Читать книгу: «Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия», страница 10

Кабы автор всего богатства, что лежало сейчас у Императрицы на коленях, не был всё же чуток романтиком – само наличие этого фолианта, состоящего из разрозненных записей на выдернутых, откуда попало, листках, было в принципе невозможным. Понятно, что однажды всё это толстое собрание появилось лишь оттого, что понадобилось приводить дела в порядок – именно в том ужасном смысле, какой содержат эти слова, и поднакопившиеся мысли обрели наконец целостную структуру. Листки были в массе помечены датами, а то и временем написания, хотя обычно не содержали никаких заголовков и начинались зачастую сумбурным словоизлиянием, да и стройность почерка кое-где была столь нарушена, что было понятно, что автор был вовсе не спокоен, когда писал кое-где откровенно корявые строчки. Тем не менее, это не был беспорядочный набор чего попало – датировка соблюдалась неукоснительно, кое-что было переложено чистыми листками, а некоторые пачки исписанных листков были скреплены держателями. Императрица вдруг поняла, что умри Райнхард окончательно, она не смогла бы толком приступить к изучению текстов – они бы просто расплывались перед полными слёз глазами, и это в итоге продолжалось бы долгие месяцы. Сейчас это было обычным делом техники, абсолютно несложным для секретаря, даже столь уникального шефа… Пара часов – и можно будет спокойно запаковать папку так, будто она и не была никогда открыта. Хильдегарда просто не знала, что осуществить это уже будет невозможно – а чтение даже небольшой части по факту ничего всё же страшного не содержащего контента изменит навсегда не только её саму, но и очень многое в Галактике. Тем не менее, до конца жизни она не задалась вопросом – а стоило ли приступать к чтению? Это было странно и не в её характере, но более чем естественно теперь для настоящей женщины. В хорошем смысле этого понятия, означающего некоторую добавку некоторой доли креатива к обычному системному мышлению мужчин.

Судя по всему, первые очерки появились за полмесяца перед Амлицтером – Райнхард сильно нервничал, хотя и был уверен в действенности своей стратегии, и то и дело рассматривал различные варианты грядущих событий. Интересно, он же вроде бы полностью доверял Кирхайсу, не раз утверждал при свидетелях, что тот – вроде как то же, что и он сам, с удивлением констатировала Хильда. И тем не менее, тайных мыслей, не ведомых другу, у него хватало с избытком, получается? Куча рисунков откровенно романтического стиля с эстетичным уходом в абстрактную эротику на фоне дождливых горных пейзажей – прямо поверх расчётов эффективности имеющихся в наличии флотов и схем их возможного построения, среди язвительных замечаний вроде: «Ян, змей подколодный, интересно, съешь это или подавишься?», «нет, это невозможно объяснить таким тупицам!», «Кирхайс меня проклянёт за такие шалости, а жаль, что мощности маловаты, я бы рискнул». Наброски каких-то несостоявшихся позиций в космосе, ещё груды расчётов, очевидно, тогда очень нужных, но сверху покрытых чёткими зарисовками полуголых красоток со спины и вполоборота, в самых не оставляющих иных толкований видах… снизу подпись, видно, чуть позже: «кажется, красного вчера было больше нужного, ага». Подобные вещи молодая фрау пожелала бы пролистать, но их было прилично, и наконец Хильда сообразила, что нужно найти дату их встречи, когда она пришла договариваться о сотрудничестве. Ага, вот оно, и вовсе не мелкими буквами после очередных расчётов: «Похоже, я нашёл, что искал, сама пришла. Ну, тут метод весеннего кота бесполезен, тут по-честному надо. Странно, что она даже не шатенка и стриженая, ну, да и так вполне себе аппетитно, жаль, не до ухаживаний вовсе с этими дураками из Липштадта». Хильдегарда почувствовала, что краснеет, как школьница, не выучившая нужный билет к экзамену, и тут заметила, что запись помечена размашистым вензелем «H», который заканчивался молнией на конце – таких меток на записях на всех остальных листах хватало… Сначала она честно просматривала весь контент листов – и не зря, чёткие и жёсткие до откровенного цинизма характеристики событиям и людям неизменно приводили её в восторг – и старалась верить в то, что совсем не волнуется от предвкушения узнать то, что помечено вожделённым вензелем.

Сокровищ и впрямь хватало – и, блуждая в дебрях очень эмоциональных откликов на различные эпизоды, ведомые ей из отчётов и скупых рассказов очевидцев и событий, с интересом рассматривая наброски разных схем происходящего во время осады крепости, в которой укрылись мятежные аристократы, и особенно – схемы эпизода, ознаменовавшего гибель Кирхайса, с массой пометок и уточнений – Хильда увлеклась настолько, что совершенно забыла о реальности. Знакомый вензель пока обозначал немного – обычно против него стояло что-то односложное, вроде «скучаю», «снилась, жаль, что проснулся», «звонила, обрадовала», пока поперёк исчёрканного листа напротив скромного вензеля не обнаружились огромные буквы: «Может быть, она ещё полюбит меня, раз выжил я, а не Зиг? Его-то сестра совсем не любит, я ошибся». После догадка подтвердилась – во всей папке не было не единой записи, посвящённой Аннерозе. И эта деталь выглядела более чем рельефно – имя родной сестры было упомянуто лишь раз, перед свадьбой, да и то в интересном смысле: «Я недоволен, что Хильда общается с Аннерозе. Ничего хорошего из этого выйти не может». Но пока голова кружилась от хоть и романтичных, но слишком откровенных замечаний – похоже, с самоиронией у Райнхарда было, вопреки общепринятому мнению, всё в порядке – вроде «а голова-то у меня плывёт около неё вполне конкретно, хорошо, что плащом всегда можно накрыться», «конечно, приятно, что моя голова её интересует больше, чем талия, но когда ж её лапки уже окажутся на талии-то, а?!!!», «ладно, может мне корона тут поможет после, проверим». С восхищением бродя по прошлым годам старого знакомства, императрица с удовольствием вновь проживала свою молодость и всё меньше интересовалась ёмкими эссе о других людях – пачку, посвящённую Яну Вэньли при Вермиллионе, она вовсе оставила без внимания, хотя ещё начиная чтение, была уверена, что именно этот кусок будет страшно интересен. Ей вполне хватило характеристики знаменитому когда-то герою, столь волновавшему своего врага: «лакей, бесперспективен», тем более, что после неё она нашла кое-что такое, что перевернуло её, разумеется, под знакомым вензелем: «Я реально проиграл – она не только не обняла меня, но даже не взяла за руку. Хорошо, что есть ещё, чем заниматься в моём статусе и спиваться некогда».

Хильдегарда почувствовала нехороший холод на спине и уже не интересовалась толковыми соображениями о происходящем в Союзе и ехидными замечаниями, полностью предвосхитившими дальнейшие события вплоть до высадки Яна на Изерлоне. Она лишь отметила, что на полях, а то и прямо поверх текста теперь было полно рисунков цветущих лилий, по всей видимости, белых, коль скоро никаких оттенков больше не было обозначено. Кое-где также были условные изображения сияющих звёзд и богатых друз кристаллов вроде кварца… Листок, обозначенный датой коронации, содержал единственную краткую запись: «Моя жизнь для себя закончена сегодня» – и добротный рисунок улетающего вдаль истребителя, сначала атмосферника среди облаков над горами, затем межпланетника в открытом космосе, по направлению от пылающей звезды. Дата же покушения Кюммеля содержала довольно сжатую заметку: «Понервничал – ей не особо тоже везёт с роднёй, жаль, пинать там было нечего. Вот же урод – так подставил мою милую и ещё разлучил с ней. Опять пить с Оберштайном, хе… Скука. Кого бы убить без ущерба для репутации, а?». Не успела Хильда толком переварить это, как нашла листок с датой, когда получила указание вернуться из-под ареста на службу: «Поспорил с Оберштайном – хоть какой-то стимул шевелиться. Ха, а вдруг у меня получится выиграть, вот же будет счастье-то…» и целая груда холодного оружия, которой хватило бы на взвод вооружённых до зубов террористов, но без вензеля – зато с жирной кляксой там, где он мог быть. Дальнейшее и вовсе вызывало когнитивный диссонанс – Хильда прекрасно помнила, сколь очарователен и безупречен был молодой Император на людях и тем более с ней рядом, но записи, помеченные следующими датами, были одна мрачнее и злее другой, будто пытались перещеголять сами себя в желчи, и только иногда, уходя совсем в отвлечённые темы, становились бесстрастно сухими, почти безжизненными.

Это уже начинало пугать не на шутку, и молодая императрица поспешно отлистала новую пачку – до сообщения о гибели Яна-Чудотворца, не зная, что придётся пожалеть об этом: «Жаль, конечно, что не смог дожать наглеца, но как знать, может и к лучшему – он так боялся, что заставлю целовать мне сапоги, что было бы жаль разочаровывать в этом… Плевать, жалею лишь, что не испачкался – и это я? Зверею я в этом проклятом месте, ненавижу Изерлонский коридор, вот же помойка. Ненаглядная моя тоже тупеет не по-детски, просил же остаться со мной немного – чего жаться, какой из меня любовник с этаким жаром, смеяться некому. Обиделась за то, что начальником штаба назвал – а что, вздохи Ромео от меня ожидались? Нет, надо валить отсюда, точно провальная экспедиция, кончусь я здесь, Оберштайн будет дико зол и никому не смешно в итоге» – а дальше шли столь крепкие ругательства, что никакой жар уже не извинял столь жёстких непотребств… Обширное творение публицистического толка о мистических закономерностях в мироздании вообще заслуживало отдельного вдумчивого чтения с последующей редакцией до отдельной книги, и пришлось отложить его изучение до более подходящего момента – сейчас интересовало уже другое. Заметки под вензелем перестали быть заметками, это были уже добротные письма, полные нежности и множества упрёков – как будто автор часто раздумывал, не отправить ли их той, к кому обращался, или случайно забыть на столе так, чтоб текст был найден. Огромное количество эпистол, от которых Хильду бросало то в жар, то в холод, и уже не раз выжимало слезы, лежало вперемешку с добротными наблюдениями о происходящем, планами и уточнениями о переносе столицы, характеристиками разных мелких эпизодов… Ровно за неделю до судьбоносной ночи в августе на чистом листе она обнаружила рисунок букета роз – как раз такого, что наутро оказался у неё в доме, с единственной строчкой: «Кажется порой, что я умру раньше, чем смогу сказать, что следует. Почему я боюсь довериться – потому что полагаю, что могу быть отвергнут или жалею её?» И сама дата не была в пачке вовсе – зато днём позже было краткое сообщение: «Пиррова победа, стало быть. Как же так – она ведь была довольна? Значит, я проклят да так и умру от холода. Как грустно…»

Дальше снова была фактически книга – от Урваши до гибели Ройенталя, с удивительно ясными и чёткими пояснениями происходящего и указаниями в прошлое, известное лишь великолепной четвёрке, от которой осталось в итоге только двое, с кучей добрых и терпеливых писем Ройенталю – как будто тот мог их прочесть и спастись, с отдельными похвалами остальным адмиралам… Хильда смело могла капитулировать – всё её чутьё и знание закономерностей поблекло полностью рядом с внимательным изложением событий самим Императором – как она и предполагала, он понимал намного больше, чем кто угодно из очевидцев тогдашних событий, и обошёл, похоже, самого Оберштайна в их грамотной оценке. Больше всего её поразило то, что, согласно датировке, Меклингер ещё физически не мог собрать нужные сведения о реальном положении дел на Урваши, а записи Императора уже полностью предвосхищали их содержание. Однако удержаться долго здесь она не могла – и поскорее добралась до даты в декабре, когда пришла с сообщением, что станет женой… Но была даже фраппирована, найдя там только весёлое: «Ага, я таки выиграл у Оберштайна, да ещё дуплетом, то-то он теперь расстроится, бедняга. Что ж, появился некоторый смысл жизни, я рад новости». Или дело было просто в том, что Райнхард слишком много сказал ей лично тогда, оттого бумаге уже ничего не осталось? – пришла очень дельная мысль. Да уж, сколько времени вы потратили без толку, фрау Лоэнграмм, ехидно отозвалась другая где-то внутри – и что бы вы стали делать, прочтя всё это уже вдовой?!

От такого ужаса Хильда едва не уронила с колен сокровища, которые надлежало дорассматривать, но прочесть сегодня полностью злобные филиппики по адресу республиканцев, Хайнессена, Изерлонской засады и собственной дурости ироничного автора ей не пришлось. В сущности, ничего удивительного не произошло – императрица слишком увлеклась изучением всего богатства, чтоб сохранять интерес к окружающему миру сейчас. И она не очень удивилась, когда на плечо ей улеглась крепкая ладонь – то, кому она могла принадлежать, сомнений не вызывало, но вызывало глобальную досаду, что изучение не было закончено до того… Она медленно обернулась и подняла голову, стараясь замаскировать тяжёлый вздох – и ещё не зная, как будет оправдываться. Хотя Райнхард и постарался состроить суровую мину, весёлые искры в уголках вполне себе ясных глаз выдавали его с головой – сил сердиться по-настоящему у него не было. Или он не хотел на деле вообще сердиться сейчас.

– Ну, никакого уважения к автору, Ваше Величество, – проворчал он с напускной серьёзностью. – Там что было на первом листе указано, а? Или я похож на лжеца, по-Вашему?

– Прости меня, Райнхард, – отчего-то не поддержав игру согласно подсказке, и неожиданно горько даже для себя произнесла императрица, поникнув головой. – Я очень виновата.

– Ооо, – с дружеской деловитостью проронил муж, проворно присаживаясь на корточки, чтоб собрать бумаги снова в папку и защёлкнуть её, – так я был прав, стало быть, пожалела, что не послушалась и проявила Евино любопытство? – он участливо заглянул жене в глаза и весело поцокал языком в ответ на её понурый кивок. – Ну что, прочла достаточно, чтоб отравиться ядом познания, стало быть? Как неосторожно с твоей стороны, право. Я отыгрался за Вермиллион тогда, квиты, – и молодой император отложил подальше на стол запечатанную папку, чтоб взять руки жены в свои. – Но меня всё равно придётся поцеловать, – он медленно поднялся, увлекая даму сделать то же самое, а затем осторожно обнял её покрепче. – Надеюсь, я не стал в твоих глазах столь ужасен, что мне будет в этом отказано? – и он весело подмигнул, приближаясь.

– Райнхард, ты, правда, не сердишься? – с робкой надеждой выдохнула молодая женщина, досадуя, что непослушные слёзы всё же посмели брызнуть из уголков глаз.

– Сержусь, конечно, – с весёлым смехом ответил мужчина, прижимая её к себе всё крепче, – но в данный момент меня больше волнует, насколько ты смогла уцелеть, совершив столь опасное дело. Вот и проверим, немедленно, я очень беспокоюсь, понимаешь? – дальше он уже не говорил, а дама не могла бы ничего сказать, даже желая сделать это.

9. Красное вино

Что-то было явно не так – и уяснить, что именно, можно было только у себя в кабинете. Эта уверенность пришла столь мгновенно и так сильно затопила собой все остальные ощущения, что оставалось ей только подчиниться. Скорее всего, там ждёт меня некое важное известие, решил Райнхард и внешне спокойно отправился к себе. Но по пути он ничего не мог вовсе поделать с ужасающим смятением, что только росло и ширилось, превращаясь в натуральную панику перед тем, чему ещё не было названия. Однако дисциплина взяла своё – и никакой сторонний наблюдатель не смог бы заметить таких чувств, вздумай он шпионить за императором. Тот пытался сладить с этим странным шквалом, вновь и вновь вспоминая по дороге искренний восторг, охвативший его и сына, когда они соприкоснулись переносицами, и Александр ухватил отца руками за пышную гриву. Райнхард готов был поклясться на чём угодно, что между ними проскочила неощутимая молния, и они оба что-то сказали друг другу, хотя слов не слышали даже сами говорившие. Да и глаза у принца мои, это без сомнения – так смотрел я сам, помнится, в свои двенадцать, если есть смысл верить зеркалу. Но за сила снова тащит меня к делам, отрывая от самых дорогих мне существ? Не иначе, как новая опасность, грозящая им, в конечном итоге, и надо скорее узнать, что это, чтоб успеть пойти в контратаку. Был и ещё один приятный момент – так вовремя разминуться с Аннерозе, уже шестой раз – это вызывало саркастическое удовлетворение, мол, не судьба разве самой дойти до ожившего брата? Впрочем, оттого и радовало, что говорить-то в случае встречи было бы не о чем – или слушать дежурные вздохи сомнительной уже радости о выжившем младшем, или оправдываться, что не умер окончательно – просто уже издевательство завуалированное, сколько можно смотреть на меня с укоризной, мол, я обязан ей до конца жизни? Что-то чем дальше, тем меньше верится, что останься Кирхайс жив, он назвал бы её женой. Точнее, что ей это было надо. А раз мы оба не нужны или устраиваем только в качестве мёртвых – что ж, вольному – воля. Отдыхать? Право на отдых имеют только мёртвые, а император – всего лишь старший в семье под названием Империя…

Райнхард решительно ничего не обнаружил в кабинете – никаких новых документов или намёков на новости. Паника отпустила, но появилось ощущение какой-то неотвратимой беды, которая уже захлёстывала нематериальными волнами помещение. Странное чувство – перед покушениями волна была не такая… Но что же это? Молодой император инстинктивно сделал шаг к окну в бессознательном желании увидеть солнечный свет, и с ужасом понял, что глаза медленно заволакивает тьма. Он вытянул перед собой правую руку и в отчаянии наблюдал, как тает её изображение в наступающей мгле. Итак, зрение вернулось лишь на несколько минут, чтоб заглянуть в глаза сына и жены? Какая ужасная пытка… Райнхард неосознанно согнулся едва не пополам, точь в точь как после гибели Кирхайса, после разговора с Аннерозе. Он хотел закричать от страшной боли внутри, но горло не издало ни единого звука, зато плечи затряслись, как от электрошока. Нет, этому нельзя позволять помыкать мной… Райнхард судорожно закрыл лицо руками. Надо собраться, чего бы это не стоило. Если зрение вернулось один раз, значит, это может случиться и ещё раз, так что шансы остаются. Я не имею права раскисать, я же монарх, а не простой офицер. Хотя… это не значит, что мне совсем ничего нельзя уже из офицерской жизни, верно? Ага, вот и выход, хоть на малое время, иначе я рехнусь от этого ужаса окончательно и прямо сейчас, это просто невыносимо! Райнхард в истерике рванул застёжки, освобождаясь от плаща, затем яростным движением швырнул его куда-то прочь, потом столь же резко расстегнул ворот мундира.

– Эмиль! – раздался полудикий рык в тишине кабинета, заставивший самого раненого зверя ужаснуться его интонации…

– Да, Ваше величество? – испуганно отозвался знакомый голос где-то за спиной, видимо, у входа в кабинет.

Райнхард тяжело задышал, выпрямлясь полностью, и попытался сказать уже твёрже и спокойнее:

– Ящик красного вина сюда, и яблок с апельсинами к нему, живо! Что найдёшь, то и неси, но быстро!

Он еле услышал вежливый ответ, так грохотало в голове от нового страдания, и стоял неподвижно, снова закрыв лицо руками, чуть пошатываясь, до тех пор, пока не услышал, что указание исполнено.

– Благодарю, теперь оставь меня одного на некоторое время, – произнёс император уже совсем спокойным голосом и сложил руки на груди, дожидаясь полного одиночества.

Вот так, оставим ключ в замке, такая вот малая шалость, чтоб не заходили сюда, когда я… какой грустный каламбур, я ведь и не могу никого видеть, не только не хочу. Честно говоря, так и хочется сказать какую-нибудь гадость вроде чтоб вы все пропали, какое мерзкое настроение… Кто ж мне мог б сейчас помочь, кого бы я смог потерпеть рядом? Даже назвать некого, в том и загвоздка. Я никому не могу упасть на плечо и отрыдаться, слишком это тягостно будет для кого бы то ни было, нечего мучать людей, они ещё со мной наплачутся, видимо. Так тяжело ещё никогда не было, право. Или я слабак нынче стал? Впрочем, если я сам себе не вру, то, возможно, Кирхайса и Ройенталя я бы сейчас очень хотел сюда, рядом. Один бы положил мне руку на плечо и тихо пообещал, что всё ещё наладится, а другой с циничной усмешкой поведал бы мне, что бывает и хуже. Вот он я – один за всех, что ж, уже ничего не исправить и никого не вернуть…

Райнхард подавился накатившими слезами и приник к горлышку открытой автоматическим жестом бутылки, как будто пил не старое бордо, а лимонад в солнечный полдень. Лёгкое тепло, расходившееся от потока в грудь и дальше, до талии, странным образом терялось внутри, как будто его и не было. Куда ж оно пропадает, я что, ледяная глыба разве? Очень странно, право, ну да ладно, как есть, ничего не попишешь. Вот так так, бутылка полностью пуста – так быстро, с одного раза? Хм, но даже не согрелся… Да и вообще будто не пил. К чёрту, откроем вторую тогда сразу. Кирхайс, мне всё равно тебя не хватает, но ты бы мне, наверное, не позволил такого варварства совершать, да? Мне плохо, Кирхайс, прости. Ага, ну вот хоть вкус вина немного ощущается, но и в этот раз оно пропадает, как в какой-то холод, неведомо откуда взявшийся внутри. Вот пакость, и эта опустела, как и не было вовсе… Ну, я упрямый, продолжим, чего теряться? Ройенталь, тебе, небось, это дело знакомо, да? Вот бы кто мне точно что-то толковое прояснил по этой теме. Откуда внутри берётся эта ледяная чёрная дыра, и сколько нужно бутылок, чтоб залить её полностью? Тем более, что я послабее тебя, Ройенталь, отзовись уже, мне больно ничуть не меньше, чем тебе тогда. Я бы, возможно, сплоховал, не послал доктора подальше на твоём месте – но мы бы тогда помирились, верно? Дурак ты, право. Я бы сейчас на тебя бы прислонился, и всё было бы намного лучше, ты ведь самый крепкий был из нас, ничего тебя не брало, никакая хворь. А так – что с моими глазами, что со мной вообще, а? Почему я не чувствую вовсе ничего, будто пью воду? Ах, всё у меня не слава Богу, видать, отравился горем окончательно, раз даже вино не берёт. Кто бы мне врезал сейчас по щеке, чтоб я отключился, а? Нету таких смельчаков, ясное дело. А кабы были – я бы их не позвал, конечно. Как и доктора со снотворным – ещё чего не хватало, разболтает же коллегам, чего я просил. Впрочем, достаточно ли я плох, чтоб просить такой укол, а? Нет, не стану, хоть плох уже настолько и достаточно. Лучше ещё бутылку – а там видно будет…

Ни черта не видно, везёт сегодня на мрачные каламбуры. Может, встать и открыть-таки окно, чтоб подышать, вдруг я из-за этого не пьянею? Ладно, выпьем ещё и сделаем так. Кто же всё-таки из живых мне сейчас был бы нужен настолько, что я бы не отпихнул его прочь, в силу субординации? Я ведь ощущаю некий поток внимания на себе даже в эту минуту, как будто кто-то очень сильно желает мне хорошего, это началось недавно и усилилось как раз перед тем, как зрение проснулось. Не спорю, очень кстати это было, всё же. Да и сейчас, похоже, не пропало, просто я чувствую хуже из-за истерики. Ага, это уже что-то – меня хотят поддержать, возможно, догадываясь, что мне очень плохо. Тогда кто настолько хитёр или просто хорошо осведомлён обо мне? Э, я дурак – и верно, началось это ощущение как раз после того, как я развлёкся, уделав Юлиана Минца, ха, тут и думать нечего, это его спутница. Что ж, это вслух недоказуемо, конечно, но отчего бы забавы же ради не проверить? Когда-то Хильда своим присутствием рядом могла заменить мне потерянную сестру, пока я изо всех сил делал вид, что занят только войной. Пока я не понял, что не смогу видеть её только другом, как не маскируйся. Но сестры так и нет, есть только моя детская память и чужой человек в её образе. Я опять в темноте, ещё хуже, чем в детстве и потом на Хайнессене, без жены. Хотя бы скажите мне, что оно пройдёт, ну скажите же, умоляю, хоть кто-нибудь! Райнхард поднял голову вверх и взвыл в молчаливом крике. Катерозе фон Кройцер, если это ты, помоги мне, пожалуйста. Слышишь меня, Катерозе? Скажи мне, что я выберусь, скажи мне, что у меня получится. Ах, кабы я мог, я бы опять потянулся за звездой, но я же их тоже не могу видеть… Райнхард уронил голову на грудь, чувствуя, что с глаз хорошо хлынуло слезами, и не зная толком, душить их или позволить себе разрыдаться.

В груди ощутимо стукнуло, и на шее под подбородком разлилось нежное тепло, но это же волна извне! Райнхард от неожиданности выронил из пальцев ещё одну опустевшую бутылку. Не может быть, но это ему не кажется, слёзы высохли мгновенно, и по волосам неощутимо, но вполне реально прошлась чья-то тёплая ладонь, явно пытаясь успокоить… Сестра, которой столько лет ему не хватало, она ведь где-то есть, значит? Сам не свой от нежданного чуда, молодой император вскочил на ноги, протянув руки в пустоту навстречу потоку тепла, который мог быть только человеческим, хоть сейчас того человека рядом и не было. Кто ты, назовись или хотя бы скажи что-нибудь, молча попросил Райнхард, едва не задыхаясь от радости. Пространство вокруг дрогнуло, как будто он снова тянется к звёздам в юности, а потом в голове он отчётливо услышал весёлый девичий голосок. «Держись, сюзерен, ты сможешь выбраться. Не горюй, мы увидимся, и скоро!» Голос показался знакомым, но такого обращения ему слышать не приходилось… Райнхард с горечью ощутил, что чудо закончилось, но тепло, попавшее внутрь где-то в груди, осталось. Увидимся, было сказано, машинально подумал он, значит, мы и вправду знакомы, но не сказано «встретимся», значит, я смогу видеть снова?!… Райнхард схватился ладонями за виски. Нет, это не могло быть фантазией – он слишком для этого прост и даже бесхитростен, офицер же… Я смогу выбраться? Значит, всё хотя бы не зря. Так, надо точно открыть окно и подышать, всё же, не отнять, мне полегчало, и очень, хоть я по-прежнему совсем не пьян. Райнхард сделал несколько шагов, но тут нога зацепилась, видимо, за брошеный на пол плащ, и он, споткнувшись, рухнул во весь рост лицом вперёд. Он поднял правую руку, чтоб отжаться на ней и подняться, но она отчего-то безвольно упала. Откуда-то с затылка в голову хлынула мощная волна крови внутри, и молодой император понял, что его не просто резко штормит, но он не то теряет сознание, не то с невиданной скоростью проваливается в глубокий сон. Наконец-то, устало выдохнул Райнхард про себя, и успел ещё молча сказать куда-то вовне «спасибо», а потом окружающий мир во всех его проявлениях перестал существовать. Насовсем, точнее, очень надолго.

Холодно. Холодно, муторно и темно, да ещё и кто-то тормошит, мешается. Подите все к чёрту. Не надо вообще меня трогать, хочу валяться и буду. Хорошо, согласен, сделать теплее не мешает. Можно подумать, я превратился в льдинку, ага. Всё равно идите к чёрту, меня надо оставить в покое. Не хочу я ничего. Нет, не хочу, не надо ничего этого. Вообще мне ничего не надо. Плевать мне на всё. Отцепитесь уже от моей головы, кому ещё от меня чего понадобилось. Меня нет ни для кого. Ничего не знаю и знать не желаю. К чёрту, я сказал. Отстаньте уже, не то чего покрепче скажу, никому не понравится. Нету у вас сейчас никакого величества, и пусть себе спит, не мешайте. Интересно, кто это настолько наглый сыскался тут. Ааа, это ещё что за обращение со мной, я что, тряпка, что ли, чтоб меня так выжимать?! Когда очнусь, мало никому не покажется, а пока подите к чёрту по-хорошему, а? Ну будьте так любезны, это в ваших интересах, вообще-то. Вот сволочи…

Да что ж это за несчастье-то опять, какого ещё вражеского флота в получасовой доступности мне так мешают сейчас?! Что вообще в этой Вселенной происходит, если нельзя полчаса пластом поваляться?! Сдурели вы что ли там все окончательно? Я вам сейчас вспомню, кто я такой, раз так обнаглели. Чего? К чёрту. АААА, это ещё что за шутки такие, кто сюда смог пробраться, я же дверь запер… Так, это всё не сон, что ли? Безобразие сплошное! Бррр, вода холодная, всё, уберите меня отсюда, будьте людьми уже, что вы за варвары такие… И ругаться уже хватит над ухом, не то потом всё припомню, всё…

Тело было ватным – всё, и слушаться особо не желало. Иными словами, эффективно брыкаться не получалось, а хватка у гостя была стальной. Так, кажется, едва понятная экзекуция на некоторое время прекращена, лежу на спине, получается – на лицо дует из открытого окна, и даже тепло от солнца ощущается. Ладно, подышим чуток, слишком уж хочется – ага, а мне и не мешают, просто за плечи крепко держат, будто боясь, что я упаду. Ох, но что с головой-то? Этак и вправду упаду, если отпустят. Так, ладно, а что произошло-то, надо разобраться…

– Какого чёрта и что тут происходит, а? – довольно свирепо вслух поинтересовался Райнхард, вздыхая ещё глубже и пытаясь потянуться. – Извольте объяснить немедленно!

– Полагаю, это Вам стоит объяснить, какого чёрта Вы решили отравиться, Ваше величество! – не менее жёстко прогремел над ухом знакомый голос. – Так, чтоб знать на будущее, чего от Вас ещё ожидать придётся! – и на левую щёку прилетела увесистая оплеуха.

– Ай! – совсем по-детски вскрикнул в ответ Райнхард. – Не надо так, Оберштайн, больно же.

– Оно и хорошо, значит, оживаете понемногу, – цинично усмехнулись в ответ и безжалостно ударили по правой щеке.

Райнхард инстинктивно дёрнулся и негромко взвыл, но это не спасло его от новой пощёчины…

– Помилосердствуйте, Оберштайн, нельзя же так жестоко! – с обидой в голосе простонал он. – И без того плохо, поверьте.

– Это что, основание для таких шалостей? – продолжил собеседник свои бессердечные жесты. – Или в чём дело?

Райнхард попытался поднять правую руку, чтоб прикрыть ей лицо, но она безвольно рухнула, едва поднявшись на уровень груди. Впрочем, он не знал, что именно это беспомощное движение заставило гостя прекратить, и сильно испугался, поняв, что с телом что-то не в порядке, и заметно.

– Не нужно больше, прошу Вас, – тихо произнёс он убитым голосом, покачав головой. – Вы не правы, я вовсе не замышлял ничего плохого. Это недоразумение какое-то.

– Недоразумение? – с прежним жестоким апломбом усмехнулся Оберштайн. – И это говорит человек, выхлебавший зараз восемь бутылок? За кого Вы меня…

– Сколько?! – встрепенулся Райнхард в настоящем ужасе. – Не может быть… я помню, что просто не пьянел долго, вот и всё. Это точно, Оберштайн, Вы не шутите?!

– Прилетели, – ядовито процедил собеседник. – Скажете мне, что не видели, что делаете, теперь?

Молодой император разразился таким горестным рыданием, что не знавший страха министр обороны похолодел от некого животного ужаса.