Цитаты из книги «Книжный вор», страница 4

С таким числом убогих Кембриджу давно пора зваться святым градом.

Памятник сиял чистой святостью, несколько приукрашавшей истинный облик пастора. В одной руке мраморный священник держал святую книгу, в другой очки — то была дань его манере произносить проповеди, странной привычке снимать большие линзы, когда он читал с пюпитра, и надевать опять, когда приходило время говорить от себя; поучительная суть сего действа заключалась в том, что человеку потребно острое зрение, дабы читать по Божьему духу.

До той поры, пока Америка не научится любить литературу не как досужее развлечение или бессмыслицу, необходимую для запоминания в колледже, но как очеловечивающую и облагораживающую энергию, она не постигнет того высокого смысла , что лишь один и объединяет людей в нацию. Того смысла , что из мертвых имен произрастает в живую силу.

Знаете, в какой-то миг, несмотря на краски, что ложатся и цепляются на все, что я вижу в мире, я часто ловлю затмение, когда умирает человек. Я видел миллионы затмений. Я видел их столько, что лучше уж и не помнить.

И лишний раз покажет мне, что случай всегда ведет к следующему случаю, точно как риск несет в себе новый риск, жизнь – новую жизнь, а смерть – новую смерть.

Но поверьте, слова уже были в пути, и когда они прибудут, Лизель возьмет их в руки, как  облака

Воровство – это что делают военные. Берут твоего отца, моего

Говорят, война – лучший друг смерти, но мне следует предложить вам иную точку зрения. Война для меня – как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделайте, сделайте…» И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не  благодарит. Он требует еще больше. Часто я пытаюсь припомнить разрозненные кусочки прекрасного, которые я в то время тоже встречал. Перелопачиваю свое собрание историй. Вот и сейчас я нашел одну.

Когда Ганс Хуберман в тот вечер зажег свет в маленькой черствой умывальне, Лизель обратила внимание на странные глаза своего приемного отца. Они были сделаны из доброты и серебра.

Хуберману. Они сидели на кровати. Папа – в полусне, Лизель – с распахнутыми глазами. Иногда она смотрела, как он спит, узнавая о нем одновременно больше