Читать книгу: «Тропой забытых душ», страница 2

– Завтрак! Эй, вы двое, к столу!

Несса вскакивает и уносится вниз по лестнице, прежде чем я успеваю остановить ее и одеть. Если ты не вскакиваешь, когда приказывает Теско, он заставит тебя об этом пожалеть. Я спешно натягиваю хорошее платье с поясом из голубой ленты, высоким воротником и длинными рукавами и застегиваю каждую пуговицу, хотя воротник жмет и царапается после стирки и глажки, которыми мы занимаемся вместе с кухарками мистера Локриджа. Это самая взрослая одежда, которая у меня есть, если не считать красного платья с клетчатым передничком. Оба наряда достались мне после того, как надоели дочкам мистера Локриджа в Оклахома-Сити. Они лучше любой одежды, которую мог бы купить мне Теско, даже если бы захотел.

Когда я спускаюсь, Теско ждет у плиты. Он привел себя в порядок, надел свежую пару коричневых брюк в тонкую полоску, сапоги высотой по колено и рубашку цвета дубовой коры. Расчесал волосы и чисто выбрил длинный острый подбородок. Это должно означать, что он собирается в дом мистера Локриджа – может, повезет его в Антлерс по делам к юристу или судье или на поезд. Мистер Локридж нигде подолгу не задерживается. Домов у него столько, что он не во всех успевает побывать.

Я чувствую запах свиных шкварок и яиц и вижу, что стол уже накрыт. И хоть и знаю, что мамы не будет, все равно ищу ее взглядом. Но она все еще спит, как обычно.

Теско берет лопаткой блинчик и выкладывает его на тарелку перед Нессой. Девочка моргает и улыбается мне, словно я – причина внезапной обходительности Теско.

– Ну, хорошо, – Теско вываливает блинчик на мою тарелку. – Я уж подумал, не случилось ли чего, Олли. На тебя не похоже, чтобы ты пропустила завтрак, – он садится на стул. – Я вчера даже немного тростникового сиропа принес из большого дома.

Его голос становится сладким, как густой бурый сироп, и у меня по спине бегут мурашки, потому что именно так он начинал разговаривать с Хейзел некоторое время назад. Приносил ей сладости и красивую одежду, которую выбросили дочери мистера Локриджа. «Ой, примерь это, Хейзел, – говорил он. – Ты уже слишком взрослая, чтобы одеваться как маленькая девочка».

И Хейзел, которая не привыкла, чтобы у нее были красивые вещи, которые она могла бы назвать своими, бежала и делала, как он сказал. Не замечала, что доброта Теско подобна яду, капающему на кожу: ты не понимаешь, что происходит, пока он не начнет впитываться.

– Вот. Сначала тебе, Олли, девочка моя. А потом и нашей малышке Несси налей, – говорит он, подталкивая в мою сторону красный в белый горошек кувшинчик с сиропом.

Я делаю, как он сказал, потом отодвигаю кувшинчик и кладу ладони на колени. Мне отчаянно хочется съесть блинчик с сиропом, но рядом с тарелкой Теско лежит большая деревянная ложка. Теско может угостить блинчиком, а в следующую минуту ударить ложкой по лицу, если ты этого блинчика коснешься. Зависит от настроения. Пока я еще не могу понять, какое оно сегодня утром.

– Хорошо спалось сегодня, а?

Теперь по всему моему телу от макушки до пяток бегут мурашки.

Несса наклоняется над тарелкой, не открывая рта, чтобы не показывать, что у нее выпали передние молочные зубы.

Теско не дожидается ответа.

– Я ведь почему спрашиваю – мне ночью показалось, что кто‑то плакал, и я заходил проверить. Кто из вас?

– Не знаю, – хрипло отвечаю я и пользуюсь возможностью выпить молока. – Наверное, я. Мне снился… сон.

– Точно? – Но о сокровище он не спрашивает, а это значит, что мой план сработал не так, как я надеялась. – Ну, если у вас, девочки, проблема со сном, я могу дать немного маминых лекарств. Опиумные порошки помогают, когда режутся зубы и все такое. Помогают спать как младенцу.

Молоко, которое я только что выпила, чуть щекочет, стекая вниз. Не странный ли вкус? Я смотрю, как Несса пьет свое молоко, и мне хочется поскорее выйти из-за стола.

– Думаю, мы нормально… спим.

– Ешьте давайте, – говорит Теско.

Я отрезаю кусочек блинчика и кладу его в рот. Больше не отваживаюсь ни на что.

– Вкусно, да? – спрашивает Теско. – Сладко и славно.

– Да, сэр.

– Передай мне сироп, Олли, девочка моя. У меня что‑то блин суховат. Давненько не пробовал сладкого-сладкого сиропа. Очень давно. Изголодался по нему.

Когда я пододвигаю кувшинчик через стол, пальцы Теско охватывают мои. Кожа у него шершавая, словно кошачий язык. Я заставляю себя убрать руку медленно, как обычно.

– А славное у вас масло получилось, – говорит он, подливая себе сироп. – Прямо как у твоей мамы раньше.

Его взгляд на мгновение останавливается на двери спальни, которая вечно приоткрывается. Через щель видно смятое постельное белье и мамина нога, свешивающаяся с кровати. Сегодня она спит на животе. Она выползет из спальни уже после того, как мы с Нессой отправимся в школу, которую чокто построили на берегу Блэк-Форк в старые времена для детей своего племени. Теперь, после объединения Оклахомы и Индейской территории в один штат, школа должна принимать и белых детей. Так решил в прошлом году президент Тедди Рузвельт.

– По большей части сбивала Несса, – бормочу я. – Остальное лежит в кладовке. Это часть Локриджей.

Обязанности мастера на ранчо: доить корову, снимать сливки и сбивать из них масло, собирать яйца в курятнике и пополнять запасы большого дома. Когда мистер Локридж на ранчо, он любит свежие продукты.

– Кстати, о большом доме… – По усам Теско стекает сироп. – Я думал сегодня взять тебя с собой, Олли. Несси сама найдет дорогу в школу.

Моя вилка опускается в тарелку с тихим звоном. Зачем он хочет увезти меня одну?

– Помнишь того солового выставочного пони, которого Локридж выписал из Тайлера, из Техаса, к возвращению жены и дочек?

– Да.

– Не понял?

– Да, сэр.

Теско набирает вилкой масло и размазывает его по блинчикам.

– Так в этой шельме оказалось слишком много перца для девчонок Локридж. Вот старик и сказал: «Приведи Олли и дай ей прокатиться пару раз на пони. Она, мол, с лошадьми хорошо ладит». Ну а я ему и ответил: «Конечно, наша славная малышка Олли-Огги сможет проехать верхом на чем угодно, если у него есть шерсть».

Теско с улыбкой тянется через стол и гладит мою руку. Думает, я у него на крючке: блинчики, сироп, пони вместо школы.

Теско Пил снова начинает ухаживать. Ему не терпится кого‑нибудь полапать. Только через мой труп.

Мы с Нессой должны уходить отсюда. Больше ждать нельзя.

Я притворяюсь, что подавилась, и хватаюсь за молоко, чтобы стряхнуть его руку со своей.

– А пони до завтра не подождет? – Мои мысли мчатся быстрее, чем новенький родстер «бьюик» Локриджей. – Учительница сегодня проводит конкурс на знание таблицы умножения. Она будет недовольна, если я пропущу.

Несса поднимает голову, и ее ланьи глаза вопросительно смотрят на меня. Она знает, что никакого конкурса нет.

«А ты помалкивай», – говорю я ей взглядом. И она молчит.

Теско с минуту смотрит на нее.

– Тогда возьму-ка я с собой Нессу. Она неплохо управляется с лошадьми. Для взрослого мужчины пони маловат, иначе бы я сам выбил всю дурь из этого паршивца.

Лицо Нессы замирает. Щеки втягиваются, словно она прикусила их изнутри.

– А почему не отложить поездку на завтра? Я намного сильнее Нессы, – я стараюсь говорить как смышленая и послушная девочка. – У младших сегодня тоже конкурс, только на сложение. Учительница спросит, почему Несса не пришла.

– Ясно дело. – Теско вовсе этому не рад. – Значит, поедем завтра. Ты и я.

– Завтра. Да, сэр.

Только завтра меня здесь уже не будет. И Нессы тоже.

Я обдумываю план, когда мы заканчиваем завтрак и убираем со стола, а потом ждем, пока Теско оседлает лошадь и уедет за холм.

Едва он скрывается из виду, я хватаю Нессу за плечи и говорю, стоя в дверях, словно мы собираемся отправиться в сарай заниматься хозяйством:

– А теперь слушай меня. И делай все так, как я скажу. У нас мало времени.

«Может вернуться Теско. Может проснуться мама. Работники с ранчо могут прийти за продуктами в сарай».

Несса с привычной робостью втягивает голову в плечи. Я хватаю ее за подбородок и поднимаю его вверх.

– Слушай меня как следует. Нам нужно отсюда уходить. Теско задумал какую‑то гадость. Нам нельзя здесь оставаться, иначе закончим так же, как Хейзел. Поняла?

Несса бледнеет, ее губы дрожат. Она мотает головой, косится на дом.

И тут я замечаю, что сегодня утром от сарая не слышно лая папиного большого черного пса. Привязь валяется в грязи, но на ней никого нет. Пес исчез, как и Хейзел. Меня пробирает дрожь.

– Несса, нужно уходить. Немедленно!

– В… в школу? – Слово, произнесенное с легким акцентом чокто – единственного языка, на котором Несса говорила, когда папа привел ее в горы, – меняет тон, словно в песне. – К учительнице?

– Учительница нам не поможет. Понимаешь? – Любой горожанин сразу отправит нас обратно к Теско. – Ты должна сделать, как я скажу. Я иду в сарай за старыми папиными вьюками и ловлю его пегого пони. Скиди нам нужен, чтобы нести припасы. Ты иди в дом и собери то, что я перечислю.

Я загибаю пальцы. Нам понадобится: еда, спички, одежда, наши пальто, несколько одеял, папин охотничий нож, синяя кастрюлька, стоящая на плите, и деньги, если у мамы в коробке из-под печенья осталось хоть что‑нибудь…

– Все запомнила? – спрашиваю я, и Несса легонько кивает. – И поглядывай в окна. Если Теско вернется, лезь под кровать, а я буду прятаться, пока он не уедет. И не разбуди маму.

– Куда? – спрашивает она с присвистом из-за выпавших передних зубов. – Куда мы пойдем?

– В леса. Обратно в Уайндинг-Стейр, где нас никто не найдет. Помнишь? Мы жили там до Теско.

Она кивает, и я этому рада. Я боялась, что Несса забыла, потому что ей было всего четыре с половиной, когда мы оттуда уехали.

– Туда мы и отправимся, Несса. Только ты и я.

Ее глаза в ужасе широко распахиваются, и она снова заглядывает в дом.

– Но… Олли…

– Мама потом придет. Позже. И останется с нами. Может, и Хейзел отыщется и доберется. А мы должны отправиться туда первыми и все подготовить. Дорога будет долгая, через леса, через реку и в горы. Придется много идти. На ночь будем разбивать лагерь. Не забудь взять спички. И побольше.

Я разворачиваюсь к сараю, но Несса хватает меня за подол и не отпускает.

– Делай, как я сказала! – фыркаю я, и меня словно пронзает молния. – Больше нет…

– Но… – Я умолкаю при виде выражения лица Нессы; она указывает через пастбище в сторону высоких сосен, виднеющихся сквозь утренний сумрак и туман. – Но, Олли, нас же в лесу поймают… – Последнее слово она произносит шепотом. – Эльфы!

Глава 3
Валери Борен-Оделл, 1990 год

Дорогу называли «Тропой конокрада», и вела она из Техаса в Канзас. Она пересекала горы Уайндинг-Стейр и проходила недалеко от Талиайны.

Джордж Льюис Манн, помощник федерального маршала, Индейская территория. Интервью, взятое Грейс Келли, 1937 год. Архив документов об отношениях между индейцами и первопоселенцами

Скелетированные человеческие останки – вот что скрывали от меня коллеги, пока я «акклиматизировалась» в «Тропе конокрада». Тела троих детей, занесенные илом, разложившиеся почти до скелетов. Судя по строению таза и зубам, старший ребенок был примерно пубертатного возраста, но маленького роста. Другие двое существенно младше: у одного только начали прорезаться постоянные передние зубы, у второго менялись вторые моляры.

Пока я сижу на корточках над прохладным песчаным полом пещеры, в голове крутятся поверхностные знания из судебной медицины и археологии. «Как много истории общества – и отдельного человека – кроется в том, как хоронят людей, – говорил как‑то приезжий специалист по древностям еще в те времена, когда мы с Джоэлом были наивными новичками в Йосемитском парке. – История скрыта в церемониальных предметах, погребальных одеяниях, в том, как размещены тела. Кости не умеют говорить, но способны многое рассказать».

Но в расположении этих останков не прослеживалось никакой церемониальности – просто тела, уложенные рядком. Кости не древние и не свежие – что‑то среднее. Не исключено, что они на удивление хорошо сохранились благодаря сухому микроклимату пещеры. Каменные плиты, приставленные к стене, укрывали останки на протяжении десятилетий, пока пещеру не обнаружила пара дальнобойщиков, остановившихся на отдых в этом районе. Во всяком случае, так сказала женщина, позвонившая анонимно и сообщившая, что слышала разговор каких‑то парней в местном баре.

Случайное обнаружение этого места кажется маловероятным, учитывая отдаленность и незаметный вход в пещеру. Скорее, кто‑то намеренно наведался сюда в поисках сокровищ. Легенды о кладах отлично звучат у костра и привлекают туристов, но они же манят и копателей, стремящихся заработать доллар-другой на краже предметов старины с федеральных земель. О том, откуда взялись дальнобойщики, ходили разные слухи. Предполагалось, например, что они местные и знают эти горы. Возможно, работают в дорожной службе округа или на «Паркер констракшен», которой принадлежит карьер неподалеку.

Что еще обнаружилось в пещере, когда кто‑то впервые потревожил захоронение? Или ничего не было? Но если так, почему этих детей уложили именно таким образом? Возле тел нет никаких следов погребальных или бытовых предметов, даже костяных или металлических пуговиц или пряжек, оставшихся после того, как разложилась одежда, не видно. Нет даже имен, нацарапанных на камне, но тела уложены так, будто защищают друг друга, от старшего к младшему. «Лет тринадцать… десять или одиннадцать… пять или, может, шесть…»

Я тщательно обхожу цифру семь – возраст Чарли – и стараюсь не представлять себе его тонкие ручки и ножки, точно так же иссохшие и изломанные, так и не получившие возможности срастись. Для этих детей время остановилось. Они каким‑то образом оказались в пещере. Одни. В темноте. Забытые. Спрятанные. Но это ведь чьи‑то дети!

При виде вмятины на самом маленьком из черепов я вздрагиваю, хоть меня и предупредили об этом заранее. Если верить анониму, когда дальнобойщики наконец заметили, что один из черепов был проломлен, они перепугались, бегом спустились с горы и отправились пить, чтобы прийти в себя. Сообщать о находке они не стали, опасаясь, что начальство уволит их, решив, что они бездельничали в рабочее время.

Все это решительно никак не объясняет нынешнего состояния захоронения. Судя по разнообразию свежих следов, за последние сутки здесь могло перебывать сколько угодно народа. Никто особо и не пытался сохранить это место в неприкосновенности, хотя обнаружение человеческих останков на федеральной земле – дело тонкое. Насколько мне удалось выяснить, Фрэнк Феррел, мой коллега из второй смены, не принял анонимный звонок всерьез и ничего не предпринял, а старшего рейнджера Аррингтона, отсутствовавшего по личным делам уже второй раз за две недели, в основном заботило, как бы разобраться с этой ситуацией по-тихому.

Я узнаю о костях только тогда, когда удается загнать в угол самого наивного из работников – двадцатиоднолетнего стажера по имени Рой, приехавшего к нам на лето. И то пришлось притвориться, что мне кое-что известно, но просто необходимо составить собственное впечатление. Пока мы ехали в горы по заросшей лесной дороге, Рой рассказал мне все, что знал сам. И еще обмолвился, будто я каким‑то образом «подвинула» нескольких местных кандидатов на мою должность в «Тропе конокрада». А меня все еще занимает вопрос, почему я получила это место, но коллеги относятся ко мне как к приблудной, хотя и вынуждены сюсюкаться со мной. Дело не в том, что я женщина. В системе Службы национальных парков принадлежность к прекрасному полу не дает никаких преимуществ. Любые приставания, шутки, заигрывания, домогательства ты должна стойко переносить, разбираться с ними самостоятельно, отращивать шкуру потолще и работать дальше.

Рано или поздно я вытащу из Роя и это. Он – типичный парень из колледжа: разговорчивый, дружелюбный, беспечный. Я успела немного узнать о нем, слушая повседневную болтовню по радиорации. Его мать – чокто, а отец – австралиец, тренирует лошадей и не живет с семьей. Рой обожает смешить людей, изображая оклахомскую версию австралийского акцента. Он хочет понравиться людям и в восторге от первого сезонного выезда на работу в СНП. Особенно ему нравится форма и служебный автомобиль. Он многое знает о влиятельных людях в племени чокто, о прочих жителях округи, их группировках и истории. Судя по всему, затерянные захоронения и спешно зарытые человеческие останки в этих местах не редкость. В старые времена в этих горах частенько селились лесорубы, охотники, золотоискатели, бутлегеры, нищие фермеры, пытавшиеся самовольно захватить участок, и бандиты всех сортов, искавшие надежное убежище или удобные места для промысла. Уединенностью и сложным рельефом этих мест пользовались Джесси Джеймс, Бель Старр и множество других. Еще Рой поведал мне о «деревьях Дьюи». По его словам, Дьюи был известным бутлегером, который вырезал свое имя на деревьях, чтобы другие держались подальше от его территории, иначе…

Такая отвратительная история местности неплохо объясняла насильственную смерть троих детей в конце прошлого века, да и в последующие годы.

– Но это точно не захоронение чокто, – врывается в мои размышления Рой.

Он уже упомянул общую озабоченность тем, что Конгресс со дня на день может принять закон, по которому останки представителей коренного населения и погребальные предметы следует передавать в ведение властей индейских племен. Если останки и в самом деле принадлежали индейцам, в этом деле можно было основательно влипнуть.

– И ты с первого взгляда понял это?

Антропологу ничего не стоит определить расовую принадлежность по характеристикам скелетов, но Рой нужной квалификации не имеет.

– Чокто не стали бы… В общем, они очень уважают покойников. Понимаете?.. – тихо говорит он. – В старые времена их хоронили возле дома и клали в могилу горшочек с едой, смену одежды, одеяла, возможно, игрушки и все такое. Кости очень много значат для чокто. Это наше наследие, – он указывает фонариком на тела, и луч света пляшет по стенам пещеры. – Просто оставить кого‑нибудь в пещере и завалить камнями – это больше похоже на белых. Бедные девочки.

– Девочки?

– А разве нет?

– По скелетированным останкам человека, не достигшего взрослого возраста, этого нельзя утверждать наверняка, – я указываю на старший из трех скелетов. – После пубертатного периода можно определить по седалищной вырезке и форме таза – организм приспосабливается к будущему деторождению. Но эта девочка была еще слишком мала. Лет двенадцать или тринадцать.

Рой наклоняется надо мной так близко, что его дыхание колышет волоски на моем затылке. Я еле сдерживаю нервную дрожь. Трагедия кажется совсем свежей, хоть это и не так.

Я бочком отодвигаюсь и встаю, чтобы получше разглядеть парня. Первое, что узнаешь, опрашивая свидетелей: язык тела не лжет. Его уклончивость очевидна, несмотря на то что черты лица трудноразличимы в сумраке, окружающем луч фонарика.

– У тебя есть причины полагать, что все три скелета – женские?

– А?

– Ты назвал их девочками.

– Да… Я не знаю.

В пещеру врывается раскат грома. Грозы в этих местах случаются часто, налетают быстро и несут с собой проливные дожди, град, а иногда и торнадо. Это я узнала из разговоров с владельцем мотеля, который стал мне временным домом.

– Нам лучше вернуться к машине, – Рой отступает на шаг к выходу.

Новый раскат заставляет поторопиться; где‑то среди камней, окружающих вход в пещеру, жалобно завывает ветер.

Рой выходит, даже не убедившись, что я следую за ним. Только когда он бочком выползает из пещеры, я вспоминаю, что у меня в кармане лежит фотоаппарат. Это недорогая камера, которую я беру в походы, но у нее есть вспышка, и это лучше, чем совсем ничего. Я должна буду получить документы рейнджера Феррела через пару недель, когда он ляжет на операцию по замене коленной чашечки, но, судя по результатам проделанной им работы, трудно сказать, что было сделано на месте происшествия, а что – нет. Я хочу отправить фотографии приятелю-археологу и спросить, видел ли он что‑нибудь подобное.

– Я сейчас!

Делаю несколько снимков и выхожу следом.

Увидев меня, Рой бросает нервный взгляд на фотоаппарат, но он слишком молод и намного ниже меня по должности, чтобы оспаривать мои действия.

– Кто‑нибудь связывался со специалистом в региональном офисе, чтобы они осмотрели пещеру? – спрашиваю я, пока мы возвращаем на место хлипкое заграждение у входа.

– Э… Об этом лучше спрашивать старшего рейнджера Аррингтона. Думаю, он должен знать. – Рой очень напуган либо погодой, либо фотоаппаратом. – Он должен вернуться после выходных на День поминовения.

Я ошарашена. Не могу себе представить, чтобы любой другой старший рейнджер не явился на работу немедленно, если в его парке обнаружены человеческие останки. «Тропа конокрада» открылась недавно, но Аррингтон и раньше был старшим рейнджером. Мог бы и сообразить.

Ветер колышет полог из дубов, вязов и короткохвойных сосен над нашими головами. Неподалеку с грохотом падает большая сухая ветка. Рой начинает спускаться по склону, цепляясь за молодые деревца, потому что ботинки скользят по мху и опавшим листьям. Он достигает машины с впечатляющей скоростью для здоровяка со сложением футбольного лайнбэкера, лихо садится в машину и успевает завести двигатель еще до того, как я распахиваю пассажирскую дверь. Едва я успеваю сесть, как в лобовое стекло прилетает комок сосновых веточек. Мы оба вздрагиваем.

– Блин! – Рой вытягивает шею, чтобы разглядеть небо. – Нам лучше уехать, пока не налетел торнадо и не унес нас в соседний округ.

– Это был бы паршивый конец второй недели на новом месте.

– Так точно, мэм.

Мы молча трясемся в машине, осыпаемой ветками и листьями. Нагнувшись вперед, я выглядываю в окно. Мне торнадо не в новинку – у нас в Миссури они случаются. Но не такие, как здесь.

– Это обычные тучи, – уверенно говорит Рой. – Можете мне поверить. В прошлом семестре я сдал в МТИ метеорологию почти на отлично.

– МТИ? Я думала, ты местный.

– МТИ значит «Мюррей в Тишоминго», – он показывает на восток в сторону колледжа имени Мюррея.

– Неплохая шутка.

– Часто используется. Нездешние всякий раз попадаются, – робко признается он.

– Принято к сведению. Больше не попадусь. Я служила в армии, так что довольно быстро приспосабливаюсь к новым местам.

– Много где приходилось жить?

– В четырех странах. В семи штатах США. В восьми, если считать этот.

– Блин… Ничего себе!

– Но это по большей части много лет назад. – Я не говорю «до смерти мужа», но привычный узелок эмоций все равно затягивается. – Я довольно долго проработала в Сент-Луисе, в «Воротах на запад».

Рой хмурит брови.

– Хм… А мне кто‑то говорил, что вы из Вашингтона приехали.

– Из Вашингтона?

– Ага. Влияние и все такое.

– Что?

– Говорят, поэтому вы и получили должность.

– Говорят?! – Меня задело то, что обо мне судачат за спиной, хоть я это и подозревала с самого начала. – И почему Вашингтон?

– Ваша фамилия ведь Борен? Сенатор Борен – одна из шишек, которые выступали за учреждение национального парка Уайндинг-Стейр. Он был сенатором, сколько я себя помню. Вы родственники, да? Поэтому… в общем, я имею в виду… старший рейнджер Аррингтон вроде как имел свободу выбора на все остальные должности, но вас к нам прислали из регионального центра. Феррел сказал, что женщина сохраняет двойную фамилию только в том случае, если пытается использовать свя… – Рой осекся. – Черт! – пробормотал он.

– Связи? Пытается использовать связи?

Вот, значит, что они думают? Да как они смеют?! Я сохранила свою фамилию и добавила фамилию Джоэла через дефис в память об отце, который умер незадолго до нашей с Джоэлом свадьбы. У «наших» Боренов точно не было никаких политических связей. Мне никто не дарил спортивную машину на шестнадцатилетие, поэтому я научилась ремонтировать старую рухлядь. Денег на колледж не хватало, поэтому я пошла в армию, чтобы получить военные льготы.

– Всего, что у меня есть, я добилась сама, – говорю я, но чье‑то ошибочное предположение многое объясняет; в системе СНП политические связи – это золотой билет.

– Черт… – снова бормочет Рой и стучит по рулю. – Черт! Черт! Черт! – Он и сам удивляется этой вспышке эмоций. – Простите. Отчим говорит, я слишком много болтаю.

– Ничего страшного.

Я сочувствую родственной душе. Моя мать снова вышла замуж, когда я была подростком. Мы с отчимом до сих пор не разобрались, как относиться друг к другу.

– Я не имел в виду ничего дурного. В смысле… я не думаю… ну, что женщины должны сидеть дома и все такое. Моя мама работает в племени, а бабушка проработала в суде в Антлерсе чуть не целую вечность. Я вполне современный человек в этом плане и…

– Рой, я не обижаюсь. В самом деле. Мне спокойнее, если я знаю, что говорят другие.

Он сосредоточенно переезжает на машине через ручей.

– Только никому не говорите, что это я сказал, лады?

– Не скажу.

– И что я возил вас туда. Вероятно, я не должен был этого делать.

– Поняла.

– Просто… Мне нужна стажировка в «Тропе конокрада». Получить такую работу очень трудно, и хороших вакансий на лето не то чтобы много, а клянчить у мамы деньги на колледж я не могу. Ей и так приходится много тратить на младших сестренок со всей этой формой для чирлидинга и прочим хламом. Когда окончу колледж и стану постоянно работать в Службе парков, буду ей помогать. Но сначала нужно дожить до диплома, пройти стажировку и получить место в хорошем подразделении, где можно сделать карьеру.

Рой с надеждой смотрит на меня. Чувствую себя виноватой, что не опровергла его предположение о моих связях с политической элитой, но сейчас мне нужны любые преимущества. Пусть люди думают что хотят о моей фамилии.

– Все, что ты говоришь, Рой, останется между нами. Обещаю.

– Уф… – выдыхает он. – Да уж, болтать надо меньше. Отчим прав.

Внутренняя мать во мне еле сдерживается, чтобы не потрепать его по плечу.

– Не слушай его. С отчимами бывает тяжело, даже если обе стороны стараются изо всех сил.

– Ага. Мой не особо и старается.

– Тогда тем более не слушай.

– Я сестрам то же самое говорю.

– Иногда неплохо следовать собственным советам.

– Ага, – Рой выпрямляется в кресле. – Да, точно.

Мы катим по дороге, рыская из стороны в сторону, продолжать разговор не получается из-за ветра. Наконец мы въезжаем на пустую стоянку, где дожидается мой драндулет. Порывы ветра несут по мостовой листья, на стекло падают крупные капли, предвещая надвигающийся потоп. Хотя еще едва минул полдень, клубящиеся в небе тучи создают ощущение вечера. Что‑то первобытное во мне содрогается при мысли о троих детях, спящих бок о бок вечным сном под завывание бури. Я машинально касаюсь лежащего в кармане фотоаппарата.

– С проявкой снимков советую быть осторожнее, – предупреждает меня Рой сквозь свист ветра. – Старшему рейнджеру Аррингтону это не понравится. Спокойное открытие парка многое значит для целой кучи народу… А среди них много важных людей. Понимаете? Дело не в том, что никто не считает этих малышек заслуживающими уважительного отношения… Просто власти хотят сделать все без лишнего шума.

Я со вздохом смотрю на собственную руку. Возможно, он прав. Скорее всего, смерть произошла век назад, а если могиле больше ста лет, ее можно вскрыть и перенести без больших сложностей, особенно если нет шанса опознать останки.

Рой щурится под дождем, когда небо над долиной разрывает зубчатая молния.

– Лучше забыть об этом. Притвориться, что вы там не были.

– Поняла. Но, Рой… – я берусь за ручку дверцы, готовясь выйти под дождь. – Почему ты все время называешь их девочками?