Питерская зима бывает туманной, особенно на исходе. Город накрывает сизая мгла и висит над ним неделю или две, душит горьким болотным запахом. А потом, когда душа уже доведена до отчаяния тяжёлой этой сыростью и отравой, случается чудо. В одну ночь на город бесшумно опускается снег, как прощение – отпущение грехов и благословение.

Лавров приехал в Питер таким снежным утром. Ещё пахло болотом, но уже с примесью свежей воды. Хотелось идти по Невскому и дышать, дышать. Он устроился в кафе напротив Казанского, на втором этаже Зингеровского дома, заказал кофе и стал вслушиваться в белое безмолвие за окном сквозь позвякивание ложечек и негромкие разговоры утренних посетителей.

До прихода информатора было время, и Лавров обдумывал предстоящее дело. Странно было самому ехать за компроматом, как будто не существовало телефонов и интернета, но в его адвокатском деле и не такое случалось. Он специализировался на бракоразводных процессах и от работы своей получал удовольствие. Лучше развестись, чем терзать себя и другого, считал он, и после своего мучительного развода делал для других этот процесс менее болезненным. Получалось, однако, не всегда.

Клиент, которого Лавров теперь вёл, представил жену исчадием ада, казнью египетской, было заметно, что он боится её до дрожи в коленях. Фотографии жены Лавров посмотрел. Не красавица, но лицо симпатичное, улыбка приятная. Голос ему тоже понравился – спокойный, не истеричный. По телефону она сказала, что вернётся через пару недель. Тогда и встретимся, обсудим условия, дам я ему развод. Клиент явно нагнетал, но на аванс не поскупился и был настроен решительно.

Лавров предпочитал готовиться основательно к встрече с противной стороной, информаторов своих загрузил, и питерский почти сразу отбил «есть материал». Но настаивал на личной встрече. Лаврову даже интересно стало, что он там на неё нарыл. Дело представлялось ему обычным, так что эту поездку он воспринял как развлечение.

Казанский собор на другой стороне Невского вызывал ощущение неясной грусти и одиночества. Под колоннадой, должно быть, голуби воркуют; шумы города под ней затухают и время останавливается. Лавров вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит и обернулся.

Он её как-то сразу узнал, хотя она не была похожа на свои фотографии. В чём-то чёрном с головы до ног, мягком, обволакивающем и в глазах маячит такое – неясное, но притягивающее. Запах её духов показался ему знакомым, забытым. Нет, не вспомнить.

– Ну, здравствуйте, Монки, – сказала она спокойно и насмешливо.

У Лаврова внутри всё оборвалось. Взрыв и пустота, ядерная зима. Никто не мог этого знать! Так его только мать называла в детстве, когда спать укладывала, и никогда, никогда, никогда на людях.

Она дала ему пару минут переварить услышанное, устроилась напротив и спросила утвердительно:

– Поговорим?

Больше всего Лаврову хотелось задать ей этот вопрос – откуда она знает, но он только и смог выдавить:

– Простите, я готовился к совсем другой встрече. И не могу сейчас обсуждать ваши условия.

– Ваш информатор не придёт. Это была моя уловка. Решила встретиться с вами на нейтральной территории. И обсуждать ничего не нужно. Условие только одно. Я хочу его голову.

– Что?

– Я хочу его голову, – повторила она спокойно.

– Но это невозможно!

– Почему?

Лавров обозлился, больше на себя, что не справился, хотя на неё тоже:

– Как вы себе это представляете? Отрезать её вам что ли?

– Зачем же. Я не храню такие артефакты. Заключим договор, только и всего.

– Вы сумасшедшая?

Она улыбнулась:

– Нет. И кровью ничего подписывать не нужно. Вообще об условиях сделки лучше не распространяться. Только вы, я и он.