Читать книгу: «Рыжий дьявол», страница 3

ИДУ ПО СЛЕДУ (продолжение)

И вот я снова в кабинете у Хижняка.

– Вам знакомо такое имя: Грачев Василий Сергеевич?

– Васька Грач! Ну, как же, как же. Помните, мы говорили об очурской банде? Так вот, он был там. И ушел с ней…

– Ни с кем он не ушел, – сказал я. – Он ушел один… И знаете, куда? Сыграл на два метра под землю.

– Откуда у вас эти сведения?

– Я недавно был в той больнице, где он лежал раненый и где потом умер.

– Это что за больница? Где находится?

Я объяснил. Он выслушал меня внимательно. И затем спросил:

– А как вы, собственно, там оказались? В связи с чем?

– Да случайно. Ехал по делам и завернул ненадолго… Мне ведь все интересно, я же газетчик.

И перегнувшись через стол, я добавил медленно:

– И могу также объяснить вам, отчего умер Васька Грач… Он умер от страха.

– Ну, это уж ваши домыслы…

– Ничего подобного. Хирург той больницы, Ольга Никодимова, так и сказала: „Он, – то есть Грач, – все время чего-то боялся…" И мне думается: он боялся своих!

– Ага, ага, – забормотал Хижняк, – да, да, да… – Он сидел теперь сгорбившись, постукивая ногтями о край стола, думал о своем. – Да, пожалуй… Я и раньше еще замечал, догадывался, что у них там что-то происходит, кипит что-то.

И он досадливым жестом ударил по столу кулаком.

– Эх, черт, жалко, я не повидал Грача! Не знал… Не успел… Да ведь, с другой стороны, где ж тут все успеть? Наш район по территории равен Швейцарии, а у меня в оперативном отделе всего пять человек.

– Как же вы управляетесь со здешними бандитами?

– Ну, в самых крайних случаях нам помогают, поддерживают… Вот в последней операции, например, участвовали люди из соседнего района.

– Когда эта операция, кстати, происходила?

– Как это ни смешно – первого апреля пятьдесят четвертого года, – сказал Хижняк, – первого апреля! Но дело было нешуточное. Мы потеряли одного, а бандиты – двоих. И кроме того, еще двоих подраненных нам удалось задержать. Но, к сожалению, часть банды все-таки скрылась. И с ней ушел сам главарь, Каин.

– Каин? – засмеялся я. – Ничего себе имечко. Своеобразное!

– Да и тип этот тоже своеобразный… Наркоман, садист, прирожденный убийца, а? Каков букет?

– Вы этот „букет" видели? Держали в руках?

– Я лично нет. Но досье на него заведено богатое. У него есть и другое прозвище – Черная Кошка, которое он уже сам придумал для устрашения. Чтоб пугать народ.

– У вас, я вижу, дело крепко поставлено, – похвалил я его, – агентура имеется неплохая.

– Стараемся, – проговорил он, поигрывая бровью, – стараемся…

– Сколько же человек на вас работает?

– А какое это имеет значение? – усмехнулся Хижняк. – Я говорю абстрактно, обобщенно… Так вот, если обобщать, то в этой среде при желании всегда можно найти пособников. Там же все время идет междоусобная борьба. Свирепая борьба! За авторитет, за власть, за территорию… Одну группу вытесняет другая. Один авторитет соперничает с другим. И порою случается так, что кое-кто из жиганов начинает устранять соперников с нашей помощью, понимаете? Выдает их и таким образом расчищает себе дорогу…

– Кто же это, к примеру?

– А вот таких вопросов задавать не полагается, – жестко, холодно сказал Хижняк. – Усвойте себе это правило! – И он поднял палец и покачал им строго. – Хорошенько усвойте! Я вам как журналисту объяснил общую ситуацию… И все. И достаточно. И не требуйте большего.

– Прошу прощения, – сейчас же сказал я. – Вопрос был, действительно, неуместный, я сам сознаю. Но я почему?.. Просто любопытно, что за нравы у здешних блатных, что это вообще за публика?

– А здесь, к вашему сведению, вовсе и нет настоящих блатных, – небрежно бросил Хижняк. – Таких блатных, которые, скажем, обитают в Одессе, в этом русском Марселе… Отнюдь!

Он раскинулся в кресле, закурил и ловко вытолкнул губами колечко дыма. Вид у него был усталый и снисходительный; ему, очевидно, нравилось меня поучать.

– Я когда-то работал в одесском розыске. Там были артисты, виртуозы! А тут – что? Простые лесные налетчики, таежный примитив. Единственное, что они тут умеют, – убивать…

– Однако же этот ваш „абстрактный" тип, – сказал я, – судя по всему, личность далеко не примитивная. Наоборот… Редкостный ловкач. Эдакий уголовный Азеф! Вы не находите?

– Пожалуй, – кивнул Хижняк. – Что-то общее есть… Но если Азефу удалось перехитрить всех – уйти и от подпольщиков, и от властей, то этот от нас, конечно, не уйдет. Со временем мы его обезвредим. Но только не теперь! Пока что он полезен именно тем, что он – там. В самых недрах. Понимаете? Ну и хватит об этом!

* * *

Когда я вернулся домой, был час снегопада. Село словно бы окутывал сырой серый дым. Мохнатые, липкие снежные хлопья отягчены были влагой, и ветер уже крепко пахнул весной.

На хозяйской половине топилась печь – гудела и попыхивала вкусным дымком. Я разулся, пристроил возле печки отсыревшие валенки. Затем повернулся к Алексею.

Он, как обычно, стоял у окна… В избе, кроме нас, никого не было – Макаровна ушла куда-то. Момент был самый подходящий. И я сказал:

– Эй, Алексей! Тебе привет.

– От кого?

– От Васьки Грача.

– Что-о? – он заметно вздрогнул. – От Грача? – И тут же проговорил, бледнея: – Не знаю такого…

Эта моя реплика должна была ошеломить его, сбить с толку. Так и случилось.

Я переспросил, прищурясь:

– Не знаешь? Странно.

– А что такое? В чем дело? – зачастил, заторопился он. – Какой еще привет? Ведь он же умер…

– Вот ты и попался, – сказал я тотчас же, – Грач действительно умер. Как же ты об этом узнал?

У меня всегда была неплохая реакция, она не раз меня выручала. И выручила теперь. Алексей качнулся ко мне – неуловимо быстро взмахнул рукою… И тотчас же я присел, увидев сверкнувшее в воздухе жало ножа.

Нож, крутясь, пролетел надо мной – свистнул коротко. И впился, дрожа, в бревенчатую стену. Он низко пролетел – почти царапнул мне череп. Я ощутил дыхание опасности. Не нагнись я, он, пожалуй, вошел бы мне прямо в горло! И волосы мои зашевелились и вздыбились.

И выхватив из кармана свой собственный складной охотничий нож (с которым я не расставался никогда!), я проговорил возмущенно:

– Ты что, говнюк, сдурел? Стой смирно, не двигайся! Это куда же годится, черт возьми?!

Я говорил и поигрывал раскрытым ножиком – подбрасывал его и ловил за рукоятку… А Алексей по-прежнему стоял чуть пригнувшись и напряженно следил за мной.

– Я привез хорошие вести, хотел тебя, дурака, обрадовать, а ты вон как меня принимаешь!..

– Какие вести? – спросил он. – О чем?

– Говорю тебе – хорошие!

Тогда он медленно, несмело распрямился. И подошел ко мне, просительно протягивая руки:

– Что? Что ты узнал?

– Узнал много чего, – ответил я. – Но сначала давай условимся. Во-первых, без истерики! Без подлостей! А то ведь я тоже не с пустыми руками…

– Ладно… Ты извини.

– И во-вторых, – я сложил ножик и спрятал его в карман, – я хочу, чтобы ты мне объяснил кое-что. Вот скажи-ка, зачем ты врал, когда рассказывал о том ночном происшествии, а? Ты говорил, что встретил каких-то незнакомых людей. Но ты же знал их всех! И Грача – тоже… Ведь правда?

Алексей кивнул. Брови его заломились, ко лбу прилипла мокрая прядь. Глаза, как у больной птицы, были затянуты мутною пленкой.

– Я не то чтобы врал… – запинаясь, сказал он, – я просто не мог иначе. Не мог вспоминать подробности, понимаешь? Да и кроме того, я же не знал тебя…

– Но теперь ты знаешь. И постарайся вспомнить все до конца!

"ЧЕРНАЯ КОШКА"

Новый рассказ Алексея разительно отличался от первого. Почти все здесь было наоборот…

Покойного Грача он, оказывается, знал давно, с детства, – они были старыми друзьями. И Васька-то, собственно, и вовлек его в банду Каина.

Черная эта кошка наводила страх на всю округу. Банда совершала ночные налеты на склады и магазины, грабила конторы. И не щадила никого из тех людей, которые встречались ей на пути.

И Алексей, связавшись с жиганами,⁵ время от времени оказывал им услуги как шофер грузовика. Заработок это давало неплохой. И насколько я мог понять из ухмылочек и намеков, у него и по сей день сохранились где-то припрятанные деньжонки! Так продолжалось два года. А потом стряслась беда, Каин заподозрил друзей в предательстве.

Вернее, заподозрил Грача. А так как Алексей был с ним тесно связан, – пятно легло также и на него…

В преступном мире, кстати сказать, такой порядок вещей существует издавна; отвлеченной дружбы там не признают, в идиллические контакты не верят. Друг – это, прежде всего, партнер, единомышленник. И потому уголовник, по правилам, отвечает не только за свое личное поведение, но также и за поведение любого своего друга. И нередко отвечает головой…

Что же, собственно, случилось? С чего все началось?

У Васьки Грача, как рассказал мне Алексей, была подруга, некая Клава – рыжеволосая и пышная, – с которой тот часто встречался. Работала Клава в очурском сельсовете, и Васька порою заглядывал туда. Вот такова прелюдия! Ну, а дальше начинается история загадочная и мрачная… Однажды готовился налет на контору по закупке пушнины. Она находилась в селе Осиновка – в шестидесяти километрах от Очур. Так как налетчики рассчитывали не только на деньги, но еще и на меха, – был приглашен Алексей со своим грузовиком. Ровно в три часа ночи, в назначенный срок, он прибыл в Осиновку и, к своему изумлению, застал там суматоху, шум, пальбу… Банду, оказывается, ждали; она попала в ловушку! Кто-то выдал ребят и в завязавшейся перестрелке они потеряли четверых… Остальных (в том числе и Каина) Алексей успел подобрать и канул во тьму… А спустя две недели, собравшись в тайге в тайном месте, жиганы занялись расследованием причин провала. И вот тогда кто-то вспомнил вдруг, что за день до злополучного этого налета он видел Грача выходящим из дверей сельсовета… Что он там делал? И другой жиган подтвердил, что Васька – это точно – часто терся у тех дверей.

И тотчас же вспомнился, всплыл давний, позабытый уже случай: была вечеринка в доме у знакомого барыги.⁶ Помимо Грача, там было еще двое ребят… Упившись, они там же и остались ночевать. Но потом, среди ночи, Грач оделся торопливо и вышел. Он так и не вернулся на малину. А утром туда ворвалась милиция.

Васька уцелел в тот раз, и жиганы приписали это удаче, сочли за счастливую случайность… Но теперь все поворачивалось по-иному. Что-то уж многовато накапливалось случайностей! Допрос вел сам Каин, и был он недоверчив и неумолим.

– Ты нам мозги не пудри, – заявил он Грачу, – что ты все время твердишь про любовь, про бабу? Это все – зола… – (Была у Каина такая поговорочка!) – Ты лучше скажи: как ты нас продаешь? Кому? И за сколько?

И как ни оправдывался Грач, как ни твердил он, плача, что душа у него честная, воровская, – все равно ему не поверили. Не захотели поверить.

Сборище было шумным, хмельным. Ребята пили самогонку, и чем сильнее хмелели, тем становились все безумнее. Разъяренные, растерянные, они искали предателя, им нужен был виновный! Под эту категорию легче всего, конечно, подходил Васька Грач… Но и Алексея тоже коснулась тень подозрения… Каин сказал с обычной своей кривой ухмылочкой:

– Вы же ведь кореша! Кто вас знает, чем вы оба дышите?

Ситуация была напряженной. И Алексей не выдержал. Подтвердил, что друг его действительно бывал в сельсовете, и не раз. Там у Грача есть девушка… Но все же в детали он не посвящен, и потому ручаться ни за что не может.

В принципе, он не солгал, сказал в какой-то мере правду. Но правда эта была куда гнуснее лжи.

– Ну, раз так, – ответил Каин, – раз ты сам ему не доверяешь, то сам же и казни. Дави его, суку, колесами! Это даже удобно: все решат, что тут не убийство, а случайная катастрофа. – И прибавил с угрозой: – И если ты наш, не порченный, рука у тебя не дрогнет.

И состоялась казнь: Грача, связав, положили на лесной тропе – распяли на камнях. Алексей уселся в машину, дал газ. И рука его в эту минуту не дрогнула… Да если бы она даже и дрогнула, что бы он мог поделать? Он понимал, что если откажется, он сам тут же ляжет рядом с Грачом.

И все же он попробовал схитрить: вильнул и стал наезжать лежащему на ноги…

Нет, он не зажмуривался тогда! Он наезжал и видел в блеклом свете фар распростертое, распластанное тело и запрокинутое, белое, как мел, лицо Грача и разинутый в крике, перекошенный его рот.

А затем машину тряхнуло, и он ощутил, услышал хруст – мокрый, медленный хруст ломающихся костей.

Ну а „зажмурился" он уже после… Дрогнули не руки его, а душа. Чтобы как-то жить дальше, нужно было забыть увиденное.

И Алексей забыл, отгородился от действительности.

В общем-то, он жидкий был парень, с гнильцой. Но все же заниматься им стоило.

В жизни нашей существует два уровня. Уровень света и уровнь сумерек. Граница меж ними зыбка, неотчетлива и переступить ее не так-то уж трудно. Но все же надо решиться на это, надо суметь сделать первый шаг! Алексей не сумел… И сломался. Сломался как раз на самой черте. Но как бы то ни было, остался по эту сторону.

СПАСТИ ОТ САМОГО СЕБЯ

Теперь мне все было, в принципе, ясно. За исключением одной только детали.

Откуда, недоумевал я, откуда же взялись его ночные страхи? Весьма предметные страхи – постоянное ожидание мести, боязнь преследования… О какой мести может сейчас идти речь? Ведь он же выполнил все, что требовалось. И, таким образом, как бы оправдался в глазах ребят.

Вопрос этот заинтересовал меня чрезвычайно. И я спросил Алексея напрямик. И он ответил, растерянно разведя руками:

– Так ведь я же потом вернулся к Грачу! И подобрал его украдкой. Вернее… – он запнулся, – то, что от него осталось. И в ту же ночь отвез в больницу.

– И говорил там с хирургом, с Ольгой Никодимовой.

– Ты и про это уже выяснил?

– Натурально. И я вот чего не пойму: зачем ты упомянул тогда о кирпичном заводе? Зачем раскрыл себя? Это было неосторожно… Ведь если бы по твоему следу шел не я, а кто-нибудь другой, представляешь, что было бы?

– Представляю, – проворчал он угрюмо, – я и сам не могу понять: как это я сболтнул? Наверно в панике, впопыхах… Потом-то я спохватился, сообразил, но ведь сказанного не воротишь! Вот после того я и спать перестал… Ты сам посуди: если бы в кодле узнали что я пытался Ваську спасти, там сразу бы решили, что мы с ним заодно, что я от него не вовсе отрекся… И тогда они пришли бы казнить меня самого.

„Других казнить ты, значит, можешь, – гневно подумал я, – а себя самого – вон как бережешь!"

Я подумал так, но промолчал: очень уж он был все-таки жалок. И потом спросил, глуша раздражение:

– Но если ты такой пугливый, как же ты, черт возьми, смог к нему вернуться? Как ты решился?

– Что-то толкнуло, – он развел руками, – что-то заставило… Я вообще плохо тогда соображал; все было, как во сне.

И вот эта фраза примирила меня с ним.

– Хорошо… Ну, а откуда ты все-таки узнал о его смерти? Кто тебе сообщил?

– Да это мать, – сказал он, – это она звонила. Она же ведь – мой посыльный! Вот еще кто мается не меньше моего. И ничего не знает толком, не поймет, мечется в панике… Жалко старуху.

– Ну так вот, – сказал я, – ни ей, ни тебе беспокоиться больше не о чем! За тобой, действительно, следили. Но теперь в кодле знают о твоей болезни… До Ольги Никодимовой они, слава Богу, не добрались, но в Алтайской клинике – у твоего психиатра – были. Это точно.

– Да ну? – дернулся он. – И что?

– Как видишь – ничего. Проверили все и поняли, что ты не опасен… Это самое главное!

– Значит, что же – прошептал он, – значит, я теперь…

– Да! Можешь спать спокойно. И, во-вторых, все вообще изменилось, учти это. Самого Каина больше нет здесь, он испарился, ушел. В какой-то другой район.

– В какой?

– Вот этого я пока еще не знаю…

– А каким это образом ты все узнаешь, до всего докапываешься? Кто ты – начистоту?

– Такой же, как и ты, – сказал я, улыбнувшись, – бывший блатной. И я ненавижу таких, как Каин! И вот помогаю тебе, чем могу.

По мере того, как я говорил, Алексей преображался, облик его становился иным, и я подивился случившейся перемене! Плечи его распрямились, муть отошла от глаз. И, заглянув в них, я впервые увидел истинный их цвет. Глаза его были светло-карие, с золотистым отливом. Их уже не ослепляла тоска, в них светилась надежда.

„А ведь он, по-своему, интересный парень, – подумал я, – и раньше, наверное, нравился девушкам".

И тут же по краю моего сознания – прошла еще одна, новая мысль.

– Послушай, – сказал я, – а с той красоткой, которая погубила Грача, ты лично знаком?

– Видел несколько раз… А что? Она и вправду красотка. Первая в Очурах. Да что – в Очурах! Отсюда до Северного полюса другой такой не найдешь, не сыщешь…

– И как ты считаешь, она действительно была виновата? Ведь кто-то же выдал вас… Может, она?

– Вряд ли, – поморщился Алексей. – Даже если Грач и сказал ей что-нибудь, трепанулся, все равно… Клавка – баба своя!

– Как то есть своя?

– Ну, у нее есть брат, и он тоже налетчик. Только он в другой кодле. Тут, в тайге, пасся не один только Каин…

– И какая у этого брата кличка?

– Ландыш. Нежная кличка! Это у него фамилия такая: Ландышев.

– А вообще Клавкина семья, – спросил я, – она здешняя, коренная?

– Приезжая… Грач мне говорил, откуда они, только я позабыл.

– В сельсовете, стало быть, могут и не знать ничего о Клавке, – пробормотал я. – Ну, а Каин? Он-то знал?

– А какая в конце концов разница? Дело же вовсе не в Клавке! О ней почти и не было разговора… Каин ведь как повернул? Раз ходил в сельсовет – значит, мог столковаться с властями. Значит, ссученный… А все эти слова о любви для Каина – „зола".

– Он, что же, баб не признает, не интересуется ими?

– Он только собой интересуется! А бабами, конечно, пользуется, – почему бы и нет? Но вообще-то ему на все плевать. Или, как он сам говорит – блевать!

– Так кто же все-таки выдал вас? – спросил я погодя. – Может, и правда, Грач?

– Нет, не похоже, – сказал Алексей. – Ведь и в тот раз, когда он ночью ушел с малины, он тоже был у нее…

– Н-да, – процедил я, – новая загадка!

– Эх, если бы узнать, кто, – хрипло, тяжело вздохнул Алексей, – если б точно установить. Я бы с ним тогда расквитался. За все! И за Грача, и за себя!..

Он еще хотел что-то сказать, но в этот момент воротилась Макаровна, и наш разговор пресекся, его уже нельзя было при ней продолжать.

* * *

Среди ночи я проснулся внезапно; меня разбудило чье-то прикосновение… „Алексей! – раздраженно подумал я. – Какие-нибудь новые фокусы!" Но нет – это оказалась Макаровна. Она стояла, закутанная в платок, морщины ее тряслись, по ним ползли слезы.

– Что еще случилось? – зажигая лампу, спросил я. – Опять беда?

– Наоборот, радость, – прошептала она. – Ты знаешь, Алеша-то спит! Впервые за все время уснул спокойно. Лежит себе, ровно дышит, губами шлепает, как маленький… А ведь это ты его вылечил!

– Ну, чего там, мамаша, – отмахнулся я, – это все пустяки… Главное, что он успокоился… Я тоже рад. И очень.

– Ты, ты, – продолжала она, – это ты помог. Вот ведь как я удачно сделала, что приняла тебя!

– А кстати, почему ты сразу, с самого начала, не предупредила меня обо всем?

– Ох, что ты! – она махнула на меня сухонькой лапкой. – Нельзя было… ведь если бы ты узнал, ты бы не стал здесь жить. А мне как раз нужен был человек в доме. Так мне врач посоветовал… Я схитрила маленько, и видишь, как все хорошо получилось! И спасибо тебе, милый. И дай тебе Бог всякого счастья.

И она, кряхтя, поклонилась – древним, низким, земным поклоном.

Потом подняла ко мне морщинистое темное личико:

– Теперь живи здесь, сколько хочешь, и о деньгах не заботься; я с тебя ни единой копейки не возьму. Эта половина избы – верно – твоя!

Она ушла, что-то еще бормоча, а я погасил свет и устало вытянулся в постели.

Вот я и утвердился в звании сыщика! И даже уже награду получил за труды. Что ж, я и в самом деле потрудился. И помог человеку, спас его. Причем спас его – от самого себя… А эта проблема поистине не из легких!

УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Но не думайте, будто я в течение этой зимы занимался одним только Алексеем…

Я много писал и регулярно посылал стихи и очерки в свою газету (а также и в другие редакции). Настроенный романтически, я писал о природе края, о жизни таежных охотников, лесорубов и рыбаков. Иногда мои опусы появлялись в печати, и всякий раз это меня радовало несказанно.

Мне ведь все было внове тогда, и еще не успела приесться газетная рутина, и приятно было сознавать себя журналистом! Начав сразу в двух жанрах, я с азартом, с неизменным усердием работал над очерковой прозой и над стихами.

Но все же поэзия занимала меня больше, влекла сильней; еще бы!..

Со временем стихов накопилось немало. Я соединил их со старыми рукописями. И в результате образовалась весьма пухлая папка.

Объемистая папка, в которой как бы угадывались уже, намечались очертания будущей книги.

Однако до этого было еще далеко. И пока что мне с избытком хватало сложностей и хлопот, и разных неожиданностей… В редакциях мои сочинения нередко отвергались, выбрасывались в корзину, и я тогда горевал. Как это обычно бывает с новичками, я каждую мелкую неудачу воспринимал как катастрофу. И я страдал и пил горькую, и проклинал бюрократов-редакторов.

Да, хлопот и неожиданностей хватало… Впрочем, это естественно! В городе Одессе, в том самом „русском Марселе", о котором говорил Хижняк, бытует старинная поговорка: „жизнь – это смесь дерьма с конфитюром". Аппетитное блюдо, не правда ли?

* * *

Однажды я сидел в клубе в своем кабинете. Кто-то постучал в дверь. И затем на пороге появился незнакомый мне парень. Он снял шапку, глянул на меня исподлобья. И осведомился: точно ли я тот человек, который пишет в газету и подписывается именем Демин.

Я ответил, что – да, это факт бесспорный. И в свою очередь поинтересовался, что ему надо?

Парень замялся; он явно был чем-то смущен… Теребя в пальцах шапку, он сказал несмело:

– Я к вам за советом, за помощью.

„Ого! – подумал я. – Кажется, я начинаю делать карьеру в качестве всеобщего утешителя. Не переборщить бы… Не поскользнуться бы!.." И проговорил с кислой улыбочкой:

– Я вас слушаю.

– Видите ли, – сказал, усаживаясь, парень, – я подвиг совершил. Пострадал за идею! А никто не ценит, наоборот, все смеются… – Он всхлипнул, лицо его перекосилось. – Прямо житья никакого нет.

– Так в чем же все-таки суть? – нетерпеливо сказал я. – Пока я ничего не вижу… Выкладывайте!

Свесив руки промеж колен, он сделал там какой-то сложный, замысловатый жест.

– Все потеряно…

– Что именно? – спросил я, с любопытством следя за его пассами, – где?

– Ну, здесь, здесь, – сказал парень. – Неужто не понимаете? Я же ведь оскоплен…

– Ах так, – пробормотал я, – да, это действительно… Хе-хе-хе… проблема.

И я замолчал в растерянности, не зная толком, что же еще сказать? В самом деле, вот вам задачка для школьного возраста: приходит человек с таким заявлением и просит вашей помощи. Как тут быть? И чем тут, собственно, можно помочь?

– Как же это вы ухитрились? – сказал я, помедлив. – А? Все же – такое дело… Подумать страшно!

– Вот, вот. А я – рискнул. Это же героизм, верно?

– Бесспорно. И еще какой! Но скажите, кому и зачем он понадобился?

– Да, видите ли, здесь, в Очурах, есть религиозная секта – „скопцы", – начал парень, – довольно крупная секта. И наша комсомольская организация решила повести с ней серьезную борьбу…

* * *

Комсомольская организация решила повести с ней серьезную борьбу. И тут сразу же встал вопрос: как проникнуть в эту секту? Как ее разоблачить?

Секта была тайная, старинная, со строгими правилами. Сборища скопцов устраивались в лесу, в большой, глубоко вырытой землянке, лишенной окон и с одним только входом.

Посторонние туда не допускались, а подглядеть и подслушать что-либо не представлялось возможным… Проще всего, конечно, было бы ворваться туда силой, прийти с милицией. Но когда комсомольцы обратились в районное отделение, к Хижняку, тот посоветовал другой вариант.

– Чтобы разоблачить сектантов, – сказал он, – необходимо поймать их с поличным. Захватить в тот самый момент, когда они творят свой ритуал. И без агента здесь не обойтись! Нужно, чтобы кто-нибудь вошел в эту секту, притворился ихним…

Вот такой совет дал старший лейтенант милиции – крупный специалист по работе с тайной агентурой! Комсомольцы воодушевились. Стали искать желающих. Секретарь сельской организации провел ряд бесед, посвященных подвигам различных агентов. Рассказал о знаменитом Зорге, о легендарном Кузнецове. Зачем-то приплел он сюда и английского полковника Лоуренса. И вот этот полковник сильнее всего взволновал нашего волонтера. (Пора его вам представить: фамилия его Владимиров, имя Максим.) Завороженный лоуренсовской романтикой, Максим дал согласие и начал свою игру.

Он познакомился с группой сектантов, долго и упорно втирался к ней в доверие. Заявил, что хочет вступить в секту… И когда его спросили, почему, с какой стати, он, молодой парень, захотел лишиться столь мощного мужского украшения, Максим ответил, как и положено: что он устал от дьявольских женских соблазнов и не хочет больше жить в мире греха.

Это весьма точно совпадало с сектантской идеологией (которая во многом опирается на старинные, запрещенные церковью „раскольничьи" книги и на так называемые „Соловецкие тетради"). В одной запретной тетради, например, сказано: „Что есть жена? Сеть прельщения человека… Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, соблазн адский, увет дьявола…"

Браня напропалую женщин, Максим – сам того не ведая – приблизился к каноническим текстам. И скопцы, поразмыслив, решили парня принять… В эту секту, кстати сказать, попасть не так-то просто: туда принимают только избранных!

А затем, малое время спустя, новоявленный Лоуренс предстал перед старшинами секты; его должны были посвятить в „непорочные", удостоить „высшей благодати" (а попросту говоря – стерилизовать!). Торжество было назначено на субботний вечер. И в этот час все комсомольцы села, а также оперативники Хижняка окружили землянку и залегли в окрестных кустах.

Они залегли, ожидая сигнала. Было так условлено: когда начнется „посвящение" и к Максиму подойдут с инструментами, он тотчас же крикнет, позовет на помощь…

– А какие у них вообще-то инструменты, – поинтересовался я, – чем они яйца-то стригут? Ножницами, что ли?

– Так в том-то и дело, что я не знаю, – грустно ответил Максим. Не успел ничего разглядеть. Я же думал, что они будут спереди подходить, а они – сзади… Украдкой… Чик – и готово!

– Но как же это все-таки выглядело? – спросил я, чувствуя в горле какой-то странный, мучительный, нарастающий клекот и изо всех сил сдерживая себя. Смеяться тут было неуместно, просто грешно.

– Как это происходило – в деталях?

– Да, в общем, просто… Я снял штаны, сел на какие-то козлы… Опустил яйца в тазик с водою… И все!

– А сигнал подать успел?

– Что-то крикнул… Но слабо. И сразу брякнулся в обморок. Это ведь естественно, верно же?

– Конечно, конечно. Тут и помереть недолго.

Я закурил, закашлялся, закутался в дым. Я долго кашлял, потом сказал:

– На это, действительно, надо решиться. Я бы, например, не смог. Ну, ладно. Так чем же я могу теперь помочь? Дело-то сделано…

– Но я хочу справедливости, – со страстью, стиснув руки, сказал он, – раз это подвиг, напишите о нем! Пусть все поймут! А то что же получается: девушки плюются, парни насмешничают.

Я пообещал, что напишу непременно. И вскоре послал в свою газету корреспонденцию. Поначалу я назвал ее – „Утраченные иллюзии". Но потом, в последнюю минуту перед отправкой, передумал. И, зачеркнув этот заголовок, поставил другой – „Подвиг комсомольца".

К сожалению, „Подвиг комсомольца" напечатан не был и света не увидел. Но все же корреспонденция моя помогла! Редактор передал ее в областной комитет комсомола, и Максима – этого деревенского Лоуренса – впоследствии наградили почетной грамотой и даже деньгами.

Так что подвиг его все-таки не прошел незамеченным, и справедливость была восстановлена.