Маленькие женщины

Глава шестая. Бет находит Украшенный Чертог

Большой дом и правда оказался для них Украшенным Чертогом, хотя потребовалось некоторое время для того, чтобы все они смогли попасть туда, а Бет обнаружила, что ей особенно трудно пробираться мимо львов. Самым большим львом был, разумеется, старый мистер Лоренс, однако после того, как старый джентльмен нанес им визит, сказал каждой из девочек что-то забавное или доброе, а потом долго беседовал с их матерью о былых временах, робеть перед ним почти совсем перестали все, кроме застенчивой Бет. Другим львом стало то, что Лори был богат, а они бедны: это мешало им спокойно принимать от Лори небольшие подарки, какие он любил делать им в знак признательности, – ведь они не могли ответить ему тем же. Но со временем девочки поняли, что он считает их своими благодетельницами и просто не знает, что еще он может сделать, чтобы показать им, как он благодарен за материнскую доброту миссис Марч, за их веселое сообщество, за тепло и уют их скромного дома. Так что довольно скоро они забыли о своей гордости, и взаимный обмен добротой шел беспрерывно, не позволяя его участникам задуматься о том, у кого ее больше.

В это время происходило множество всяких приятных событий, ведь новая дружба росла бурно, как трава весной. Все полюбили Лори, а Лори по секрету сообщил своему домашнему учителю, что «девицы Марч настоящинские великолепные девчонки». С замечательным энтузиазмом, столь свойственным юности, четыре сестры приняли одинокого мальчика в свою среду, высоко его ставили и всячески опекали, и он нашел нечто совершенно очаровательное в чистосердечном дружеском общении с этими простодушными девочками. Никогда не знавший ни матери, ни сестер, он очень быстро подпал под их влияние, и их живое, деятельное отношение к жизни заставило его устыдиться собственной праздности. Книги ему надоели, а теперь он обнаружил, что люди так интересны, что мистер Брук был вынужден в своих отчетах докладывать его деду о не весьма удовлетворительных результатах занятий, так как Лори часто прогуливал уроки, убегая к Марчам.

– Это не страшно. Пусть устроит себе каникулы, потом он все нагонит, – успокоил учителя мистер Лоренс. – Добрая дама, живущая в соседнем доме, говорит, что мальчик слишком усердно занимается, он нуждается в обществе сверстников, должен участвовать в их развлечениях, больше двигаться. Подозреваю, что она права и что я слишком нянчился с мальчишкой, избаловал его, словно я не дед, а его старая бабка. Пусть поступает как хочет, пока ему это нравится. Вряд ли он может ввязаться во что-нибудь дурное в этом маленьком женском монастыре за живой изгородью, а миссис Марч делает для него гораздо больше, чем можем мы с вами.

И как же прекрасно на самом деле они проводили время! Какие спектакли и живые картины они ставили, какие устраивали санные прогулки и веселые игры на коньках, как приятно коротали вечера в гостиной старого дома, и какие замечательно веселые, хотя и немноголюдные, званые вечера бывали время от времени в большом особняке! Мег могла теперь гулять в оранжерее, сколько и когда ей было угодно, и радоваться чудесным букетам, Джо жадно рылась в новой для нее библиотеке и доводила старого джентльмена до конвульсий своими критическими замечаниями, Эми копировала картины и от всей души наслаждалась созерцанием красот большого дома, а Лори в самом восхитительном стиле исполнял роль «владельца замка». Одна Бет, так мечтавшая о настоящем рояле, никак не могла набраться смелости и пойти в эту «Обитель Счастья», как называла большой дом Мег. Она было пошла туда с Джо, но старый джентльмен, не знавший о ее болезненной застенчивости, воззрился на нее из-под тяжелых бровей так пристально и так громко произнес «Эй!»^[37] вместо приветствия, что перепугал девочку до того, что у нее «даже ноги застучали об пол». Бет так никогда и не рассказала об этом матери, она просто убежала домой, заявив, что никогда и ни за что больше не пойдет в этот дом даже ради обожаемого рояля. Ее пытались переубедить, но никакие убеждения, никакие уговоры не могли пересилить ее страх, пока каким-то таинственным образом этот факт не достиг слуха мистера Лоренса. Тогда он сам решительно взялся за исправление сложившейся ситуации. Во время одного из своих кратких визитов он искусно подвел собеседников к разговору о музыке и завел речь о великих певцах и певицах, с которыми был знаком, о замечательных оргáнах, которые ему приходилось слышать, и рассказал несколько таких очаровательно забавных историй, что Бет не удержалась и, тихонько выбравшись из своего укромного уголка, придвигалась все ближе и ближе к беседующим, словно подпав под эти чары. У спинки его кресла она остановилась и так и стояла, слушая, с широко распахнутыми огромными глазами и пылающими от возбуждения щеками – так взволновало ее необычное поведение старого джентльмена. Обращая на девочку не больше внимания, чем на какую-нибудь муху, мистер Лоренс продолжал говорить о Лори, о его занятиях и учителях. И тут, словно эта мысль только что пришла ему на ум, он обратился к миссис Марч с такими словами:

– Мальчик забросил занятия музыкой, и я этому даже рад, так как он все больше увлекался ею. Но рояль страдает оттого, что его не используют. Не захочет ли кто-то из ваших девочек забегать к нам время от времени, чтобы на нем поупражняться, просто, знаете ли, мэм, чтобы не дать ему расстроиться?

Бет сделала шажок вперед и крепко сжала перед собою руки, чтобы не дать им захлопать в ладоши, – слишком силен был соблазн, а при мысли о том, что она сможет упражняться на их великолепном инструменте, у нее перехватило дыхание. Прежде чем миссис Марч успела ему ответить, мистер Лоренс продолжил с довольно странным небольшим кивком и с улыбкой:

– Им ведь даже не нужно будет видеться с кем-нибудь или разговаривать, всего лишь забежать к нам – в любое время. Потому что я вечно сижу взаперти в своем кабинете в другом конце дома, Лори часто отсутствует, а слуги никогда и близко к гостиной не подходят после девяти утра.

Тут он поднялся, как бы собираясь уйти, и Бет приняла решение заговорить, так как после следующих его слов ничего лучшего и желать было бы невозможно.

– Прошу вас, передайте юным леди мои слова, а если им не захочется приходить… ну что ж, ничего не поделаешь.

И вот тут в его руку скользнула маленькая рука, и Бет подняла к нему сияющее благодарностью лицо, заговорив, как всегда, серьезно и робко:

– О сэр, им захочется, очень и очень захочется!

– Так это вы и есть музыкальная девица? – спросил он, совсем ее не напугав. – Эй! – И ласково поглядел на маленькую Бет с высоты своего роста.

– Да. Я – Бет. Я обожаю музыку, и я приду, если только вы уверены, что никто меня не услышит и я никого не обеспокою, – добавила она, опасаясь быть слишком невежливой и трепеща от собственной дерзости при этих словах.

– Ни единой души, моя милая. Дом пуст целых полдня, так что приходите и барабаньте по клавишам, сколько вам угодно, а я буду вам весьма обязан.

– Вы очень добры, сэр!

Бет заалелась, словно роза, под дружелюбным взглядом мистера Лоренса, но испугана она в этот раз вовсе не была и благодарно пожала его руку, так как у нее просто не было слов, чтобы поблагодарить его за столь драгоценный дар. Старый джентльмен осторожно погладил челку Бет и, отведя волосы со лба девочки, наклонился и запечатлел на нем нежный поцелуй, сказав тоном, какой редко кто-либо у него слышал:

– Когда-то и у меня была девочка с такими же глазами, как у тебя. Да благословит тебя Бог, моя милая!

И, неожиданно заторопившись, он сразу ушел.

Бет поделилась своим восторгом с мамой, которая восхищалась ничуть не меньше, чем дочь, а потом бросилась наверх, чтобы сообщить блистательную новость куклам-инвалидам, поскольку сестер еще не было дома. Как радостно пела она в этот вечер и как утром они смеялись над нею, потому что она разбудила ночью Эми, пытаясь во сне сыграть что-то на ее щеке, словно на рояле.

На следующий день, увидев, как оба джентльмена, и старый и молодой, покинули большой дом, Бет после двух-трех отступлений все же вошла в особняк через боковой вход и тихонько, как настоящая мышка, проделала свой путь до гостиной, где стояло ее божество. И конечно, совершенно случайно, на крышке лежали ноты прелестных и совсем не трудных мелодий, и Бет, дрожащими пальцами и с частыми остановками – надо ведь было и посматривать, и прислушиваться к тому, что делалось вокруг, – наконец прикоснулась к клавишам великолепного инструмента… Тут она сразу же забыла свои страхи, саму себя и все остальное – все, кроме несказанного наслаждения, какое дарила ей музыка, ибо звучала эта музыка, как голос горячо любимого друга.

Бет оставалась в гостиной до тех пор, пока не явилась Ханна, чтобы забрать ее домой – обедать; однако аппетита у девочки не было, и она могла только сидеть молча и улыбаться всем и каждому в охватившем ее с головы до ног состоянии неописуемого блаженства.

С этого дня маленькая фигурка в коричневой шапочке проскальзывала через живую изгородь почти каждый день, а в большой гостиной царил звучный дух музыки, появлявшийся и исчезавший незаметно для глаз. Бет так никогда и не узнала, что мистер Лоренс открывал настежь дверь своего кабинета, чтобы послушать старинные арии, которые он так любил. Она никогда не замечала, что Лори стоял на страже в коридоре, не допуская, чтобы к гостиной приближались слуги. Она не подозревала, что сборники упражнений и ноты новых песен, которые она находила на пюпитре, были поставлены там специально для нее, а когда старый джентльмен говорил с нею о музыке у них дома, она лишь поражалась тому, как он добр, что говорит с ней о вещах, которые очень помогают ей в ее занятиях. Так что Бет наслаждалась от всей души и обнаружила – что случается далеко не всегда, – что исполненное желание было и в самом деле все, о чем она мечтала, на что надеялась. И возможно, именно потому, что благодарность ее за этот дар была так глубока, ей было даровано еще больше. Во всяком случае, она несомненно заслужила оба эти дара.

– Маменька, знаете, я собираюсь вышить для мистера Лоренса домашние туфли. Он так ко мне добр, я обязательно должна как-то его поблагодарить, а ничего другого придумать не могу. Можно мне это сделать? – спросила Бет несколько недель спустя после его столь богатого важными последствиями визита.

– Да, дорогая. Это будет ему очень приятно – ты придумала чудесный способ поблагодарить старого джентльмена. Девочки помогут тебе сделать это, а я заплачу сапожнику за шитье, – ответила миссис Марч, которая всегда с особым удовольствием выполняла просьбы Бет – ведь эта девочка так редко просила что-нибудь для себя самой.

После множества серьезных дискуссий с Мег и Джо был наконец выбран узор, куплены материалы, и работа над домашними туфлями началась. Букет лиловых, радующих взор анютиных глазок на более интенсивного цвета пурпурном фоне девочки сочли прелестным и вполне подходящим к случаю, и Бет принялась за работу, уделяя этому занятию ранние утренние и поздние вечерние часы, лишь изредка, в особенно трудных местах, обращаясь за помощью. Она быстро и ловко управлялась с иглой – эта маленькая женщина была прекрасной рукодельницей, и туфли были закончены прежде, чем успели всем надоесть. Тогда Бет написала коротенькую простую записку, и с помощью Лори в одно прекрасное утро дар и письмо были тайно – контрабандой – пронесены и положены на письменный стол мистера Лоренса еще до того, как старый джентльмен встал с постели.

Когда завершился этот волнующий период, Бет стала ожидать, что произойдет дальше. Прошел целый день и еще часть следующего, прежде чем пришло некое «уведомление о получении», и она уже начала беспокоиться, что могла каким-то образом обидеть своего непредсказуемого друга. Перед вечером второго дня ожидания Бет пришлось выйти из дома по какому-то поручению и заодно вывести на свежий воздух очередную пациентку своей больнички – Джоанну. Подходя на обратном пути к своему дому, она увидела три… нет – четыре головы, то появляющиеся, то снова исчезающие в окнах гостиной; как только ее приближение было замечено, несколько рук приветственно замахали ей и несколько радостных голосов возопили:

– Письмо! Письмо от старого джентльмена! Скорей, скорей, иди и прочти!

– Ах, Бет, он прислал тебе… – начала было Эми с неподобающим юной леди энтузиазмом, но не смогла закончить – голос ее не стал слышен, так как Джо резко захлопнула окно.

Бет ускорила шаги, трепеща от ожидания, полного неизвестности. У входной двери сестры подхватили ее на руки и торжественной процессией буквально внесли в комнату. Все руки указывали в одном направлении, и все голоса одновременно произнесли:

– Посмотри! Посмотри туда!

И Бет посмотрела… Пораженная, она побледнела от непередаваемого восхищения, ибо там, куда ей указывали, стоял небольшой кабинетный рояль, на сверкающей крышке которого, словно афиша, лежал конверт с адресом «Для Мисс Элизабет Марч».

– Для меня?! – выдохнула Бет, крепко ухватившись за Джо и чувствуя, что вот-вот упадет, – так потрясло ее все происходящее.

– Да, моя ненаглядная, все это – для тебя! Ну разве это не великолепно со стороны старого мистера Лоренса? Разве ты не находишь, что он самый милый старикан на свете? А в конверте – ключ от рояля. Мы не распечатали письмо, но просто умираем от жажды узнать, что он тебе пишет, – вскричала Джо, горячо обнимая сестру и передавая ей конверт.

– Ты прочти его сама – я не могу! Я так странно себя чувствую! Ах, этот рояль такой прелестный! – И Бет, совсем выбитая из колеи драгоценным подарком, спрятала лицо в переднике Джо.

Джо развернула листок бумаги и рассмеялась, потому что первые увиденные ею слова были необычайны:

«Мисс Марч, досточтимая госпожа!..»

– Как прекрасно это звучит! Жаль, что мне никто так не напишет! – воскликнула Эми, посчитавшая столь старомодное обращение весьма элегантным.

– «За мою долгую жизнь мне пришлось износить немало домашних туфель, но никогда ни одна пара не подходила мне лучше, чем Ваша, – продолжала читать Джо. – Утешение сердца – мои любимые цветы^[38], а Ваши всегда станут напоминать мне об их доброй дарительнице. Я люблю платить свои долги и потому верю, что Вы позволите „старому джентльмену“ послать Вам что-то, некогда принадлежавшее его маленькой внучке, которую он потерял. С сердечной благодарностью и наилучшими пожеланиями остаюсь Вашим благодарным другом и преданным слугою, Джеймс Лоренс».

– Знаешь, Бет, это честь, какой следует гордиться! Лори говорил мне, как мистер Лоренс любил малышку, которая умерла, как бережно он хранит все ее вещички. Подумай только – он подарил тебе ее рояль!.. Вот что значит – иметь голубые глаза и любить музыку! – пошутила вдобавок Джо, стараясь успокоить Бет, которая дрожала с ног до головы и была так взволнована, как никогда не бывала прежде.

– Ты только взгляни, как эти подсвечники искусно сделаны! А розетка из зеленого шелка – шелк весь так красиво собран, и в середине – золотая роза! А пюпитр – просто прелесть, да еще вертящийся табурет… все в комплекте! – прибавила Мег, открывая инструмент и демонстрируя его красоты.

– «Остаюсь Вашим преданным слугою, Джеймс Лоренс». Только подумай – написать такое тебе! Расскажу в классе. Девочки найдут, что это великолепно, – сказала Эми, на которую письмо произвело большое впечатление.

– Испытай-ка его, солнушко. Послушаем, какой звук у этой малышки-пинины, – попросила Ханна, всегда принимавшая участие в радостях и горестях семьи.

И разумеется, Бет его испытала, и все заявили, что малыш-рояль – самое замечательное фортепьяно на свете. Он явно был заново настроен и приведен в безупречное состояние, однако при всем его совершенстве, мне думается, истинное очарование придавало всему самое счастливое лицо из всех счастливых физиономий в гостиной – лицо Бет, склонявшееся над роялем, когда ее пальцы любовно касались красивых черных и белых клавиш, а ноги нажимали на блестящие медные педали.

– Ну что ж, придется тебе пойти поблагодарить мистера Лоренса, – сказала Джо как бы шутя, так как мысль о том, чтобы ее робкая сестричка и в самом деле совершила такой подвиг, никогда прежде не приходила ей в голову.

– Да, я так и собираюсь сделать. Может даже, пойду прямо сейчас, пока не перепугалась, думая об этом.

И к несказанному удивлению всего собравшегося вместе семейства, Бет решительно двинулась через сад, прошла сквозь живую изгородь и скрылась в дверях дома Лоренсов.

– Ну, помереть мне прям тут, на месте, если это не самая страньшая штука, что я в жизни видала! Пинина эта ей мозги набекрень поворотила! Она ж в здравом-то уме не пошла б ни за что! – воскликнула Ханна, провожая удаляющуюся Бет пристальным взглядом, тогда как девочек это чудо буквально лишило дара речи.

Они были бы потрясены еще более, если бы видели, как поступила Бет, войдя в дом. Хотите – верьте, хотите – нет, но она взяла да постучалась в дверь кабинета мистера Лоренса, прежде чем подумала о том, что ей делать дальше, и когда неприветливый голос откликнулся: «Войдите!» – она и впрямь вошла, тут же направившись к мистеру Лоренсу, который, казалось, был совершенно потрясен этим явлением, и протянула ему руку со словами – причем голос ее только слегка дрогнул – «Я пришла поблагодарить вас, сэр, за…», но ей не удалось закончить, потому что старый джентльмен глядел на нее так по-дружески, что все слова вылетели у нее из головы, и, помня лишь о том, что он потерял любимую маленькую внучку, она обвила его шею руками и поцеловала.

Если бы с его дома вдруг улетела прочь крыша, старый джентльмен был бы изумлен ничуть не больше. Но это ему понравилось. О да, еще бы, это ему понравилось – поразительно! Он был так тронут и получил такое удовольствие от этого доверчивого детского поцелуя, что вся его очерствелость мигом исчезла; он усадил девочку к себе на колени и прижался своей морщинистой щекой к ее румяной щеке, чувствуя себя так, словно его маленькая внучка вдруг к нему вернулась. С этой минуты Бет совершенно перестала его бояться: она уютно устроилась у него на коленях, разговаривая так, словно знала его всю жизнь, ведь любовь гонит страх прочь, а благодарность способна покорить гордость. Когда Бет отправилась домой, мистер Лоренс дошел с ней до ее калитки, сердечно пожал ей руку, приподнял на прощанье шляпу и зашагал к своему дому, очень прямой и величественный, как и подобает красивому старому джентльмену, сохранившему военную выправку.

Девочки видели в окно эту сцену, и Джо принялась отплясывать джигу, выражая полное свое удовольствие, Эми чуть было не выпала из окна от удивления, а Мег воскликнула, высоко воздев руки:

– Ну, мне думается, наступает конец света!

Глава седьмая. Эми в Долине Уничижения

– Этот мальчик – самый настоящий циклоп, правда же? – воскликнула однажды Эми, увидев, как под грохот копыт скачет верхом Лори, который к тому же приветственно взмахнул хлыстом, проносясь мимо их окна.

– Как ты смеешь так называть его, когда у него оба глаза на месте?! Да еще такие красивые! – прикрикнула на нее Джо: ее возмущало любое неуважительное замечание в адрес ее друга.

– А я и не думала говорить про его глаза! Не понимаю, с чего это ты вдруг вспылила, когда меня просто восхищает его умение ездить верхом.

– Ох, вот тебе и раз! Наша маленькая гусыня имела в виду кентавра, а назвала Лори циклопом! – вскричала, расхохотавшись, Джо.

– И незачем мне грубить, это просто «ляп линги»^[39], как выражается мистер Дэвис, – ответствовала сердито Эми, желая прикончить Джо своей латынью. – Жаль, у меня нет хотя бы малой доли тех денег, что Лори тратит на свою лошадь, – добавила она как бы про себя, но все же надеясь, что сестры ее услышат.

– Почему же? – добродушно спросила Мег, тогда как Джо снова разразилась смехом, услышав «латынь» Эми.

– Ах, они мне ужасно нужны! Я в таком страшном долгу, а мой черед получать карманные деньги придет только через месяц.

– В долгу, Эми? Что ты этим хочешь сказать? – Вид у Мег был очень серьезный.

– Ну как же! Я задолжала по меньшей мере целую дюжину маринованных лаймов, а я, понимаешь, не могу заплатить за них, пока не получу денег, ведь маменька не разрешила мне брать в долг в магазине.

– Расскажи-ка мне поподробнее. Что, теперь в моде лаймы? Я в свое время накалывала кусочки резины, чтобы делать шарики. – Мег очень старалась сохранить серьезную мину. Вид у Эми был мрачный и очень важный.

– Ну как же! Видишь ли, девочки их всегда покупают, и если не купить, тебя сочтут жадюгой, так что хочешь не хочешь, а тебе тоже приходится их покупать. Просто теперь время такое, и все их посасывают, когда на уроках за партами сидят, а на переменах меняют их на карандаши, колечки из бус, на бумажных куколок или еще на что-то такое. Если какая-нибудь девочка дружит с другой, она может уделить ей немножко, а если сердится на нее, то съедает лайм у нее на глазах, даже и пососать лайминку не даст. Они меня угощают все по очереди, и я уже съела очень много, но так им ничего и не вернула. А ведь я обязана вернуть, потому что это долг чести, как ты понимаешь!

– Сколько же может понадобиться, чтобы расплатиться с девочками и восстановить твою честь… и твой кредит? – спросила Мег, доставая свой кошелек.

– Четверти доллара вполне хватит, и еще несколько центов останется – угостить тебя. Разве ты не любишь лаймы?

– Не очень. Можешь оставить мою долю себе. Вот тебе деньги. Потяни их подольше, ты ведь сама понимаешь – это не слишком много.

– Ой, спасибо тебе большое! Как должно быть приятно – всегда иметь карманные деньги! Устрою великий пир, ведь я не попробовала ни единого лайма за всю неделю! Мне было неловко брать у девочек угощение, раз я не могла дать ничего взамен, и я на самом деле очень страдаю, так мне хочется съесть хоть один лайм!

На следующий день Эми явилась в школу довольно поздно, но не удержалась от соблазна представить всем на обозрение влажный пакет из коричневой оберточной бумаги, прежде чем поместила его в самый дальний и укромный угол своей парты. В следующие несколько минут слух о том, что Эми Марч принесла двадцать четыре (один она успела съесть по дороге) восхитительных лайма и собирается угощать, распространился в ее ближайшем окружении, и любовное внимание к ней ее подруг поразительно возросло. Кэтти Браун тут же пригласила ее к себе на следующую вечеринку. Мэри Кингсли настояла на том, чтобы дать ей поносить свои часики – до перемены, а Дженни Сноу, сатирически настроенная юная леди, которая подло вышучивала Эми за ее безлаймовое состояние, немедленно зарыла топор войны и предложила поделиться решением нескольких ужасающих задачек. Однако Эми не забыла коварных выпадов мисс Сноу по поводу некоторых персон, чьи носы оказались недостаточно приплюснутыми, чтобы не чуять запаха чужих лаймов, а также некоторых зазнаек, чья гордость недостаточно велика, чтобы на эти лаймы не напрашиваться, так что все надежды «этой девицы Сноу» сразу же оказались повержены в прах уничтожающей телеграммой: «Незачем становиться вдруг такой вежливой, все равно ничего не получишь».

Случилось так, что в это утро школу посетило некое весьма выдающееся лицо, и это лицо похвалило прекрасно выполненные географические карты Эми. Такая честь, выпавшая на долю ее врагини, разожгла злобу в душе мисс Сноу и побудила мисс Марч принять вид молодого ученого павлина. Но – увы, увы! Не взбирайся высоко – падать будет далеко, и мстительная Сноу перевернула ситуацию в угодную ей сторону с катастрофическим успехом. Как только выдающийся гость высказал учителю – мистеру Дэвису – свои привычные, давно успевшие зачерстветь комплименты и с поклоном удалился, Дженни Сноу, под тем предлогом, что хочет задать важный вопрос, сообщила учителю, что в парте Эми Марч находятся маринованные лаймы.

Надо сказать, что мистер Дэвис давно объявил лаймы контрабандным товаром и торжественно поклялся публично положить контрабанде конец, а также подвергнуть наказанию линейкой того, кто нарушит закон. Сей многотерпеливый муж после длительной и бурной военной кампании преуспел в запрещении жевательной резинки, устроил большой костер из конфискованных романов и газет, подавил деятельность тайной почтовой конторы, запретил искажение природных черт лица, а также прозвища, и клички, и карикатуры и совершил все, что способен сделать один человек, чтобы держать в должном порядке полсотни бунтующих девчонок. Мальчишки – тоже великое испытание для человеческого терпения, тут нечего и говорить, но девчонки бесконечно несноснее, особенно для нервных джентльменов с тираническими наклонностями, к тому же обладающих талантом к учительству в еще меньшей степени, чем доктор Блимбер^[40]. Мистер Дэвис имел невероятное количество всяческих знаний: он владел греческим и латынью, знал алгебру и множество разнообразных «-ологий», и по этой причине его считали прекрасным учителем, тогда как манере вести себя, моральным качествам учителя, его чувствам и личному примеру особой важности не придавалось. Момент для доноса оказался весьма неудачным для Эми, и Дженни это прекрасно понимала. По-видимому, в то утро кофе мистера Дэвиса был слишком крепким, ветер задувал восточный, что всегда сильно подстегивает невралгию, а ученицы мистера Дэвиса, по его мнению, недостаточно отдавали ему то должное, какого он – он это чувствовал – несомненно заслуживал. Воспользуемся не весьма элегантным, зато очень выразительным языком одной из школьниц. «Он был весь на нервах, как старая карга, злился и смотрел волком». Слово «лаймы» было для него точно горящий фитиль для пороха: желтое лицо учителя вспыхнуло, он постучал по столу так энергично, что Дженни с небывалой быстротой скачками бросилась на свое место.

– Прошу внимания, юные леди! Будьте любезны!

Вслед строгому приказанию мерное жужжание смолкло, и пятьдесят пар голубых, черных, серых и карих глаз послушно обратились на ужасающую физиономию мистера Дэвиса.

– Мисс Марч, подойдите к моему столу!

Эми, выполняя приказ, поднялась с места с видимым спокойствием, но с тайным страхом в душе, так как совесть ее отягощали запретные лаймы.

– Принесите сюда лаймы, находящиеся у вас в парте! – последовала неожиданная команда, остановившая Эми прежде, чем она успела выйти в проход меж партами.

– Все не бери! – тихо шепнула ей соседка, юная леди, обладавшая редким присутствием духа.

Эми поспешно вытряхнула из пакета с полдюжины лаймов, а остальные положила пред очами мистера Дэвиса, полагая, что ни один человек с человеческим сердцем не мог бы не смягчиться, как только его носа достигнет столь восхитительный аромат. К несчастью, мистер Дэвис терпеть не мог запаха этой модной маринованной гадости: отвращение еще более усилило его гнев.

– Это все?

– Н-не совсем, – заикаясь, произнесла Эми.

– Немедленно несите остальные!

Бросив полный отчаяния взгляд на своих подружек, Эми подчинилась приказу.

– Вы уверены, что больше ничего не осталось?

– Я никогда не лгу, сэр.

– Я это вижу. Теперь берите эти отвратительные штуки, по две в каждую руку, и выбрасывайте их в окно.

Послышался одновременный всеобщий вздох, а затем, когда последний проблеск надежды угас и вожделенное угощение было вырвано из девичьих уст, по классу пронесся словно небольшой порыв ветра. С пылающим от стыда и гнева лицом, Эми шесть мучительных раз ходила туда и обратно, и, когда очередная обреченная на гибель пара лаймов – ах, таких упругих и сочных! – выпадала из ее неохотно разжимавшихся рук, радостные клики с улицы усиливали отчаяние девочек в классе, так как утраченный ими пир вызывал теперь восторг у ирландских мальчишек, их давних заклятых врагов. Да уж, это – это было слишком! На непреклонного мистера Дэвиса обратились все взоры – сверкающие возмущением или молящие о помиловании, а одна страстная любительница лаймов даже расплакалась.

Когда Эми возвратилась из своего последнего путешествия к окну, мистер Дэвис издал зловещее «Хмм!» и произнес самым внушительным тоном:

– Юные леди, вы помните, чтó я говорил вам неделю тому назад. Я сожалею, что так случилось, но я никогда не допускаю, чтобы мои установления нарушались, и никогда сам не нарушаю своего слова. Мисс Марч, протяните руку!

Эми вздрогнула и убрала обе руки за спину, обратив к нему умоляющий взгляд, просивший о пощаде яснее слов, которых она не могла произнести. Она была вроде бы одной из любимиц «старика Дэвиса», как его, разумеется, успели прозвать, и, по моему личному мнению, он в этом случае мог бы нарушить свое слово, если бы возмущение некой неукротимой юной леди не нашло себе выхода в шиканье^[41]. Это шиканье, каким бы слабым оно ни было, еще озлобило раздражительного джентльмена и решило судьбу преступницы.

– Вашу руку, мисс Марч, – таков был единственный ответ на ее немую мольбу, и слишком гордая, чтобы плакать или умолять вслух, Эми сжала зубы, вызывающе откинула назад голову и, не дрогнув, перенесла несколько обжигающих ударов по своей маленькой ладони. Их было не так уж много, они были не так уж болезненны, но вовсе не это имело для нее значение. Впервые в жизни ей были нанесены побои, и этот позор, в ее глазах, был столь же непереносим, как если бы учитель ударом сбил ее с ног.

– А теперь, мисс, вы постоите на помосте до перемены, – сказал мистер Дэвис, явно решивший, что должным образом доведет дело до конца, раз уж он его начал.

Это было ужасно. Было бы достаточно ужасно идти к своему месту, встречая жалостливые взгляды подруг и удовлетворенные ухмылки немногих врагинь, но стоять лицом ко всему классу с этим новым позорным наказанием показалось ей совершенно невозможным, и на секунду она почувствовала, что ей остается только упасть на пол тут же, на месте, и выплакать всю душу в слезах. Но горькое чувство несправедливости и мысль о Дженни Сноу помогли ей пережить и это, и, заняв позорное место, она остановила застывший взор на печной отдушине, поверх – как ей теперь казалось – целого моря лиц, и стояла так, неподвижная и до того бледная, что девочки с трудом могли продолжать занятия при этой трагической фигуре, стоявшей на возвышении перед ними.

Все последовавшие пятнадцать минут впечатлительная и гордая девочка испытывала мучительный стыд и боль, чего никогда так и не смогла забыть. Кому-то другому произошедшее с нею, вероятно, показалось бы смехотворным или вполне банальным эпизодом, однако для нее это стало тяжелым жизненным опытом, ибо все двенадцать лет ее жизни ею руководили исключительно с любовью, и такого рода удар никогда еще не бывал ей нанесен. Жжение в ладони и боль в душе были забыты при обжигающей мысли, что ей придется все рассказать дома: «Они будут так во мне разочарованы!»