Sodome et Gomorrhe

отсутствие издательского консенсуса

четвертый том - последний, опубликованный на момент жизни пруста. уже тогда из-за усиливающейся болезни он принимал меньшее участие в редактуре, потому уже с четвертого и далее тома содержат повторы, ошибки и неувязки. дело осложняется тем, что каждое издательство помещает черновые пассажи в оригинальное издание по своему усмотрению. например, в "галлимаре" от 2016 года нет двухстраничного пассажа со сном героя, в то время как в "le livre de poche" от 1993 года он присутствует. то же касается аудиокниг: они не совпадают с оригинальным текстом. что уж говорить о русских переводах - где в оригинале текст продолжается, в переводе он заканчивается. одним словом, нет универсального издания, по которому все бы дружно могли переводить.

наследие прошлого

первые страницы четвертого тома пропитаны идеями шопенгауэра и фрейда. в частности, пассаж про 'хитроумие цветов' напоминает шопенгауэра. по нему, любые чувства иллюзорны и недолговечны, влюбленные одержимы инстинктом ('либидо' по фрейду). переводы шопенгауэра на французский язык вышли в 1886 году, однако пруст мог читать его и в оригинале. идеи шопенгауэра и воле захватили интеллектуалов франции. пруст писал о роли бессознательного, подчеркивая в черновиках, что "задача писателя - пробудить во мне сознание небольшого фрагмента этих бессознательных законов, которые сходились во мне без моего ведома, столь еж многочисленны, столь же непрестанны, столь же неизвестны самим себе, как и те, которые существуют в наших органах, в животных, в растениях" , как отмечает франсуаза лериш, комментатор (здесь и далее перевод ее комментариев мой). к сожалению, из окончательного текста этот пассаж пруст убрал, однако в седьмом томе этой темы он еще коснется, и теория эта будет менее физиологичной.

'мы не можем оживить в памяти свои воспоминания за последние тридцать лет, но они омывают нас вокруг; тогда зачем останавливаться на тридцати годах, почему не продолжить эту предыдущую жизнь еще далеко за пределы нашего рождения? поскольку мне уже незнаком ряд воспоминаний, оставшихся позади меня, поскольку они скрыты от меня и я не обладаю способностью призвать их к себе, кто может мне сказать, что в этой «массе», неведомой для меня, не будет и таких воспоминаний, которые выходят далеко за пределы моей человеческой жизни? если внутри меня и вокруг меня может быть столько воспоминаний, о которых я не помню, то эта забывчивость (по крайней мере, забвение фактов, потому что я не обладаю способностью что-либо различить) может относиться к жизни, которую я прожил в теле другого человека, даже на другой планете. одинаковое забвение стирает все'.

видно, что текст пруст не до конца отредактировал (по понятным причинам). схожие с бергсономрассуждения встречаются и во втором томе, в эпизоде, когда бабушка рассказчика хочет сфотографироваться. рассказчик (или сам пруст) рассуждает на тему фотографий, что они, выражаясь языком бергсона, являют суть интеллекта - они схватывают мгновение нашей жизни, но не весь ее поток. этот пассаж у пруста не звучит так философично, как выше приведенный. пруст не считал себя философом, потому свои идеи и мысли касаемо философии выражал творческим способом, не строго научным. но и у него есть рассуждению на тему памяти и непроизвольных воспоминаний - мы видели практическую составляющую на примере мадленки в первом томе, теоретическая проглядывает в четвертом и достигает кульминации в завершающем томе, где пруст придет к тому, что воспоминание само к нам приходит, мы ничего для этого не делаем.

помимо философов, пруст обращается и к литературоведу xix века шарлю сент-бёву, больше известному нам по эссе пруста "против сент-бева", где он выступает с критикой его биографического метода. здесь дебаты продолжаются, их можно проследить на лексическом уровне. если сент-бёв в своем романе "volopté" ("сладострастие") порицает стремление к чувственным удовольствиям и внебрачной любви, то пруст, употребляя это же существительное вместо привычного "plaisir" (удовольствие), излагает не банальную мысль для того времени, говоря, что сексуальное наслаждение - не грех, но право каждого.

содом и содомиты

эпиграф к четвертому тому взят из стихотворения французского поэта альфреда де виньи

у женщин будет гоморра, а у мужчин - содом

франсуаза лериш указывает на анекдотическую историю, которая гласит, что виньи "написал это стихотворение после разрыва со своей любовницей, мари дорваль, ревнуя ее к женской дружбе" . в повествовании рассказчик часто будет цитировать этого поэта. и сам эпиграф задает основную тему настоящего тома: гомосексуализм.

раскрывая тему содома, пруст одновременно с этим обогащает характер месье де шарлю. если многим были непонятны преследующие нас с первого тома выпученные глаза шарлю, его странные монологи, дорогие подарки рассказчику и отчаянный ночной поиск пьяного кучера, то теперь, после сравнения с цветком и шмелем, все сразу встает на свои места. отрицая свою женственность и свое "женское сердце", по меткому выражению герцогинигермантской, шарлю пытается выглядеть мужественным и суровым: таков он в глазах своего невнимательного братабазена. но когда, как он думает, его никто не видит, рассказчик замечает в чертах его лица и манере поведения нечто женское.

пруст довольно смело указывает на людей, живущих под спутником сатурна. по мнению астрологов, рожденные под знаком сатурна "обречены на меланхолию и одиночества. меланхолия может быть результатом несчастной гомосексуальности, как в случае с одиночками из "содома". в 1902-1904 годах в небольшой группе близких пруста (бибеско, лорис, фенелон), "сатурнианцы" были кодовым названием для "гомосексуалистов", как комментирует лериш. гомосексуальность пруста сомнению не подлежит, куда интереснее то, как сам пруст к этому относился. рано осознав любовь к своему полу, с возрастом он стал скрывать это (пример тому - дуэль из-за леона доде, в связи с которым его обвинили), но насильно от своей сущности отказываться не стал.

"содом и гоморра" - не только аллюзия на французскую поэзию, но и известный библейский сюжет. пруст напрямую обращается к этому пассажу:

"двух ангелов, поставленных у врат содома, чтобы узнать, как сказано в книге бытия, точно ли содомляне поступают так, каков вопль на них, восходящий к предвечному, господь - чему, впрочем, можно только порадоваться - выбрал опрометчиво, лучше бы он поручил это кому-нибудь из содомлян. такого рода оправдания: 'я отец шестерых детей, у меня две наложницы' и т.д. - не смягчили бы его и не заставили бы опустить пламенный меч'.

в примечании переводчика любимоваошибочно сказано, что здесь пруст пересказывает ветхозаветное предание, поскольку он, как комментирует ф. лериш, переписывает книгу бытия: 'в библии было два ангела, посланные яхве в содом (быт. 19:1), не являлись ни судьями, ни тюремщиками, их миссия - предупредить праведников, чтобы они покинули город. более того, у них нет пламенный мечей. с другой стороны, херувимы и огненный меч охраняют дерево жизни, когда адам и ева изгоняются из земного рая (быт. 3:24). таким образом, содом тонко накладывается на земной рай'.

в связи с библейской тематикой встает этический вопрос: как сам пруст относится к героям-гомосексуалистам? ответ на этот вопрос затрудняется еще и тем, что рассказчик все чаще и чаще сравнивает шарлю со сваном: то похожи из взгляды на искусство, литературу, то манера речи. несомненно, что шарлю, несмотря на помешательстве на генеалогии и богатой истории их рода, необычайно эрудирован, талантлив; так, в этом томе мы узнаем, что он хороший пианист. может ли сравнение со сванном говорить о латентной склонности сванна к гомосексуализму? этот вопрос остается открытым. но сравнение со сванном, любимым героем шарлю, говорит в пользу второго: не может быть шарлю "дурным" в глазах писателя, если он сопоставляет его со сванном. наконец, мы можем посмотреть на отношение шарлю к людям: несмотря на высокомерие, он осуждает намерение скрипача мореля совратить невинную девушку. о шарлю нам предстоит поговорить в дальнейшем - это один из самых живучих и важных героев в эпопее.

в дальнейшем пруст и вовсе связывает потомков авраама с потомками содомлян, тем самым находя связь между отверженными евреями и отторгаемыми обществом содомлян. завершается первая часть четвертого тома ироническим сожалением о том, что рассказчик пропустил оплодотворение цветка шмелем.

а был ли мальчик?

рассказчик как бы мимоходом упоминает, что он

"несколько раз бесстрашно выходил на дуэль"

мы помним из третьего тома, как из уст альбертины мы узнали о дуэлях рассказчика, но здесь это уже нечто невероятное - в возрасте примерно 20-21 лет и такое количество политических (из-за дела дрейфуса) дуэлей!.. мы не знаем цвета его волос, мы не видели школьных лет (знаем только, что блок- школьный товарищ) и большую часть отрочества рассказчика автор опускает. о рассказчике говорят вечно влюбленные или пытающиеся ему понравится люди - мать, бабушка, альбертина, сен-лу. как видят другие рассказчика - нам мало известно об этом. если рассказчик писал, что в женщине много тайны, то он лукавил - в нем загадок куда больше. в "перебоях сердца" становится видно, как он пытается выставить себя в выгодном свете: он намеренно меняет воспоминание, где он был с бабушкой.

так, во втором томе бабушка "не притворяется спящей", как пишет рассказчик, а наблюдает за своим пьянеющим внуком. "память" об этом эпизоде, как справедливо отмечает лериш, предлагает нам новую версию событий, где прежде несколько "садистский" внук становится добрее. как нам кажется, это может быть и невольным желанием выставить себя в лучшем свете после удара, который получил рассказчик: он не просто осознал в полной мере ее уход. но и узнал, что она скрывала от него, как ей было тяжело переносить болезнь.

он опять вспоминает события из второго тома: он вдруг говорит, что за один лишь сезон ему проявили благосклонность целых двенадцать девушек. нет, тринадцать. а вместе с альбертиной и вовсе четырнадцать. или это очередное умолчание (поскольку для настоящего повествования это не представляется важным), или перед нами ненадежный рассказчик, желающий показать читателю только самые лучшие свои черты.

но благие намерения завели его в тупик. вердюренговорит рассказчику, что сванн

"действительно очень вас любил, отзывал о вас прекрасно"

чего попросту не может быть, поскольку сванн часто посещал салон вердюренов из-за одетты, и это происходило до рождения героя. сванн попросту не мог рассказывать о том, кто еще не родился. как верно отмечает лериш, "каждый раз, когда он восхваляет себя, рассказчик допускает анахронизмы".

у принцессы германтской

в конце третьего тома мы, как и герцогиня и герцог германтские, оставили рассказчика и сванна одних. в четвретом томе им суждено снова (а может, и в последний раз) встретиться и поговорить. рассказчик не испытывает прежнего трепета при виде сванна, чьё лицо так и кричит: memento quia pulvies, как сказал бы сен-лу. пылкая детская восторженность сменилась юношеским недоумением: как я мог с волнением нажимать кнопку звонка на его двери, как у меня могло колотиться сердце, стоило мне его завидеть на елисейких полях, как я мог окружать его дымкой таинственности, если сейчас он стоит в конце зала одинокий, печальный, с печатью скорого трагического конца на лице, и не вызывает ни намека на прежние чувства, разве что недоумение и сожаление. и все же он слушает и запоминает его слова:

мы сознаем, что воспоминание о минувших чувствах только внутри нас, и больше нигде; чтобы воспоминание вырисовывалось перед нами, нам нужно вернуться внутрь себя. не смейтесь над моим идеалистическим лексиконом, я просто хочу сказать, что я очень любил жизнь и что я очень любил искусства.

из вышеуказанного ясно, что в уста сванна пруст вкладывает свои идеи о памяти и даже искусстве. это то, что рассказчик медленно, но верно принимает от сванна, становясь его двойником. но во всем ли они похожи? на вопрос сванна о том, ревнив ли он, рассказчик отнекивается: что вы, я и слова такого не знаю. этот диалог может быстро забыться: после него произошло еще столько событий, прежде чем мы перейдем к финалу четвертого тома и увидим, до чего довела рассказчика ревность и на что она его побудила пойти... одним словом, он стал действовать как сванн.

отцы и дети

календарь чувств не совпадает с реальным календарем. рассказчик осознает безвозвратную потерю близкого человека не на момент его смерти, но после. наклонившись завязать шнурки, он вспомнил, как бабушкастояла на коленях и завязывала ему шнурки, и слезы брызнули из его глаз. в некотором роде он стал как его мама: стал избегать света и отменять все встречи, лишь бы сохранить в себе скорбь по бабушке, чтобы ее не развеял ни один званый вечер. и длилось это недолго: свет и жизнь вкупе с молодостью дали о себе знать. однако теперь он смотрит на маму другими глазами: он и не видит в ней мать, а бабушку, даже внешне она изменилась - прежде веселая, теперь она грустна, печальна, молчалива, волосы ее поседели. она походит на призрак и, кажется, станет невидимой и совсем исчезнет из жизни героя, поскольку альбертинуон стал целовать так, словно она его мать, и проводить в отношении нее те же манипуляции, чтобы добиться желаемого. одним словом, после осознания потери бабушки он пытается всеми способами восполнить утрату (пусть и в специфическом виде).

эти страдания вылились в символически насыщенный сон, в котором отец героя говорит сыну:

"но ведь ты же знаешь, что я всегда буду жить с ней, олени, олени, франсис жамм, вилка".

олень - аллюзия из романа флобера "легенда о свято юльене госпитальере". как отмечает прустовед антуан компаньон, смертельно раненный юльеном олень предсказывает, что он убьет своих родителей. вилки намекают на враждебную атмосферу, мать не пожелала спокойной ночи, поскольку были вилки (т.е. гости), считает лериш. жамм- писатель, в чье романе речь идет о раскаянии молодой девушки в смерти мужа, в которой она считает себя виновной. итак, сон сочетает в себе противоречивые чувства рассказчика: покинутость, вина, желание доминировать, искупление, грех, смерть.

лесбиянство и провокации

мы помним категоричный ответ рассказчика сванну: ревность ему не знакома, он не пойдет у нее на поводу. и все же в поезде ему страшно оставлять альбертинус блистательным красавцем сен-лу: ревнуя альбертину к сен-лу, он тем самым на мгновение перестает видеть в сен-лу друга, воспринимая его только как угрозу собственному счастью. впрочем, от счастья легко отказаться, что и пытается сделать рассказчик: или черное, или белое (вернее сказать, красное), или любовь, или отторжение, потому после нескольких дней альбертина ему надоедает, он хочет с ней расстаться. он часто думает во время их совместных прогулок или поездок на автомобиле: "это в последний раз". как и в отношении родителей, так и по отношению к альбертине он не может выбрать что-то одно: остаться или расстаться.

и вот рассказчик радует мать: я и не думаю жениться на альбертине, она вовсе меня не интересует. наконец-то какая определенность после долгих колебаний. и снова в его жизнь вмешивается воля случая: неосторожно брошенное альбертиной слово меняет рассказчика до неузнаваемости: им овладевает непоколебимая уверенность в том, что альбертина предавалась сладострастию с дочерью вентейля и ее задушевной и телесной подругой: за ними-то и маленький рассказчик наблюдал в первом томе. так довольно короткая сцена из первого тома всплывает в сознании рассказчика в четвертом томе, повлияв на его решение. какие оно имело последствия - об этом красноречиво говорит название пятого тома: "пленница".

эти эмоциональные гонки (по отношению ко всем героям, даже сен-лу) происходят у него в виду неосознанности и незнания настоящей ценности чувств. кажется, хотя бы в это сванн преуспел. и заплатил непомерную цену.

несколько слов о переводе

с нетерпением ожидая перевода елены баевской, мы прочли и сравнили переводы франковского и любимова.

в оригинале 'cambremer' у любимова стала 'говожо' по вполне понятным причинам: 'came' - товар, дрянь, наркота, 'merde' - самое известное французское ругательство, 'дерьмо'. совсем другое дело - соглашаться или нет с таким переводческим ходом любимова: взять и перевести говорящую фамилию на не совсем благозвучное говожо.

приводим беседу шарлю с братом базеном. братья вспоминают былые деньки и их, видимо, заикающегося преподавателя. пока он оттягивал время, братья упражнялись в каламбурах.

'te rappelles-tu le vieux père 'courveau: 'pourquoi est-ce que pascal est troublant? parce qu'il est trou... trou...' '- blé', prononça m. de charlus comme s'il répondait encore à son professeur. 'et pourquoi est-ce que pascal est troublé? parce qu'il trou.. parce qu'il est trou... - blanc'.

'помнишь старика курво: «отчего это паскаль нас так волнует? потому что мысль его — как вол... вол...» — «на, — проговорил г-н де шарлюс, как будто еще отвечая на вопрос своего учителя. — а отчего это мысль у паскаля — как волна? оттого что он вол... оттого что он вол...нует' (перевод федорова)

'помнишь старика курво?» – «почему купцов называют купцами? потому что они все покупают и ску... ску... скупают, – произнес де шарлю таким тоном, как будто отвечал своему учителю. – а раз скупают, то они не только купцы, но и ск... скупцы'. (перевод любимова)

поясним: "le trou" - яма, дыра, "troublé" - встревоженный, волнующийся. дальше сложнее. мы подумали, или это опечатка, или пруст действительно имел в виду 'trou blanc' - то есть белые волны, иначе называемые 'волны-убийцы', гигантские одиночные волны, возникающие в океане. это маловероятно, потому здесь скорее 'troublant'- беспокойный, волнующий. мы оказались правы: чудесная знакомка нелли делится ссылкойна полезный материал. и комментирует, что 'troublant, trou blanc омофоны - излюбленная ошибка всех французских учеников - окончания с ошибками (пишут, что слышат)'.

у любимова на месте паскаля выскочили смелые скупые скупцы, оскалившиеся на паскаля. какая связь между скупцами и паскалем - загадка дыры. он пытается не просто перевести каламбур, как это делает федоров, когда chantepie (дословно: "поет" и "сорока") переводит как: "много ли там поет сорок?", а выдумывает шутку, которая вызвала бы смех у советского читателя: "много ли там трусов, кроликов?". сороки пропали, остались трусы в лесу.

каламбурное наследие доктора котараживо и поныне: нашлась прогрессивная женщина, рьяная продолжательница его дела - дочь франсуазы.

'видя, что я кого-то жду в гости, она притворилась, будто думает, что меня зовут шарлем. я наивно ответил ей, что это не так, и дал ей повод сказать: «ах, а я думала! и говорила себе: «шарль ждет». это было довольно безвкусно'.

«charles attend», что звучит так же, как «charlatan» — «шарлатан». в оригинале это слово даже написали в скобочках (на всякий случай). как по мне, неплохо, хотя бы вызывает улыбку, а не недоумение, как в случае с котаровскими попытками вставить свои две копейки.

многое осталось невысказанным: шокирующая подробность из любовной жизни принцессы германтской (и очередной вырезанный кусок на эту тему, увы!), характер сестры леграндена, пристрастие камбремер к шопену, о русской княгине на фоанцузской земле, уроки этимологии от бришо, механизированный мир франции, о селесте альбаре и ее сестре мари - настоящих и осязаемых из жизни пруста, которых он переместил в роман. и все же мы сделали акцент на важнейших темах: памяти, ревности, любви, которые достигнут своего пика в последующих томах.