Читать книгу: « любовь. Сборник рассказов и повестей», страница 2

А моральное уродство, что поглотило Илика с головой, всё не давало ему покоя, не позволяло ему остановиться и становилось всё извращённее.

***

Работники следственных органов, читая отчёты своих подчинённых, написанных с мест преступлений, когда обнаруживали очередную жертву, холодели от ужаса, не смотря на то, что повидали всякого. Чикатилло в подмётки не годился новому маньяку, которого разыскивала вся полиция города. А убийца, тем временем спокойно лежал в своей постели, после очередного совершённого акта вандализма над живым человеком, согреваемый другой женщиной, что была для него единственной святыней, так и не сумев понять, что для кого-то те убитые были дороже всего на свете – кто-то остался без матери, кто-то без дочери, кто-то без тёщи или жены…

Но у Илика не было в детстве даже любимой игрушки, которую он мог бы опекать, защищать… Он любил только свою мать, у него не было и друзей, он вырос среди лесного и горного одиночества, с единственной святыней в душе, и потому понять то горе, тот страшный катаклизм, который он принёс тем отсутствующим в его жизни друзьям и знакомым, и просто людям, промелькнувшим на его пути, он был не способен.

Он так и не научился с пониманием относиться к ближнему. Ему казались странными порою пожелания ему выздоровления в минуты его недомоганий, Илик даже не считал своим долгом или просто жестом вежливости поблагодарить человека, не говоря уже о какой-то взаимности. Он совершенно спокойно относился к собственной непорядочности, считая себя в праве и лгать, и оговаривать чужих, незнакомых ему людей, лить грязь на их родных и близких, ему не с чем было сравнить их святыни и свои. А тот кол, что застрял внутри его обезображенной души, после предсмертного признания его матери, и вовсе вывел его за колею нормальности.

***

Хотя, жена и его дети ещё долгое время так и оставались в неведении, но только до тех пор, пока кровожадность и жажда мщения, переполнившие кровеносные сосуды этого состоявшегося злодея и монстра настолько сильно не ударили ему в голову, что он полностью утратил бдительность, и лишь этот факт и спас его последнюю жертву от нападения и летального исхода с предварительными изуверскими пытками, которые стали к этому времени ещё более изощрёнными и страшными.

***

В момент же своего собственного судного часа мужчина взирал в высокое голубое небо, и видел там по прежнему, только святость Илика, вознесённую и поставленную им же на пьедестал теперь уже своего состоявшегося безумия, но за которое никто никогда не отомстит, а тем более, не будет отомщён.

Кризис

Опять все трое пытались заснуть на голодный желудок. Пустота и звуки, доносящиеся откуда-то изнутри, не давали возможности сосредоточиться на так желаемом сне и предстоящем завтрашнем дне.

Дружно ворочались в своих постелях муж с женой. Дочь – подросток – не была исключением.

Вернувшись со школы, открыв по привычке холодильник, не увидев там ничего, кроме пустых и даже чисто вымытых стеклянных полок, она всё поняла, уже даже не удивившись, а в голове вихрем только пронеслось: «Понятно, очередной кризис».

Ещё с какой-то надеждой в мыслях, но не в глазах, постояла рядом с тарахтящим агрегатом, продолжающим зачем-то разносить фреон по тонким металлическим трубкам, создавая видимость ледяной и вечной мерзлоты, почти бесшумно прикрыла дверцу этого бесполезного шкафчика, старая резина которой с готовностью присосалась, словно губами в любовном поцелуе, к основной массивной части железа, сходу затихнув и даже перестав урчать своим двигателем.

А к вечеру разразился очередной скандал, когда теперь уже мать вернулась с работы, уставшая и вымотанная вконец морально, не только физически, не успевшая по дороге зайти в небольшой магазинчик, находящийся через дорогу, больше напоминающий своим внешним видом, круглый летний павильон, сколоченный из крашеных досок, куда они ходили все вместе, молча или весело шутя. Также втроём стояли у прилавка и выбирали, чтобы сегодня купить, что можно позволить себе, исходя из имеющегося в кошельке.

Потом, также дружно покидали лавку, уже окрестив её «нашим зелёным магазинчиком». Возвращались к себе, болтая по дороге о том, о сём, перебивая друг друга, каждый рассказывал, как у него прошёл день…. Вскоре по квартире начинал витать аромат какой-то еды, приготовленной на скорую руку из того немногого, что только что притащили в авоськах.

Ужин проходил под то же сопровождение их нескончаемых разговоров, к которому присоединялся грохот включённого телевизора. А затем наступала безмолвная ночь. А на завтра опять приходил утренний рассвет, и всё повторялось снова – день катился к закату, ничего не менялось и обстановка в их доме тоже. Те же раздоры, те же кризисы, вызванные неуёмным характером хозяина этого немногочисленного семейства, состоящего из трёх человек, у которого помимо жены и дочери, были ещё старые, закадычные друзья, которым всегда нужна была его помощь, и у которых, точно также частенько пустовали полки на кухне, в кастрюлях не было еды, и вот тогда начинался очередной кризис у этих троих, не только бушующий на дворе, всеобщий и общенародный.

– Ты не понимаешь? Толику нужны деньги…. Светка собирает вещи, – уже почти кричал из своей комнаты высокий мужчина, низкий басистый голос которого полностью соответствовал его внушительной внешности.

Напоминающий каменного исполина, он грозно расхаживал по ковровой дорожке, отмеряя ногами 45-го размера каждый квадратный сантиметр узора, нанесённого на красный ворс. Его красивое лицо хмурилось, становилось жёстким и неумолимым. А главное, не убеждаемым.

Нина пыталась сопротивляться. Он требовал всё, что она сегодня сумела заработать, обрабатывая руки и ноги капризным клиенткам.

***

Сидя на малюсенькой табуреточке, видя перед собой, почти на уровне глаз, плавно маячащую тяжёлую массивную ступню, пытаясь в этот момент как-то изогнуться, чтобы закончить свою работу, доделать педикюр, она согнулась почти в три погибели, и… чуть не упав с этой скамьи, совершенно не приспособленной для таких манипуляций, ощутила резкую боль в пояснице, резанувшую по позвоночнику так, будто кто-то посторонний со всего маху ударил шашкой по её голове, потому что ей показалось, что даже только что горящая настольная лампочка на минуту погасла, а не только свет в её глазах от настигшего внезапного болевого ощущения.

Это была пятая по счёту за сегодняшний день, так называемая программа, которую предоставляла хозяйка этого салона красоты своим посетителям, когда за сущие копейки те имели возможность получить шесть услуг одновременно, но при этом работникам доставался просто чистый мизер за проделанную работу. Так называемый, маркетинговый ход, даже не акция, для привлечения большего числа посетителей.

Когда Нина в очередной раз, по вине своего супруга, не сумевшего вовремя вернуть взятые из кассы в долг деньги, прождав до конца рабочего дня его приезда, осталась без работы, устраивалась уже сюда, ей было рассказано об имеющемся таком странном условии – программах, участниками которых становились все работники парикмахерской, с малооплачиваемым трудом, но и на вопрос, как часто они бывают, ответ поступил незамедлительный:

– Две-три раза в неделю…

Что оказалось на поверку сущей ложью. И сегодня женщина делала уже четвёртый почти подряд педикюр, без учёта уже сделанного такого же количества маникюров и ещё помимо программы, было три пары обработанных рук и столько же ног, несколько бровей и покрашенных ресниц…

Короче, хозяйка использовала во благо своего кошелька просто рабский труд других людей, пользуясь не лучшей экономической ситуацией в стране и огромным количеством безработных, согласных на любые условия, лишь бы не голодать.

Нина надолго запомнила, как её накануне очередного Нового года еле живую, больше походящую на ходячий труп, доставили домой. Потому что все свои силы она оставила на программах, которыми зачем-то именно в это время решило воспользоваться огромное число дам, понаехавших в центр города со всех имеющихся микрорайонов.

Вообще-то, это никогда не было мечтой Нины Александровны – работать мастером маникюра и педикюра. Она, как и многие, имела несколько иные планы на жизнь. Но случившаяся первая волна кризиса в стране круто развернула оглобли не только её желаний, и женщина оказалась в том месте, где только что заработала себе на пожизненно боли в спине, пытаясь хоть как-то добросовестно сделать свою работу, несмотря на полное отсутствие таких качеств у владелицы этой парикмахерской, больше напоминающей приёмное отделение «скорой помощи», – с клеёнчатыми белого цвета занавесками вместо стен, разгораживающими небольшое помещение, – называемое «салоном красоты», которая даже не позаботилась о нормальных условиях для своих рабов…

***

А сейчас она опять должна отдать то, что с таким трудом заработала, просидев 12 часов, не просто так, на своём рабочем месте, очередному Толику, который послужив в своё время в «ментовке», сидел теперь без работы.

«Почему каждый раз чей-то личный кризис она обязана перекрывать своими заработками?» – не понимая, спрашивала себя Нина. Но, чтобы её золотое колечко с кулоном, продолжало спокойно лежать дома в шкатулочке, и чтобы она могла спокойно лечь спать, хоть и на голодный желудок, надо было соглашаться.

Тем более что, не выдержав этих перебранок дочь, крикнула из своей комнаты:

– Мам, отдай, ты, ему. Иди сюда, я тебе что-то должна сказать.

Выяснив, что у Ольги есть какая-то небольшая заначка, женщина даже с облегчением открыла кошелёк, достала оттуда требуемое и вручила мужу. Послушала, как за ним с грохотом возмущения закрылась входная дверь и, с трудом таща за собой разношенные домашние тапочки, держась за спину правой рукой, вернулась в комнату и медленно опустилась на диван.

За окном звенела ночная тишина, прерываемая редкими звуками проезжающих автомобилей. И как-то гулко продолжал тарахтеть на кухне пустой старенький холодильник, порождающий уже больше кризис в душе, а не в стране или в семейных отношениях.

***

Николай, был настолько внешне уверен в себе, что окружающие его люди, тоже просто свято веровали в это его качество натуры. Но вся его личная вера заканчивалась там же, на тех же качествах, упирающихся лишь в старые амбиции бывшего высокопоставленного чина, от которого уже давно ничего не осталось, а только апломб, присутствующий на его красивом, без изъянов лице, помогающий создавать миф в глазах других, того, чего уже не было и в помине.

Поэтому, хорошо зная себя, в отличие от окружающих и даже собственной жены, однажды он составил писульку, заверенную его прежним адвокатом, в которой говорилось, что он, Николай Георгиевич, не имеет права снимать со своего банковского счёта ни одной копейки. Это право он предоставил своей второй половине, скрепив его подписями – её, Нины, своей и юриста.

Но крепко сидящее шило, не в привычном для всех месте, а в его голове, настолько не давало самому же мужчине покоя, что пользуясь теми качествами, которым многие доверяли, на всех парах первого числа каждого месяца, обгоняя своё доверенное лицо, он вкатывался в банк, засовывал в любое окошечко с сидящим там оператором свою харизматичную внешность, следом вручал свой, просроченный к тому же, паспорт, и, уверенно, а не нагло, как кому-то могло показаться, ухмыляясь, смотрел на работника финансового учреждения, который уже пересчитывал начисленные купюры его военной пенсии, с лёгким сомнением заглядывая в бумажку, в которой сам Николай Георгиевич, собственноручно поклялся, что делать так никогда не будет. Но делал! И очень ловко.

Это, как он сам любил потом повторять, его неизменная во всём натура, как всегда, подвела. И, чтобы, хоть как-то оправдаться перед близкими людьми, быстрыми шагами, засунув глубоко в карман пополневшее неожиданно портмоне, со счастливым выражением лица, направлялся из банка, но уже не в тот любимый их семейный «зелёный магазинчик», находящийся рядом с домом, а в дорогой супермаркет, где, особо не размышляя, покупал всё подряд, широким жестом доставая только что полученные деньги, не глядя при этом на стоимость продукта, а просто получая удовольствие от проводимых в данный момент манипуляций, напоминающих ему о его былой славе высокопоставленного чиновника.

То, что уже через пять дней он будет спасать Толика, требуя от жены её заработка, хлопать дверцей пустого холодильника, а потом ворочаться с боку на бок из-за невозможности уснуть от мучающего голода и не покидающих его голову мыслей, что опять кризис в семье, созданный его умелыми руками, а не только в стране, его не волновало абсолютно, в ту минуту, когда он разглядывал очередной разноцветный пакетик, но не глядя на ценник, который тоже его совершенно не интересовал.

И такие моменты, случающиеся в его жизни, чаще, чем общегосударственные инфляции, по нарастающей перешли в один огромный конфликт с его собственной верой в самого себя, достигнув однажды апогея, выразившегося не финансовым, а личным кризисом его собственной жизни.

Просто Нина устала прислушиваться к той звенящей тишине за окном и хлопнувшей дверью, смотреть по утрам во всё ещё наивные глаза мужа, отёкшие от тяжёлого похмелья, сузившиеся до размеров щёлочек самурая, потому что другой взгляд её ещё не повзрослевшей дочери, которая с большей уверенностью говорила «да, отдай ты ему…», волновал её больше.

Женщина не хотела и дальше опускать стыдливо плачущие веки от невозможности признаться своему ребёнку в той любви, которой не оправдаешь не только наступившую душевную пустоту, но и опустевшие стены их дома, только что наполнявшиеся звуками их дружного смеха, а теперь по ночам всё чаще и чаще, слышался лишь громкий голос бурчащего от голода живота, будто глас вопиющего в пустыне.

Она давно уже пришла к мысли, что постоянно происходящие кризисы в их семейном бюджете, заканчивающимися каждый раз огромными дырами, стали кризисом их личных отношений.

Друзья и знакомые, вызывающие большую озабоченность у Николая, чем болящая спина его жены, надорванная на той работе, которая по чистой случайности, позже стала её бизнесом, (Нина обзавелась своим собственным салоном красоты, в котором уже не выполняла свои прежние обязанности), после чего она даже периодически подволакивала правую ногу, стали главными приоритетами его жизни, потому что подпитывали в нём не существующую уверенность, когда он снабжал незнакомых жене людей деньгами, заработанными ею, оказывая, таким образом, просимую помощь.

Только дважды Николай Георгиевич повёл себя с полной уверенностью – когда чуть не убил собственную дочь, гоняясь за той с ножом по квартире и обвиняя Ольгу в том, что это из-за неё, неожиданно заболевшая мать может умереть, и когда, просидев ранним утром на ступеньках их дома, дожидаясь выхода кого-нибудь из дверей, с размаху, с силой ударил по лицу Нину Александровну….

Та отлетела в сторону, минуя весь коридор, и больно стукнулась скулой о край шкафа.

В то время как женщина с трудом поднималась, не зная, за какое место хвататься – за многострадальную спину или щёку, по которой сходу растеклась огромная синеватого цвета гематома, только слышала она, не шелест безликой ночи, а голос любимого ею когда-то человека:

– Ты посмела тронуть моих стариков, – угрожающе прогрохотал Николай Георгиевич, интонациями сильно напомнив злосчастные моменты, когда требовал денег для своих друзей.

А Нина накануне, не выдержав, собрала все его пожитки и отвезла их его родителям, попросив позволения забрать купленный, опять-таки на её же средства, телевизор им в подарок.

Учитывая, что компьютер дочери Николай успел заложить в ломбард, а выкупить она не имела права, и все её имеющиеся украшения тоже отбыли в том же направлении, да и в тот вечер, когда он с ножом гонялся за дочерью, а его очередной приятель, которому он как всегда, оказывал неизменную помощь, сидел за гостеприимно накрытым столом, исчезли из квартиры и другие ценные вещи – норковая шуба, что называется, приказала долго жить, оставив сиротливо висеть на вешалке свою подружку, но из искусственного меха, какие-то шапки и ещё что-то, тоже испарились в неведомом никому направлении, чему, собственно, даже не успели произвести точный подсчёт. В то время не было никакого желания проводить ещё и следствие и выяснять, чьих это рук дело. Женщина в тяжёлом состоянии находилась в больнице, а дочь чуть не погибла от руки напившегося с горя отца, которого позже Нина всё же пустила обратно в дом, с грустью глянув на привычно округлившееся и раздутое от пьянки родное лицо.

Но жить на что-то надо было. И Нина Александровна думала спасти хотя бы эту часть своих денег, продав телевизор. Но оказалось, что и этого-то она тоже делать не имела права, трогать родителей своего мужа. Потому и была столь сурово наказана или отомщена за отца и мать их сыном, который решил им в своё время сделать такой щедрый подарок – сменить имеющийся у них маленький экран «Спутника», на большой «Рекорда»…

***

В общем, спустя какое-то время, всё же, несмотря на очередной случившийся кризис в стране, Нина Александровна каким-то образом сумела даже начать своё дело, арендовав помещение под салон красоты, в котором довольно длительное время, уже не обслуживая по программам клиентов, но, всё же продолжала сама делать маникюры, пирсинги, которые тогда вошли в моду, и она ввела такую услугу и у себя в заведении, научившись колоть уши, носы, пупки… и послав на курсы своего работника… Но всё-таки, позже, с очередным витком всеобщего неблагополучия, ей пришлось расстаться с тем, во что она успела вложить душу и какие-то средства…

***

Кризисы же, как когда, волнообразно и резко, возникали и исчезали вновь, но всё продолжалось дальше, жизнь тоже, и чем ещё занималась женщина, какое место занимала под солнцем всё это время, это уже совсем другая история. Но больше уже никогда, ни она, ни её дочь не испытывали тех мук голода, когда, ложась вечером спать, для того, чтобы встретить предстоящий день, просыпаясь, приветствовали чей-то кризис нравственных страданий.

Contra bonos mores

Маленький, блестящий алюминиевыми крыльями самолётик совершал уже какой круг вокруг земного шара…

Казалось, он никогда не приземлится, не сядет на эту землю, над которой всё летал и летал, как-то бесконечно и даже скучающе, без падений в воздушные ямы и взлёта над облаками… Разумеется, всё это так и смотрелось, потому что шарик в виде глобуса крепко держался над плоской крышей высотного здания, на первом этаже которого находился ресторан, а самолёт, словно заведённая игрушка и впрямь не был настоящим, потому и выглядел несколько скучающим из-за монотонности движений – вокруг и только вокруг, ни влево, ни вправо не отклоняясь от заданного курса.

А люди, проходящие мимо, на минуту остановившись, чтобы потом, задрав высоко к небу головы, так и застывали в таких же скучающих позах, глядя из-под сложенных козырьком ладоней на совершаемый бесконечный полёт макетной конструкцией. Им даже казалось, что и они сидят внутри, в салоне, откинувшись на спинку кресел в ожидании гула мотора, крутящихся пропеллеров, который всё же так и не раздавался, а они всё надеялись и продолжали стоять, будто пригвождённые к асфальту, но потом, встрепенувшись, всё же продолжали начатый путь, уже глядя приземлённо на неизменного постового в милицейской фуражке, охраняющего перекрёсток всех дорог, по которым двигались прохожие.

А он, этот молодой лейтенант, казалось, ничем не был занят особо важным… Он тоже зачем-то вместе со всеми разглядывал крутящийся самолётик, иногда похлопывая себя регулировочным жезлом по ляжкам, в надетых служебных брюках синего цвета. Его светлые волосы, упавшие редкой прядью на глаза, скучающий взгляд которых, выдавал его возраст с головой, слегка развевались по ветру. Он вовсе не был юн, как могло показаться в первый момент. Длинный нос, почти свисающий над тонкими губами, делал его внешность похожей на какую-то хищную птицу.

Высокая статная моложавость в фигуре могла ввести в заблуждение, но не его глаза.

Иногда к нему подходили прохожие, что-то спрашивали, его лицо оживало, он что-то отвечал, оторвавшись от обозревания земного шара над крышей стеклянного здания напротив, потом опять принимал скучающую позу и продолжал стоять на перекрёстке между проезжающих машин и мотоциклов.

Милиционер совсем оживился, будто очнулся от долгого летаргического сна, когда к нему подошёл мужчина средних лет и, хлопнув его по широким плечам в надетом кителе, весело произнёс:

– Ну, что, Колян, всё загораешь?

– Не загораю, а зарабатываю, – ответил лейтенант в унисон насмешливо заданному вопросу, и тут же добавил:

– Да, достало уже, домой охота… брательник вернулся с морей, вечером пьянка намечается…

Ещё немного поговорив о том о сём, Николай, продолжил скучать, не смотря на верно стоящего подле него товарища, всё разливающегося соловьём на разные темы, вовсе не предусматривающие какого-то диалога.

Неожиданно его взгляд привлекла девушка, маленького росточка, робко стоящая на тротуаре и всё оглядывающаяся по сторонам, будто что-то искала. Его глаза хищной птицы скользнули по её фигурке, пытаясь рассмотреть во всех подробностях, не упуская ни одной детали. Скучать надоело.

Она показалась ему очень юной, не смотря на всю женственность очертаний пухленькой внешности. Взгляд Николая из птичьего становился вожделенным, но по-прежнему прикрывался светлой чёлкой, что почти всегда заставляло сомневаться окружающих. Тем паче, что ему надо было соответствовать тому мундиру, надетому на нём сейчас, но который он с облегчением снимал после смены.

А Даше и впрямь, было всего четырнадцать, он не сильно ошибся, прикидывая в уме свои шансы.

Всё продолжая разглядывать девушку с ног до головы, скользя мысленно широкими ладонями по её высокой, уже пышной груди, не угадывавшейся, а выделявшейся под жёлтенькой ситцевой блузочкой, потом крепко охватывая за талию в синей коротенькой юбочке, и, касаясь круглых коленок, так соблазнительно смотрящих на него, ему этого хотелось и потому представлялось, постовой, неожиданно вспомнив о своих обязанностях, сделал шаг по направлению к ней и спросил:

– Вы что-то потеряли, милая леди…?

Вопрос сразу прозвучал не по регламенту, а в дружеской форме и в такой же манере лейтенант посмотрел Даше прямо в глаза, чем вовсе не смутил её, хотя был против неё взрослым мужчиной.

***

Но скучал не только постовой, не только прохожие, на минуту застывающие рядом с самолётиком и игрушечным глобусом, скучала девочка Даша, приехавшая издалека в этот город к своему отцу, но у которого не было времени или желания уделить внимание дочери, пожелавшей погостить в его семье.

Перечитав все имеющиеся на полке книги в его доме, даже записавшись в местную библиотеку, но и там не найдя ничего для себя подходящего, послонявшись по улицам незнакомого ей городка, Дашенька отпросилась съездить в столицу… Тут у неё не было ни друзей, ни знакомых, отец забыл, что для осмотра города нужны деньги и вообще, на какие-то мелкие расходы, а то, что девочка привезла собой, хватило ей только на поход в музей, дальше она продолжила скитаться теперь уже по улицам столицы, которую неплохо знала, не раз приезжая сюда со своими ближайшими родственниками на праздники.

И потому ответ Николаю, прозвучавший на ломаном английском не был чем-то из ряда вон выходящим. Она скучала.

Заданный милиционером вопрос и полученный ответ явился переломным моментом за этот месяц нахождения девочки в гостях у отца и в её всей дальнейшей жизни. Больше уже никто не скучал. То, что случилось дальше, и было contra bonos mores.

***

– Чёрт, я в школе учил немецкий, – с досадой пробурчал себе в клюв Николай и тут же добавил, обращаясь к Даше, всё не сводя с неё хищного взгляда:

– У меня тут, напротив, – он указал на самолётик, всё продолжающий без остановки крутиться вокруг земного шара, работает друг, – он директор этого заведения и знает английский в совершенстве. Ты, как, обождёшь конца моей смены, я отведу тебя к нему, и он поможет нам…?

Николай уже не отделял себя от девушки, перейдя на «ты» и сказав о помощи им двоим, а не ей лично.

Четырнадцать лет! Прекрасный возраст, когда девочки взрослеют раньше юношей и внешне смотрятся совсем по взрослому, оставаясь внутри подростками, трудными детьми для своих родителей. Те годы, когда с лёгкостью допускаются ошибки, готовые обернуться трагедией на всю оставшуюся жизнь, ну или оставить неизгладимый след в душе, чистоту которой умудряются запачкать вот такие же прошедшие мимо Николаи, сумевшие втоптать в грязь своими сапогами то, что было сокровенно и наивно, и что не даст возможности в дальнейшем продолжить любить весь мир, вокруг которого так и летал неугомонный блестящий самолётик.

День даже не близился к закату, как неумолимо приближалась развязка этой истории со скукой. Но и так же, как только сказка быстро сказывается, но не дело быстро делается, так и постепенно по намеченному плану развивался дальнейший сценарий, начатый на «ура».

Часам к четырём к месту несения службы лейтенантом, подкатило «Жигули», «девятка», из неё выгрузился ещё один мент советской закалки, чтобы сменить на посту коллегу. Они о чём-то быстро поговорили, и Николай пригласил Дашу в машину.

Уже сидя на заднем сидении рядом с девушкой, он снял милицейскую фуражку с головы, обнажив на удивление густую шевелюру цвета зрелой пшеницы. Оставшись без головного убора, ещё больше стал напоминать хищную птицу, и так же, словно коршун, боковым зрением не отпускал девочку из виду. Ощущение близости женского тела, заставило ноздри его птичьего клюва раздуваться и трепетать, глубже вдыхая знакомый аромат, Николай продолжил процесс разобмундирования, расстёгивая на ходу верхние пуговички белой накрахмаленной рубашки, откуда показались уже знакомые светловатые завитки волос.

Неожиданно машина притормозила. Открылась передняя дверца и в неё просочился ещё один человек в «гражданском». Тоже высокий, почти одного роста с Колей, но чуть постарше, одетый во всё импортное. Для тех, советских времён такое резко бросалось в глаза – синего цвета с искусственной потёртостью джинсы, такая же курточка, сидящая на простой майке, но с англоязычной надписью и портретом какого-то длинноволосого рок-музыканта, нарисованного с помощью трафарета чёрной краской на ткани.

Юрий, с трудом сдержавшись, чуть не подмигнул товарищу, не успевшему раздеться до конца, но с интересом посмотрел на Дашу, уже испуганно широко раскрытыми глазами наблюдающую за происходящим. Она впервые оказалась в такой тесной близости от взрослых, но не возраста её отца, мужчин. И внутренний голос начинал нашёптывать, что что-то здесь не так. Выражение скуки полностью слетело с её лица. А чуть покрасневшие щёки выдавали то внутреннее напряжение и обуревающие её сомнения.

Тем не менее девочка старалась не подавать виду, к тому же никто и не собирался скидывать с себя полностью одежду, а заехавшая в этот момент во двор машина, где находилось здание милицейской управы и вовсе притупила бдительность юной пассажирки.

***

Уже тоже в штатском, правда, не пахнущий импортом Николай, Юрий и Даша, походив ещё по коридорам здания правопорядка, сели обратно в автомобиль, который покатился дальше в неизвестном девушке направлении, но туда, где ей была обещана, якобы помощь.

***

Даша не то, чтобы была воспитана в строгих правилах, но в те далёкие и не очень времена, когда дети носили ещё пионерские галстуки и комсомольские значки, было редким явлением, когда девочки не достигнув совершеннолетия, вступали в интимные отношения с мальчиками, своего возраста или постарше. Хотя и не редко случались исключения из такого рода общепринятого правила. Но о таких ситуациях зазорно было даже упоминать, не то, что говорить или делиться с кем-то. Даша не входила в это редкое исключение и потому в своём дневнике, который тщательно прятала за томиками Достоевского и Пушкина на книжной полочке в своей комнате, писала о том, что никогда такого себе не позволит до свадьбы. Писала, не называя вещи своими именами, не потому что не знала, а потому что было стыдно. Да и она на самом деле была неграмотна в вопросах секса. Хотя уже мелькали вырванные страницы из порножурналов в жизни её класса, но надолго перед её глазами не задерживались, так что подробности рассмотреть она не имела возможности, а узнать, что они означают, тем более.

И потому, когда сидящий напротив неё в ресторане великовозрастный, давно половозрелый Юрий, откровенно засовывал язык в угол своей небритой щеки, одновременно весело подмигивая и делая намёки на что-то, чего девочка не могла даже и знать, а директор ресторана, Андрей, очень походивший на трафаретной образ на майке своего друга, уже понявший как его надули, девчонка – то была «своя», он понял это почти сразу, как только заговорил с ней по-английски, всё задавал неловкие для Даши вопросы, подливая в маленькую рюмку ей коньяка, отчего голова девушки кружилась и спрашиваемое становилось и вовсе малопонятным.

Этому господину, заведующему хоть и советским, но ресторанным бизнесом, было на порядок больше, чем милиционеру и гражданскому. И он прекрасно сознавал, насколько мала девчушка, спаиваемая сейчас им, что не отменяло его, такого же хищнического взгляда, как у Николая.

И это было самое, что ни на и есть contra bonos mores, но ещё худшая безнравственность состоялась, когда двери квартиры, где проживал брат Николая, и он сам, открыла женщина лет сорока, потом усадившая почти ребёнка на стул на кухне и всё подливавшая в рюмку уже не дорогой коньяк, а водку.

Странно, но от такого количества выпитого девочка всё же не сильно захмелела, у неё всё продолжала кружиться голова, и она всё так же не понимала, почему у Юрия, который затолкнул её и закрылся с ней в туалетной комнате, что- то там болит, вытащившего из ширинки свой находящийся в состоянии эрекции половой орган, как и не понимала, что он ей предлагает с ним сделать, тыкая членом почти в лицо.

Осознать всю правду происходящего около унитаза не помогли и журналы, в большом количестве раскиданные на низеньком столике в комнате, в которых изображено было всё то, что Даша не успела углядеть на тех листочках с порнографией в школе, и что требовал сейчас от неё этот незнакомый ей и такой взрослый мужчина.

Но contra bonos mores на этом не закончилось… Жена хозяина дома, постелила постель и оставила гостью наедине с братом мужа, плотно закрыв за собой двери.