Открыв томик, я убедилась в том, что ответы на мои главные вопросы по-прежнему от меня ускользают: там говорилось, что «имя Алевтина имеет неоднозначную этимологию, поэтому существуют разные варианты его значения». Согласно первой версии, оно греческого происхождения и может переводиться как «отражающая» или «отделённая». По другой версии, это просто одна из форм имени Валентина, которое означает «сильная». Наконец, по третьей версии, это женская форма греческого мужского имени Алевтон – в таком случае оно переводится как «скитающаяся».

Хоть ни к каким конкретным выводам эта информация меня не подтолкнула, я мысленно примерила на себя каждое из слов, которыми могло переводиться моё имя, и решила, что все они мне вполне подходят.

Лариса Александровна же продолжала поддерживать меня и после интерната. Например, помогла с поиском жилья.

Вообще-то по достижении совершеннолетия выпускникам детских домов государство обязуется выдавать квартиры, вот только в ожидании своей очереди за их получением можно состариться. В одном из многочисленных кабинетов, в которые я относила справки, я узнала, что «очереди» для сирот уже давно запретили законом – правда, вместо них теперь появились «списки». В чём заключается эта принципиальная разница я так и не сообразила, ведь жильё мне никак не могли предоставить ни по очереди, ни по списку, однако по оскорблённому лицу чиновницы, с которой я разговаривала, я поняла, что она испытывает праведный гнев, когда кто-то говорит, что всё осталось по-старому.

В конце концов я осознала, что больше не могу выносить постоянное столкновение с бюрократией и дышать её отвратительным пыльно-бумажным запахом, и мне пришлось обратиться за помощью к Ларисе Александровне: она упросила своего старого знакомого Максима Ивановича сдать мне задёшево комнату.

Спустя какое-то время я стала искать работу, и Лариса Александровна предложила мне устроиться на почту, которой заведовала другая её знакомая. Эта идея мне сразу понравилась: с самого детства я любила копаться во всяких бумажках-марках-конвертиках, и предложение сделать это своей профессией мне показалось заманчивым.

Бумажек-марок-конвертиков на почте действительно было много, но ещё больше там было пожилых людей: одни приходили по старинке забирать пенсию наличными, другие присоединялись к первым от скуки, чтобы хоть с кем-то поговорить.

Мы занимались не только отправкой писем с посылками и выдачей пенсий, но и торговлей. Прямо на входе в отделение располагался большой стеллаж с прессой – очень странной, но при этом неизменно пользующейся высоким спросом. Чего стоили одни названия: «Газета-целительница» соседствовала на полке с «Шокирующими тайнами звёзд», а почти половину стеллажа занимали бесчисленные сканворды и кроссворды с заголовками, почему-то непременно содержащими в себе слово «тёща». Именно такие обычно разгадывают люди в поездах, поэтому мне всегда казалось большим маркетинговым упущением, что они не продаются сразу в комплекте с отварными яйцами и курицей в фольге.

Зайдя сейчас в здание почты и с трудом протиснувшись сквозь толпу бабушек, оживлённо обсуждающих чипирование населения, я подошла ко второму окошку, за которым работала моя коллега Саша.

Она была почти вдвое меня старше, но просила обращаться к ней на ты. У Саши был очень сиплый голос, которым она немного испугала меня при первой встрече, но, начав с ней работать, я увидела, насколько на самом деле это приятный, добрый и отзывчивый человек. Правда, у неё был один большой недостаток, сильно мешающий в работе, – поразительная рассеянность. Саша постоянно что-то забывала, теряла или путала.

Однажды она умудрилась за один день посеять степлер, заколку и флешку с важными документами. В конце смены, когда мы стали собираться по домам, она обнаружила, что не может найти ещё и свой паспорт, и нам пришлось обыскивать всю почту. Безуспешно прошерстив все закутки, мы, лелея в душе последнюю надежду, обратились к уборщице: «Извините, пожалуйста, вы не находили где-нибудь здесь паспорт?» Та подняла брови и открыла большой пластиковый пакет, который всё время носила с собой: в нём лежали и Сашин паспорт, и флешка, и заколка со степлером. «Ну бедовая я, бедовая!» – жалобно просипела Саша, и у неё на глазах совсем по-детски проступили слёзы.

Сегодня Саша выглядела очень задумчивой. Когда я подошла к ней и поздоровалась, она даже не сразу меня заметила.

– Ой, привет, Аля! – вдруг отреагировала она так растерянно, как будто я её разбудила.

– Как поживаешь? Меня тут попросили письмо в ящик бросить – решила заодно тебя проведать.

– Ой, да как обычно поживаю… – сказала Саша и грустно вздохнула. – А что за письмо?

– У моего соседа племянница замуж вышла, и он её там поздравляет.

Саша мгновенно оживилась: в её глазах вспыхнули огоньки заинтересованности. Я знала, что тема женитьбы для неё особенная: о своём желании выйти замуж она говорила примерно всё свободное время.

Жила Саша одна. Её единственным близким человеком была пожилая мама, которую она регулярно ездила проведывать в другую часть города. Сашина зацикленность на теме замужества меня удивляла: хоть я прекрасно понимала стремление спастись от одиночества, желанием именно вступить в официальный брак со всеми этими документами и штампами проникнуться я не могла – у меня это ассоциировалось с тем самым противным бюрократическим пыльно-бумажным запахом.

Пытаясь достичь своей заветной цели, Саша то и дело с кем-то знакомилась, но всех потенциальных избранников своим поведением отпугивала.

– Эх, вот кто-то замуж выходит, а я так и останусь старой девой… – обречённо просипела Саша в ответ на мои слова про письмо.

– Как Нина Ивановна? – внезапно поинтересовалась я, чтобы сменить тему.

– Как обычно, – ещё более грустно ответила Саша.

Видела я её маму лишь однажды: как-то зимой мы вместе с Сашей возвращались с работы, и вдруг она предложила мне по дороге зайти к Нине Ивановне. То, что я увидела, зайдя в ту квартиру, произвело на меня угнетающее впечатление: в воздухе стоял противный кислый запах, пол покрывал слой какой-то липкой грязи, из-за которой было трудно передвигаться, а по всей кухне бегали тараканы. Саша, привычно оглядев это помещение, для вида подмела что-то веником, но уборки такого уровня здесь явно было недостаточно. Сама Нина Ивановна же по состоянию здоровья уже почти не могла ходить: целыми днями она сидела на своём любимом диване, усыпанном крошками, и смотрела по телевизору политические программы, в которых рассказывали об успехах государства на международной арене. Несмотря на постоянные боли во всех частях тела, она была безмерно счастлива, слушая всё это. Тогда я подумала о том, что хорошо, что в отсутствие эвтаназии у нас в стране хотя бы есть подобные телепередачи – они героически берут на себя роль анальгетика для тех, кому уже не на что надеяться.

После того визита я стала реже упоминать Нину Ивановну в наших с Сашей разговорах: было понятно, что для неё это больная тема. Сегодня же мне пришлось-таки её затронуть, чтобы отвлечь Сашино внимание от другого триггера – вопроса замужества. Наше общение часто по уровню рискованности напоминало мне балансирование на канате, натянутом под куполом цирка: немудрено оступиться, когда каждая вторая тема для твоего собеседника больная.

Я просто не могла уйти, оставив Сашу такой грустной, – чтобы как-то её развеселить, я вытащила из кармана пальто забавную игрушку – пластмассового тираннозавра, на которого я когда-то нацепила розовый фартук и чепчик от куклы. Привычка носить с собой подобные предметы осталась у меня с детства.

– Это ты, когда выйдешь замуж, – объявила я Саше и оставила её обдумывать эту информацию.

Подойдя к почтовому ящику, я расстегнула пальто и достала из внутреннего кармана конверт с письмом. Вновь обратила внимание на то, как много на нём марок – создавалось впечатление, что они наклеены просто для красоты: на цветастых картинках были и кремли разных городов, и редкие растения, и краснокнижные животные. Рассмотрев все марки, я заметила среди них одну с птичкой, очень похожей на мою Фиолетку. Я провела по ней пальцем, и мне показалось, будто в этот момент она захлопала крыльями. Улыбнувшись, я бросила конверт в узкую щель ящика и с приятным чувством выполненного долга вышла на улицу.

За то время, пока я была на почте, снаружи стало ещё теплее: солнце совсем разыгралось, так что уже даже приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть. Пальто я решила не застёгивать.

Мне вдруг остро захотелось, чтобы рядом со мной оказался Ветер. Связаться с ним было невозможно – у него не было мобильного телефона. Объяснял он это тем, что цифровые девайсы – это вопиющее вторжение в человеческие психику и личное пространство, а он больше всего на свете ценит свободу. Тем не менее, я давно заметила, что, каждый раз, когда мне очень хотелось увидеться с Ветром, каким-то волшебным образом он обязательно объявлялся сам.

Рассчитывая на то, что такой удивительный фокус сработает и в этот раз, я просто пошла куда глаза глядят, с удовольствием наступая в лужи, в каждой из которых плавало её собственное солнце.

Беспечно глядя по сторонам, в какой-то момент я заметила на другой стороне улицы девушку, которая сразу приковала к себе мой взгляд. В ней я уловила что-то очень знакомое. Приглядевшись получше, я поняла, кого она мне напоминает: мою соседку из интерната Катю. Я остановилась, пытаясь понять, она ли это: девушка разговаривала по телефону и меня не замечала.

С Катей я познакомилась в семь лет. Она была всего на несколько месяцев меня старше, но в детстве это казалось огромной разницей, так что я сразу восприняла её практически как взрослого человека. К тому же, благодаря бойкому характеру она быстро завоевала авторитет среди девочек и на несколько лет стала негласным лидером в группе.

Катя отличалась от большинства из нас тем, что у неё были родители, правда, жить с ними ей было нельзя. Она постоянно говорила, что совсем скоро мама и папа заберут её и она снова будет жить дома. В душе ей все завидовали, но вида старались не подавать. Несколько раз родители присылали Кате на праздники подарки, но сами всё никак не приезжали. Она же несмотря ни на что продолжала уверенно повторять, что совсем скоро её заберут и она поедет домой.

В день, когда Кате исполнилось двенадцать, после полдника к ней подошла воспитательница и сообщила, что приехала мама. Та на секунду обомлела, словно пытаясь разжевать в голове эти слова, прежде чем проглотить, а потом резко подскочила и ринулась к лестнице, ведущей на первый этаж. За один миг я испытала целую гамму противоречивых чувств: одновременно и радовалась за Катю, и завидовала ей, и грустила, что теперь нам придётся с ней попрощаться.

Через десять минут Катя вернулась. Вся в слезах, она забежала в туалет и заперлась там. Моментально в этом месте столпились ребята из разных групп и стали с нескрываемым любопытством ожидать, что произойдёт дальше. Появились Лариса Александровна с ещё одной воспитательницей и стали стучать в дверь. Катя не отвечала. Тогда кто-то из взрослых принёс ключ, отпирающий туалет снаружи. Дверь открыли: на холодном кафельном полу лежала Катя, беззвучно рыдая. Лариса Александровна подняла её и, прижав к себе, куда-то увела.