Читать книгу: «Лучшая картина Розы Горовиц», страница 4

И ничего ей сейчас было не нужно. Даже вчерашнего скисшего супа, хотя внутри было урчливо и голодно – Роза отодвинула пустоту желудка и сосредоточилась на пустоте холста. Сейчас ей нужно подумать, маленькой моей старушке. И она точно сделает что-то всерьез настоящее. Что-то из глубины ее самой. То, что не стыдно назвать последней картиной.

Она нырнула рукой в карман мужниных джинсов, вынула оттуда коричневый мелок пастели. Сжала его в иссушенных твердых пальцах и принялась за работу. Штрих за штрихом – рисовала она танец, платья, обнаженных женщин, чувственные носки пуантов, людей во фраках, чаек над маяком… Листы сыпались ей под ноги. И каждый новый мог стать последним. Удивленный Тиша ходил по упавшей бумаге, размазывая пастельные штрихи лапами. Роза писала в исступлении – слонов, жирафов, пальмы и джунгли… Руки учеников, большие люди, маленькие люди, собаки, кони… Листы падали. Встревоженный кот мягко, ободряюще коснулся ноги – но Роза отпихнула его. Она не могла остановиться. Штрих за штрихом. Темная комната завертелась вокруг нее, голова снова наполнилась легким воздухом, ноги дрогнули, мел скребанул по холсту и оставил длинную зазубренную полосу от нарисованной линии горизонта. Пастель кончилась, Роза иссякла. И упала в кресло. И Смерть явилась ей.

***

Смерть стояла именно там, где была в ее сне сегодня: в глубине комнаты, рядом с умывальником. И она в самом деле была в красной юбке. Но теперь вся ее фигура и лицо виделись так явственно, что Роза в первое мгновение не смогла поверить в то, что перед ней не жизнь, а настоящая Смерть. Пышная, она заполняла собой комнату, статная, глядела ясно, и даже ласково. Словно статуя с греческим носом и тонкими губами. Крупные бусы на груди – из перезревших яблок. Вся она пахла и дышала осенью, тыквенными пирогами, которые так любила печь Роза Горовиц. Смерть была красивее всего, что видела Роза раньше. Но самое странное в Смерти было – ее белые-белые волосы. Такие же белые, как у самой Розы. И она, отметив это сходство, вдруг нежданно почувствовала приязнь к Смерти.

– Роза. Прости меня. Ты так трудилась, ты старалась так долго, – сказала Смерть. И воздух вокруг нее заклубился, умывальник мигнул и исчез. На беленой стене проступили синие цветы.

“Что делается с моим домом”, – только и подумала Роза. Кажется, ее не волновала собственная судьба. Но то, что исчез умывальник, ей не понравилось.

– Роза, я была не права, – грустно сказала Смерть.

– В чем не права? – спросила Роза, и голос ее не дрогнул. Моя твердая костяная старушка смотрела в лицо Смерти и, кажется, сейчас почти любила ее. – Если уж пришла, так забирай меня. Не будем разговоры говорить.

– Но я уже тебя забрала, Роза. Ты со мной много дней. И я была не права, что не сказала тебе об этом сразу. Я боялась… – Смерть примолкла, как будто сама удивилась тому, что она, Смерть, может чего-то бояться. – Я боялась, что если узнаешь, что ты умерла, то не станешь писать свою лучшую картину.

– Я не понимаю. О чем ты говоришь? – растерянно спросила Роза.

– Я тебе покажу, – ответила Смерть.

***

И Роза увидела, как во сне, Петю-почтальона за столом. И себя. С эскизом на коленках, с карандашом в руке. Вот Петя откусывает жадно от пирога, торопится, будто заберут. Старается слишком не шевелиться, чтобы Роза – не может быть, это в самом деле она! – могла его рисовать.

Роза, что у мольберта, глядит на Розу, что за столом. И та, что за столом, задремывает. И Роза, что у мольберта, думает – неужто мои волосы так клочковато смотрятся со стороны, как обидно, ей богу. И Роза, что за столом, роняет карандаш из высушенных пальцев. И Петя вскакивает, подходит, трясет ее за плечо.