Читать книгу: «Батицкие. Опалённое древо», страница 3

Знаменский конюшенный корпус был рассчитан на сто лошадей. Постройка в стиле необарокко, возведенная под руководством известного архитектора Гаральда Андреевича Боссе, своими башенками вокруг каре, мраморными монументальными колоннами, высокими круглыми сводами, обилием ажурной лепнины напоминала дворец, украшенный огромными коваными выездными воротами. По размерам конюшни были даже больше стоявшего поодаль царского дворца. Включали в себя манеж, кузницы, лазарет, а в угловых башнях – жилые помещения для слуг. Рядом, на краю парка, отдельно стояли два дома для садовников, кухонный корпус и дом смотрителя. Обходя царскую резиденцию и усадьбу, любуясь её роскошными видами и пейзажем, Батицкий почувствовал, что наконец-то тяжелый камень упал с его души, и задышал полной грудью, как в молодости. Погода была отличная и соответствовала замечательному настроению Сергея Васильевича.

…Многие состоятельные страстные почитатели лошадей из дворянского круга, как и Батицкий, до войны, в былые годы, часто наведывались в Знаменку, где третий сын императора Николая I, Великий князь Николай Николаевич, увлеченный своей военной службой в должности инспектора кавалерии, основал Клуб любителей коневодства. В знаменитых Знаменских царских конюшнях содержались наиболее ценные в Российской империи породы лошадей. А точнее, здесь были собраны лучшие породы со всего мира. Велась научная и селекционная работа, писались и защищались диссертации по племенному коневодству. Тут же регулярно проводились торжественные и богатые конные выставки, и международные соревнования.

Сергей Васильевич Батицкий, со своей стороны, буквально боготворил коней, заслуженно считая их самыми гармоничными, совершенными, самыми преданными, элегантными и чистоплотными животными. Поэтому ему так хотелось делиться этой своей любовью к лошадям с родными и близкими людьми, которыми являлись члены его семьи. На протяжении многих лет, пока подрастали дети, Татьяна Петровна и Сергей Васильевич приезжали сюда, в Знаменку, где много гуляли по окрестностям усадьбы, представляющей собой роскошный дворцово-парковый ансамбль, украшенный беломраморными статуями и многочисленными фонтанами. В Петергофе Батицкие любовались цветами в оранжереях, где выращивали даже ананасы. Заходили в церковь Петра и Павла с часовней Иосифа Песнопевца… Каждая минута их жизни в усадьбе Знаменка была наполнена счастьем… А сколько радости детям и родителям доставляли занятия в царской Школе верховой езды!

Эти воспоминания вновь вызвали щемящее желание профессора поухаживать за своим любимым ахалтекинцем по кличке Гордый. И профессор ускорил шаг по направлению к конюшням…

Ахалтекинская порода лошадей восхищала Батицкого с детства. В родовом пензенском имении у покойного отца были добротные конюшни и богатый выезд, как говорится, доставшиеся ему в наследство от его отца. С тех пор прошло уж более сорока лет. Однако детская любовь профессора к лошадям переросла в зрелом возрасте буквально в страсть к этим преданным животным и была в эти психологически трудные месяцы одиночества и тревог единственной отдушиной для его сердца.

Во все времена семейной жизни в доме Батицких к этому увлечению Сергея Васильевича относились с большим уважением и благосклонностью. Старший сын Антон – жгучий брюнет с глазами василькового цвета, высокий, элегантный молодой человек, унаследовавший внешнюю красоту от матери и лёгкий флер задумчивости от отца, – перенял трепетную любовь к лошадям по мужской линии рода. В Знаменской конюшне возвращения поручика с фронта нетерпеливо ожидал любимец Тоши – Сапфир. Батицкие высоко ценили своих ахалтекинцев!

Сергей Васильевич улыбнулся, вспомнив, как его дед, отставной царский генерал от инфантерии Батицкий, рассказывал ему в детстве историю, похожую на сказку: «Пять тысяч лет тому назад в государстве Ахал-Теке, расположенном среди дивных горных хребтов и зеленых равнин, появился удивительный чудо-конь бело-розовой масти. И был он самым красивым, подтянутым и сильным среди всех кочевых скакунов. С той поры, желая продлить столь необыкновенную красоту и любоваться на неё бесконечно, жители Ахал-Теке приложили немало усилий, чтобы вывести новую чистокровную ахалтекинскую породу, и начали разводить этих драгоценных лошадей с зелеными и голубыми глазами и розоватым окрасом масти, который по-особенному светился в солнечных лучах. Спустя несколько веков увидала такого красавца испанская королева Изабелла. Она была потрясена грацией, умом и силой подаренного ей скакуна. И никогда не расставалась со своим верным любимцем. С той поры масть редких и удивительных лошадей кремового или бежево-розового окраса называют изабелловой, и эта порода считается самой дорогой и самой модной в Европе. А вот в царскую конюшню Российской империи изабелловые скакуны впервые попали благодаря Великому князю Николаю Николаевичу Романову в девятнадцатом веке…»

Сергей Васильевич с улыбкой вспоминал, как трижды, сначала Антону, затем Николя, ну а потом, конечно, Марусеньке рассказывал эту историю. И как трижды счастливо и понимающе улыбалась его дорогая супруга Татьяна Петровна. Погрузившись в эти счастливые воспоминания, размышляя о прошлом и настоящем, профессор и не заметил, как уже подошел к конюшне. О будущем он размышлять не желал. Известие от жены о чудесном выздоровлении Николеньки так сильно обрадовало и чуть удивило его, что упавший было духом Сергей Васильевич желал всем сердцем подольше сохранить своё нынешнее бодрое состояние и наступивший душевный покой.

Конюшня, освещенная утренними лучами небесного светила, выглядела нарочито торжественно. Слышались игривое ржание молодых жеребцов и стук их копыт по деревянным перегородкам. В воздухе стоял ни с чем не сравнимый аромат свежего сена. Проходя по закоулкам конюшни, Батицкий вспомнил о покойной дочери и её любимце – Серко, который был продан совсем недавно. Опустевшее его стойло навеяло на раненое отцовское сердце теперь уже светлую грусть по маленькой Марусеньке, ставшей небесным ангелом.

– Здравия желаю, Сергей Васильевич! – донесся прокуренный бас конюха Еремея из дальнего угла пустого стойла. – Никак в гости пожаловали? Ай, скучать изволили? – подходя к коновязи и вытирая соломой свои жилистые руки, спросил старый конюх.

– Здравствуй, Еремей Михалыч! Скучаю! Сил нет, как скучаю! Что делать, не ведаю. Как похоронил дочку и проводил семью в пензенское имение, спать перестал совсем. Работа не в радость… – сняв светлую летнюю шляпу и переложив её в правую руку, державшую трость, сказал Батицкий, высоко глядя в потолок, будто стараясь удержать слёзы…

– Не нужно грустить, Сергей Василич! Всему своё время и своё дело! Вот наподдадут немчуре наши солдатушки, вернётся молодой барин в орденах да золотых эполетах, сядет в седло к своему любимке – Сапфиру и поскачет галопом, как ветер северный неудержимый, по вольному полю к счастью своему молодецкому… Не тужите, ваше благородие! Скоро вернутся все! Я так чую! – облокотившись на погрызенную конями слегу, добавил добрый Еремей.

– Дал бы Бог! Уж очень тяжко одному! То полон дом детей был, смех, веселье, а теперь вот я, как бирюк одинокий и неприкаянный.

– А что, Тимофей Иваныч жив-здоров ли?

– Жив пока что. Здоровьем не хвалится. Котёнка нянчит, питомец у него теперь есть усатый-полосатый. Вот и живём втроем: мы с Тимофеем Иванычем да кот-приблуда, – слегка повеселев, сказал профессор.

– Кот – это к добру! Раз приблудный, знать, домовой себе дружка позвал в дом для веселья и благополучия семейства вашего. Будь спокоен, барин, все наладится скоро.

– Добро! Ну, я пойду моего красавца Гордого проведаю, заждался меня, слышу его ржание. Как он?

– Да гоже покудова. Буянит порой изрядно. Но посля выезду остепеняица и благостничаит умеренно. Я вот ещё сказать хотел… Поговаривают, будто коней забрать на фронт могут. Можа, поспрошали бы кого? А то придут и уведут коней. Што тогда делать, как быть? Я-то, вишь, в таком случае не знаю, как поступать…

– Коли придут забирать, говори, что без моего решения не можешь коней отдавать, есть у них хозяин. А если уж силой забирать станут, бог с ними, не упрямствуй, отдай. Времена наступают все страшнее и непонятнее. Что завтра будет, никто не ведает. Казне деньги нужны, царю – поддержка, войскам – хорошие кони и орудия. Жизнь такая настала, – сокрушенно добавил Батицкий, доставая из коробки пару комочков сахара для своего любимца.

– Будем Господа просить, молиться, что еще нам таперь остаётся? Сколько войн было, русского воина поперек не перехватишь, на спину себе не взвалишь! Он винтом будет виться, а исход найдёт!

На улице тем временем потемнело, надвигалась гроза. Профессор, дотронувшись в знак уважения к старику-конюху ручкой трости до края шляпы, прикрывавшей его высокий лоб с глубокой залысиной, подал прощальный знак и, завершив беседу, бодрой походкой направился к дальнему стойлу, где в нетерпении, переминаясь с ноги на ногу, танцевал Гордый, красавец ахалтекинской породы.

Конь словно наперед чувствовал приезд своего старого друга. Изогнув тонкую жилистую шею, Гордый усердно копал настил передним копытом, нервно ходя боками, метался из угла в угол по просторному стойлу конюшни, хватая крепкими желтыми зубами то сено, то слегу, то грыз дерево неистово и нетерпеливо.

– Ну, здравствуй, брат! Вот и я… Ждал?! Ты ж мой красавец! – гладя благородную и изящную шею коня и угощая его сахарком, ласково похлопывая по правому ганашу (верхней части щеки, ближе к затылку), ворковал Батицкий.

Конь, довольный вниманием и чувствуя искреннюю любовь хозяина, хрумкал комочек белого сахара, сверкая черными глазами.

– Вот стоишь ты тут и думаешь, наверное, что редко прихожу к тебе, забыл, разлюбил. Нет, мой исполин, ты навсегда в моём сердце! Время сейчас непонятное, переменчивое, военное… Да и сдавать я стал по здоровью! Недавно совсем плохо было. Голову давит, а как кровь носом сойдёт – полегче становится. Ну, что обо мне говорить, шестой десяток лет по земле хожу, голову свою цифирью загружаю, а покоя в душе из-за детей не знаю. – Сергей Васильевич уткнулся лбом в грудь своего верного друга и замолчал.

– Ваш бродь, так, можа, прокатиться изволите? Я зараз упряжь накину, голени только обмотаю ему для лёгкого ходу, – растроганно проговорил Еремей, украдкой наблюдавший за Батицким. Как чувствовал, что надо б за ним приглядеть. Как говорится, по-стариковски предвидел и такое.

– А и давай, брат, чего хандрить? Моложе и крепче уж не стать, надо каждой минуте радоваться, – неожиданно бодро ответил профессор, молодцевато швырнув в угол свою трость и размашисто снимая белый сюртук.

До позднего вечера, до самой грозы и ливня катался Батицкий по окрестностям усадьбы на своем коне, то пришпоривая его, а то вдруг останавливал в зелёных лугах, ласково поглаживая гибкую шею своего любимца, и спокойно рассказывал ему о своей жизни. Конь слушал и, казалось, понимал каждое слово своего друга.

Завершив прогулку и остановившись у раскидистого мощного дуба возле конюшни, профессор передал Гордого в надежные руки конюха Еремея, заботливо вынесшего барину его трость и белый пиджак. На прощание Сергей Васильевич не удержался от нахлынувших теплых чувств и крепко прижался лбом к щеке коня. В этот момент прогремел гром, на небе сверкнула молния, озарив окрестности синим электрическим светом. Батицкий внимательно посмотрел в сторону горизонта, словно пытаясь узнать наперёд, что ждёт его и его близких в отдаленном будущем?

Разразившийся вскоре шумный майский ливень за несколько минут, как по волшебству, преобразил всё вокруг, изобильно напоив и омыв растения и освежив воздух. Смыло этим тёплым дождём и все следы на дорогах и тропинках, превратив землю в чистую новую страницу из Книги жизни, которую усердно ткали задумчивые мифические мойры – богини человеческой судьбы, трудолюбивые дочери греческих богов Зевса и Фемиды.

* * *

Тем временем в крепости Осовец полным ходом шла рекогносцировка – визуальное изучение противника и его расположения на местности. Разведка, вернувшись обратно и взяв «языка», сообщила важную информацию о новых передвижениях и смене расположения немецких войск и артиллерии противника, передвинувшегося ближе к крепости. Допрос пленного дал немало оперативной информации о новом выборе мест для размещения пунктов управления, а также о подготовке немцев к возможной газовой атаке. Данные наблюдений и сведения разведчиков позволили защитникам Осовца внести уточнения на военной карте. Командование крепости во главе с комендантом, генерал-лейтенантом Бржозовским, отвечающим за действия крепостной артиллерии, узнав, где находится огневая позиция немцев, скорректировало не только прицельный огонь крепостных орудий, но и наметило план вылазки, решив вернуть врага на его старые позиции. Подготовка плана дерзкой операции проводилась лично начальником штаба обороны крепости Михаилом Степановичем Свечниковым, потомственным дворянином, человеком высокообразованным, дотошным и мудрым. Во всех подготовительных мероприятиях, да и в самой рекогносцировке участвовали командиры всех крепостных боевых соединений и подразделений, находящихся на территории крепости. Бойцы 304-го Новгород-Северского пехотного полка и 226-го Землянского пехотного полка должны были совершить скрытный десантный рывок к немецким позициям, навести там панику и быстро вернуться обратно под стены Осовца при поддержке скоординированных ударов артиллерии. Перед выходом на операцию были четко и беспристрастно определены цели и основные задачи, состав рекогносцировочных групп, маршруты и средства передвижения, пункты остановок для работы, основные вопросы, решаемые на каждом пункте, и выделяемое для этого время. Свечников понимал, как никто другой, щепетильность и уязвимость положения защитников крепости, обстоятельства и ситуацию в целом на Западном фронте.

Взвешивая всю опасность создавшейся ситуации, зная о поставках тысяч баллонов отравляющего газа из немецкого тыла, о наличии противогазов в войсках германцев и об их отсутствии в Российской армии, он скрупулезно обдумывал варианты спасения численного состава защитников крепости и искал выход из этой ловушки.

– Ваш бродь! – обратился к нему старый солдат Кузоватов, прошедший несколько войн с турками за свои тридцать c лишним лет службы в армии. – Я вот чаво придумал. Можа, нам водицы с сольцей развесть на случай газовой-то атаки? Рубахи нательные на тряпки пустить, промочить в соленой-то воде их да обмотать имя свои физиономии, хоть малость, да смогёт дыхать давать. Вот как по болотам мы давеча ходили. Газ-то – он и на болоте шибко едущий быват. Чем слаще поначалу кажется, тем быстрей всё внутри отравлят и дыхалку обжигат, так уж вот.

– Хорошая мысль! Молодец! Хвалю! Бери с собой молодцев, несите воду, соль, готовьте раствор, братцы! Живо! Молодец, братец! – кивнул он Кузоватову.

– А ещё, коль раствору-то не хватит, можно по малой нужде на тряпку сходить – помочица, и тоже годно будет для спасения. Так старые люди по болотам за морошкой испокон веков ходють, – вдохновившись похвалой командира, добавил старый вояка.

– Господин поручик, – обратился Свечников к военному топографу Батицкому, сосредоточенно выверявшему расстояния на карте и наносящему условные знаки.

– Слушаю-с! – молодецки щелкнув каблуками и выпрямившись возле карты, ответил Антон.

– Антон, впереди неизвестность. Я хочу, чтобы вы приняли на себя правый фланг.

– Есть принять на себя правый фланг! – отчеканил Антон.

– Ну и славно! А по центру мы предложим германцам пулеметы, – задумчиво добавил Свечников, внимательно вглядываясь в карту, разложенную на деревянном столе, наспех сколоченном из нескольких бревен и досок на пример приспособления для распила дров, называемого в народе «козлом».

* * *

Как всегда, быстро пролетела весна. И уже к зениту подходило лето одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, завершая первый год Великой войны. В Восточной Пруссии началось немецкое наступление. Пятого августа противник захватил Ковно, где находилась крупнейшая русская крепость. Затем в десятидневный срок немецкие войска штурмом взяли гордость Российской империи – цитадель Новогеоргиевск, состоявшую из тридцати трех бронированных фортов на территории двести квадратных километров. Новогеоргиевская крепость, с точки зрения военной науки, считалась неприступной: её защищали сто тысяч штыков, а в арсеналах хранились сотни тысяч снарядов для более тысячи стволов орудий разного калибра. Морально разложившийся гарнизон, позарившись на предложенные немцами «большие» деньги, сдался практически без боя «на милость врагу» во главе с комендантом, двумя с лишним десятками русских генералов, двумя тысячами офицеров, передав противнику невероятно сильную, современную крепость неповрежденной и наполненной боезапасом. Предательству, подлости и трусости тоже есть место на войне. И не только… Так устроен человек, что способен на многое… Но в российской истории это был один из самых постыдных примеров! Германская армия продолжила победное шествие по дорогам Европы.

Воодушевленный военными успехами, германский император Вильгельм II неожиданно для себя вновь вспомнил про всё ещё сражавшийся Осовец, накрепко остановивший немцев, словно в капкане застрявших под его стенами ещё с начала сентября 1914 года. Легендарная слава героев всё ещё непокоренной маленькой крепости, находившейся уже в тылу у немцев на Северо-Западном фронте, поддерживала дух отступающих русских войск. Кайзер Вильгельм нервно поморщился и в бессильном гневе вслух поклялся устроить непокорным русским настоящий Армагеддон, дав команду своим генералам во что бы то ни стало любой ценой стереть с лица земли это болотное «Осиное гнездо». (Так дословно переводится с западноукраинского диалекта название крепости Осовец.)

Поскольку строился Осовец задолго до появления авиации, в период Великой войны это обстоятельство было одним из самых уязвимых моментов для защитников крепости. Лишь четыре из восемнадцати батарей имели укрытие. Когда в небе появился первый немецкий аэроплан-разведчик и начал обзор расположения укреплений крепости, чтобы по возвращению нанести их на карту, многие русские воины не обратили на это внимания. Кроме военного топографа Антона Батицкого, доложившего командованию, что враг может без особого труда определить слабые места в обороне и нужно принять оперативные меры по маскировке территории.

Коменданту план поручика понравился. Сверкавшие на солнце, наполненные водой рвы, блестевшие поверхности казарменных стен, выкрашенных масляной краской, орудия, брустверы, даже кресты и купола Покровского полкового храма срочно затянули маскировочной сеткой, брезентом либо перекрасили под цвет земли. А местами и вовсе крепостные сооружения закрыли нарубленными стволами деревьев с густыми кронами. Словом, поручик Батицкий остался доволен проделанной работой. Теперь с воздуха небольшая крепостная территория была похожа на… такой же Августовский лес, в котором находились и немецкие позиции и который рос повсюду в этом районе недалеко от городка Августово.

На работах по маскировке крепости Осовец были задействованы все участники обороны: гусары, артиллеристы, пехота, священники, легкораненые пришли на помощь из крепостного госпиталя. Несколько тысяч русских воинов вложили свой вклад в защиту крепости с воздуха. И это дало результат, проверенный военным топографом Батицким с помощью запуска аэростата. Обычно аэростаты поднимали над крепостью, чтобы следить за отдаленными позициями и действиями противника. Их данные позволяли корректировать работу артиллерии, наносить точную топографическую съёмку местности на карту. Несколько раз с помощью аэростатов защитники смогли разглядеть немецких шпионов, переодетых в женские платья, и захватить их в плен. Но этот запуск новейшего технического средства ведения войны явился проверкой своих собственных мер по защите с воздуха. «Осиное гнездо», словно крепость-призрак, для аэропланов и артиллерии противника растворилось в тумане среди белорусских лесов и болот. И это обстоятельство навело ужас на вымотанных морально и физически врагов, буквально уверовавших в то, что крепость Осовец им не взять никогда… Если русские пушки вели всегда прицельный и точный огонь по врагу, то многочисленная легкая и тяжелая артиллерия немцев била по крепости вслепую. Практически только один из десяти выпущенных снарядов мог попасть на территорию крепости, которая была чуть меньше двадцати квадратных километров. Остальные проносились мимо, падали в реку Бобр и окрестности Августовского леса. То же можно было сказать и про неэффективность работы немецкой авиации, действующей в основном вслепую из-за хорошей крепостной маскировки и дымовой завесы.

* * *

На поле сражения был кромешный ад! Видя, что пехота, артиллерия и авиация не справляются со своими задачами, немцы стали готовить газовую атаку. Несмотря на Гаагскую конвенцию 1899 года, запретившую использовать отравляющее оружие, в ходе Первой мировой войны оно использовалось многократно, причем всеми противоборствующими сторонами. Впервые в ХХ веке химическое оружие было применено в Великую войну немцами против англо-французских войск в апреле 1915 года. Тогда за восемь минут распыления газовых баллонов с хлором погибли более пяти тысяч человек, десять тысяч получили страшные ожоги глаз, легких и других органов. Исходя из лозунга «Германия – превыше всего!» и повинуясь приказу кайзера стереть Осовец с лица земли, немецкие войска вновь решились на преступление перед человечеством и применили свой новый боевой опыт, прекрасно понимая, что у русских бойцов нет специальных средств защиты.

Газовую атаку на Осовецкую крепость немцы готовили тщательно, терпеливо выжидая нужного ветра, развернули тридцать газобаллонных батарей, зарядили пушки снарядами, начиненными хлорпикрином. И 24 июля (6 августа) в четыре часа утра на русские позиции потек темно-зеленый туман смеси из хлора с бромом, от которого падали в полете птицы, гибли на ходу звери, мгновенно засыхала и скручивалась трава, с деревьев облетали засохшие листья. Искусственное смертоносное облако достигло крепости Осовец за считаные минуты. Газовая волна до пятнадцати метров в высоту и шириной восемь километров проникла на глубину до двадцати километров, уничтожив всё живое, что было в природе. Погибло почти мгновенно несколько тысяч русских солдат. Остальные получили смертельные ожоги, лишь единицы успели до того, как облако с газом дошло до крепости, намочить водой с солью специально приготовленные повязки и ими укутать лица, эта мера спасла им жизнь.

Одновременно с газовой атакой начался массированный артобстрел цитадели. После применения газа немцы отправили вперед разведчиков. И те донесли, что на первых линиях обороны зафиксировано около тысячи шестисот погибших русских бойцов. Вскоре на штурм русских позиций двинулись четырнадцать штурмовых групп 18-го ландверного полка, насчитывающих свыше шести тысяч пехотинцев, оснащенных противогазами. Их целью был захват обезлюдевшей, стратегически важной Сосненской позиции. Военачальники обещали немецким солдатам легкую победу, будучи искренне уверенными, что штурмовики в крепости никого не встретят, кроме мертвецов. Завезли даже деликатесы, шампанское и красное вино, чтобы громко отпраздновать столь желанную победу.

У русских воинов не было противогазов, поэтому хлор нанес ужасные увечья и химические ожоги всем, кто ещё оставался в живых. При дыхании и попытках говорить у людей вырывался хрип, и из лёгких шла кровавая пена. Кожа на руках и лицах пузырилась. Тряпки, смоченные солевым раствором, которыми русские солдаты обмотали лица, уже не помогали. Однако вскоре, к изумлению немцев, русская артиллерия начала снова действовать, посылая из зеленого хлорного облака снаряд за снарядом в сторону ненавистных захватчиков. Это комендант Осовца – генерал-лейтенант Николай Бржозовский – отдал приказ всем, кто его слышит, начинать бой. Начальник штаба обороны крепости, капитан Михаил Свечников, сотрясаясь от жуткого кашля, прохрипел: «Други мои, не помирать же нам от потравы, как тараканам-прусакам! Покажем им, чтобы помнили вовек!»

Ещё минуту назад врагу казалось, что крепость обречена и уже взята. Густые, многочисленные немецкие цепи подходили всё ближе и ближе… И в этот момент из ядовито-зеленого хлорного тумана на них обрушилась… психическая контратака!

Навстречу немцам, словно заговорённые и восставшие из могил и пепла, покачиваясь от боли, упрямо шли вперёд русские солдаты, внешне походившие на живых мертвецов с обожженными темно-коричневыми лицами, обмотанными кровавыми тряпками. Кричать «ура!» сил не было. Бойцы сотрясались от кашля, многие выхаркивали куски легких на окровавленные гимнастерки… Но шли. Русские шли в полный рост. В штыковую. Измученные, отравленные, они шли с единственной целью – раздавить врага, а если понадобится, разорвать его даже голыми руками. Отставших не было, плечо к плечу воины держали строй, как могли, не надо было никого торопить. И в этой атаке не было отдельных героев. Оставшиеся в живых защитники крепости Осовец шли как один человек, воодушевленные только одной целью, одной мыслью: погибнуть, но отомстить подлым отравителям. Мужественные русские воины, презрев смерть, повергли противника в такой неописуемый ужас, что немцы, не приняв боя, ринулись назад. В панике топча друг друга, путаясь и повисая на собственных заграждениях из колючей проволоки, в отчаянии срывая противогазы и глотая ими же отравленный хлором воздух, враги получали увечья и отравления, как у защитников крепости, и падали замертво. А вдогонку по убегающим немецким штурмовикам всё дружнее метко, словно из преисподней, била снарядами, казалось бы, уже давно мертвая, но внезапно также ожившая русская артиллерия.

В ходе этого страшного последнего сражения полторы сотни полуживых солдат и офицеров, собравшихся на передовую позицию из остатков трех рот, своей несгибаемой силой духа обратили в бегство превосходящего их в разы по численности, но морально сломленного противника. О нереальном кошмаре немцев, случившемся под стенами горящей Осовецкой крепости в годы Великой войны, говорили долго. Об этом беспримерном подвиге русских солдат писали все мировые газеты.

В сентябре 1915 года царские войска были вынуждены оставить неприятелю города Белосток, Гродно, Вильно, Лиду, Брест-Литовск и другие населенные пункты Гродненской губернии, попавшей, как и польские территории бывшей Российской империи, под первую немецкую оккупацию. Русские защитники так и не сдали крепость Осовец. Остатки героического гарнизона были эвакуированы и размещены по фронтовым госпиталям, оружие и вся материальная часть вывезены на другие участки фронта, а уцелевшие редуты и другие помещения взорвали саперы.

* * *

В августе профессору Батицкому пришла телефонограмма из Гродно о том, что его сын, поручик Батицкий А. С., служивший в инженерной воздухоплавательной роте Осовецкого гарнизона, находится в госпитале в крайне тяжелом состоянии. Сергей Васильевич, недолго думая и не предупреждая супругу, отправился в Гродно, практически на линию фронта. В полевом госпитале он с трудом нашел своего старшего сына. Антон чудом остался в живых после газовой атаки германских войск в том самом жутком сражении, которое позднее будет названо немногими выжившими очевидцами атакой «мертвецов»…

– Ваше благородие, Сергей Василич, очнитесь! – услышал профессор Батицкий слова раненого солдата, сопровождавшего их с сыном в Петроград. – Антон Сергеич вас позвать изволили. Сильный духом наш поручик! Мы за ним хоть под газ к немцу, хоть к черту в пекло! Жалко его, молодой еще!

– Ничего, братец, были бы кости, а мясо нарастет! – по-отечески посмотрев на солдата и дотронувшись до его плеча, сказал профессор и направился по вагону к тому месту, где лежал тяжело раненный Антон…

Впереди у военного топографа, поручика инженерных войск, Георгиевского кавалера Антона Батицкого, потерявшего в последнем жутком сражении за крепость Осовец левую руку и зрение, будет длительное лечение, после которого он вернется в родной и любимый Петроград, где в доме на улице Пушкинской, 19 его встретит трепетная Варварушка. В этом уютном семейном гнездышке на долгие годы поселятся любовь и счастье – высшая награда Высших Сил герою-воину и этой любящей и верной русской красавице.

Пройдет совсем немного времени, свершится Октябрьская революция. В 1922 году профессор Батицкий вместе с верной супругой Татьяной Петровной и сыном Николаем навсегда принудительно покинут Петроград. Вместе с ними на так называемом «философском пароходе» из Советской России будут выдворены в Германию многие видные российские ученые и представители оппозиционной интеллигенции, которые позднее составят цвет мировой науки и культуры. Кому же это будет «выгодно», если за рубежом окажутся лучшие умы и непревзойденные таланты погибшей Российской империи? Операция по высылке из страны известных деятелей науки и искусства, не принявших революционные идеи, пройдет по личной инициативе и под руководством Ленина, который уйдёт в мир иной всего через два года… А термин «философский пароход» появится много лет позже, его придумает другой русский философ и математик.