Читать книгу: «Диббук», страница 5

Кворум

Утром цадик и десять мужчин, включая Мойшу, повели Лёву в синагогу, один из мужчин нес тот злосчастный винный ящичек. Под сводами старой синагоги наконец-то был совершён обряд – мужчины долго жгли благовония, читали тексты задом наперёд, дули в шофар. Синагогу трясло, как при землетрясении, но в итоге дух был загнан обратно в винный ящичек, который предстояло закопать в землю.

И процессия из мужчин, одетых в религиозные одежды, и Льва выдвинулась на окраину города, где неподалёку от леса шкафчик был погружён в металлическую коробку и закопан глубоко в землю.

Лев избавился от своих ночных кошмаров, он пытался узнать историю семьи Езафовичей, общаясь со старыми слугами, жившими их в доме. По их словам, Ривка увлекалась сеансами спиритизма, и в одну из ночей она призвала в дом нечто страшное, которое разрушило её жизнь, и, по слухам, после её смерти из Минска были приглашены цадики, которые заключили духа в ящичек, и по всей видимости, про него забыли, и он просто был в доме Хаи до момента передачи Когановичу.

После

В конце июня 1941 года Лев Коганович был призван в действующую армию и отбыл на фронт в качестве военного врача, в сентябре того же года, контуженный, после бомбардировки госпиталя и полного разгрома армии, он выбрался к своим родным местам, захваченных немцами. Он ничего не мог узнать про отца и мать, про родственников – немцы их уже вывезли в лагерь вместе с остальными евреями города.

Его приютила семья белорусов, внуков которых он успешно лечил, и уже год с лишним он скрывался в погребе, изредка выбираясь помыться в баню.

Сидя в погребе, он долго думал о своей жизни, вспоминал родных, Хаю, знакомых, одноклассников и родственников, об их судьбах он ничего не знал.

Осенью 1942 года он слышал о партизанах и карательных отрядах, расстреливающих семьи тех, кто укрывает евреев и партизан. В октябре пожилой хозяин дома Георгий с грустью сообщил о том, что их соседей расстреляли каратели.

Лев решил уйти, и ночью он, одетый в потрёпанную военную гимнастерку, накинув сверху рваную фуфайку, отданную ему хозяевами дома, поблагодарив их за всё, скрылся в чаще леса.

Юрий и Лев

Отряду Кормакова в этой экспедиции против партизан не везло, противнику удалось заманить в засаду отряд карателей. Юрий, угрожая членам своей группы расстрелом на месте, заставил их отбиваться, и им удалось вырваться из засады, но их осталось всего трое плюс один тяжелораненый, которого он без сожаления застрелил.

Лев слышал винтовочные выстрелы, взрывы гранат, он спрятался за деревом и интуитивно понял, в какой стороне идёт стрельба, ему оставалось лишь надеяться на партизан, к которым он хотел примкнуть и вместе с ними сражаться.

Он продолжал прятаться в лесу, где был обнаружен остатками группы Кормакова.

Его сразу опознали, один из бойцов группы, белобрысый молодой парень, признал в нём доктора и даже сказал командиру группы о том, что, дескать, он им пригодится. Второй, пожилой хромающий мужик, потребовал у командира группы оставить врача, так как тот им всегда пригодится.

Кормаков не верил своим глазам, найденный в лесу человек в потрёпанной советской гимнастёрке и грязном ватнике, покрытый чёрной густой бородой, по определению являлся евреем, да ещё и красноармейцем-лейтенантом.

Он подумал о своей мечте – о том, как под пытками тот выдаст ему спрятанные богатства, и он сможет наконец-то зажить богатой жизнью и без советской власти.

Ему было абсолютно не жалко потерянных бойцов своей группы, он думал о богатстве и о том, как выслужиться перед немцами, для этой цели он постоянно читал маленькую книжку – самоучитель немецкого – и в свой блокнот заносил новые немецкие слова. Рассказ, услышанный от сельского старосты, о том, как следователь полиции пытал жида, а тот выдал ему клад и разбогател, грел его душу, и он постоянно обновлял его в своей памяти.

Теперь два этих идиота – старик, в прошлом советский старшина Пустовалов, и молодой 17-летний солдат Жолкевич, которого отец сам привёл к немцам служить, требовали от него оставить им доктора.

Кормаков всё уже решил – он отведёт его в соседнее село, сам будет пытать, а потом повесит.

И теперь он грубо тыкал штыком Когановича и приказывал идти вперёд. Им надо было до темноты дойти до села – там были полицейские со старостой и, быть может, немецкий гарнизон, Юрий надеялся, что партизаны не будут их преследовать.

Карателям повезло, в селе находился староста, крупный полицейский участок и даже немецкий взвод вместе с лейтенантом, мотоциклами и бронемашиной. По краю села стояли пулемётные точки.

Без проблем они прошли через посты, разместились в полицейском участке, куда, по словам полицаев, должен с утра приехать следователь, Кормаков на ломаном немецком доложил лейтенанту о разгроме, тот отдал приказ о тревоге, боясь нападения партизан.

Кормаков остался ночью наедине с пленником, отправив полицаев и выживших из отряда спать.

Он с упоением пытал Льва, пока тот не рассказал ему о кладе, закопанном в лесу, каратель записал на клочок бумаги все координаты.

Избитый и измученный Коганович, лёжа на соломе в камере, понимал, что утром его обязательно повесят или расстреляют, единственное, о чём не жалел, так о том, что этот каратель обязательно откроет ящичек и хоть возмездие свершится.