Читать книгу: «В тени больших вишневых деревьев», страница 4

– А бакшиш*, пацаны? – окликнул их постовой. Они остановились. Пожидаев задумался на миг, припоминая, что он обещал бойцу, он совершенно не чувствовал банку сгущенки у себя в кармане, и похлопав по ним руками, махнул ему. Караульный подбежал к ним, и хлопая удивленными глазами, спросил:

– Что с вами мужики? Почему вы такие бледные, и что так тяжело дышите? Что случилось? Я вроде как слышал, что то рвануло где духовская застава. – Сергей молча протянул ему банку сгухи. Постовой взял ее добавив – А чарс есть? – но Пожидаев уже быстро шагал от него, пытаясь догнать разведчиков…

Войдя в поварскую каморку, Сергей сразу же полез на потолок, там, в заначке, стоял солдатский 12-ти литровый термос с бражкой. Гера принял его у Пожидаева, сразу же, начав разливать брагу по кружкам. Пожидаев, спустившись вниз, схватил кружку, и как только оторвал ее от стеллажа, увидел, что она неконтролируемо стала летать по воздуху, разливая драгоценную жидкость. Когда кружка описала пару-тройку кругов в пространстве, истратив на это больше половины содержимого, Сергей, с криком «Бл..ь!», швырнул ее в стену, и стойкий запах брожения наполнил подсобку.

– Сядь Серый, отдышись, делай глубокие выдохи, успокойся, сейчас попустит, – наставительно-успокоительно сказал ему Гера. Это были первые слова, с тех пор, как он крикнул на духов «Лежать суки!». Выпив кружку залпом и налив себе еще, он добавил: – А откуда взялась граната Игорек?

– Да здесь в коморке взял, на полке лежала, когда ракеты в мешок клали, чисто механически, на всякий, вон там еще РГДшка* лежит, и он указал рукой где отсвечивая цветом хаки лежала граната.

– Ты нам жизни спас, – и ответил Гера.

– Да ладно, – отозвался он, и они замолчали…

Только примерно через час Серого перестало трясти, и он смог выпить первую кружку браги, потом еще одну, потом еще и еще… Втроем они почти опустошили термос на две трети, но были совершенно трезвы, и за все время не проронили ни слова. Наконец, затянувшееся молчание, прервал Гера, и смачно выругавшись произнес:

– Завтра пойду к взводному, и сравняем этот гадюшник с землей, ни одна падла не уйдет.

– Успокойся Героин, никуда ты не пойдешь, что ты ему скажешь, какого хрена мы там ночью делали? – ответил ему Игорь. – Вот то-то, никуда мы не пойдем, и для всех нас будет лучше, если кроме нас троих, ни одна душа не узнает об этом. Да и сам рассуди, то не духи были. Во-первых, у них из оружия только один бур, да и тот говно, хотя я ему жизнью обязан. Во-вторых, вспомни духов, этих фанатичных придурков, разве моя граната остановила бы их? Да они бы нас порвали бы как Тузик грелку, на лоскуты, на память себе бы резали. Это какие-то залетные дехкане, правда какого хрена они делали на сарбоской точке ночью? А зачем мы им понадобились, это не трудно объяснить, продали бы в банду по сходной цене, или бы изнасиловали, кишки бы на шею намотали, засунув наши гениталии в рот, а может бы в рабы к себе забрали, в общем вариантов уйма, как трех дебилов без оружия наказать.

– А куда делся Анзур, ведь когда мы бежали его на посту не было? – впервые за все это время, заговорил Сергей. Толи бражка ему язык развязала, толи шок, в котором он, на самом деле, до сих пор пребывал, постепенно растворился в стенах родной коморки, кто знает. Но только когда он вернется домой, ему очень часто будет снится этот постовой Анзур, и эта «улыбка», «дребезжащего», похожая на улыбку смерти.

– А хрен его знает, – ответил Гера, и добавил, – а ты почему Игорек «Лягай» закричал? – и расхохотался.

– Не знаю, – ответил Алехин, и тоже покатился от смеха. Тут же к ним присоединился Пожидаев. Пацаны не могли успокоиться минут сорок, они плакали от смеха во все глаза, порой задыхаясь от нехватки воздуха, иногда они вроде успокаивались, но потом новый взрыв хохота сотрясал стены подсобки… Стрессу нужно было выйти наружу, и нервная система включила защиту, освобождая ребят от него смехом. А может это их душа радовалась, что они не погибли в страшных муках? Кто знает…

Наконец, еле-еле успокоившись, Игорь серьезно произнес:

– Пора возвращаться в палатку, скоро подъем…

*Вольнонаемные женщины – в состав ограниченного контингента, так же входили и гражданские лица, которые заключали контракт с министерством обороны, для выполнения определенных работ. Вольнонаемные женщины и мужчины в боевых действиях не участвовали, а лишь только помогали военным в жизнеобеспечении 40-й армии. Были востребованы профессии такие как повара, медсестры, врачи, продавцы, строители и многие другие.

* * *

*Чеки – чеки внешпосылторга, своеобразная, параллельная валюта существовавшая в Союзе до 1988г.

*Дукан – название магазина в Афганистане

*Кэшээмка – командно-штабная машина на базе БМП

*Гиацинт – дальнобойная 152мм пушка.

*Зампотыл – заместитель командира полка по тылу

*Точка – застава, обычно состоящая из одного взвода или отделения.

*Сарбос – солдат афганской армии

*Колючка – забор из колючей проволоки

*Дехканин – земледелец, крестьянин

*Пятдесятка – ручная, осветительная ракета, диаметром 50мм

*Ганджибас – гашиш

*Дувал – глинобитная стена

*Шурави – советский солдат

*Як дуст – друг

*Бача – пацан, мальчик, молодой человек

*Нест – нет

*Бад – плохо

*Хероуп – нехорошо

*ОКСВА – ограниченный контингент Советских войск в Афганистане

*Читраль – головной убор

*Шарваль-камиз – длинная, до колен рубаха из грубой ткани

*Бур – английская дальнобойная винтовка, оставшаяся с времен когда Афганистан был английской колонией.

*Дасти – руки вверх

*Бакшиш – подарок

РГДшка – наступательная граната РГД-5

Глава IV

Как только ушли разведчики, Сергей, тут-же отключился, хотя казалось, спать совершенно не хотел, но огромное количество выпитой бражки, хоть и не опьянило его разум, но зато выключило, как будто, кто-то в мозгу дёрнул за не видимый рубильник. Все попытки алкоголя пробиться вглубь сознания Сергея, были безуспешны – нейроны, скованные стрессом, держали мертвую, круговую оборону. По мере усвоения веселящего напитка, с каждой минутой, концентрация спирта в крови увеличивалась, и дойдя до критических показателей, алкоголь, просто чисто физиологически, подавил всякую активность мозга. Что то подобное стало происходить и во внешнем мире, и в сознание Пожидаева, кто-то настойчиво стал пытаться проникнуть, только это уже была не бражка…

Где-то с неделю назад, зампотыл, приказал хранить хлеб в подсобке у Сергея, т.к. хлеборезка часто подвергалась разграблению нарядом по столовой. Как обычно, в пять утра, привезли хлеб из 101 полка, где была своя хлебопекарня, и который находился в пяти километрах от 12-го Гвардейского. Прапорщик Гуляев, на автомате, постучался в подсобку, зная, что там спит Пожидаев. В ответ на первый стук – тишина. Тогда, прапорщик, постучал более настойчиво по двери, косточками пальцев – глухо. В третье попытке, разбудить повара, были уже удары кулаком, в сопровождении негромких выкриков: «Серега вставай! Серый проснись! Открой дверь!» – безмолвие. Четвертый приступ двери, был в виде долбежки её яловым сапогом, кулаками и криками: «Рядовой Пожидаев подъем! Встать! Открой падла!» – тишь да гладь. На пятой попытке, Гуляев вообще озверел, и даже не от того, что сильно хотел спать, т.к. всю ночь прождал в очереди за хлебом, а из-за того, что какой-то чижара, спокойно дрых в коморке, а он, целый прапорщик, заместитель начальника столовой, вынужден тут плясать, возле закрытой двери. Гуляев дубасил по двери рукоятью пистолета, руками и ногами, вопя проклятия и угрозы, призывая в свидетели двух, рядом стоящих солдат, утверждая, что он, все же, откроет подсобку, и убьет Пожидаева, пристрелит как собаку…

Дверь звенела, трещала, стонала, и даже порой казалось как-то поскуливала, но стоически держала натиск взбешенного прапорщика. Но вдруг, она стала издавать какие то свои звуки: из ее недр четко прозвучал щелчок, потом другой, потом, скрипнув петлями, она открылась…

Гуляев было ринулся во внутрь, и уже наклонил корпус вперед, но вместо этого, он мгновенно отскочил в сторону. Два солдата, с лотками хлеба в руках, наблюдавшие во все глаза за штурмом двери, увидели, как из открывшегося проема вырвалась струя светло-бежевой жидкости, затем, показалась голова Пожидаева, и из нее опять вылетел фонтан, заливая бетонный пол коридора. Следом, повар показался полностью, и даже не нагибаясь, продолжая стоять, под давлением, струей, он изрыгал из себя чистую бражку, о чем свидетельствовал жесткий запах, моментально распространившийся по коридору. Прапорщик, переждав «извержение Везувия», подскочил к Сергею, и со всего маху ударил его в лицо, тот, обратно залетел в коморку, и упав навзничь, тотчас, опять отключился – алкоголь снова взял верх над его сознанием.

– Ну сучара, погоди у меня, – прошипел Гуляев, глядя на спящего Пожидаева. Потом добавил, – заходите, ставьте лотки, а этого положите на кровать. Дождавшись, когда разгрузят весь хлеб, Гуляев закрыл многострадальную дверь подсобки, и зашагал в сторону офицерских модулей, прямо к зампотылу Фурса, пока, «птичка не вылетела из клетки».

Сорвавшись со своей лавочки, где густой аромат цветущих деревьев, только что, наполнял сердце Сергея радостью, он, понесся во весь дух, по каким-то дебрям, кто-то страшный, неведомый, огромный гнался за ним. Он чувствовал на своем затылке его смердящее, теплое дыхание, и как бы он не старался, а оторваться от преследователя никак не мог. Вдруг, дебри еще больше сгустились, ветки стали больно хлестать его по щекам. Сергей пытался защитить свое лицо руками, но жесткие прутья, корявых деревьев, какого-то заколдованного леса, таинственным образом, проходили сквозь блоки, и били все сильней и больней, сильней и больней, сильней и,… он проснулся, открыв глаза…

Над ним стоял подполковник Фурса, и отвешивал ему пощечины, пытаясь разбудить, а когда увидел, что Сергей открыл глаза проорал:

– Встать! На губе сгною! Встать!

Пожидаев еще не несколько секунд не понимал, что происходит. Осознав, попытался вскочить на ноги, но его так мотнуло, что он тут-же завалился на стену. В это же миг, оттолкнувшись от нее, и все же поймав равновесие, Сергей постарался встать в стойку «смирно». Подсобка кружила хороводы из кастрюль, коробок, мешков и хлеба, и в этой пляске мелькало усатое лицо зампотыла. Потом, эти «усы» стали рявкать семиэтажные маты и угрозы, потрясая перед лицом Сергея солдатским, 12-ти литровым термосом, в котором хлюпались остатки бражки. Это был первый, но далеко не последний «залет» Пожидаева.

* * *

Опять мелькнула знакомая тень в посудомойке, когда Пожидаев проходил мимо нее, и он, войдя в подсобку, спросил Игоря:

– Вы что, отходы не выносили?

– А что? Завтра с утра вынесем, неохота по начухе с ними шарахаться, пока дойдешь до арыка, все ноги себе переломаешь. А что случилось?

– Да ничего, снова «Козленок» парашничает*. Я ему уже говорил, чтоб приходил вечером ко мне, всегда найду что пожрать, а он за свое. Вкуснее, что ли, эти помои? – ответил Сергей, и уселся на стеллаж.

– Взрывайте*, я сейчас, – сказал Алехин, протягивая Пожидаеву косяк, и выбежал из подсобки.

Не успел Сергей передать сигарету с гашишем Гере, как на пороге коморки появился Игорь, таща за шиворот тощего, высокого парня, в потрепанном, грязном бушлате, в засаленных штанах, и в облезлой зимней шапке. Руки у него были черны и покрыты коростами. Лицо было очень худое и изнеможденное, на котором хлопали, длинными ресницами, огромные глаза, их разделял классический, греческий нос. Было понятно, что если б его отмыть, и откормить, стерев с лица испуг, то он был бы красив собою. Но сейчас, Андрей Козлов, по кличке «Козленок», представлял из себя жалкое зрелище, добавляя к нему, печальный тон какого-то писка, который он издавал, когда его тянул Алехин.

– Козленок, я тебе говорил, чтоб ты не лазил по параше или нет!? – на повышенном тоне, с раздражением, спросил его Сергей, передовая косяк Героину.

Но Андрей молчал, и только затравлено озирался на стоящего сбоку Игоря, ожидая получить от него удар. Алехин дернулся, эмитируя удар – Козлов, пригнув голову, подставил руку, как-то весь изогнулся, скукожился, став в два раза меньше, и издал какой-то грудной, жалобный, не то стон, не то крик, который действительно был похож на блеянье козленка.

– Да не трогай его Игорек, а то помрет еще сейчас, – сказал Сергей.

– Да нахрен он мне нужен, руки марать. Козленок, зачем парашу жрешь? Что вкусно?

Андрей продолжал молчать, он лишь только начал интенсивно чесать в районе пояса. Это не ушло от взора Героина, и он, отдавая дымящую сизым дымом наркотика сигарету Алехину, сказал:

– Да у него бэтээры*, он весь чухается.

Игорь, стоящий рядом с Козловым, брезгливо поморщился, и отошел на метр от него спросив:

– Козленок, а когда ты в последний раз мылся или стирался? Что-то от тебя бахчит* не по детски.

В ответ было стабильное молчание, лишь только Андрей стал чаще испуганно озираться на всех, в его обреченных глазах было написано: его будут бить, по любому, это всего лишь, вопрос времени.

– Слушайте, а давайте его помоем, заведем прям в посудомойку, и со шланга. Вода хоть и холодная, но ничего, надо же хоть раз в год мыться, – предложил Пожидаев, принимая косяк. – Козленок, а когда тебе домой? – продолжил он.

– Через четыре месяца, – наконец-то заговорив, ответил Андрей, и его голос оказался неожиданно приятным, вовсе не соответствующий только-что услышанному «блеянью».

– Нифига себе. Да ты дедушка? Ну вот, как раз на четыре месяца хватит, а перед дембелем, подойдешь ко мне, я тебя еще раз со шланга окачу. Давай, пойдем в посудомойку, я не шучу, – сказал Сергей, и свиснув догорающей пяткой косяка* добавил, – если не хочешь получить пиз… ей, то пойдем.

Козлов развернулся, и направился в сторону посудомойки. Он шел как вол на убой, его опущенные плечи и голова, его походка, говорили о том, что всякая воля у этого человека, уже давно сломлена, всякое достоинство, раздавлено страхом быть избитым, что он движим животным инстинктом самосохранения: хоть что – лишь бы не били. За ним, подтрунивая его, последовали разведчики вместе с Пожидаевым.

– Раздевайся, – скомандовал Героин, – только вещи свои складывай вот на тот железный стол, потом помоешь его.

Козлов, даже ни разу не возразив, стал раздеваться. Под ветхим бушлатом, оказалась засаленная, как и штаны, гимнастерка, подворотничок отсутствовал. Естественно, пацаны начали комментировать увиденное, чтоб от человеческого достоинства не осталось и следа. Они, конечно, не понимали, что этими словами, добивают те остатки человека, которые, еще тогда теплились в душе у Андрея.

– Вот, а я уж боялся, что под бушлатом будет чистая ХБшка. Теперь вижу – комплект. Жаль здесь рыбу ловить не где, а то где червей копать я уже знаю, – саркастически улыбаясь сказал Героин. Этой фразой, как он и ожидал, Сарычев вызвал взрыв смеха у своих товарищей, которые, подогретые гашишем, только и ждали каких нибуть острот, чтоб поржать.

Под гимнастеркой, было теплое зимнее белье, серого, местами черного цвета. То тут, то там, на нем были задубелые, бурые пятна.

– А это, что? С расстрелянного товарища снял? – продолжая издеваться, удивленно-вопросительно, спросил Гера…. И опять взрыв смеха.

– Да нет Героин, это на случай, если на червя рыба брать не будет, то тут опарышей можешь накопать, – отдышавшись от смеха, вставил свои две копейки Пожидаев, чем вызвал новую волну истерического хохота.

Тем временем, Козлов, молча, с опущенной головой, продолжал раздеваться, и сняв нательную рубаху, он оголил свой торс. Мальчишки непроизвольно отступили на шаг назад, и прекратили смеяться. На исхудалом теле, на котором можно было пересчитать все ребра, повсюду были синяки и кровоподтеки, но не это оттолкнуло пацанов, а зияющие язвы, в районе пояса и подмышек, кишащие бельевыми вшами.

– Твою мать, не хватало еще от Козлика бэтээров подцепить. Может зря мы все это затеяли, пусть трясёт горбом отсюда, а? – разочарованно спросил Игорь. – Я его блин за шиворот брал, – и он брезгливо стал вытирать руку тряпкой, которую взял со стола.

– Нет, продолжим, ты просто близко не походи, – ответил Гера, и добавил, – снимай сапоги и штаны. – Козлов, было хотел присесть, чтоб снять сапоги, но Сарычев выкрикнул – Стоять!

Балансируя на одной ноге Андрей стащил первый сапог.

– Да ты охренел Козлик! – подняв брови, скорее выражая свое удивление, чем претензию выдохнул Пожидаев.

Дело в том, что когда Козлов снял сапог, особой, визуальной, разницы не было – нога была абсолютно черная. Вернее не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе – ступня и лодыжка. Портянка на ней почему то отсутствовала.

– А ну снимай второй сапог, – рассматривая ногу, в приказной форме, добавил Сергей.

Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны неприязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах – результат ударов сапогами по кости, в районе паха, также, зияли язвы, по котором бегали потревоженные бельевые вши.

– А как ты спишь в роте Козлик? – удивленно спросил Пожидаев. – Как тебя пускают в палатку?

– Да никак, – вместо Андрея ответил Героин. – Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает, а где спит, хрен его знает.

– Козлик, где ты спишь? – заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

– Козлик где ты спишь? Ты что оглох? – повторил он. Тишина.

– Ты что сука, терпение мое испытываешь? – не унимался обкуренный повар.

Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои гениталии руками, стесняясь своей наготы, и очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики, вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых, больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но нем его никто не унижал, никто не бил…

– Ну урод! – выкрикнул Сергей, и подскочив к Козлову ударил его в тощую грудь…

Одновременно, с глухим звуком, от удара, Андрей издал короткий стон, и тут же, накрыл свою худую грудь, двумя руками, похожими на плети. Пожидаев отступил на два шага, и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей, за это сотую доли секунды, увидел в этих больших глазах, с длинными ресницами, столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписанным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого не попадя, чтоб тебя уважали».

Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»*, да и в последствии, будучи дедушкой, он, ни разу не поднял руки на чижика. Эти огромный глаза, с бездонной человеческой болью, которые безмолвно молили о пощаде так, что никакие слова не могут это выразить, будут потом, долгое время сниться Пожидаеву, вместе с караульном Анзуром и «Дребезжащим».

– Ты что Козлик молчишь, хочешь чтоб я тебя хлопнул? – видя, как почему-то повар смутился, вмешался Игорь. – Если я приложу, в лучшем случае, в груз 300 превратишься, ну, а если карта хреново ляжет, то – в 200.

– Да ладно Игорек, хрен с ним, какая разница, в конце концов, где у него берлога, – борясь с неведомым чувством, вступился за Козлова Сергей. – Давай ополоснем его, сейчас я мыло хозяйственное принесу, а вы пока шланг на кран наденьте.

Когда Гера мыл Козлова со шланга, то Пожидаев, смотря как тот покорно стоит под струей холодной воды, чувствовал, как и прежде, к нему отвращение, но это к этому чувству начала примешиваться жалость и сожаление того, что зря все это он затеял, а больше всего, его угнетало то, что он его ударил. Вместе с мылом, Сергей принес простынь, и новое нательное белье, правда летнее, наверное, подсознательно, он хотел откупиться за свой поступок. Кинув Андрею это, Пожидаев, в приказном тоне, произнес:

– Простыней вытрешься, потом можешь порвать себе ее на портянки, и нательное одень которое я принес, а свое выкинь.

Андрей покорно сделал как сказал ему повар, и когда одевал засаленное ХБ, то с внутреннего кармана, выпало довольно красивое, кожаное портмоне. Ни ожидая такого увидеть, разведчики, с Сергеем, вылупили глаза на него, а Героин, свиснув произнес:

– Нифига себе, а ну дай посмотреть, – и протянул руку. Но Андрей, подняв кошелек, прижал его к груди, как что-то очень драгоценное для него, смотря на пацанов загнанными, запуганными глазами, которые оставались такими же большими, красивыми, с длинными ресницами. В этом было какое-то несоответствие – физической красоты и духовного уродство, дисгармония, какая-то фальшь происходящего…

– Да не бойся, я посмотрю и отдам, – настаивал Гера, приближаясь к Козлову. Но тот, продолжал прижимать портмоне к груди, при этом отступая назад. – Дай посмотрю, – еще раз повторил разведчик, и в эту же секунду схватив Андрея за запястье, резко вывернул его: бумажник упал, Козлов вскрикнул от боли. Моментально, Героин толкнул его, и тот, растянулся на мокром бетонном полу,… разведчик поднял кошелек…

– Отдай пожалуйста, – вставая запричитал Козлов.

– Козлик, посмотрю отдам, а если подойдешь на расстояние вытянутой руки, то получишь по своим козлиным рогам, – и Сарычев стал рассматривать содержимое портмоне. Андрей, в это время, на безопасном расстоянии, не замолкая, ни на секунду, умолял вернуть бумажник.

– Нифига себе, вы только посмотрите, пацаны! – удивленно-восторженно выпалил Гера, и Сергей, с Игорем, заинтересовавшись, подошли к нему. Героин держал в руках несколько фото, на которых была очень красивая, белокурая девушка.

– Вот это номер, Козлик, кто эта нимфа? – спросил Игорь, но Андрей, как будто не слышал его вопроса, и продолжал просить, чтоб ему отдали кошелек. Тут Гера перевернул фото и прочитал: «Моему герою».

– Ого, – только смог вымолвить разведчик, и тут же прочитал надпись на другом фото: «Жду, люблю», потом на следующем: «Осталось 163 дня, но уже завтра будет 162»… Все остальные фотографии были подписаны примерно также. Дочитав Героин спросил Андрея:

– А она не в курсе, что ты по ночам, как собака, парашу жрешь? Что живешь в норе как мышь? Надо ее курсонуть, о твоем «героизме». А ну ка, тут куча писем, и адресок обратный наверное есть, – добавил Сарычев вытаскивая из бумажника аккуратно сложенные письма. Но вместо того, чтоб прочитать обратный адрес, он достал письмо, и стал читать его в слух: «Здравствуй, мой единственный, мой самый дорогой человек на свете…»

Тут Андрей перестал умолять, сел на корточки, закрыл лицо руками, и заплакал…

Героин прочитал еще пару строк и осекся…

– Ладно, Козлик, на забери свое хозяйство, – и он подошел к нему, тыча в закрытое лицо, портмоне, с вытащенным из него фото и письмами. Но Андрей рук не убирал от своего лица, а только еще сильней заплакал, содрогаясь всем своим исхудалым телом. Разведчик еще постоял так несколько секунд, и бросив бумажник вместе с письмами и фото на стол, отошел в сторону.

А гвардии рядовой, Андрей Козлов уже повалился на спину, и продолжая закрывать свое лицо руками, рыдал все сильней и сильней. Разведчики, вместе с поваром, молча смотрели на него, а он все увеличивал «обороты», и наконец, у него началась истерика. Андрей перестал издавать звуки, убрал руки с лица, и начал колотить ими по бетонному полу, открывая рот, подобно рыбе выкинутой на берег… Так продолжалось секунд 15—20, потом, с его уст сорвался крик:

– А-а-а-а!, Не хочу, не хочу! Не могу больше! А-а-а-а! Как я устал,… убейте меня, не хочу больше жить!…

– Да ладно Козлик перестань, упокойся, никто не напишет никуда, – буркнул Игорь.

– Козлик заткнись, возьми себя в руки, а то я в натуре тебя пристрелю, – добавил Героин.

Но Андрей не слышал их, он бился в истерике, как в агонии, уже лежа на животе, продолжая стучать кулаками по бетону, прося своих мучителей прикончить его. Пацаны постояли еще с пару минут, и Пожидаев предложил:

– Ладно, пойдем в подсобку, свернем стингер, по ходу это на долго, – и развернувшись пошел по направлению коморки. За ним молча последовали разведчики.

Прямо в сердце – это был контрольный выстрел, в самую душу Андрея. То святое, чистое, светлое, во всем этом мраке, окружающем его, было только что растоптано и поругано. То, ради чего он все это переносил, перестало существовать, его лавочка, укрытая тенью больших вишневых деревьев – была сожжена… Душу Андрея Козлова, наполнила холодная тьма, страх, безысходность…

Еще минут пять, пацаны слышали крики, доносящиеся с посудомойки, потом, все стихло. Когда они докурили гашиш, Пожидаев, еле шевеля языком в пересохшем рту, с трудом, вымолвил:

– Пойду, посмотрю, что там, – и взяв банку сгухи, и банку тушёнки, пошел в посудомойку. Козлов, всхлипывая, одевал бушлат, при этом он весь трясся.

– На, похаваешь, – протянул Сергей ему банки, но Андрей отвернулся, взял шапку со стола, и направился в выходу. Тут, Пожидаев увидел в мусорном бачке бумажник, и разорванные в мелкие клочья письма и фотографии.

– Ты что Козлик, обалдел? Нафига ты это сделал?! – удивленно спросил Сергей, но Андрей молча шел к выходу. – Стой Козлик, кому говорят стой! – вдогон начал кричать Сергей, но Андрей, уже не слушался, и продолжал идти. Пожидаев услышал как хлопнула входная дверь, потом все стихло…

Он глянул еще раз на мусорный бак, с порванными фотографиями и письмами, подошел к нему, достал портмоне, подумав: «Вот ништяк, мне как раз бумажник нужен, а то таскаю все свои документы в кулечке. Надо только будет его бензином хорошо обработать, чтоб бэтээров не подхватить». Далее, взял швабру, брезгливо морщась, скинул со стола, в мусорный бак, нательную рубаху и простынь…

Через четыре дня, на вещевом складе, где возвышались кучи угля, был найден окоченелый труп Андрея Козлова – он просто замерз. Одет Андрей был в новое, летнее нательное белье, а ХБ, сапоги и бушлат, нашли на другой стороне кучи с углем. Так никто и не узнал, где, все же, он прятался. Сергей, все пытался докопаться, сколько дней он там пролежал? Но толком, так ничего и не узнал. Его, почему-то, очень сильно беспокоило, в ту ли ночь он замерз или нет?…

Потом, по прошествии времени, Сергей понял, когда, в очередной раз, ему снились огромные, красивые глаза, с длинными ресницами, безмолвно молящие о пощаде, что не важно, в какой день замерз Андрей Козлов. Ведь контрольной выстрел, был произведен, там, на посудомойке. Нет, не духами, а тремя обкуренными чижами, так, ради хохмы, от нечего делать…

Много еще Пожидаев, идя по жизни, сделает, неправильных, плохих поступков, о которых потом будет сожалеть, но этот, хотя уже прошло тридцать лет с тех пор, всегда вызывает в нем наиболее острое желание отмотать все назад. Но время вспять не повернешь, и история не знает сослагательных наклонений, и когда, часто по неведомым причинам, в его голове возникают огромные глаза, то им вторит, давно ставшей хронической, тихая, тупая боль в его сердце…

А бумажник Андрея, Сергей, зачем-то, носил еще много, много лет. Портмоне, от времени, истрепывалось, но он, упорно чинил его, подклеивая и подшивая, хотя давно мог купить себе новый…. Но потом, все же, проносив его лет пятнадцать, Сергей потерял его. Но как, и при каких обстоятельствах, Пожидаев не имел понятия – бумажник, как в воду канул…

* * *

С еще одним, подобным «выстрелом», Серей столкнулся уже дома. Только в этот раз, не он «жал на курок», но «произведен» он тоже был там, в далеком Афганистане, смертельно ранив его знакомого, и «пуля», засевшая в сердце, убила его через несколько лет…

В военкомате, войдя в кабинет, который ему указали, Пожидаев столкнулся, нос к носу, со своим старым знакомым, которого знал еще с детства. Тот, получал юбилейную медаль: «70 лет Вооружённых сил СССР», за которой, в общем то, Серега и приперся туда.

– Привет, Толик! Ты что, тоже там был!? – радостно воскликнул Сергей, протягивая руку для приветствия. Но Хмырь – такая кличка была у Толика с детства, особо не обрадовался, и как-то вяло ответил, пожимая протянутую руку:

– Привет, да был.

– А где? – на той же пафосной ноте, продолжил Пожидаев.

– В Шинданте, – все также вяло и сухо, ответил Толик.

– Да ладно, я там в госпитале лежал, да и так, покуда был поваром, много раз ездил на продуктовые склады. (В Шинданте дислоцировалась 5-я Гвардейская мотострелковая дивизия, одним из ее полков был – 12-й Гвардейский мотострелковый). А я в Герате служил, в начале поваром, потом в пехоте. А ты кем?

– В артиллерии, ну ладно, мне надо идти, – и Толик, как то пряча глаза, начал протискиваться к двери, проход к которой перегородил Пожидаев.

– Да ты что Хмырь, подожди меня, сейчас я медаль получу, пойдем в парк, пива для рывка хряпнем. Но Толик, совсем смутившись, начал что то бубнить себе под нос, продолжая протискиваться к двери, отстраняя с прохода Сергея. Пожидаев, опешив, от такого поведения, взял за руку Толика, и слегка дернув за нее спросил:

– Хмырь, да ты что? Что с тобой? – заглядывая ему в глаза.

Но Толик, окончательно оттиснув Пожидаева от двери, выскользнул в коридор, и спешно пошел по нему к выходу. Что-то знакомое показалось Сергею в его походке: незаметная, украдкая, и в то же время быстрая, где-то такое он уже видел. Это неприятно потеребило его душу, и он, задумчиво, еще некоторое время смотрел вслед Хмырю, который уже давно исчез из виду…

Динская, относительно небольшая станица, и сверстники, проживающие в ней, как правило, тогда в далеком 1988г, знали друг друга, если не по имени, то визуально, точно. Сергей, по возвращении из Афганистана, вел достаточно бурную жизнь, прожигая молодость, тасовался на всевозможный движухах, посещая разные компании, и отвисая на разных блатхатах, но Толика, Пожидаев не встречал нигде. Когда он спрашивал о нем, никто не знал где он, и никто его не видел.

Шло время, Сергей забыл про Хмыря совсем, тем более, что он был ему просто знакомый из детства. Где-то лет через шесть или семь, с тех пор как Пожидаев вернулся из армии, он, собрав разный мусор из дома, и загрузив его в машину, повез его на свалку, которая была сразу за станицей. Подъехав к ней, он стал выгружать мусор, к нему, как обычно, подбежали ее жители, и сразу же начали перебирать выбрасываемый им хлам. Среди них мелькнуло знакомое лицо. Сергей внимательно всмотрелся в закопчённое, загорелое, худое лицо, и тут-же узнал Толика.