Читать книгу: «Тихая вода», страница 2

Глава 5

Однажды вечером, не в силах больше выносить звенящую пустоту квартиры и собственную беспомощность, Вера начала бесцельно перебирать ящики стола. Старые счета, ненужные бумаги, рекламные буклеты… И вдруг наткнулась на то, о чем давно забыла. Толстый блокнот в твердой обложке и хорошая перьевая ручка – подарок Игоря на какой-то праздник год или два назад. «Будешь записывать свои гениальные идеи», – сказал он тогда с легкой иронией. Блокнот так и остался чистым. У Веры не было времени на «гениальные идеи» вне работы, да и записывать что-то от руки казалось ей старомодным и неэффективным.

Сейчас она взяла блокнот в руки. Плотная кремовая бумага, тисненый логотип на обложке. Ручка приятно легла в ладонь. Вера села за стол, открыла первую страницу. Чистый лист смотрел на нее молчаливым укором. Что писать? О чем?

И тут в голове всплыли слова, которые она где-то читала или слышала, а может, они родились сами собой из глубины ее отчаяния: «Сядь. Подыши. Напиши».

Она сделала глубокий вдох, выдох. Еще раз. Плечи немного расслабились. Она обмакнула перо в чернильницу – чернила были густые, темно-синие. И начала писать.

Первые слова давались с трудом. Рука немного дрожала, буквы получались корявыми. Она писала о бабушке. О поездке в Малиновку. О пустом доме. О чувстве вины за то, что так редко звонила, так редко приезжала. О своем страхе перед будущим. О непонимании с Игорем. О работе, которая больше не радовала.

Она писала быстро, сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Мысли путались, эмоции захлестывали. Слезы капали на бумагу, расплываясь синими кляксами. Это не было похоже на связный текст, скорее на хаотичный поток сознания, на крик души, облеченный в слова. Она не пыталась быть логичной, не подбирала выражений, не заботилась о стиле. Она просто выплескивала на бумагу все то, что накопилось внутри, всю боль, растерянность, страх, одиночество.

Она писала и писала, исписывая страницу за страницей. Рука устала, пальцы свело судорогой, но она не останавливалась. Словно прорвало плотину, и поток слов невозможно было удержать. Она писала до тех пор, пока не почувствовала полное опустошение.

Когда она наконец отложила ручку, за окном уже светало. Голова гудела, глаза слипались. Она посмотрела на исписанные листы. Хаос. Боль. Но… где-то под всем этим забрезжило что-то еще. Едва заметное чувство облегчения. Словно тяжелый груз, который она носила в себе, стал чуточку легче. Она выговорилась. Пусть не человеку, а бумаге, но она смогла облечь свою боль в слова, вынести ее наружу.

Вера закрыла блокнот. Она не знала, будет ли продолжать писать. Не знала, поможет ли это ей найти ответы на ее вопросы. Но в тот момент, сидя за столом в предрассветных сумерках, она почувствовала, что сделала первый шаг. Шаг из парализующего отчаяния навстречу самой себе. Может быть, это и есть начало пути? Сядь. Подыши. Напиши. Может быть, в этих простых словах действительно скрыта какая-то сила?

Она встала, подошла к окну. Город просыпался. Серый, но уже не такой враждебный. Где-то там, за крышами домов, занимался новый день. И Вера встретила его без прежнего ужаса. С маленькой, робкой надеждой на то, что свет все-таки придет.

Часть 2: Тихая вода

Глава 6

Московская суета больше не увлекала Веру, она ее отторгала. Шум проспектов, блеск витрин, вечная спешка людей с озабоченными лицами – все это казалось ей теперь декорацией к спектаклю, в котором она больше не хотела играть. Она начала инстинктивно искать другие места, островки тишины посреди этого бурлящего океана.

Сначала это были парки. Коломенское с его древними церквями, похожими на белые свечи на фоне серого неба, и простором над рекой. Нескучный сад с его тенистыми аллеями и тихими уголками, где можно было сидеть на скамейке, наблюдая за неспешной жизнью природы. Царицыно с его немного бутафорской, но все же умиротворяющей красотой дворцов и прудов. Она бродила там часами, бесцельно, просто позволяя ногам нести ее, а глазам – впитывать спокойные краски осени, переходящей в зиму. Она куталась в шарф, дышала влажным, прохладным воздухом и чувствовала, как напряжение понемногу отпускает.

Работа превратилась в повинность. Она ходила в офис, делала то, что требовалось, но без прежнего азарта, без огня. Мысли ее часто улетали далеко от чертежей и согласований. Коллеги замечали перемену, но списывали на недавнюю потерю. Игорь тоже старался быть терпеливым, но его терпение явно имело пределы. Вера чувствовала себя все более отчужденной от своей прежней жизни, словно между ней и миром выросла невидимая стена.

Однажды, возвращаясь с очередной бессмысленной встречи, она свернула с шумной улицы в тихий переулок в районе Замоскворечья. Она шла, разглядывая старые особняки, уютные дворики, и вдруг увидела открытые ворота, ведущие во двор старого монастыря. Марфо-Мариинская обитель. Она знала это название, но никогда здесь не была. Что-то потянуло ее внутрь.

Она вошла в ворота и оказалась в другом мире. Шум города мгновенно стих, сменившись звенящей тишиной, нарушаемой лишь шелестом ветра в голых ветвях деревьев да криками галок. Белоснежные стены храма с необычными, сказочными формами, ухоженные дорожки, аккуратно подстриженные кусты, еще хранящие остатки осенней листвы. Никакой суеты, никакой спешки. Несколько женщин в темных платках и длинных юбках бесшумно скользили по своим делам. Старушка сидела на скамейке у входа в храм, перебирая четки.

Веру охватило странное чувство покоя. Она не была верующей, церковные ритуалы были ей чужды, но сама атмосфера этого места действовала умиротворяюще. Здесь не было ничего от той холодной, выверенной эстетики, к которой она привыкла в своей работе и жизни. Здесь все было проникнуто тишиной, светом и каким-то незримым присутствием… чего? Истории? Веры? Человеческого тепла?

Она нашла свободную скамейку под старым деревом, села. Достала из сумки термос с чаем, который теперь часто носила с собой. Отхлебнула горячий, ароматный напиток. Солнце, редкое для ноября, пробилось сквозь тучи, осветив белый храм, и он словно засветился изнутри. Вера сидела, смотрела, дышала. Она ничего не просила, ни о чем не думала специально. Просто была. Здесь и сейчас. И впервые за долгое время ей стало по-настоящему хорошо. Не весело, нет, но спокойно. Словно волны ее внутреннего шторма на мгновение улеглись, и она увидела тихую, гладкую воду под ними.

Она не знала, сколько так просидела. Может, полчаса, может, час. Время здесь текло иначе. Когда она встала, чтобы уйти, ноги были легкими, а голова ясной. Она не нашла ответов на свои вопросы, но почувствовала, что есть места, где душа может отдохнуть. И она решила, что будет возвращаться сюда, в эту тихую гавань, когда шум мира станет совсем невыносимым. Это было ее маленькое открытие, ее личное убежище.

Глава 7

Вера стала чаще бывать в тихих местах. Иногда это был тот самый монастырский дворик, иногда просто сквер на Патриарших прудах ранним утром, когда там почти никого нет, или набережная Москвы-реки в районе Фрунзенской, где можно было долго идти, глядя на темную воду и огни на другом берегу. Она искала не людей, а именно тишину, возможность побыть наедине со своими мыслями, которые понемногу начинали упорядочиваться благодаря ее записям в блокноте.

Однажды субботним утром она снова пришла в Коломенское. Было морозно, выпал первый легкий снежок, который хрустел под ногами. Воздух был прозрачным и чистым. Вера брела по аллее в сторону Дьякова городища, любуясь древней церковью Усекновения главы Иоанна Предтечи, похожей на сказочный терем. Людей было мало.

У подножия холма, недалеко от церкви, она заметила пожилого мужчину. Он сидел на складном стульчике перед небольшим мольбертом и что-то рисовал в альбоме. Одет он был просто, но аккуратно – старое драповое пальто, теплая шапка-ушанка, видавшие виды валенки. Лицо у него было удивительно спокойное, с сеткой морщинок вокруг глаз, которые смотрели на мир с добрым любопытством.

Вера остановилась поодаль, не решаясь подойти ближе, чтобы не мешать. Но мужчина, почувствовав ее присутствие, поднял голову и улыбнулся ей так просто и открыто, что она невольно улыбнулась в ответ.

– Красиво сегодня, правда? – сказал он негромко, кивнув на заснеженный пейзаж и церковь на холме. – Снежок первый, как пудра сахарная. Чистота.

– Да, очень красиво, – согласилась Вера, подходя чуть ближе. – Вы художник?

– Да какой я художник, – махнул он рукой, но в глазах блеснули смешинки. – Так, для души малюю. Стараюсь красоту поймать, пока совсем не замерз. Меня Михаилом зовут, можно просто Михалыч.

– Вера, – представилась она.

– Вера… Хорошее имя. Редкое сейчас. И важное. Без веры-то как? Хоть во что-нибудь верить надо. В красоту, например. Она ведь не обманет.

Он говорил просто, без всякого пафоса, глядя то на свой рисунок, то на Веру. Она почувствовала к нему необъяснимое доверие.

– А вы часто здесь рисуете? – спросила она, чтобы поддержать разговор.

– Как погода позволяет и душа просит. Места тут благодатные. Древние. Намоленные. Чувствуете? Воздух другой. Здесь думается легче. И о вечном, и о простом. Вот стоишь, смотришь на эту церковь – сколько она всего видела? Ивана Грозного помнит. А мы тут суетимся, бежим куда-то… А она стоит. И простоит еще, дай Бог.

Он говорил о вещах, которые Вера сама смутно ощущала в последнее время, но не могла облечь в слова. О течении времени, о суете и вечности, о красоте, которая существует независимо от человеческих проблем.

– А что вы рисуете? – Вера заглянула в его альбом. Там был карандашный набросок той самой церкви – легкий, точный, передающий не только форму, но и какое-то особое настроение места.

– Да вот, пытаюсь ухватить… Не форму даже, а свет. Видите, как он сегодня лежит? Мягко, нежно. Словно благословляет все вокруг. В каждом дне свой свет есть, надо только уметь его разглядеть. Даже в самом сером.

Они помолчали немного, глядя на церковь, на припорошенный снегом склон. Тишина была уютной, не напряженной.

– Трудно сейчас людям, – вдруг сказал Михалыч, словно продолжая свои мысли вслух. – Шумно очень стало. И внутри, и снаружи. Бегут, торопятся, а куда – сами не знают. Теряют себя. А надо бы остановиться иногда. Подышать. Посмотреть вокруг. Вспомнить, кто ты есть. Откуда родом. К чему душа тянется на самом деле, а не то, что модно или выгодно.

Его слова попали Вере прямо в сердце. Это было именно то, что она переживала.

– А как вспомнить? Как найти? – тихо спросила она.

Михалыч посмотрел на нее внимательно, по-доброму.

– А пути у каждого свои, Верочка. Кому-то книга поможет, кому-то доброе слово, кому-то вот такая тишина. А кому-то и горе помогает глаза открыть, как ни странно. Главное – сердце не закрывать. Слушать его. Оно подскажет. Тихонько так, шепотом. Не пропустите.

Он снова улыбнулся, взял карандаш.

– Ну, мне работать надо, пока свет не ушел. А вы гуляйте, дышите. Места тут хорошие, лечат душу.

– Спасибо вам, Михалыч, – искренне сказала Вера. – За разговор.

– Да не за что, – он пожал плечами. – Рад был познакомиться. Заходите еще, если что. Я тут бываю.

Вера пошла дальше, но слова старика звучали у нее в голове. «Слушать сердце». «Разглядеть свет». «Тишина лечит душу». Это были простые истины, но сказанные им, здесь, в этой атмосфере покоя и красоты, они обрели особую силу. Она чувствовала, что эта случайная встреча – не просто так. Словно кто-то невидимый протянул ей руку помощи, указал направление. Не навязывая, не поучая, а просто делясь своей тихой мудростью. И Вера была благодарна за этот подарок.

Глава 8

Вернувшись из Малиновки, Вера привезла с собой не только тяжесть на душе, но и несколько коробок с самыми ценными бабушкиными вещами: фотографии, письма, тот самый дневник и пару старых книг, которые показались ей чем-то важными. Среди них была толстая, потрепанная книга в темном переплете без названия – Псалтирь, как потом подсказала надпись на первой странице, и небольшое, почти карманного формата Евангелие, тоже старое, с пожелтевшими страницами и закладкой-ляссе.

Она убрала коробки в шкаф, не решаясь снова прикоснуться к прошлому. Но после разговора с Михалычем, после его слов о корнях и о том, что «книга может помочь», что-то внутри подтолкнуло ее снова достать эти реликвии.

Одним тихим вечером, когда за окном снова шел снег, а в квартире было тепло и уютно от зажженной настольной лампы, Вера села в кресло и взяла в руки бабушкин дневник. Она перелистывала страницы, уже не с той острой болью, что в первый раз, а с тихой грустью и интересом. Она всматривалась в строки, пытаясь понять мир этой простой женщины, ее опоры, ее радости.

«Снег выпал. Чисто стало на душе и на земле».

«Внучка звонила. Голос усталый. Помоги ей, Господи».

«Читала 22-й псалом. „Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться“. Как хорошо сказано. Сразу спокойнее стало».

Вера нашла этот псалом в старой Псалтири. Буквы были непривычные, старославянские, но смысл угадывался. «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…» Тихие воды… Как это созвучно тому, что она сама сейчас искала! Она читала дальше, не все понимая, но некоторые строки трогали до глубины души своей поэзией, своей надеждой, своей верой в защиту и милость, даже если путь лежит «долиною смертной тени».

Потом она открыла Евангелие. Она никогда раньше не читала его. Знала какие-то обрывки из культуры, из фильмов, но сам текст был ей незнаком. Она начала читать с самого начала, с Евангелия от Матфея. Родословие показалось ей скучным, но потом пошли слова Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом… Блаженны плачущие… Блаженны кроткие…»

Вера остановилась. Блаженны плачущие? Блаженны кроткие? В ее мире ценились сила, успех, умение добиваться своего. А тут – все наоборот. Блаженны те, кто страдает, кто слаб, кто не ищет земного? Это было странно, непривычно, шло вразрез со всем, чему ее учили жизнь и общество. Но почему-то эти слова не вызывали отторжения. В них была какая-то глубина, какая-то парадоксальная мудрость. Может быть, истинная сила не в том, чтобы пробивать стены лбом, а в том, чтобы принять свою слабость, свою нужду в чем-то большем?

Она читала дальше о любви к врагам, о том, что не нужно заботиться о завтрашнем дне, о птицах небесных, которых питает Отец Небесный. «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам».

Царство Божие… Что это? Вера не знала. Но слова о доверии, о том, что не нужно жить в вечной тревоге о будущем, отзывались в ней. Ведь именно эта тревога, эта погоня за «всем остальным» и привела ее к нынешнему состоянию опустошенности.

Она не стала верующей за один вечер. Она читала Евангелие скорее как древний философский текст, как памятник культуры. Но она чувствовала, что прикасается к чему-то очень важному, к источнику той силы и того спокойствия, которые были у ее бабушки и у того старика-художника в Коломенском. Она читала и размышляла. Вопросы рождались один за другим. Что такое вера? Что такое любовь, о которой так много говорится в этой книге? Что такое прощение?

Закладка-ляссе была вложена в Евангелии от Иоанна. Вера открыла на этом месте. «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».

Любовь. Та самая, которой ей так не хватало в отношениях с Игорем. Та самая, которую она разучилась давать и принимать. Может быть, в этом ключ? Не в поиске внешнего успеха, а в поиске любви – к себе, к другим, к миру?

Вера закрыла книгу. В голове было много мыслей, но не было прежней тяжести. Чтение этих старых книг, пропитанных духом времени и верой ее бабушки, оказалось неожиданно терапевтичным. Оно не давало готовых ответов, но указывало направление для поиска. Оно открывало другие горизонты, другие смыслы. И Вера чувствовала, что готова продолжить этот путь исследования – и мира вокруг, и мира внутри себя.