я всегда была понятливой девочкой.

Несколько дней назад я ходила за хлебом в наш магазин. Там увидела солдат. В руках они держали плитки шоколада, отламывали квадратики, ели, а я смотрела на них, не отрывая глаз. Я не знала вкуса шоколада, но поняла, что это не просто сладость, а что-то особенное.

Пришла домой, взяла прямоугольное печенье и, отламывая маленькие кусочки по тоненьким ложбинкам, медленно ела, чтобы мой «шоколад» как можно дольше таял во рту. Я надавливала на кусочек печенья языком, поглаживая его.

Может быть, у шоколада такой же вкус?

Настоящая встреча с шоколадом случилась в первом классе.

Седьмого марта у всех девочек на партах лежали одинаковые подарки: цветные карандаши и альбомы для рисования. Но у меня еще оказалась красивая деревянная шкатулка. Только у меня! Поэтому я не смела ее открыть. И тогда Анастасия Васильевна сказала:

– Вера, это тебе от Олега.

Я почему-то покраснела. Но своим детским умом поняла, что этот белокурый мальчик с большими глазами выделил меня.

Открыла я ее дома. Там были шоколадные конфеты – большие, в ярких золотистых и серебряных одеждах с изумительными рисунками.

С тех пор я очень люблю шоколад. Любила.

* * *

Мы с пятиклассниками сочинили волшебные сказки и оформили их в книгу – двадцать восемь произведений.

В детстве мы верим в чудеса. Герои преодолевают любые препятствия на пути к счастью, и все заканчивается свадьбой.

– А потом что? – спрашивает Антон.

Действительно, а что потом, когда белое платье повешено в шкаф и нужно готовить обед любимому? А дальше – трудная работа по выстраиванию новых взаимоотношений, куда примешивается быт, родственники… И справиться с этим не всем под силу. И начинается: А ты… А я…

Что дети видят дома? Поэтому и возникают у них недетские вопросы.

Пылкая любовь коротка. А не пылкая – и вовсе.

Но этого я своим ученикам не скажу. Пока. Об этом уже открыто поговорим в старших классах.

Возможно, я им приведу слова Айванхова: «Любовь – это благословение. Поэтому оберегайте вашу любовь как можно дольше, зная, что в тот день, когда вы дадите ей выход на физический план, вы переворачиваете страницу, полную поэзии, чтобы начать новую, наполненную всякими сложностями».

Вспомню и Сельвинского: «Любовь, как искусство, требует культуры».

* * *

Мы с мужем какое-то время жили на Мангышлаке.

Вспомнилось, как я в первый год пребывания там ждала весну. А она принесла песчаные ветра, которые здесь называются бесконаками, что означает «пять гостей». Гуляют они, не прекращаясь, несколько дней.

Песок колет лицо. Глаза полностью не закроешь – надо видеть, куда идешь. Встречного не заметишь, пока он не приблизится. Песчинки впиваются в веки, словно маленькие злые осы. Песок даже во рту.

Казалось, попала на край земли и за полосой пыльной бури нет ничего живого. Пришло понимание, что степь начинается не за городом – она пришла сюда и спрятала дома, всё превратив в пустыню.

В эти минуты я чувствовала одиночество на земле: только я и ветер с песком.

Лишь дома можно глубоко вздохнуть, хотя и сюда проникают надоедливые песчинки. Ветер упорно загоняет их тонкими струйками сквозь невидимые щелки между стеклом и рамой. Кажется, что и через само стекло тоже.

На подоконниках, на полу, на мебели – степная пыльца, за окном – сизый воздух качается плотной кисеей, скрывая мир.

А был ли он, мир, когда пустыня в душе?

* * *

От одиночества спасали книги, музыка и любимая работа.

Дома – холод души. Его равнодушие. Слова сыпались, словно песок в безводной степи: шуршали, опадали, исчезали, прохладные и бесцветные. Безразличие. Пришел, переоделся: костюм, галстук. «У меня встреча».

Жизнь прекрасна! Какое интересное слово: «встреча»! Ведь и не обманул. А с кем – это уже дело фантазии той, кто остается с детьми делать уроки, кормить, читать, играть.

– А где папа?

– У него встреча.

– Важная?

– Очень…

Или я все придумываю, и действительно – работа?

Приближалась годовщина нашего брака (брака!) – двадцать лет. Думаю, неужели столько лет… выдержала?

Он в отъезде. Обещал быть. Жду подарка. Но не очень. Он не любитель их делать. «Вот деньги, купи себе что-нибудь». Не покупала принципиально.

Вечером придут его родственники (моих здесь нет), которых я люблю.

Я унесла из зала свои книги. У меня привычка иметь под рукой и читать несколько книг. Сейчас перечитываю моих любимых Голсуорси и Петрарку.

В этом году 14 февраля у нас фарфоровая свадьба. Когда расписывались, об этом празднике мы еще не знали.

Телефонный звонок. Доброжелательница, так она представилась. Та-а-к. Начинается роман или дешевая мыльная опера. А в грудь уже стукнуло – камнем. Я даже оглянулась: неужели в окно влетел? Удар! Меня будто отшвырнуло от телефонной трубки, а дочь, стоявшая неподалеку, увидев страшную перемену в моем лице, испуганно спросила: «Мама, кто звонит?»

Я не дослушала текст. Собрала весь свой голос, куда-то упавший (видимо, в самое ядро земли), и сказала спокойно: «Спасибо. Я рада, что мой муж кому-то нужен». Повесила трубку. Вот и подарок.

Итак, она звалась Лаура. Прощай, Петрарка!

Подбегает дочь, плачет: «Мама, что с тобой?! Почему ты белая?» Прижимаю ее к себе. В висках стучит: «Бери себя в руки!!!»

Первая мысль: соберу ему чемодан и – до свидания. А потом: почему я должна кому-то дарить отца своих детей?

Дальнейшие мои мысли неинтересны. Крик женщин всех времён: «Мой милый, что тебе я сделала?»

Это я сейчас могу спокойно об этом думать. А тогда… Вакуум в ушах. Барабанная дробь в сердце, как перед закланием.

А фарфор-то оказался хрупким, впрочем, и ситец не был счастливым. И все даты, начиная с десятого дня после свадьбы.

Приехал. Навеселе и счастливый. Конечно, с подарком: большая коробка шоколадных конфет. Горький шоколад. Цветы? Ночью же прилетел. Закрыто.

Шоколад отдала детям. Они: «Мама, сначала ты». Беру шоколадную башенку с орехом наверху. Меня начинает мутить. Дети смотрят. Откусываю. И, не пугая их, спокойно ухожу. Во рту у меня змеиное жало, которое обожгло, обескровило. Выбрасываю этот кусок змеиной плоти, вызывающий тошноту.

С тех пор шоколад исчез из короткого списка моих пристрастий.

В мои воспоминания ворвались слова, словно песня: «Птица страдала в клетке, а дверца-то была открыта». Да, конечно, лети! А птенцы?

* * *

Моя Катя проснулась. Я принесла пледы. Становилось прохладно. Очищающая горная свежесть звенела под музыку июньской ночи.

Мы говорим о музыке, звездах, стихах. С Катей можно беседовать обо всем – я каждый раз поражаюсь ее познаниям. Она понимает меня с полуслова. И без слов.

Иногда человек всю жизнь проживет и не узнает, что есть такие люди, как моя Катя. В суете обыденной приземленности не с теми делим кров, не о том говорим, не тем воздухом дышим. Но есть личности, отличные от всех. И не подозреваешь об этом, пока не встретишь их. И, ошеломленный, замираешь в восторге.

Мы говорим о счастье, о его воздушности и невесомости. Бывают у каждого человека такие минуты, может быть, неприметные для других, казалось бы, ничего не значащие, которые согревают в минуты отчаяния, держат в этой жизни, спасают от полнейшего разочарования, страха старости, болезни, смерти… Они несут свет, который существовал давно, но, как от потухшей звезды, пришел только сейчас, чтобы помочь, согреть.

Мы сошлись с Катей на том, что даже полное счастье оставляет привкус горечи, как темный шоколад. Дает наслаждение вкусом, но и горчинку. Человеку, видимо, необходимо счастье с этим привкусом. Зачем? Непонятно.

Неожиданно вернулись строки Петрарки:

Я шаг шагну – и оглянусь назад.

И ветерок из милого предела

Напутственный ловлю…

– Катя, а давай выпьем горячего шоколада?

Катя удивленно смотрит, улыбается:

– Ну наконец-то, надо же с чего-нибудь начинать…