Читать книгу: «Возвращение домой», страница 2

* * *

«Ну, а вы что расскажете, Визбор?» – спрашивает Шкловская.

«Я расскажу, только я не Визбор…

«А Борман!» – орет Чезаров.

«Какой шутник», – отмечает Шкловская, поднимая бокал.

«Да, он – шутник, но я действительно Борман».

«Тот самый?» – изумляется Беата.

«Как же вы у нас оказались?» – спрашивает Шкловский.

«Я уже в сорок четвертом году понял, куда ветер клонит, и связался с вашей разведкой. Когда брали Берлин, отсиживался в кустах сирени. Рядом танки ваши стояли и стреляли куда-то, а я сижу в генеральском мундире, сверху на меня падают использованные снарядные гильзы. С тех пор не люблю сирень. Пока я в сирени сидел, в рейхстаге моего двойника расстреляли».

«Обычные танки, эт что? – перебивает его Чезаров. – Хоть и Пантеры. Сидим мы в траншее уже под Берлином, слышим танки идут. Звук совсем рядом, а танков не видно. Вдруг из тумана выползают… гробы. Черные, бронированные. Ползут и урчат. Мы замерли и очнулись только тогда, когда из гробов пулеметные очереди раздалась. Немцы специально танки свои… голиафы они назывались… под гробы замаскировали, чтобы ужас на нас навести. Мы их гранатами забросали, они остановились, но стали взрываться…»

«Вон гроб», – кричит Володя, указывая в сторону реки.

«Ой, гроб!» – истошно кричит Леночка.

«А вон еще! Плывут по реке».

«Где?» – спрашивает Шкловская.

«Пошутил», – смеется Володя.

«Что испугались? – хохочет Чезаров. – А каково нам было там, – указывает он куда-то назад, – на фронте».

«Хм, на фронте, – усмехается Борман. – Давайте лучше выпьем. Раскинулось море широко…»

Гости подхватывают:

«И волны бушуют вдали… Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли…»

«А расскажите, пожалуйста, про Гитлера», – просит жена генерала Бормана.

«Я могу рассказать вам про Еву Браун. Она была со странностями: ходила голая по замку даже при нас и мочилась в китайский фарфор. Хотите спою „Лили Марлен“? Я неплохо пою».

«Вы хорошо говорите по-русски. Почти без акцента».

«Я русский выучил только за то, что на нем разговаривал Сталин. Вы как-то странно на меня смотрите, Леночка».

«Знаете, я ко всему уже привыкла, общаясь с Николаем Андреевичем, но то, что вы говорите…»

«Еще и не то услышишь за вечер, – орет Чезаров, машет рукой, чтобы оркестр вновь заиграл мажорную мелодию, от которой Леночка сразу же заерзала в танце на своем стуле. – Теперь мы выпьем за наших красавиц. Беаточку, в частности». – и он, прежде чем выпить, следит за тем, чтобы никто не манкировал.

«О, лыжник», – говорит генерал, указывая в небо на пролетающего над верхушками деревьев лыжника с небольшим парашютом.

«О, едва по второй успели выпить, – говорит Чезаров, – а у тебя уже лыжники в небе мерещатся. Лыжники, они по земле ходят. Нет, по снегу, вот… по снегу катаются».

«Замнем для ясности», – говорит генерал.

«Для чего вам здесь веер, Леночка? Холодно ведь», – указывает Шкловский куда-то вверх.

«Как для чего, – говорит она с наигранным возмущением, – для красоты! Жарко к тому же!»

«Беаточка, – говорит Иосиф (Адабашьян) и подводит ее к стоящему неподалеку дивану, – я наслышан о вашей красоте, но такого не мог предположить. Вам нужно быть актрисой. Я это устрою».

«Мы это устроим», – вмешивается Чезаров.

«Да, мы».

«О!»

«Я всегда беру быка за рога, в данном случае – лань. Предлагаю вам руку и сердце».

«О… вы это серьезно?»

«Я самый серьезный человек в этой компании. Я, может быть, самый богатый человек в стране».

«Разве у нас есть богатые?»

«Вы наивный человек, Леночка».

«Вы тоже очень странный человек».

«Мой папа, царство ему небесное, распределял экспроприированные вещицы по комиссионкам и сам скупал по им же назначенным ценам. В результате: каждая из антикварных предметов имеет охранную грамоту о приобретении им в магазине. Понимаете, какой это был Клондайк? Он оставил после себя несметные сокровища, но главное не в этом. Он научил меня их сохранять и при-ум-ножать. Он, конечно же, был утопистом. Все то поколение попало в очарование утопизма. Потом пришли упыри, которые меня посадили, а я уже из людей нового поколения. Через двадцать-тридцать лет мы придем к власти в этой стране. Если не мы, то наши дети».

«Кто это «мы»? – спрашивает Шкловский.

«Мы, умные люди».

«Вы что же – юрист?» – спрашивает Шкловская.

«Посредник, как я уже говорил… или скажу… между власть предержащими и всеми другими. Николай Андреевич – второй человек после Берии, а меня уважает. Володю предоставил в мое распоряжение».

«Кто на самом деле Володя?» – спрашивает Шкловская.

«Наемный убийца».

«Э…» – осекается Шкловская.

«Да-да, наемный. Он – из Черной Курицы. Кошки, разумеется! В свое время поймали, судили, приговорили к расстрелу, заменили на двадцать пять лет. Когда надо кого-нибудь убить… да не ахайте вы, никто не слышит – все уже напились… так вот, когда надо убить нужного человека, его выпускают из тюрьмы, он делает свое дело и возвращается назад».

«А…»

«Сейчас он в отпуске».

«Ну и как вы убивали, Володя, – с иронией спрашивает Шкловский, – языком или скальпелем?»

«А вот так», – втыкает Володя ему нож в бок.

«А!» – вскрикивает Шкловский.

«Театральный кинжал, бутафория, – показывает Володя на своей ладони, как лезвие уходит в рукоятку. – Шутка!»

«Хороши шутки», – возмущается Шкловский.

«А вы не задавайте глупых вопросов».

«Неужели у нас за просто так убивают?» – спрашивает Беата.

«Не за просто так, а за дело какое-нибудь. Если какой-нибудь генерал застигнет свою жену или любовницу в неглиже с коллегой без порток…»

«Та-ак, первая скабрезность – отмечает Чезаров. – Наливаем по второй и расскажите еще что-нибудь».

«Однажды к нам вор залез, – рассказывает Шкловская жене Чезарова, – через форточку…»

* * *

В форточку лезет вор (Баширов), но застревает. Сын генерала прищемляет его нос и рот прищепками и тот, задыхаясь, бьется в узком проходе. В следующей сцене он сидит вместе со всеми на кухне и пьет чай с блюдечка и рассказывает истории из своей жизни.

– Однажды я залез к самому Утесову. Он мне спел…

Девочки играют ему в гостиной: одна – на пианино, другая – на скрипке. Вор поет «Раскинулось море широко…» Жена генерала подливает ему красное вино в хрустальный бокал. Уходя, он отказывается от бутербродов, которые сует ему в карманы одна из обитательниц квартиры.

– Не надо, не надо, – мычит он с полным ртом.

– Не стесняйтесь, берите.

Вор выходит, потом звонит в дверь и молча возвращает серебряную ложку.

* * *

«Давайте выпьем за то, чтобы в обществе не было денег, а был кам… му… низм!» – провозглашает Лена, пританцовывая.

«Леночка, – говорит Иосиф, – то, что вы предлагаете, есть самая страшная вещь на свете».

«Коммунизм?»

«Нет… отсутствие денег».

«Откуда вы знаете?»

«Я-то знаю…»

«Наш друг Иосиф, – смеется хозяин, – побывал в лагере. Правда, смешно? Генерал тоже там побывал! Ха-ха-ха-ха!»

«Да, это смешно, – соглашается Иосиф. – Сейчас это смешно, но не тогда. Впрочем, я и там жил не скажу припеваючи, но сносно».

«Каким образом?»

«Взял с собой пятьдесят золотых червонцев. Хватило на два года, жил как на курорте. Еще и осталось».

«Да-а?»

«Знаете, где я хранил свое золото? – нагибается Иосиф к Беате. – Я вам потом как-нибудь расскажу…»

«В заднице, где же еще! – орет Чезаров. – Ха-ха-ха-ха!»

«Все свое ношу с собой», – нисколько не смутившись, говорит Иосиф.

«И сейчас?» – спрашивает Шкловская.

«Расцениваю как шутку».

«Мы здесь и собрались все шутить, веселиться! – орет Чезаров. – Наливай!»

«На самом деле – в голове».

«Это как же?» – изумляется Беата.

«Я оставил золото в пятидесяти определенных местах на свободе и всякий раз сообщал надзирателю, где отыскать место. Тем и жил».

«О-р-ригинально! Выпьем за черепную коробочку, вмещающую пятьдесят золотых червонцев и даже больше! – провозглашает Чезаров. – Вы послушайте, что Иосиф расскажет. Он ба-а-альшой оригинал».

«Я говорю о том, что в последнее время вождь ослабел, – говорит Камерер, указывает куда-то назад рукой – на картину со Сталиным в полях. – Чеченцев выслал, а не уничтожил, церкви пооткрывал, когда нужда заставила, а после войны не закрыл; нас, космополитов…»

«Безродных», – смеется Чезаров.

«Я родовитый на самом деле. Моя фамилия Камерер. Мой дядя мумифицировал Ленина. Так вот нас, космополитов, слишком долго собирался уничтожать. Тут-то его и погубили».

«И… кто?»

«Врачи-вредители, разумеется».

«И каким образом?»

«Много существует способов. Зажигалку можно использовать из радиоактивного металла, как будто из платины. Я не говорю, что именно так он был отравлен, а о методах. Попользуется человек месяц-другой и загнется. Николай Андреевич может подтвердить».

«Да, – подтверждает Чезаров, – бывают, знаете ли, такие мужики здоровые! Мы одному не только зажигалку, но и портсигар подсунули проверенный. На кошке пробовали: издохла через трое суток, а этот все живет и живет. Не на всякого действует: поздоровел, ряху наел, тьфу!»

«Какой ужас!»

«Никакого ужаса нет, – продолжает Иосиф. – Можно вином отравить…»

«Ой, перестаньте, мне скоро плохо станет от этих рассказов», – машет руками Лена.

«Ну, почему, очень даже веселые истории, – говорит Шкловская. – Продолжайте, Иосиф».

«Отхлебните от моего бокала. Вот, я из него выпиваю и вам передаю. Пригубите, та-ак… Завтра будет инфаркт».

«Тьфу», – выплевывает шофер Чезарова изо рта и выплескивает коньяк в костер, который вспыхивает синим пламенем.

«Да вы не бойтесь, я пошутил. Я тоже пил из этой рюмки, а у меня инфаркта не будет. Знаете, почему? Потому, что я выпил противоядие, вот эту красненькую таблеточку».

«Дайте, дайте и мне».

«Да, пожалуйста. Только я пошутил. Какие люди легковерные, готовы верить во что угодно».

«Да вы черный маг какой-то!» – восклицает Беата.

«Ну да, Камерер, это мой дядя. Он был фокусником и чудодеем. Ленина мумифицировал. Чудес не бывает, но я могу их творить. Прислушайтесь… ровно в двенадцать, когда раздастся гимн…»

* * *

Над деревьями, задевая верхушки, проносится лыжник.

«Действительно, лыжник, – изумляется Чезаров. – Эй вы там, откуда здесь лыжник?»

«Да, трамплин здесь неподалеку, должно быть», – говорит один из трех людей в кожаных пальто, неожиданно появившихся из-за деревьев.

«Еще раз появится лыжник…» – грозит Чезаров пальцем.

* * *

«Так, это что-то не то, постороннее, – говорит Иосиф. – Ровно в двенадцать высотка исчезнет. Сейчас как раз без минуты двенадцать. Чудес не бывает и все же! Гудини, к примеру. Он своих зрителей всех подкупал, и они говорили, что он – маг и волшебник».

«Да?» – изумляется Лена.

«Всех подкупал?» – переспрашивает Шкловская.

«Он был очень богатым, как я».

«Откуда дровишки, – спрашивает Шкловский, – богатство, пардон?»

«От магии, магии слова».

«Логично».

«Я же вам говорю: все объяснимо. Следите, уже полминуты осталось».

«О, исчезла!» – восклицает Беата.

«Да там выключили свет во всем доме, – говорит Шкловская. – Это бывает».

«Что там еще у нас по программе?» – хлопает в ладони Чезаров.

«Подкова», – появляясь из-за портрета Сталина, объявляет человек в штатском.

«Ах, да… вот! Подкову нам!»

Из-за деревьев, сбрасывая шубу появляется официантка в тонкой полупрозрачной блузке с фарфоровым блюдом в руках. На блюде лежит подкова.

«Кто у нас тут самый сильный, а? Назначаю приз!» – орет хозяин.

«Какой приз?» – кокетливо спрашивает Леночка.

«А вот ты и будешь призом! Кто победит, тот поимеет его, то есть приз, Леночку нашу, – и, делая паузу, добавляет, – в переносном, разумеется, смысле».

Несколько человек пробуют подкову в том числе и женщины. Наконец, очередь доходит до Хрусталева. Он, поднатужившись, разгибает подкову и сгибает ее обратно. Под аплодисменты присутствующих бросает в костер.

«Э, нет, – говорит Володя, – про генерала забыли».

Он лезет рукой в огонь и под бурные аплодисменты извлекает подкову. Бросает ее в снег, она шипит под ногами у генерала. Тот берет ее, спокойно ломает и вновь бросает в костер.

«Целуй победителя! – орет Николай Андреевич, обращаясь к Лене.

«Ой-ой-ой», – жеманничает она.

«Подумаешь, поцелуй, – восклицает Камерер, – нужно что-нибудь посущественнее. Если и поцелуй, то хотя бы в подвязку. Я хотел сказать – в ляжку».

«Можно и между, – тихо комментирует жена генерала. – Чего уж там мелочиться».

«Достаточно в плечико», – вдруг заявляет Лена и, стаскивая шубу, оголяет плечо.

Придерживая рукой за выглядывающую из выреза грудь, генерал впивается ей в плечо долгим поцелуем. Все начинают считать. Жена Шкловского раскрывает томик Чехова.

«Хотите зачту что-нибудь?» – нервно спрашивает она жену Чезарова. Та, взглянув на мужа, молча машет рукой в знак отрицания.

«Я ко всему привыкла»

«Переселили нас в подвал, – сообщает жена Шкловского, чтобы отвлечься от рискованной ситуации, – но мы все равно там не жили. Часть вещей осталось на прежней квартире…»

* * *

– Ва-ам прэдпысано… – повторяет милиционер в квартире генерала.

– Позвольте… – пытается сказать генерал.

– Ва-ам прэдпысано в двадцать четыре часа а-чистить помещение от занимаемых вещей и переселиться по месту про-пыс-ки.

– Но…

– Никаких «но»! Вам прэдпысано…

– Мы уже очистили помещение от вещей, а сюда приходим в гости к родственникам.

– Не положено, – добавляет другой милиционер.

– В гости ходить не положено?

– Не позднее двенадцати часов ночи, а если… спасибо, – берет он стакан водки, – не откажусь.

Оба милиционера снимают фуражки и, запрокинув головы, выпивают, крякают, закусывают.

– Будем приходить с проверкой по четвергам и… – подставляет один из них стакан, чтобы ему налили еще, выпивает, – и… довольно, а то не дойдем до отделения.

На стене начинают звенеть часы.

* * *

«Мгновенье, ты прекрасно!» – отмечает Борман, когда начинают бить старинные напольные часы в кустах.

«Остановись!» – восклицает Чезаров и стреляет в циферблат из пистолета.

«Не жалко часов?» – спрашивает Шкловская.

«Что часы? Мы с генералом в людишек стреляли – и ничего».

«На фронте?»

«В Глисте!»

«В Элисте», – поправляет его генерал.

«А, ну да – в Элисте. Они там кум-му-низм построили в отдельно взятой республики».

«Да? – изумляется жена генерала. – Почему никому не известно?»

«Он у них местного значения. У них там все равны…»

«Кроме одного», – добавляет Шкловский.

«Пожалуй, трех-четырех еще… главных начальников. Все остальные равны. Бедность у калмыков невообразимая. Стол нам накрыли – такого в Кремле не бывало…»

* * *

Прямо в степи накрыт стол буквой Т на двести персон. В начале стол с посудой из золота и хрусталя, старинные подсвечники. Горы черной и красной икры, экзотические тропические фрукты. На следующем столе, который тянется метров на сто, посуда становится все более скромной, а еда проще. В нескольких местах калмыки играют рюмками в шахматы на черно-белых квадратах, нанесенных на клеенку. Метров через тридцать на столе остаются только бутыли с самогоном, хлеб и соленые огурцы. На некоторых стульях стоят бюсты Сталина, Ленина, Берии. Во главе стола на вертящемся кресле с огромной спинкой восседает Чезаров. Рядом в согбенной позе стоит руководитель республики в современном костюме под национальным халатом с ястребом на плече. По левую руку в кресле поскромней сидит Шкловский.

«Цинь, цинь, цзи-инь» раздаются странные звуки за спиной у хозяина. Он разворачивает кресло, и перед ним оказывается голая девочка лет пятнадцати на глобусе. Оно проделывает несколько танцевальных па и, быстро перебирая ногами, укатывает в сторону. На нее надевают на ходу бархатный, расшитый золотом, халат, она спрыгивает с шара и садится за стол. Ее место занимает толстая уродливая певица в пестром национальном костюме с венцом на голове. Она возводит лицо к нему и выводит руладу на высочайшей ноте, из ее рта появляется красное яйцо, оно взлетает под воздействием еще нескольких певцов и певиц, которые, окружив солистку, подхватывают звук и поднимают яйцо в воздух. Яйцо раздувается под действием звука до размеров надувного шарика. Руководитель республики стреляет в шар из ружья, шар лопается и из него появляется голубь. Стрелок берет с руки помощника ястреба и подбрасывает его вверх. Ястреб взлетает и в мгновение ока раздирает голубя. Ветром уносит перья, а вместо крови осыпается красный бисер. Ястреб садится на плечо руководителя республики. Хозяин аплодирует и разворачивается к столу.

«А это кто?» – указывает Шкловский рукой на гостей за столом.

«Лучшие люди республики: передовики производства, бригадиры, доярки. Короче, народ».

«Пускай кто-нибудь выступит, расскажет о… э…» – щелкает он пальцами.

«О достижениях народного хозяйства», – подсказывает Шкловский.

«Вот-вот, о достижениях!»

«Они, как дети, – разводит руками руководитель, – несмысленыши. Говорить не умеют».

«Чему-то их в школе учили! Вот, ты, например, – указывает Чезаров на первого попавшегося, – скажи что-нибудь».

Калмык неопределенного возраста встает, раскланивается во все стороны, сложив руки на груди ладошками, и с достоинством заявляет:

«Мы… рабы, рабы… мы…»

«Кажется, нужно говорить, – спрашивает Шкловский, обращаясь к Чезарову, – мы не рабы?»

«Их так учили… – отвечает руководитель республики. – Они так приучены с детства».

«А-а, да? А вот там, кажется, русский сидит. Что за человек?»

«Да это разве человек? Так, ерунда-бирунда, библи-ап-текарь…»

«Что скажешь, библиотекарь?»

«Сатрапы вы!»

«Ах, сатрапы!»

«Наказать?»

«Пожалуй, стоит наказать за дерзость аптекаря».

«Пороть будем прелюдно, ястреба выпустим или из ружей отстреляем гуманными пулями?»

При его словах человек вскакивает и убегает.

«Гуманными, это как?»

«Резиновыми, – говорит руководитель республики, выпуская ястреба. – Убиват нэ убивают, но память о себе ас-тавляют».

«Хм…»

Ястреб тем временем нападает на беглеца и начинает его клевать.

«Проявим добротолюбие. Будем стрелять гуманными пулями».

* * *

Шкловский с хмурым видом сидит, скрестив руки на груди.

«И ты стрелял?» – спрашивает его жена.

«Нет, не стрелял».

«Присутствовал, он же гуманист, – поясняет Чезаров. – После, конечно же, банька была. Но это, скажу я вам, уже сплошная вакханалия. Местные девушки все, как на подбор, оказали не девушками».

«Какая же ты сволочь, – тихо говорит жена генерала, повернувшись к нему. – Все вы сволочи…»

* * *

Она направляет пистолет на молодого человека в мундире белогвардейца. Протягивая к ней руку, он залезает на подножку вагона.

– Люба! Люба! Поехали со мной, Люба!

– Нет, Александр, нет! Останься, ты должен отсидеть три года в тюрьме! Я буду ждать тебя!

– В Париж, Люба, в Париж!

Поезд трогается.

– Нет, дорогой, нет! Я люблю тебя, Саша! Я не отдам тебя врагу! – восклицает она и стреляет.

Он эффектно повисает вниз головой, сползая по поручням.

* * *

В одной из лож встает Сталин и делает знак рукой, и аплодисменты мгновенно смолкают. Он некоторое время молчит, а потом начинает медленно с расстановкой говорить:

– Мне… па-анравилась игра… ак-теров, дэ-ка-рации. Но… как сказал Аскар Уайльд… – он делает затяжку из трубки, – тот, кто на сцене на-зывает лопату лопатой тот… называет лопату лопатой. Виновные… будут наказаны, невиновные – нет. Продолжайте спектакль.

Хрущев машет из-за его спины платком.

– Люба… Люба… я люблю тебя, Люба! – орет белогвардеец, все еще свисающий с поручней вниз головой.

Закрывается занавес, все встают и аплодируют. Шкловская выходит из театра.

* * *

Открывается дверь лимузина с затемненными стеклами.

– Шкло-о-овская, – зовет Берия выходящую из подъезда жену генерала.

– Я?

– Ты-ты, – манит он ее пальчиком. – Иди сюда… садись.

– Э… а… в чем дело?

– Сейчас объясню.

* * *

Две женщины раздевают ее. Берия стоит рядом, опираясь о стол, и крутит на пальце пистолетик.

– Переодевайся, – бросает он ей на пол новое белье и платье.

* * *

Они идут по коридору. Она в чепчике и фартучке, с подносом в руках. Берия говорит ей на ходу:

– Зайдешь к Иосифу Виссарионовичу…

– Я!? – приостанавливается она и прижимает руку к груди.

– Ты-ты… зайдешь, когда услышишь «огня», зайдешь… вот тебе зажигалка… – кладет он маленький пистолетик на поднос, – щелкнешь и огонек поднесешь к трубке. Понятно?

– Почему я?

– Ты актриса?

– Как будто.

– Действуй. Стой! Что прикажет, то и сделаешь, – и он подводит ее к двери.

– Огня! – раздается из-за двери.

Она неловко перекрещивается, входит в комнату, подходит к сидящему в кресле Сталину с трубкой, подносит зажигалку, раздается громкий щелчок. Сталин вздрагивает и начинает хрипеть. Она роняет поднос и выскакивает из комнаты.

– Только тс-с… – говорит Берия и вручает ей букет – никому, а то сделаю тебе бо-бо.

Она спускается по лестнице в вестибюль театра.