Читать книгу: «Он.Она.Другая», страница 4

– Ты кто такая?

– Руку убери, я с ребенком, – холодно произносит она. – Я мать его сына.

– Эля, иди! – рявкнул муж и подошел вплотную к нам. – Саби, я хотел тебе признаться. Сегодня. Мы же собирались поговорить. Прости. Прости меня.

Он берет мое мокрое лицо в ладони, но я дергаю головой. Нафиса тянется к нему, не понимая, что происходит и перемещается к нему на руки.

– Милый? Мать его сына? – кричу я сквозь слезы. – Это токалка твоя была? Да? Отвечай!

– Это…

– Идемте, врач осмотрит вас, – рядом с нами появляется фельдшер и выхватывает из рук мужа Нафису. Она все слышала, скорее всего, потому что недобро косится на Таира.

– Я объясню. Я все объясню.

Прикрыв рот ладонью бегу за дочкой, но уже за прозрачной стеной останавливаюсь и слышу короткий диалог брата и сестры, которые не знают, что я все вижу и слышу.

– Козел! Какой же ты козел! – Надира сильно толкает его в грудь, но он все— таки держится на ногах.

– Хэдэ, пожалуйста, останься здесь с Сабиной, пока я не приеду. Я сейчас, – во взоре все та же растерянность и трусость, которой я никогда прежде не видела. Он пятится к выходу, а сестра его пытается остановить.

– Куда ты? Ты должен сидеть здесь и ждать, что скажет врач! Здесь твои жена и дочь! Таир!

– Мне надо отвезти их домой. Они тоже мои…

Надира кричит ему вслед ругательства и проклятия, но это его не останавливает.

*Кто еще не в теме "токал" в Казахстане – младшая неофициальная жена. В древности имела много прав, как вторая жена. Ныне так часто называют любовниц или содержанок.

Глава 11. Ты всегда была только моей

Сабина

– О, новенькая! Привет!

Поднимаю заплаканные глаза и вижу в дверях полноватую женщину в очках и мальчика лет пяти. Он смотрит на меня с интересом, а его, скорее всего, бабушка, мягко улыбается. До их прихода я сидела в ногах спящей дочери и смотрела в одну точку, вспоминая и анализируя прошлое и настоящее. С каждой минутой боль нарастала, а рана от ножевого увеличивалась и кровоточила, высасывая последние силы.

– Давай знакомится, – женщина подводит мальчугана ко мне и тот протягивает ручку. – Это Ерлан, внук мой.

– Здрасьте, – приветствует он.

– Привет! – натягиваю дружелюбную улыбку.

– Ажека (казахский – бабуля), – он поворачивается к бабушке, которая уже успела сесть на кровать. – А теперь можно планшет?

– Можно, – вздыхает она. – Полку открой и бери.

– Ура! – Ерлан делает то, что говорит бабушка, устраивается на подушке и включает игру.

– Только сделай тише. Видишь, девочка спит. Еще тише! – строго велит она, а после поворачивает голову ко мне. – Я – Куляш. Все называют меня Куляш— апай.

– Сабина, – коротко киваю.

– А дочку?

– Нафиса.

– Красивое имя. Чем отравились?

– Абрикосовым соком. Натуральным. А вы?

– В гостях что— то съел не то. Это внук. Дочка недавно родила, поэтому с ним легла я.

– Понятно, – судорожно вздыхаю и смотрю на свою девочку.

Анализы еще не были готовы, а нам уже сказали, что это однозначно отравление. Когда я упомянула сок, врач подтвердил, что от натуральных такое может быть. Предупредил, что Нафису в первые дни будет часто рвать. Отпаивать регидроном и давать много жидкости. А в основном она будет спать.

Глажу ножки своей принцессы, вспоминая, что только сегодня она пела нам песню про дождик. На глаза снова наворачиваются слезы. Прикусываю нижнюю губу и всхлипываю, не в силах унять этот порыв.

– Эй, Сабина, ты что? Не плачь.

– Извините, – складываюсь пополам, скрещиваю руки на коленях, роняю в них голову и плачу.

Куляш— апай встает с кровати, подходит ко мне и касается спины, приговаривая:

– Пока детей вырастишь, столько всего будет. То отравится, то обожжется, то руку сломает, то ногу. И это хорошо, что девочки спокойные. А у меня мальчишки внуки ну такие неугомонные.

– Это я виновата! – признаюсь я и поднимаю голову. – Я налила ей этот сок. Я дала его ей, – прикладываю руку к груди. – Если бы я только почувствовала. Может, от него запах какой— то не такой шел. Но я же их даже не различаю. Золовкин сын сделал глоток, сказал: “Фу, не вкусно”. А моя все выпила. Она любит соки.

– Не вини себя. Знал бы где упасть, соломки бы постелил. Ты же не могла знать. Эти соки на каждом шагу продаются.

Ничего не отвечаю, потому что не могу перестать плакать. Навалилось все сразу – отравление, больница, осознание, что у мужа, которого я безумно люблю, есть вторая семья. “Они тоже мои” – звучит у меня в голове. “Мои”…

– Эх, Сабина, столько всего еще в жизни будет, – снова вздыхает она и по— матерински касается волос. Этот ее добрый жест напоминает мне о родителей. Если бы только они были рядом, если бы я могла им все рассказать. – У тебя, кажется, мобильный звонит.

Смотрю равнодушно на тумбочку. Таир оборвал мне телефон. Звонит, не переставая с того момента, как мы пошли на осмотр, а я уже не беру. Не хочу сейчас его ни видеть, ни слышать. Отвез, наверное, “своих” и вернулся. Только поздно. Слишком поздно.

Трубка вибрирует, не переставая. Мне неудобно перед Куляш— апай, поэтому подхожу к тумбе, беру мобильный и вижу, что это не Таир, а Надира.

– Да, хэдэ, – говорю устало.

– Саби, мама собрала вам вещи в больницу. Что— то еще надо? – спрашивает золовка.

– Воду в литровых бутылках. Штук пять пока. И полотенца бумажные.

– Хорошо. Это мы по дороге возьмем.

– Вы привезете? – голос предательски дрогнул, а золовка вздохнула.

– Мы. Сабин, он не уехал, – шепчет она. Наверное, закрылась в одной из комнат, чтоб никто не слышал.– Я лично видела, как он посадил их в такси и вернулся. Он сейчас в больнице. Ждёт нас с вещами. Говорит, ты трубку не берешь.

– Я не хочу, – сдавленно отвечаю. Не могу говорить о личном при посторонних.

– Саби, я все решу. Ты же знаешь. Мы все тебя любим и в обиду не дадим. А эта шл…женщина ничего не получит.

– Она уже получила. Его получила. Вы сами все видели.

– Сейчас давай о Нафисе думай. Апа, вот это еще положите, – золовка говорит громче. Видимо вышла из укрытия.

“Я все решу” – это так по-Надировски. В каждой уйгурской семье есть такая старшая сестра или тетя, держащая всех в узде. К ней прислушиваются родители, братья и сестры, в том числе и двоюродные. Она – авторитет и “решала”. Обычно именно к ней сливается вся информация и сплетни, которые она потом фильтрует. И скорее всего, Надира либо все рассказала родителям, либо скоро расскажет.

– Ой, тут папа у меня трубку отбирает, – чувствую, что золовка в растерянности.

– Сабина, дочка! Это я виноват! – сокрушается свекор. – Зачем я только взял этот дурацкий сок. Прочитал, что натуральный, а вон как оказалось!

– Дада, не надо. У вас давление. Мы же не думали, что так получится, – успокаиваю его, а самой выть хочется.

– Ну всегда же “Фруто няню” брал или “Агушу”. Старый дурак. Как там моя доченька?

– Спит. Врач сказал, будет много спать, – о том, что она периодически просыпается, чтобы вырвать и сходить в туалет, молчу.

– Как легче будет, позвони. Хочу ее услышать, – просит отец.

– Да, конечно. Надеюсь, завтра получится.

– А навещать можно?

– Нет. Здесь карантин из-за вспышки кори.

Свекор тяжело вздыхает.

– Дада, все, идите посидите, а то опять давление подскочит, – велит его старшая дочь. – Так, мы почти все собрали. Если что еще завтра довезем.

– Хорошо. Я пришлю название отделение и палату.

– Давай. Сейчас поедем.

Кладу телефон обратно и только сейчас понимаю, что у меня футболка в засохшей рвоте. Представляю, как несет от нее. Но у меня пока нет сменной одежды. Только легкая ветровка. Иду в туалет, который находится в палате, снимаю ее и застирываю. На голое тело, поверх бюстгальтера надеваю куртку и застегиваю ее.

Моя соседка Куляш— апай – дама продвинутая. Сидит в беспроводных наушниках и разговаривает, как я поняла, с дочкой – мамой Ерлана. Я же поправляю одеяло, проверяю, есть ли температура. Лоб теплый, что радует. Обычные дела помогают отвлечься и не думать о неизбежном, хотя на душе кошки скребут. Смотрю в окно, где в вечерних сумерках темнеют золотистые деревья. Мы должны были поговорить с Таиром сегодня вечером и до меня только сейчас доходит, что он хотел мне сказать. Я уже давно заметила, как он изменился. Такое было перед смертью родителей, но потом он окружил меня заботой, вниманием, любовью. Любовь…была ли это она, или лишь ее фантом? Я подозревала, что он разлюбил, потому что стал не просто холодным – ледяным. Искала причины, не думая об измене. Потому что верила, доверяла, любила. А у него другая семья.

И тут в ушах резко звенит, подкатывает тошнота, затылок больно тянет. Я поняла, осознала. Мальчик, похожий на Таира…ведь ему год, или чуть меньше. Двенадцать месяцев плюс девять. Почти два года обмана. А это значит, что на момент аварии муж уже мне изменял, а его любовница была беременна. Родила сына. Сына, которого сегодня он поставил выше нашей дочери, когда выбрал отвезти их домой, а не остаться с Нафисой. Таир предал нас обеих.

– Сабина, пойдем в столовую, – Куляш— апай коснулась моего плеча и я обернулась. – Попросим медсестру присмотреть за дочкой.

– Я не голодная. Кусок в горло не лезет.

– Тогда чай тебе хотя бы принесу.

– Рахмет, Куляш— апай, – грустно улыбаюсь ей.

Когда они с внуком уходят, выключаю в палате свет, чтобы дочке было комфортно. Она стонет во сне, но пока у нее нет новых позывов. Стою у кровати и смотрю на своего ангела. Такая бледная, худенькая, измученная. Девочка моя, как же я тебя люблю. Ты всегда была только моей. Теперь я это поняла.

Тук— тук. Тук— тук.

Слышу негромкий, но навязчивый стук в окно. Палата на первом этаже, поэтому я думаю, что это скорее всего папа Ерлана пришел. Поворачиваю голову и холодею мгновенно от ярости. При свете фонарей в больничном дворе лицо Таира кажется совсем чужим. Он смотрит на меня, подносит телефон к уху и показывает на него пальцем. В этот момент мой мобильный дребезжит от вибрации. На дисплее высвечивается слово, утратившее значение. “Любимый”.

СПРАВКА: Во многих казахских, уйгурский, корейских семьях в нашей стране дети обращаются к родителям на "вы". Однако есть и более современные семьи, где родители не запрещают обращаться на "ты". По моим наблюдениям 50 на 50.

Глава 12. Когда ты меня разлюбил?

Сабина

Нажимаю на зеленую трубку в углу экрана. Ладонь потная, мокрая, едва удерживает телефон из-за дикого тремора. Подбородок тоже дрожит, а внутри плотный дым рассеивается, оставляя лишь пепелище на месте выжженного сердца. Он стоит за стеклом. По— прежнему высокий, красивый, холодный. Но не мой уже, а чужой. И вообще интересно: а он когда-нибудь был моим?

– Что? – непривычного жестко для нас обоих цежу я.

Таир даже замялся от такой внезапной перемены во мне. Нахмурился, зубы стиснул, аж скулы заострились, а желваки напряглись.

– Я вещи оставил в приемном покое. Сказали, скоро занесут вам. И с дежурным врачом поговорил. – хрипло предупреждает.

– Неужели? А тебе не все равно разве? – удивляюсь холодно.

– Как Нафиса? – пропускает мои слова мимо ушей, а меня такая злость на него накрывает страшная, что хочется разбить окно.

– Отравление, интоксикация, обезвоживание.

– Можно увидеть ее?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я так решила. Теперь все решения по ней буду принимать только я. Она моя.

– Она и моя дочь.

– Да? А где ты ходил, когда был ей нужен? Когда ее рвало еще дома и я звонила тебе без конца. А ты не брал! Когда ты должен был остаться здесь, а вместо этого повез сына и шлюху свою домой.

Он долго молчит, желваки ходят ходуном, взгляд из— под бровей тяжелый.

– Надира рассказала? – насупился Таир.

– Сама все слышала. Каждое слово, пока ты трусливо не выскочил на улицу.

– Я не уехал. Я был здесь, звонил тебе.

– Ты думал, я возьму, после того, что увидела?

Ему нечего ответить. Он снова замыкается. Наверное, думает, куда делась эта кроткая, влюбленная дура, которая ловила каждое мое слово и заглядывала мне в рот? А нет ее больше. Умерла она. Там, в приемном отделении. Брошенная в одиночестве с маленькой дочкой на руках.

– Прости, Сабин. Я хотел тебе раньше рассказать. Мне надо было сразу во всем признаться, – оправдывается он. – Но обстоятельства…

– Авария? Смерть родителей? Несчастная Сабина на грани нервного срыва? Ты ведь уже тогда с ней спал, да? – моргаю часто, чтобы прогнать предательские слезы.

– Сабина…

– Что Сабина? Ты думаешь я совсем дура наивная? Я все посчитала! Сколько твоему сыну? Год?

После короткого молчания он выдавливает:

– Одиннадцать месяцев.

– Она была беременна, когда мама с папой погибли, – судорожно вздыхаю. – Когда нашей дочери еще двух не было. Ты уже тогда спал с ней. А я…я даже ничего не заметила, хотя просила, просила твоей ласки. А она вся уходила на другую, да?

– Мне нечего сказать в оправдание. Да, у меня был роман. Недолгий, но был.

– Был? А сейчас у вас что, если она тебя называет милым? – сильно сжимаю трубку, еще чуть— чуть и она сломается в моих руках.

Его громкое молчание о многим говорит и на многое раскрывает глаза. Их роман не в прошлом, а в настоящем.

– Кто она?

Снова тишина.

– Кто?! – громко шиплю, боясь разбудить дочь. Несмотря на то, что я говорю тихо, горло дерет, будто ору дурниной.

– Мы вместе работали, – признается, опустив голову.

Дрожащими пальцами закрываю рот и беззвучно реву, неожиданно все сопоставив.

– Работа допоздна и в выходные, овернайты (работа сверхурочно, даже ночью), “я в офисе посплю”, – горько перечисляла я, снова складывая в уме один плюс один. – А ты в это время с ней спал. Господи, какая я дура! – по щекам текут тонкие ручьи, я вытираю их ладонью, но меньше не становится. – Я не понимала, почему ты охладел, обнимала и целовала тебя, искала в твоем взгляде хоть намек на прежние чувства. Когда ты меня разлюбил? Когда ты остыл?

Не успеваю услышать ответ, так как слышу, как дверь за спиной открылась и вошли наши соседи. Убираю телефон на тумбочку и стираю слезы с лица.

– Сабина, мы тебе каши и чаю принесли. Поешь хоть чуть— чуть, а то упадешь в обморок.

– Спасибо…большое, – стараюсь не быть размазней, но выходит плохо. Поднимаю глаза и вижу, что муж все еще стоит у окна и смотрит на меня.

– А, с мужем общаетесь, – улыбается соседка. – Ну не буду мешать.

– Мы уже закончили. Вы не мешаете, – поворачиваюсь и прячу зареванное лицо.

– Передача для Искаковой, – на пороге появляется медсестра с двумя большими пакетами. Принимаю их и начинаю разбирать. То и дело возвращаюсь к нашему разговору и анализирую. Ругаю себя: мол, надо было быть жестче, где— то по— другому ответить и про развод не забыть. Только теперь понимаю, что хочу уйти, бежать от него, куда глаза глядят. Скрыться от такой любви. которая предает и разрушает. Вытаскиваю из пакета плюшевую зайку в розовом платье – любимую игрушку Нафисы. Дома она спит с ней в обнимку. Вспомнила, как Таир привез ее из командировки, а дочка радовалась и назвала ее Машей, как в мультфильме.

Командировки…эти его частые поездки за границу и по стране. Интересно, она тоже с ним ездила, если они вместе работали? Они делали это в гостинице? Прятались? Сколько у них было таких вот ночей, когда я ждала его дома? Готовила любимые блюда, гладила его рубашки…Сколько ночей та, другая, украла у меня? Сколько дней украл у меня он?

Вцепившись в игрушку, хочу ее разорвать на куски, выпотрошить. Но вместо этого сильно сминаю и прижимаю к животу. Тело разом напрягается, я как одна натянута струна. Уже не стесняясь Куляш— апай, тихо вою белугой, потому что боль невыносимая.

– Кызым, что с тобой? – женщина слезает с кровати и за пару секунд оказывается у меня. – Ну— ка вставай, идем сюда.

Она поднимает меня и пересаживает на свободную кровать. Всего их четыре, но пока к нам никого не подселили. Куляш-апай устраивается рядом со мной и берет за руку. – Ты опять себя винишь? Ну бывает такое. У всех бывает. Все отделение с отравлением.

– Нет, – мотаю головой. – Я узнала…Сегодня…В больнице…Прямо здесь, – задыхаясь, объясняю я. – Мой муж…изменяет…мне. У него…у него…вторая семья. Любовница…сын…ему почти год.

– Ой баааай! Масқара! (каз.– О ужас, какой позор) – Куляш— апай крепко обнимает меня.

– Бедная девочка. Как же так?

– Господи, как мне жить дальше? Что мне делать?

– Для начала поплачь. Не держи в себе.

И я плачу на плече незнакомой мне женщины, потому что ее доброта и участие напоминает мне мою мамочку, которую я потеряла. Если бы только она была рядом…

– Чего же им не хватает— то? – сокрушается Куляш— апай, проводя ладонью по моим волосам.

Хотела бы я знать, чего ему не хватало? У него была моя любовь, верность, преданность. Я делала все, чтобы окружить его заботой. Знала, как много он работает, чтобы обеспечить нас. Не скандалила, не пилила. Я просто хотела, чтобы и он любил меня в ответ также сильно, как и я его. И теперь я спрашиваю себя: а любил он меня когда-нибудь?

***

– Почему не спишь? – сонным голосом спрашивает соседка.

Ее внук уже сладко сопит, а Нафиску до отбоя еще два раза вырвало и она снова отключилась. Доктор предупредил, она может проспать вот так двое— трое суток. Обещали прокапать на третий день. Мы с соседкой закрыли окна жалюзями, чтобы детям не мешал свет фонарей. В палате темно, а сна ни в одном глазу. Ворочалась, под нос бубнила. Вот теперь лежу на спине с широко раскрытыми глазами. На сегодня все слезы выплаканы. Я совершенно сухая и пустая внутри.

– Думаю, – вздыхаю тихо.

– Не стоит он того, – фыркает Куляш— апай.

Я рассказала ей о нашем столкновении в приемном отделении и разговоре с мужем. Не знаю почему, но я не могла в тот момент копить это все в себе. Была бы рядом сестра, или подруги Ксюша и Айгерим, я бы призналась им. Знаю, они были бы категоричны, матерились, предложили бы побить его вместе с любовницей. Особенно Ирада. Она вообще без тормозов. Но соседка моя – женщина мудрая, спокойная. Это сразу видно.

– Ой, лежу и думаю, что твоя ситуация – прямо как в моих любимых фильмах на “России— 1”. Дочка все время смеется. Говорит: “Мам, ну что за чушь смотришь”. А там, все, как в жизни: тоже мужья предают, жены страдают, любовницы строят козни.

– Она мне пока ничего не строила. Только спала с моим мужем.

– Это считай уже строила, – усмехается Куляш— апай. – Ой, Сабинка, послушала тебя, и себя вспомнила. Только я постарше была и две дочки у меня тогда в школе учились. И вот приходит ко мне любовница мужа и заявляет: “Мы с вашим мужем уже давно за вашей спиной”.

– Правда? – поворачиваюсь на бок. Кровать неудобная, узкая, скрипучая. Но что поделать.

– Да. Просила, чтобы я от него отстала вместе с детьми. Наглая такая. Думала, дом его и она выгонит, – посмеивается она. – А нет, дом мы построили на участке моих родителей. Они правда уже умерли к тому моменту. Так что не было на нем ничего. Я его выгнала, а ей пожелала объедками не подавиться. А время такое было – конец девяностых. Я в ателье работала, но денег ни черта не хватало. А потом мне клиентка как бы между прочим сказала, что ее знакомые – очень богатые люди – ищут домработницу. Как зарплату назвала, так я и побежала к ним на собеседование. А они такие состоятельные казахи, мужчина нефтяник, жена в банке работала. Дом огромный, дети – ровесники моих девочек. Ну я там у них и работала много лет. Убирала, готовила, гостей встречала. Шесть дней в неделю с утра и до семи— восьми. А они меня не обижали, платили хорошо, премии на праздники давали, на Новый год дочкам подарки дарили. Мне главное что было? Девчонок поднять, образование им дать, чтобы будущее у них было. Я им тогда сказала: “Я – дура, что высшее образование не получила. Не будьте такими же дурами, как я”. Я— то думала, что всю жизнь буду “за мужем”.

– И как? Выучили? – поразительно, но ее история отвлекла меня от собственных проблем и мыслей.

– Конечно. Все сделала, что хотела. Выучила, замуж выдала. На пенсию ушла.

– А муж бывший?

– А что муж? Муж объелся груш, – хмыкнула Куляш— апай. – Подросли когда дочки, обратно стал проситься, выгнала его любовница. Прошла любовь, завяли помидоры. Дочки так на него обижены были. Он же и про них забыл, не общался. Короче, не приняла я его. А недавно узнала, что умер.

– Ужас.

– Жизнь. Я тебе к чему говорю? Сейчас тебе кажется, что измена – это конец света. И может, думаешь, что некуда тебе идти и ты без мужа никто и не справишься, потому что все всегда решал он. Но нравится мне как у русских говорят, что женщина коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Вот все мы такие. Тихие, послушные, услужливые. Но если разозлить – ууууух, глотку за детей выгрызем, отряхнемся и дальше пойдем Женщину только очень сильно разозлить надо, чтобы она ожила. Поэтому не убивайся так. Конец – это тоже начало.

Может, она права? Я думала, моя жизнь всегда будет такой – рядом с Таиром, дочкой или детьми, свекрами. Я не знала другой, не жила самостоятельно, из родительского дома сразу переехала в дом мужа. Страшно что— то менять. Но если нет другого выхода?

Глава 13. Купол разбился

Таир

Из больницы возвращаюсь домой в девятом часу. После разговора с Сабиной еще долго ходил— бродил под их окнами, издалека смотрел, как вещи вытаскивает, как на зайца смотрит. А внутри все горело от злости на самого себя. Я все сделал не так, как должен был, смалодушничал и снова испугался.

Посадив Элю с Аланом в такси я сразу же вернулся в больницу. Сестра смотрела на меня волком и не разговаривала. Рядом стоял мой зять Ибрагим, который сказал, что раз уж я пришел, то они поедут за вещами девочек. Разговор с ним вышел натянутым. Надира смотрела на меня с неприкрытой злостью. И я знаю, что она все расскажет.

Сабина не брала телефон. Сколько бы я не звонил, все время слышал долгие гудки. Через коллег, которые недавно работали с городской администрацией, вышел на человека из Департамента здравоохранения, который пообещал, что свяжется с главврачом и попросит держать мою Нафису “на контроле”. Потом удалось поговорить с дежурным доктором.

А когда добрался, наконец, до ее окон чуть с ума не сошел. Взгляд Сабины, ее голос, мимика, движения – все изменилось. Вся ее мягкость и кротость улетучилась. Она взирала с ненавистью и неприязнью, хотя только сегодня утром я видел в ее глазах совсем другое. Впервые за четыре года я узнал другую ее сторону. Темную. На светлую я теперь права не имею.

После нашего катастрофически ужасного разговора, написал ей сообщение:

“Я устрою вас в платном отделении. Оно в другом корпусе, я узнавал”.

Она долго не отвечала, хотя галочки внизу окрасились в синий. Потом все— таки отправила:

“Я тебе уже сказала: не надо ничего. Не пиши и не звони мне”.

Отправляю следом:

“Пришли хотя бы фотографию Нафисы”.

“Зачем тебе?”

“Я переживаю”.

“За сына переживай”.

“Сабина, пожалуйста. Я хочу на нее посмотреть”.

Через несколько минут приходит снимок дочери. Она лежит на больничной койке в своей розовой пижаме и прижимает зайца, которого я привез ей из командировки. Она бледная такая, худенькая, мелкая. Даже при тусклом свете видны круги под глазами. Маленькая. Я очень виноват перед тобой. Я очень тебя люблю.

Убираю телефон на панель автомобиля, стискиваю зубы и давлю на газ, когда загорается красный. Еду домой, зная, что меня там ждет. Вот и пришел этот день.

Заезжаю в ворота, ставлю машину под навес. Заметил на улице автомобиль зятя. Значит, сестры тоже остались. Через минуту он появляется на крыльце. Спускается. Смотрит отстраненно, хмуро. Подает руку, а я спрашиваю:

– Уже уезжаешь?

– Дети с Мансуром. Надо помочь ему, – коротко отвечает, имея ввиду мужа младшей сестры Фирузы. – А тебя уже ждут, – бросает взгляд на дом, где горит свет в гостиной. – Ворота сам закрою.

Попрощавшись с ним, поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, попадаю в тамбур. Из комнаты слышу приглушенные голоса сестер, а вот родительские – нет. Вхожу в гостиную и мгновенно приковываю к себе взгляды. Папа сидит во главе стола, мама – по правую руку от него, Фируза – напротив. Старшая сестра стоит у окна.

– Пришел, – вздыхает Надира, скрестив руки.

– Подойди, – приказывает отец. Он сидит, насупившись, прожигает меня насквозь своими красными глазами. Мельком смотрю на мать. Она прикрыла лицо руками. Пересекаю комнату, а папа резко встает из-за стола, идет на меня и бьет по лицу ладонью. Звонкая пощечина разрезает гробовую тишину.

– Дада! – сокрушаются сестры.

– Масимжан! – выкрикивает мама, подлетая к нам. – Не надо!

– Как..ты…посмел? Как ты мог так поступить с женой и дочкой?

Отец никогда в жизни не поднимал на меня руку. Даже когда папы друзей давали им подзатыльники, мой просто убивал взглядом. В наших семьях мы не перечим взрослым, а слово родителей – закон.

– Надира сказала, твоему сыну на стороне год! Ты всех водил за нос, унижал Сабину все это время! Как мы теперь ей в глаза смотреть будем? Ей, ее дяде и тете. Сабина же нам как дочь!

– Виноват я. Мне и отвечать, – говорю твердо. – Вы здесь при чем?

– При чем? Это я, – отец бьет себя по груди, – я воспитал тебя. Я воспитал предателя, труса, обманщика. Как у тебя совести хватило изменять жене? Это такой позор! Вторая семья! Ребёнок!

– Я узнал о нем только, когда она родила. Он лежал в реанимации и она попросила помочь, – объясняю в надежде, что в нем проснуться хоть какие— то чувства к внуку. Но кого я обманываю?

– Так может это не твой ребенок, – внезапно восклицает мама, – Может, она его тебе специально подсунула. Ты ДНК тест делал?

– Апа, это его сын, – вмешалась Надира. – Я видела его. Он – копия Таира в детстве.

– О, Аллах! – всхлипнула мама. – Откуда она вообще взялась! Ты же день и ночь на работе.

Родные ждут ответа, буравят взглядами, а потом Фируза округляет глаза и шепчет:

– Вы работали вместе? Ты изменял Сабине с коллегой?

Пересохшее горло сковывает спазм, огромный ком блуждает туда— сюда, а младшая сестра не останавливается:

– Я права, ака? (уйг. – ака – обращение к старшему брату, или уважительное обращение к мужчине старше вас)

– Гаденыш, – шипит старшая сестра. – Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты понимаешь, что поставил всех под удар? Сабину, Нафису, родителей. Да даже нас с Фирузой? Мы тоже жены и снохи! Ты думаешь “жут” (уйг.– община по национальному признаку)* не будет об этом судачить? Не перемоет всем нам кости? И как все будут смотреть на нас, ведь папа – “жигит— беши” (староста в общине).

– Вас только это волнует? – с вызовом смотрю на сестер.

– А тебя, что волнует? М, Таир? Почему мы всей семьей не могли дозвониться до тебя, когда твою дочь рвало? Страшно рвало! Почему Ибрагим нес ее на руках до скорой, когда это должен был делать ты – ее родной отец? Где ты был? С ней? Со своей токалкой и сыном?

– Эля – не токалка!

– О, мы теперь знаем, как ее зовут, – презрительно фыркнула Надира.

– Надира, может, она его приворожила? Почитала что— то над ним, – сквозь слезы причитает мать. – Он же хороший мальчик. Таир! Что с тобой? Ты же всегда был серьезным, умным. Постоянно все взвешивал, ни во что не ввязывался. Я не узнаю тебя, балам (уйг.– сынок)!

– Чушь! – рычит отец. – Никто над ним не “читал”. По глазам вижу, что он сам. – он испытующе глядит на меня из— под седых бровей. – Что у тебя с ней? Интрижка? Думаешь, начал хорошо зарабатывать, появились деньги и все можно?! Что ты молчишь! Отвечай! – повышает голос до предела.

– Дада, давление, – предупреждает Фируза.

– Плевать мне на давление. Я хочу, чтобы он нам ответил. Что у тебя с ней?!

– Я люблю ее, – выкрикиваю, понимая, что нарушаю сейчас все правила. – Люблю. И сын – мой. И я от них не откажусь. Я уже сам устал всем врать. Сегодня мы с Сабиной должны были поговорить. Я хотел попросить развод.

Отец взрывается, материться по-русски, выкрикивая слова, от которых стены трясутся и окна дрожат. Мать и младшая сестра плачут, старшая качает головой.

– Тогда вон из этого дома! Вон! Видеть тебя не хочу! – кричит папа. Впервые в жизни на меня кричит. – Ноги твоей здесь не будет, пока не вернешь нам Сабину и Нафису. Иди, собирай вещи и уходи!

Выбегаю из комнаты, в спину летят проклятия. Это конец всего. Купол, под которым я жил два года, разбился.

СПРАВКА: Где бы ни проживали уйгуры, они создают местную общину жут, которую также называют «махалля». В каждой общине выбирают главу – своеобразного старосту. Он является главным организатором всех мероприятий в общине, включая ритуальные: свадьбы, обрезание, поминки и так далее. Глава именуется «жигит-беши» – главой джигитов. Им становится самый авторитетный человек с ораторскими и организаторскими способностями.

В Казахстане эта неоплачиваемая общественная должность имеет определенную иерархическую структуру: жигит-беши выбирают Совет жигит- беши, который входит в Республиканский этнокультурный центр уйгуров Казахстана.

Глава 14. Уже другая в комнате

Сабина

– Мартышка моя, ну посиди ты хоть немного, я заплету тебе косички, – прошу дочку, держа в руках густую черную прядь. – Скоро за нами приедет твоя чон— апа (старшая тетя)

– Апака! Меня там ждет Андрюша поиграть. Я же его потом не увижу, – тревожится Нафиса.

– Андрюша подождет. Мы не уедем, пока ты с ним не попрощаешься.

Общительная Нафиса нашла здесь друзей, с которыми проводила время в игровой. Благо, в отделении она хорошая, большая и теплая, даже развивашки есть. Дочке стало лучше на третий день пребывания в клинике. До этого она все время спала и я уже начала беспокоится об этом, но врач уверил, что так организм восстанавливается. После капельницы с витаминами она ожила и даже нормально поела. Я же вздохнула с облегчением.

Таир приходил в больницу и стоял под окнами два дня подряд. Хотел увидеть дочь, но тогда она даже не вставала с кровати. Мы больше не говорили о его измене, хотя я понимаю, что этот момент настанет, ведь нам нужно обсудить, что делать дальше. Болезнь Нафисы и последующие события на многое открыли мне глаза. Было время спокойно подумать, проанализировать, вспомнить. И результаты этого самокопания неутешительные.

Насколько я знаю, сейчас Таир в командировке. А может, и нет. Может, он со своей второй семьей уехал отдыхать, а всем сказал про рабочую поездку. Я уже не верю мужу. Хотя до сих пор люблю. И от этого еще больнее понимать, что он с другой женщиной. Она красивее меня, я же видела, не слепая. Длинные волосы цвета молочного шоколада блестели, на лице легкий макияж, помада. Она даже в больнице выглядела хорошо, стильно. Не то, что я. Бледная моль с черными волосами, в джинсах и тунике, прикрывающей пятую точку. Потому что при свекрах нельзя дефилировать в облегающем.

Ночью, пока все спали я выходила в коридор и бродила туда— сюда, как лунатик. Я думала, думала, думала. И представляла Таира с любовницей. Как он целует ее, как ласкает, как смотрит затуманенными страстью глазами. Вспомнила, как он подошел к ней в приемном отделении и взглянул пусть мельком, но с любовью и обожанием. А потом я пыталась вспомнить, было ли у нас нечто похожее хотя бы в начале наших отношений? И я не смогла.