«Это называется мимикрия», – гордо объяснял Ветер и добавлял, что этот навык чрезвычайно полезен не только всяким экзотическим рыбам, но и вполне обыкновенным людям.

Вспоминая сейчас обо всём этом, я, видимо, так разулыбалась, что Максим Иванович не смог не обратить на моё выражение лица внимания.

– Малая, ты шо, анекдот вспомнила?

– А? Что?.. Нет, это просто австралийские учёные выяснили, что искусственная улыбка может обмануть мозг и сделать тебя радостнее, вот я так себе настроение и повышаю, – выпалила я, сама не поняв, зачем придумала такую отмазку: видимо, озвученный мною факт действительно давно не давал мне покоя, поэтому теперь и выскочил из подсознания.

– Хах, а я вот, балбес, этого не знал – по-другому всегда себе настроение повышал! – сказал Максим Иванович и щёлкнул себя по шее. – Слушай, а ты на почту сегодня пойдёшь?

– Вообще у меня сегодня выходной, поэтому не собиралась. А что?

– Да я хотел письмо отправить… Но вот боюсь, что не успею сам сходить, в ящик бросить – надо ж всё-таки работу доделать!

Максим Иванович окинул флюгер с дёргающимися палочками чрезвычайно ответственным взглядом, и я поняла, что кроме него эту работу и вправду никто не доделает.

– Хорошо, я отнесу. Всё равно хотела прогуляться: погода сегодня такая чудесная!

Издав мычание, выражающее, по видимости, согласие, Максим Иванович достал из своего поношенного коричневого портфеля большой конверт, весь обклеенный марками, и вручил его мне.

– А что за письмо, если не секрет? – я не смогла сдержать любопытства.

– Да вот племянница, что в соседнем городе живёт, замуж вышла. Написал ей поздравление, аж на два листа! В последний раз я столько строчил, когда начальству на заводе писал объяснительную, куда вся клейкая лента делась.

Зачем-то понимающе кивнув, я убрала конверт во внутренний карман пальто, попрощалась с Максимом Ивановичем и направилась в сторону почты. Но не успела я выйти со двора, как вдруг услышала знакомое щебетание и остановилась. Это была Фиолетка – её пение я бы не спутала ни с чем другим. Обрадовавшись, я подняла голову и увидела её: маленькая фиолетовая птичка с тёмно-синими головой и грудкой беззаботно порхала надо мной.

Впервые я встретила её, когда мне было лет пять. Однажды во время прогулки меня обидел один мальчик из группы. Вокруг не было никого, к кому я могла бы обратиться за поддержкой, поэтому я просто забилась в угол и стала плакать. Вдруг рядом послышалось щебетание. Я осторожно повернула голову – в паре метров от меня на траве сидела эта птичка. Я удивлённо уставилась на неё, а она вдруг взлетела и, немного покружив в воздухе, приземлилась прямо мне на плечо. Я замерла, опасаясь её спугнуть – до этого ещё ни одна птица не приближалась ко мне так близко, тем более такая красивая. Почти не дыша, я сидела и слушала, как она поёт мне на ухо. В этот момент я вдруг почувствовала такое приятное убаюкивающее тепло, которое давно везде искала, но никак не могла найти.

Я назвала её Фиолеткой, и она стала моим первым живым артефактом. Чаще всего она прилетала ко мне в те минуты, когда я особенно сильно нуждалась в поддержке. Поначалу я просто радовалась такой внезапно завязавшейся дружбе, но спустя некоторое время мне стало любопытно, и я решила найти какую-нибудь информацию об этих пернатых. Взяв в библиотеке большую энциклопедию про птиц, я принялась её изучать и увидела на одной из последних страниц картинку, на которой была изображена птичка, как две капли воды похожая на мою Фиолетку, – под рисунком было подписано, что это разновидность соек. Правда, также там говорилось, что обитают они только в Южной Америке, но эту информацию всерьёз я не восприняла – мне было важно то, что я видела это существо своими глазами и чувствовала его у себя на плече, а мнение составителей энциклопедии меня мало волновало.

И вот сегодня Фиолетка снова решила меня проведать. Нежно поприветствовав её взглядом, я с улыбкой наблюдала, как она кружит вокруг моей головы. Все визиты крылатой подруги я привыкла воспринимать как добрый знак. «Значит, сегодня будет особенный день!» – заключила я и, дождавшись, пока Фиолетка улетит, продолжила свой путь.

На почте я работала уже больше года. Помогла мне туда устроиться Лариса Александровна, моя любимая воспитательница из детского дома. Она была единственной взрослой, кому я отваживалась доверять.

В основном, воспитатели и учителя относились к нам равнодушно. Среди них были те, кого любило большинство ребят, но я почему-то и с их стороны чувствовала лишь холод и безучастность.

Попадались и совсем противные злые люди – например, учительница по истории, которая всех нас ненавидела и на каждом уроке повторяла, что мы дети шлюх, воров и наркоманов. «Я вынуждена своего ребёнка растить на копейки, которые тут получаю, а вам, выродкам, государство деньги даже на новогодние подарки выделяет!» – вопила она, получая особенное удовольствие, если кто-то вдруг начинал плакать.

Однажды я случайно увидела её сына. Он стоял недалеко от входа на территорию интерната и ждал, пока мать к нему спустится. Едва сообразив, кто он такой, я разозлилась и стала смотреть на него с показной неприязнью. Но вдруг заметила, как он достаёт из кармана куртки носовой платок и начинает вытирать им лицо. У него было какое-то заболевание: в разных местах от кожи отшелушивались корки, которые, очевидно, очень чесались, поэтому он, изо всех сил водя по лицу платком, пытался хоть как-то утихомирить этот зуд. В его движениях читалось такое беспомощное и отчаянное желание простого живого существа облегчить свои страдания, что мой гнев мгновенно потух. Этот мальчик напомнил мне несчастный цветок, который угораздило прорасти через бетон в подвале и который изо всех сил тянется к пыльному стеклу, ведь за ним едва виднеется солнце. Тогда я подумала, что на самом деле любой человек, даже кажущийся злым, жестоким и подлым, – это всего лишь беспомощный комок жизни, который, несмотря на заведомую обречённость, стремится хоть как-нибудь сберечься от холода и получить желанное тепло.

Ту учительницу после какого-то скандала всё же уволили. Правда, директор предложил ей написать заявление, будто она уходит по собственному желанию. Это было для него типично: даже, восстанавливая справедливость, стесняться этого факта и делать вид, что на самом деле она не восстанавливается.

Лариса Александровна же была совсем другой. Ещё когда она к нам только пришла – мне тогда было шесть лет – я заметила, насколько разительным было её отличие от остальных взрослых, которых я видела вокруг: она никогда ни на кого не кричала, не наказывала случайного человека из-за нежелания разбираться в ситуации, и главное – никогда не говорила слово «положено».

«Положено» было любимым заклинанием работников детского дома. Они использовали его каждый раз, когда нужно было быстро заставить кого-то что-то сделать, ничего при этом не объясняя. Им не хотелось тратить силы на убеждения, к тому же чаще всего они и сами не знали, зачем нужно то, о чём они говорят. Поэтому просто звучало зловещее «положено» – и пространство вокруг моментально заволакивало тьмой и холодом растворённых в этом слове пустоты, бессмысленности и авторитарной воли.

До прихода Ларисы Александровны исключительно таким образом нас затаскивали в медицинский кабинет на прививки. Она же, узнав о масштабе проблемы, решила показать нам мультфильм про дядюшку Иммунитета, который выращивает питомцев – лейкоцитов, защищающих его дом от нападок злых микробов и вирусов. Прививками он дрессировал лейкоцитов, благодаря чему они легче справлялись с соперниками. Финальное сражение было показано в духе супергеройских фильмов, что сильно воодушевило значительную часть нашей группы.

Я этой историей тоже прониклась, но страх перед иглой, протыкающей кожу, был всё равно сильнее. Поэтому, когда пришло время очередной вакцинации, Лариса Александровна предложила мне захватить с собой в медицинский кабинет какой-нибудь предмет, который вызывал бы у меня позитивные эмоции, и, пока мне будут ставить прививку, смотреть на него. Я последовала её совету и взяла один из своих любимых артефактов – красивый ярко-жёлтый камешек, который однажды нашла, гуляя по саду с Фиолеткой. Больше всего он нравился мне тем, что, смотря через него на солнце, можно было любоваться, как свет, отталкиваясь от его граней, красиво переливается, напоминая перемену узоров в калейдоскопе.

Войдя в медицинский кабинет, уже с порога вызывающий тошноту своей неестественной белизной и растворённым в воздухе едким запахом спирта, я встала около металлического столика, на котором помещались ампулы с вакциной, и положила с краю свой камешек. Увидев это, медсестра, завопила: «Ты что, сдурела, какую-то каку мне на стерильный стол класть?!» Воспользовавшись моим ступором, она внезапно воткнула мне в руку шприц, ввела вакцину, вынула его и приложила на место прокола противно пахнущую ватку. Я схватила камешек и, выбежав из кабинета, расплакалась. Побежала наверх к Ларисе Александровне – она обняла меня и повела в комнату воспитателей, в которую нам запрещали заходить, где усадила за стол, налила горячего чая и открыла упаковку шоколадного печенья.

– Когда я была маленькой, я тоже боялась уколов. А ещё сильнее я боялась лечить зубы – как только видела бормашину, так сразу ноги подкашивались! Но, когда взрослеешь, как-то справляешься с этими страхами. Сейчас меня в стоматологах пугают только их расценки!.. А таких мелочей, как боль от укола, уже как будто и не чувствуешь, – сказала она, и её лицо в этот момент почему-то выражало глубокое сожаление.

Лариса Александровна не раз всерьёз повлияла на мою судьбу: например, однажды именно она помогла обнаружить мой главный артефакт. Это был период, когда в интернате стали очень распространены прозвища. Некоторым ребятам клички давали и до этого, но именно в то время это стало совершено повсеместной практикой. При этом ко мне ни одно прозвище так и не «прилипло», что очень меня огорчило – я посчитала это неприятным признаком того, что я не «со всеми».

Тогда я рассказала о своих переживаниях Ларисе Александровне. Устало улыбнувшись, она ответила: «Алевтина, у тебя такое прекрасное имя! Это же замечательно, что тебя называют именно им. И знаешь, хоть ты и получила его ещё при рождении, мне кажется, оно характеризует тебя намного лучше, чем любое прозвище, которое можно придумать сейчас!»

Услышав эти слова, я замерла и будто даже на время перестала дышать: ко мне внезапно пришло осознание, очевидность и в то же время неожиданность которого повергли меня в ступор. Я почувствовала себя мартышкой из басни, которая суетливо искала очки, а они всё это время были у неё прямо на глазах: так долго я собирала любые зацепки, связывающие меня с родителями, а главную из них в упор не замечала – почему-то не наделяла значением тот факт, что именно родители дали мне имя.

С того момента я стала относиться к своему имени как к бесценному сокровищу. Пытаясь узнать о нём больше, я отыскала в библиотеке книжку с потрясающе красивой обложкой: на тёмном фоне сияла луна, из которой, словно капли, вытекали светящиеся буквы, образовывая собой сверкающую реку, впадающую в название «Толкование имён».