Читать книгу: ««Сталинский питомец» – Николай Ежов», страница 3

Примерно через год, в мае 1924-го, Ежов был избран делегатом XIII съезда партии⁷⁰. В следующем месяце его переводят в Оренбург, где он возглавил Орготдел Киргизского обкома партии, что могло выглядеть как понижение в должности, если бы в ноябре того же года он не стал секретарем Киргизского обкома⁷¹. И здесь он также имел отрицательный опыт работы с местными функционерами. Как позже вспоминал один из бывших заключенных ГУЛАГа, Ежов был настолько не способен справиться с сильной местной троцкистской оппозицией, что прятался от нее на вокзале в салон-вагоне⁷².

Митинг после возвращения войск с подавления Бухтарминского восстания. 1923. [РГАСПИ]

В апреле 1925 года Киргизская республика была переименована в Казахскую, а столица перенесена в Кзыл-Орду. Этим же летом Ежов стал заместителем ответственного секретаря Казахстанского крайкома партии и заведующим Орготделом. Как указывает Фадеев, он проявил себя непримиримым противником концессий иностранных капиталистов, таких как британский бизнесмен Лесли Уркварт. Тогда же он самостоятельно изучал марксизм-ленинизм. Фадеев отмечает: «…с присущей ему исключительной работоспособностью он ночами сидел над книгами, овладевая теорией Маркса – Ленина – Сталина»⁷³. В 1924 году Ежов указал в анкете, что знает основную марксистскую литературу. Кроме того, имеются свидетельства, что в течение двух месяцев два раза в неделю по вечерам он посещал занятия кружка марксистского самообразования⁷⁴.

Карьера Ежова продолжалась. В декабре 1925-го он был избран делегатом XIV съезда партии в Москве, завершившего свою работу 31 декабря, а 18 января 1926 года секретариат ЦК известил Казахский обком, что Ежов направляется на годичные курсы марксизма-ленинизма при Коммунистической академии (комакадемии), где готовили профессиональных партийных функционеров.

Характеристика, выданная Н.И. Ежову Семипалатинским губкомом РКП(б). 22 июня 1923.

[РГАНИ. Ф. 5. Оп. 98. Д. 148732/10790. Л. 21]

Ежов вернулся в Кзыл-Орду после съезда и 25 января отбыл в Москву, где перед ним открывались новые перспективы для продвижения⁷⁵. Среди тех, с кем он вместе учился, были его будущий ближайший сотрудник Е.Г. Евдокимов и будущий глава Политического управления Красной армии Л.З. Мехлис⁷⁶. Ежов завершил обучение в начале 1927-го, о его деятельности после окончания комакадемии в наших сведениях существует пробел. Российские биографы Ежова указывают, что в феврале 1927 года он был назначен инструктором Орграспредотдела ЦК ВКП(б)⁷⁷. Возможно также, что в первой половине 1927 года он продолжил свою учебу, или же, как это было после окончания работы в Марийской области, пассивно ожидал нового назначения, находясь в распоряжении ЦК ВКП(б).

Зато точно известно, что в начале июля 1927-го, когда он проходил курс лечения кумысом в санатории в Шафраново неподалеку от Уфы на Урале, Орграспредотдел стал разыскивать его в связи с предстоящим назначением помощником заведующего⁷⁸. Только 13 июля Ежов дал о себе знать, объяснив задержку операцией, которую ему сделали в Уфе. Хотя лечение должно было закончиться лишь 1 августа, он уехал в Москву на следующий день, 14 июля⁷⁹. Оргбюро подтвердило это назначение 15 июля⁸⁰. Назначение на должность произошло необычно быстро. Как сообщает Лев Разгон, именно Иван Михайлович Москвин – заведующий Орграспредотделом ЦК с февраля 192 6⁸¹ – «нашел, достал, вырастил и выпестовал» Ежова: он вызвал «скромного и исполнительного секретаря отдаленного окружкома» в Москву и сделал его сначала инструктором Орграспредотдела, затем своим помощником и, наконец, своим заместителем⁸². Возможно, Москвин действительно сыграл решающую роль в выдвижении Ежова. Хотя не стоит забывать, что, прежде чем получить назначение в Орграспредотдел, Ежов был направлен в Москву на годичное как минимум обучение. И нет никаких сомнений, что накануне важного назначения он уже был знаком со Сталиным, так как последний считал необходимым хорошо знать своих аппаратчиков, особенно такого уровня.

Ежов стал заместителем заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б) в ноябре 1927 года⁸³. В этом важном качестве он был посвящен в тонкости кадровой политики партии. Его отдел занимался подбором и расстановкой номенклатурных кадров по всей стране и во всех отраслях (сферах деятельности). Более того, он осуществлял проверку деятельности партийных организаций на местах. В новой должности он стал делегатом XV съезда партии (декабрь 1927 г.) и XVI партийной конференции (апрель 1929 г.)⁸⁴. Авторитет его настолько возрос, что секретарь Татарского обкома партии М.М. Хатаевич летом 1928 года обратился с просьбой, чтобы Ежов заменил его в этой должности: «Есть у вас, в ЦК, крепкий парень Николай Ежов, он наведет порядок у татар…» И хотя в ЦК, вероятно, были согласны с просьбой Хатаевича, по каким-то причинам новое назначение не состоялось⁸⁵.

Н.И. Ежов. 1927.

[РГАНИ]

В центральной прессе имя Ежова появилось в августе 1929 года как одного из трех авторов – наряду со Львом Мехлисом и Петром Поспеловым – статьи в теоретическом журнале партии «Большевик» под названием «Правый уклон в практической работе и партийное болото». На примере «астраханского дела», когда «морально-бытовое разложение» партийной верхушки в Астрахани способствовало «усилению частного капитала в рыбной промышленности» и «капиталистические элементы мирно врастали» в систему советского аппарата, авторы доказывали, что «партийное болото» на данном этапе «больше всего переплетается с правым уклоном». То есть наряду с явными правыми уклонистами, в партии имелись и скрытые правые уклонисты – «партийное болото». Авторы статьи призывали вести борьбу с характерными проявлениями «партийного болота»: местничеством, делячеством и аполитичностью⁸⁶.

В декабре 1929 года Ежов из Орграспредотдела был неожиданно для себя назначен на новую должность – заместителя наркома земледелия по кадрам⁸⁷. Поначалу он воспротивился, полагая, что это понижение в должности и не знакомый ему участок работы. Написал заявление, скандалил в приемной у Сталина. Как позднее показал Ежов, Сталин «меня пожурил за мое нехорошее поведение и сказал, чтобы я работал»⁸⁸. Наркомом земледелия был Яков Яковлев. Здесь впервые в жизни Ежову пришлось иметь дело с настоящими массовыми репрессиями. Когда в феврале 1930 года органы ОГПУ начали аресты и высылки сотен тысяч крестьян, названных «кулаками», Наркомат земледелия не остался в стороне. В июне-июле 1930 года партийная организация Наркомата земледелия выдвинула Ежова делегатом XVI съезда партии⁸⁹.

В нескольких статьях этого периода Ежов подтвердил свой радикализм. В марте 1930 года он опубликовал статью «Город – на помощь деревне» о мобилизации ноябрьским (1929) пленумом ЦК ВКП(б) 25 тысяч рабочих для коллективизации сельского хозяйства, что он оценил как свидетельство помощи рабочего класса колхозному движению⁹⁰. Другая статья, «Кондратьевщина в борьбе за кадры», вышедшая осенью того же года, была выдержана в духе борьбы с «вредительством в земельных органах» и сельскохозяйственной науке. Отметив недавние заслуги ГПУ в разоблачении вредительской организации в сельском хозяйстве, Ежов призвал бороться со старыми специалистами, в большинстве своем, по мнению автора статьи, реакционерами. Он даже привел любопытные выкладки распределения настроений в профессорско-преподавательском составе сельскохозяйственных учебных заведений. «Советски» настроенных среди них насчитывалось около 30 %, аполитичных или нейтральных было 25–30 %, их Ежов назвал полюбившимся ему словом «болото», остальные принадлежали к «реакционным группировкам, враждебно настроенным к советской власти». В статье Ежов утверждал, что необходимо принять серьезные меры к усилению пролетарской прослойки путем «социально-классового подбора» кадров в управленческих и земельных органах, в профессорско-преподавательском составе и среди обучающихся в сельскохозяйственных вузах. По его мнению, в этих организациях оставалось еще немало выходцев из «духовенства, купечества и дворянства». Одним из методов вредительства Ежов счел проводившуюся старыми спецами линию на универсальное сельскохозяйственное образование, отметив, что именно поэтому «реакционная часть профессуры» выступила против «узкой специализации» вузов, их дробления и передачи в различные ведомства⁹¹.

В статье «Некоторые вопросы подготовки и расстановки кадров», опубликованной в «Правде» в марте 1932, Ежов продолжал высказывать радикальные взгляды на образование. Он с удовлетворением отмечал, что «ушли в прошлое много-факультетные университеты, оторванные от производства», а их место заняли специализированные высшие учебные заведения, подчиненные хозяйственным наркоматам, неразрывно связанные с производством и способные подготовить инженеров по определенным специальностям за три-четыре года. Несмотря на сопротивление «реакционной части профессуры», как утверждал Ежов, 40–45 % учебного времени студенты стали проводить на предприятиях и, таким образом, «лекционная система все больше и больше уступает место активным методам учебы». Обильно цитируя в этой статье Сталина и Кагановича, Ежов писал: «Наши высшие учебные заведения превращены в своеобразные предприятия, выполняющие заказы народного хозяйства на подготовку необходимых ему специалистов»⁹².

Ежов вернулся на работу в партийный аппарат в ноябре 1930 года в качестве главы Распредотдела ЦК, одного из двух отделов, образовавшихся в результате разделения Орграспредотдела⁹³. Это была ключевая должность по контролю над подбором и расстановкой партийных кадров. 21 ноября – через неделю после назначения – он был принят Сталиным в Кремле⁹⁴. Тем самым он явно становился допущенным в ближний круг соратников Сталина. Четыре дня спустя по предложению непосредственного начальника Ежова в аппарате ЦК Лазаря Кагановича Политбюро разрешило ему присутствовать на своих заседаниях и получать все материалы, рассылаемые членам ЦК⁹⁵. Другими словами, Ежов, хотя и не был членом ЦК, получал сведения о государственных и партийных делах наравне с членами Политбюро.

Девятого ноября 1931 года он снова был принят Сталиным вместе с Кагановичем, Молотовым и Ворошиловым; присутствовали также заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода, Э.П. Берзин и С.А. Бергавинов⁹⁶.

Г.Г. Ягода. 1933. [Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. 1931–1934. М., 1934]

С.А. Бергавинов. 1936.

[РГАСПИ]

Два дня спустя Сталин подписал постановление Политбюро о добыче золота на Крайнем Севере. Было решено организовать государственный трест «Дальстрой» под непосредственным руководством Берзина и под контролем Ягоды и установить для треста жесткую программу добычи золота. Бергавинов, в качестве первого секретаря Дальневосточного крайкома партии, должен был изучить возможности использования ледоколов. А Ежову, Ягоде и другим было поручено «разработать льготы, которыми будут пользоваться как заключенные переселенцы, так и добровольцы за хорошую работу на Колыме (сокращение срока наказаний, восстановление в правах гражданства, обеспечение семей добровольно уехавших, повышение оклада и т. д.)»⁹⁷. Так было положено начало печально известной системе принудительного труда на Колыме.

После этой встречи произошел характерный инцидент. Когда Ежов выходил из Кремля вместе с Ягодой и Бергавиновым, Ягода предложил им сесть в его автомобиль. По пути Ежов, одетый в легкое летнее пальто, очень сильно замерз. Ягода возмутился, что он так легко одет: как он мог так поступить, если на лечение его слабых легких были потрачены такие значительные средства! Ежов отвечал, что зимнего пальто у него нет. Тогда Бергавинов счел, что в таком случае он должен получить мех на зимнее пальто. В течение двух недель он получил несколько отрезов беличьего меха, причем без всякого счета. По-видимому, Центральная Контрольная Комиссия узнала об этом, и затем Ежов послал объяснительную записку ее председателю Матвею Шкирятову, утверждая, что мех лежит неиспользованным в его квартире, и он готов поделиться им в любое время⁹⁸.

Этот эпизод следует рассматривать в связи с проблемами со здоровьем Ежова. Еще раньше, в июне 1931 года, глава Лечебно-санитарного управления (Лечсанупра) Кремля доложил Кагановичу и Постышеву, что Ежов страдает туберкулезом легких, мизастенией, неврастенией, вызванной напряженной работой, анемией и недоеданием. Ему требовался немедленный двухмесячный отпуск по болезни в санатории на юге, например в Абастумани в Грузии или в Кисловодске⁹⁹. В ноябре следующего года он же снова сообщил ЦК, что Ежов болен еще и ангиной, а также страдает ишиасом, и ему требуется срочное обследование в Кремлевской больнице и диета, чтобы он мог поскорее вернуться к работе¹⁰⁰.

В Казани, не позже июня 1921 года, Ежов женился на Антонине Титовой, партийной функционерке низшего звена, бывшей на несколько лет моложе его. Она поехала с ним в Краснококшайск и Семипалатинск, но летом 1923-го отправилась в Москву для учебы в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. В конце 1925 супруги воссоединились в Москве. С ними жила мать Ежова, которой в то время было немногим более 60 лет, и двое детей его сестры Евдокии – подростки Людмила и Анатолий Бабулины, учившиеся в Москве (сама Евдокия вместе с четырьмя другими своими детьми жила в деревне недалеко от Вышнего Волочка Тверской области). После окончания сельскохозяйственной академии в 1928 году Антонина также поступила на работу в Наркомат земледелия на должность начальника подотдела. При помощи мужа она опубликовала книгу «Коллективизация сельского хозяйства и крестьянская женщина». Однако примерно в 1930 году они развелись, поскольку Ежов, никогда не отличавшийся супружеской верностью, завязал серьезные отношения с другой женщиной¹⁰¹.

Е.С. Хаютина (Фейгенберг) с приемной дочерью Наташей.

[Из открытых источников]

Ее звали Евгения Соломоновна (или Залмановна), урожденная Фейгенберг. Она родилась в 1904 году в большой еврейской семье в Гомеле, где ее отец был мелким торговцем. Там же еще в юном возрасте она вышла замуж за Лазаря Хаютина. Потом она развелась с ним и стала женой журналиста и дипломата Алексея Гладуна. С сентября 1926 года они жили в Лондоне, но были высланы из Великобритании в связи с действиями британских властей в мае 1927 года по отношению к советской торговой делегации и последующего разрыва дипломатических отношений между Москвой и Лондоном. Гладун вернулся в Москву, а Евгения работала некоторое время машинисткой в советском торговом представительстве (торгпредстве) в Берлине, где летом 1927 года она познакомилась с писателем Исааком Бабелем и, возможно, имела роман с ним. По крайней мере, как утверждает вдова Бабеля, писатель знал Евгению еще со времени ее работы в одесском издательстве.

Прошло немного времени, и Евгения вернулась в дом мужа в Москве, а в ноябре 1927 года Ежов, вероятно, впервые появился у нее дома; они могли также встречаться и в санатории на берегу Черного моря. В 1939 году Гладун показал на допросе следующее: «Она называла Ежова восходящей звездой и поэтому ей было выгоднее быть с ним, чем со мной». В 1930 году Ежов женился на Евгении, которая взяла его фамилию. Жили они в центре Москвы. Евгения работала машинисткой в газете «Крестьянская газета», редактором которой был Семен Борисович Урицкий, с которым у нее, по-видимому, тоже завязался роман. Урицкий освободил ее от обязанностей машинистки, желая сделать ее журналисткой. У нее был своего рода салон, где она принимала писателей, артистов и дипломатов. Кроме Бабеля, постоянными гостями салона были писатели Лев Кассиль и Самуил Маршак, а также певец и музыкант Леонид Утесов¹⁰².

Несколько иную историю женитьбы Ежова представила Зинаида Кориман, чья двоюродная сестра Зинаида Гликина была ближайшей подругой Евгении Соломоновны. Кориман познакомилась с ней в 1931 году на курорте в Одессе. Евгения Соломоновна приехала на отдых вместе с Гликиной, которая рассказала, что Евгения хочет разойтись со своим мужем Гладуном и «намеревается женить на себе Н. Ежова по тем соображениям, что Ежов находится на ответственной работе и, конечно, более выгодная фигура по сравнению с Гладуном»¹⁰³. Кориман вспоминает: «Мы с Гликиной весьма одобрительно относились к этой идее, рассчитывая, что и нам что-нибудь перепадет, если улучшатся условия жизни Хаютиной»¹⁰⁴.

Кориман как раз в это же время собиралась развестись со своим мужем. Осенью 1931 года она выехала в Москву и остановилась у Гликиной, жившей на Госпитальном валу со своим мужем Гликиным Яковом Соломоновичем – юрисконсультом Центросоюза. Со слов Кориман, в 1932 году Хаютина сошлась с Ежовым, и Гликина очень часто бывала у них на квартире. Как поясняет Кориман, постепенно при содействии Гликиной она сблизилась с Ежовой, и в 1934 году, когда Евгения выехала с мужем на дачу, уступила ей свою квартиру в Малом Палашевском переулке¹⁰⁵.

С.Б. Урицкий. 1936.

[РГАСПИ]

И.Э. Бабель. [Из открытых источников]

В конце 20-х – начале 30-х годов Ежов пристрастился к пьянству. Позже Зинаида Гликина, давняя подруга Евгении еще по Гомелю и постоянная гостья в ее доме, показала на допросе: «…еще в период 1930–1934 годов я знала, что Ежов систематически пьет и часто напивается до омерзительного состояния… Ежов не только пьянствовал. Он, наряду с этим, невероятно развратничал и терял облик не только коммуниста, но и человека»¹⁰⁶. Одним из его близких друзей, с которым Ежов любил пьянствовать по ночам, был его коллега по Наркомату земледелия Федор Михайлович Конар (Полащук). Скорее всего, они познакомились в 1927 году. После ареста Ежов утверждал: «Конар и я всегда пьянствовали в компании проституток, которых он приводил к себе домой»¹⁰⁷. Став заместителем наркома земледелия, Конар в январе 1933 был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Польши, два месяца спустя приговорен к смерти за «вредительство в сельском хозяйстве» и расстрелян¹⁰⁸.

Другим собутыльником был Лев Ефимович Марьясин, бывший еще одним, наряду с Ежовым, заместителем заведующего Орграспредотделом с ноября 1927 года. В 1930 году Марьясин стал членом правления Госбанка СССР, а в следующем году – заместителем председателя. В 1934 он был уже председателем правления Госбанка и заместителем наркома финансов. Имеются свидетельства о том, как Марьясин и Ежов любили убивать время. Напившись пьяными, они устраивали соревнование, кто из них, сняв штаны и сев на корточки, выпуская газы, быстрее сдует горку папиросного пепла с пятикопеечной монеты¹⁰⁹. Ежов называл Марьясина «Лёвушка»¹¹⁰.

Ф.М. Конар (тюремная фотография). 1933. [ЦА ФСБ]

Л.Е. Марьясин (тюремная фотография). 1936. [ЦА ФСБ]

Через Марьясина Ежов познакомился с его шефом Юрием (Георгием) Леонидовичем Пятаковым. С 1928 года Пятаков был заместителем председателя, а в следующем году – уже председателем правления Госбанка СССР; в 1932 он занял пост заместителя наркома тяжелой промышленности. На суде в 1940 году Ежов рассказал о своей обиде на Пятакова: «Обычно Пятаков, подвыпив, любил издеваться над своими соучастниками. Был случай, когда Пятаков, будучи выпивши, два раза меня кольнул булавкой. Я вскипел и ударил Пятакова по лицу и рассек ему губу. После этого случая мы поругались и не разговаривали»¹¹¹. Марьясин пытался помирить обоих, но Ежов отказался и в конце концов порвал и с Марьясиным. Еще одним собутыльником Ежова был работник Госбанка Григорий Аркус. Пока компания не распалась, они неплохо проводили время: «Вместе с Пятаковым, Марьясиным, Аркусом и Конаром Ежов пьянствовал у себя на даче»¹¹². Именно через Аркуса Ежов мог познакомиться со своей будущей женой Евгенией, которая в 1927 году короткое время жила в доме Аркусов. Все эти и другие знакомые Ежова были впоследствии осуждены как «троцкисты» и т. п., а когда в 1939 году Ежов сам был арестован, его, конечно же, обвинили в контактах с этими «врагами».

Ю.Л. Пятаков. 1922. [РГАСПИ]

Г.М. Аркус. 1936. [РГАСПИ]

В первые годы своей карьеры Ежов еще не имел репутации жестокого и беспощадного исполнителя. Его вовсе не считали плохим человеком. В провинции он производил впечатление «нервного, но действующего из лучших побуждений и внимательного человека, свободного от высокомерия и бюрократических манер»¹¹³. Когда Юрий Домбровский встретился с коллегами Ежова по партийной работе в Казахстане, никто из их не сказал о нем ничего плохого: «Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек… Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах»¹¹⁴. В том же духе говорила о нем Анна Ларина (Бухарина): «Он отзывался на любую малозначительную просьбу, всегда чем мог помогал»¹¹⁵. А Надежда Мандельштам встретила Ежова в воскресном доме отдыха для партийных руководителей в 1930 году, и он показался ей «скромным и довольно приятным человеком»¹¹⁶. В общем, по отзывам современников, он производил впечатление «хорошего парня» и «хорошего товарища»¹¹⁷.

В конце 20-х годов Лев Разгон, женатый на падчерице Ивана Москвина, часто встречался с Ежовым в семейном кругу: «Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а только вслушивался, слегка наклонив голову»¹¹⁸. Жена Москвина беспокоилась, почему он так мало ест; ее очень заботило его здоровье (он страдал туберкулезом). У него был приятный голос, и в компании он иногда пел народные песни. Москвин ценил его как безупречного исполнителя. Когда его бывший протеже стал шефом НКВД, он сказал Разгону:

«Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться… И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить»¹¹⁹.

В самом начале 30-х годов известность Ежова перешагнула границы страны. Его беспощадно точный психологический портрет появился на страницах «Социалистического вестника»:

«Бывший питерский рабочий-металлист, едва ли не с Путиловского завода, он принадлежит к тому типу рабочих, который хорошо знаком каждому, кто в былые годы вел пропаганду в рабочих кружках Петербурга. Маленькой ростом, – почти карлик, – с тонкими, кривыми ножками, с асимметрическими чертами лица, носящими явный след вырождения (отец – наследственный алкоголик), со злыми глазами, тонким, пискливым голосом и острым, язвительным языком… Типичный представитель того слоя питерской «мастеровщины», определяющей чертой характера которых была озлобленность против всех, кто родился и вырос в лучших условиях, кому судьба дала возможность приобщиться к тем благам жизни, которых так страстно, но безнадежно, желал он.

Л.М. Разгон. 1936.

[РГАСПИ]

И.М. Москвин (тюремная фотография). 1937.

[ЦА ФСБ]

В умелых руках из таких людей вырабатывались незаменимые агитаторы; особенно охочи они были на всевозможные проделки против мастеров, сыщиков. Нередко они являлись инициаторами различного рода актов мелкого саботажа… Но к методической, настойчивой работе они всегда были неспособны, мало-мальски длительная безработица почти неизменно уводила их из рядов рабочего движения, – к анархистам, к махаевцам (анти-интеллигентские настроения им были свойственны едва ли не от рождения)»¹²⁰.

Помимо прочего, нужно отметить поразительное знание некоторых деталей ранней биографии Ежова! Об этом мог знать только человек из «близкого круга». И нелюбовь Ежова к интеллигентам кажется вполне очевидной.

Некоторые современные авторы считают, что классовые инстинкты Ежова сформировались в сильно политизированной среде, в условиях обострения противоречий между рабочими и предпринимателями. Например, Р.В. Торстон высказывает следующее предположение: «Возможно, именно эта атмосфера сделала Ежова менее терпимым по отношению к управленцам и бюрократам, по которым террор в конце тридцатых годов прошелся особенно сильно»¹²¹. Российский историк О.В. Хлевнюк указывает, что последующая деятельность Ежова не была в первую очередь направлена против так называемых специалистов в экономике, а в некоторых случаях он даже защищал их¹²². Так, в 1933 году говорили, что он защищал управляющих угольных шахт, которых в отдельных регионах слишком часто снимали с работы, что весьма отрицательно сказывалось на угледобыче¹²³.

Много позже помощник Ежова по работе в ЦК В.Е. Цесарский отмечал его пренебрежительное отношение к крестьянству как к «темной силе» и так охарактеризовал его мировоззрение:

«Анархо-синдикалистские, меньшевистские взгляды Ежова сказывались в его насмешливом, издевательском тоне, в котором он постоянно говорил о мужике, в его недооценке колхозного строительства и особых функций пролетарского государства, как орудия подавления сопротивления эксплуататоров, в его тяготении к рабочей оппозиции…»¹²⁴ Конечно, это было свидетельство, данное задним числом, да еще и под следствием. Тем не менее антикрестьянские и радикальнопролетарские настроения Ежова подтверждают и другие его современники.

Но одно дело – политические или экономические интересы текущего момента и совсем другое – чувства, которые действительно испытывал к интеллигенции Ежов. Как отмечалось в цитированной выше статье «Социалистического вестника», как личность он сложился, несомненно, в годы революции:

«Анти-интеллигентская закваска в этой обстановке нашла благоприятную почву для развития. Озлобленность против интеллигенции, – и партийной в том числе, – огромная, – надо видеть, каким удовольствием сияют его глазки, когда он объявляет какому-нибудь из таких интеллигентов о командировке его на тяжелую работу в провинцию…»¹²⁵

Позднее, став наркомом внутренних дел, Ежов потрудился выяснить, кто же тогда передал материалы о нем за границу. И выяснил! Как заявил Ежов в своем последнем слове на суде: «В этой статье было очень много вылито грязи на меня и других лиц. О том, что эта статья была передана именно Пятаковым, установил я сам»¹²⁶. Однако существуют и другие объяснения столь глубокой информированности западной прессы о личности и особенностях характера Ежова. Столь точные детали мог передать и Исаак Бабель, тесно друживший с женой Ежова и выезжавший за границу примерно в то же время¹²⁷.

Ключевой фразой в статье «Социалистического вестника» было провидческое замечание «в умелых руках». Вот как пишет о Ежове Виктор Тополянский: «Много лет играл он во взрослого, вызывая одобрение старших, а затем и самого Сталина. Генеральному секретарю импонировали полное отсутствие самостоятельности и чрезвычайная внушаемость, свойственные инфантилизму вообще и отчетливо выраженные у его ставленника в частности. Еще больше привлекали Сталина послушность и услужливость его фаворита, та особая готовность выполнить любое указание, пунктуальность и поспешность в реализации, какими и должны были отличаться, по его мнению, истинные верность и преданность хозяину»¹²⁸. Ежов попал в действительно умелые руки.

Многолетняя секретарь Ежова свидетельствовала об интересном факте. Работая в ЦК, Ежов никогда не снимал трубку телефона, предоставляя отвечать на звонки секретарям, а сам слушал разговор по параллельному телефону: «Однажды он даже получил выговор от Кагановича за то, что сам Ежов никогда не берет трубку телефона»¹²⁹. Что это, попытка подражать большому начальству и рано усвоенный бюрократический стиль или сочетание инфантилизма с известной долей аутизма?

В то же время коллеги Ежова в партийном руководстве дружно свидетельствовали о его больших организаторских способностях и «железной хватке», говорили о его энергичности и твердой руке¹³⁰. И, самое главное, он был «беспредельно предан Сталину»¹³¹. Как пишет Рой Медведев, влияние Сталина на Ежова стало «полным, неограниченным, почти гипнотическим»¹³². Вождь партии сделал его ключевой фигурой в борьбе с «врагами народа» – то есть с теми, кто был против его единоличной власти.

* * *

¹ В советское время с 1955 по 1989 год город носил название Капсукас.

² РГАНИ. Ф. 5. Оп. 98. Д. 148732/10790 (личное дело Ежова). Л. 9.

³ Соколов Б. Метрика палача / Дилетант. 2018. 27 ноября. Доступно на: https://diletant.media/articles/44460025/

⁴ Российский М.А. Корень зла: к родословной сталинского наркома Н.И. Ежова / Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. 2020. № 1. С. 16.

⁵ Там же. С. 18.

⁶ ЦА ФСБ. Ф. 3-ос. Оп. 6. Д. 2. Л. 109–158; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 98. Д. 148732 (личное дело Ежова). Л. 9; Пиляцкин Б. «Враг народа» Ежов остается врагом народа / Известия. 1998. 4 и 5 июня.

⁷ ЦА ФСБ. АСД В.Н. Ефимова. Р-23463. Л. 270.

⁸ Там же. Ф. 3-ос. Оп. 6. Д. 2. Л. 109–158; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 98. Д. 148732. Л. 7, 9.

⁹ Расстрельные списки. Москва, 1935–1953. Донское кладбище. М., 2005. С. 163.

¹⁰ ЦА ФСБ. Ф. 3-ос. Оп. 6. Д. 2. Л. 109–159.

¹¹ См.: Док. № 2. Высказывание о младшем Ежове в автобиографии Е. Скрябиной, возможно, относится не к Николаю, а к Ивану: См. Полянский А. Ежов: История «железного» сталинского наркома. М., 2001. С. 42.

¹² РГАНИ. Ф. 5. Оп. 98. Д. 148732. Л. 14.

¹³ Там же. Л. 7, 7 об.

¹⁴ Там же. Л. 20; Султанбеков Б. Сталин и «Татарский след». Казань, 1995. С. 188. В своих последующих сочинениях Ежов иногда использовал псевдоним «Н. Книжник»: См. Брюханов Б.Б., Шошков Е.Н. Оправданию не подлежит… С. 21.

¹⁵ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 266. Л. 80.

¹⁶ Некоторые исследователи полагают, что ни в каких забастовках в это время Ежов не участвовал, а по неизвестным причинам покинул Петербург в 1913 году. См.: Павлюков А.Е. Ежов. М., 2007. С. 10–11.

¹⁷ Павлюков А.Е. Ежов… С. 14.

¹⁸ РГВИА. Картотека учета потерь. Ящик 1059—Е. Доступно на: см.: https:// gwar.mil.ru

¹⁹ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 266. Л. 30.

²⁰ Показания И. Дементьева от 22 апреля 1939 г. / РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 375. Л. 118.

²¹ См.: Маршал советской разведки / Советская Белоруссия. 1938. 14 июня.

²² Иванов В.В. Загадка последних дней Горького// Звезда. 1993. № 1. С. 155.

²³ Фадеев А. Николай Иванович Ежов: Сын нужды и борьбы. См.: РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 270. Л. 69–86. Дальнейшие ссылки приводятся без указания архивной легенды.

²⁴ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 270. Л. 1-11.

²⁵ Там же. Л. 34.

²⁶ Там же. Л. 51–65.

²⁷ Борисёнок Ю., Шишков А. Ежовские рукавицы. Старший писарь Николай Ежов жестко редактировал свою революционную биографию / Родина. 2017. № 6. С. 34–37.

²⁸ Минц И. Великая социалистическая революция в СССР. М., 1937. С. 52.