А у нас во дворе есть девчонка одна

© Л.И. Ошанин (наследники), 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Ветер

«Простите меня, ровесники…»

 
Литература – это исповедь,
Под видом исповеди – проповедь,
Для тех, кто ненавистен, – отповедь.
Для всех, кого ты любишь, – заповедь.
 

 
Простите меня, ровесники,
Я не знаю, какого я поколения.
В двадцать лет я мечтал написать молодежную песню,
А написал в тридцать пять.
И тогда двадцатилетние люди из разных стран
пели вместе со мной:
«Эту песню не задушишь, не убьешь…»
И они стали моими одногодками.
Я не знаю, какого я поколения…
В сорок шесть я написал другую песню.
Студенты, десятиклассники, ребята из ПТУ, помните —
Вы вместе со мной встречали
И снег, и ветер, и звезд ночных полет…
И стали моими сверстниками.
Я не знаю, какого я поколения —
В семьдесят я полюбил девчонку,
которой было двадцать,
и мне иногда казалось, что она старше меня.
Я не знаю, какого я поколения,
И что со мной будет завтра.
Ровесники, простите меня.
 

1987

«Все мне казалось: молод я пока…»

 
Все мне казалось: молод я пока.
Вдруг оглянулся – позади века.
Тужить ли? Нет. Я делал все, что мог.
Кому умел помочь, тому помог.
А всех никак не обойти дорог,
Всех женщин не обнять, хоть дай зарок,
Не сочинить всех стихотворных строк…
У всех моя дорога на виду —
Хоть по одной, но до конца пройду.
 

Ветер

 
Ветер носится по-осеннему,
В его порывах пропала злость.
Играет с лужами и брызжет пеною,
Врываясь весело под гулкий мост.
Трамваи лязгают, колеса хлюпают,
Все звуки новые, в ушах звенит.
Как пальцы, лепятся сосульки хрупкие,
И ветер режет их от рук зимы.
Сосульки падают, зима растаяла —
Осталась лужица, чуть-чуть воды.
А в синь бескрайнюю – зачем,
                                      куда его! —
Из труб торопится лохматый дым.
А ветер носится, а ветру весело.
Обрызгал брызгами и пеной мост.
Из дыма-облака устроил месиво
И с дымом бросился на паровоз.
Вагоны катятся, гремя колесами,
Вагоны катятся, играет сталь.
А ветру весело, а ветер носится,
Накинув на плечи из дыма шаль.
 

Битва книг

А.А. Фадееву

 
Солнце стены лучами метит.
Тонет солнечный в утре жар.
Я вчера за стихи в газете
В первый раз получил гонорар.
Строчек старых летят осколки.
Строчек – долгой работы дни!
…Вот открою глаза, и полка
Глянет сбоку углами книг.
Я вчера уложил в порядке —
Вниз «Разгром», а наверх Дюма.
С незаложенной в лист закладки
Тянет золото бахрома.
И, такой почему-то знакомый,
Сквозь нависший над полкой дым
Вижу:
          Конный отряд «Разгрома»
          Скачет, вздваивая ряды.
Это солнце виденья мечет,
Рассыпает виденья зря.
Вижу:
          В гриву вцепился Мечик
          И боится ее потерять.
          Конь по полке копыта стелет.
          Сзади синий стоит туман.
          Это взвод атакует Метелицы
          «Королеву Марго» Дюма.
          Наклонившись вперед немножко,
          Левинсон проскакал наверх.
          За любовника под обложкой
          Герцогиня дрожит де Невер.
          И ударили в стекла пули,
          Разбивая дворца наряд,
          Из кричащих парижских улиц
          Левинсоновский встал отряд.
          Впереди с головней Бакланов.
          И в пожара густую жуть
          От баклановской в шею раны
          Умер скорчившийся д’Анжу.
          Д’Алансона в тумане ловят.
          И скрестились, звеня, ножи —
          Из презрительных принцев крови
          Ни один не остался жив.
Я не видел конца сраженья,
Кровью топот коней залит.
Потонули в пурпурной Сене
Перебитые короли…
А пока в голове без толку
Быстрых мыслей поток стучал,
Книги снова легли на полку
И подставили грудь лучам.
Улиц Франции злобный выгиб!
Битвы красные петухи!..
Хорошо бы еще мне книги
Вот за эти мои стихи.
 

«Вечерами внезапным блеском…»

 
Вечерами внезапным блеском,
Что дневной укрывает свет,
Загораются над перелесками
Голубые огни планет.
И на ту, что к Земле всех ближе,
Обреченная красным тлеть,
Я хочу с этой рощей рыжей,
Обескрыленный, улететь.
Ломкий сук под ногой сломался…
И, кивнув на прощанье пню,
На багряную почву Марса
Я поставлю свою ступню.
 

«…И пока еще в травах парка…»

 
…И пока еще в травах парка
Песни рос над листвой ракит,
Я лечу на плечах байдарки
По вспененным волнам реки.
Плеск двухлопастных весел этих…
Брызги волн на одном весле…
Слышу – синей воронкой ветер
За кормой завивает след.
Вылезаю. Дорожки парка…
Соскользнувший на дверь плакат…
Да некрашеными байдарками
Плывущие облака.
 

«Ты улыбнешься, ты спросишь…»

 
Ты улыбнешься, ты спросишь:
               «Любишь?»
А я скажу:
              «Дорогая, ветер,
Который в губы из губ летал,
Тебе ответит. Тебе ответят
Ромашки, которые я собирал.
Рука, что руку тайком сжимала,
Глаза, которыми взгляд ловлю…
А если тебе и этого мало,
Я никогда не скажу: «Люблю».
 

Стихи тебе

Елене Успенской

«Как хорошо вдвоем, вдвоем…»

 
Как хорошо вдвоем, вдвоем
Прийти и выбрать этот дом,
Перо и стол, простой диван,
Смотреть в глаза, в окно, в туман.
И знать, и знать, что мы живем
Со всеми и – совсем вдвоем…
Накличут коршуны беду,
Трубач затрубит под окном,
Я попрощаюсь и уйду,
Ремень поправив за плечом.
И мы пойдем из края в край.
Но книг моих не убирай
И спи спокойно.
В поздний час
Я постучу в твое окно.
Соленый след морской воды,
Песок и пыль чужих дорог
Я принесу на сапогах.
Я запах боя принесу,
И песню, звавшую на бой,
И сердце, полное тобой.
И встретят в комнате меня
Мои глаза, совсем мои,
И детский теплый запах сна.
Как хорошо, что мы вдвоем
Решили выбрать этот дом,
Перо и стол, простой диван.
В глаза смотрели, в смерть, в туман
И твердо знали, что живем
Со всеми и – совсем вдвоем.
 

1936

«Ни на час не расставаясь…»

 
Ни на час не расставаясь,
Все делить хочу с тобою —
Пыль далеких переходов,
Шум листвы и плеск прибоя.
Только что могу я сделать,
Если жизнь как поезд скорый.
То тебе леса приснятся,
То моя дорога – в горы.
Я тебя не стану мучить,
Не хочу тебя обидеть.
Может, это даже лучше —
Столько дней тебя не видеть.
 

1938

«Не стыдясь, к плечу прижавшись тесно…»

 
Не стыдясь, к плечу прижавшись тесно,
Вот ты спишь. Как сладко забытье…
До чего тревожно и чудесно
Рядом тело чувствовать твое!
Но чтоб сын ходил, учился в школе,
Чтоб узнал простор, любовь и труд,
С этих первых сладостных минут
Сколько надо времени и боли!
 

1938

«Февральский снег заваливает окна……»

 
Февральский снег заваливает окна.
Не умолкает патефон в углу.
И лыжники, прозябнув и промокнув,
Танцуют на некрашеном полу.
И ты, опять все в жизни перепутав,
Не разобрав, в кого ты влюблена,
Одним даришь часы, другим минуты,
То весела не в меру, то грустна.
А у меня, сквозь снежную завесу,
Ты как-то сразу в сердце улеглась
Всей чистотой и всей любовью к лесу,
Всей глубиной немного грустных глаз.
И вот сейчас, когда со мною рядом
Растет другая маленькая ты,
Как в тот февраль,
любым случайным взглядом
Я узнаю любимые черты.
А ты опять на девочку похожа,
Шумишь, поешь и тянешь в лес опять.
И только, может, холодней и строже
Мужские взгляды стала принимать.
 

1938

«Давай уедем в дальние края…»

 
Давай уедем в дальние края,
За две реки на медленных паромах.
Оглянемся – и только ты да я,
Да несколько деревьев незнакомых.
Как будто только встретившись, начнем
Краснеть, молчать, не в силах скрыть волненья,
И, все смешав, не помня ни о чем,
В лесной глуши, в кустарнике ночном
Встречать рассвета медленные тени.
И в час, когда совсем тиха листва
(Простое счастье дней полузабытых!),
Знать выраженье глаз твоих закрытых,
Несказанные угадать слова.
А хочешь, не поедем никуда:
За мелким горем радости не пряча,
Ты просто улыбнешься мне иначе,
И станет все, как прежде, как тогда.
 

1938

«Мы ссоримся часто с тобою…»

 
Мы ссоримся часто с тобою,
А дело, быть может, лишь в том,
Что некогда вечно обоим
Сказать не спеша обо всем.
Но что с тобой?
Ты и не слышишь,
Забыв о размолвке легко,
Ты что-то задумчиво пишешь
И вся далеко-далеко.
Готова лететь за строкою,
Тиха, беспокойна, легка…
Сейчас ты совсем не со мною,
Но как ты сейчас мне близка!
 

1940

«Три года не видеть и ждать три года…»

 
Три года не видеть и ждать три года,
Ни с кем не деля ни постель, ни душу,
И вырваться на день в метель, в непогоду —
В глаза посмотреть и сердце послушать.
Встреча за пять минут до прощанья.
Но можно и за пять секунд лучистых
Все то, что солдату снится ночами,
Прочесть в глазах лучистых и чистых.
И эти глаза увезти, прощаясь,
В разлуку, в ночь на машине попутной.
Не стоят ласки любых красавиц
Вот этой встречи пятиминутной.
 

1943

«Мы жили, минут не жалея…»

 
Мы жили, минут не жалея,
И снова я жизнь тороплю.
Не помню, сказал ли тебе я
Когда-нибудь слово «люблю».
Здесь могут убить или ранить
Случайным осколком огня.
Но ты и без всяких признаний
Сейчас понимаешь меня.
 

1943

«Пока твои письма блуждали по свету…»

 
Пока твои письма блуждали по свету,
Пока, ослепленный, я веру терял,
Зачем ты и в письмах молчала об этом? —
Мой сын на руках у тебя умирал.
Ни сесть, ни уснуть, ни упасть, ни забыться…
Согреть хоть на миг его сердцем своим…
И снова, как белые, тихие птицы,
Твои материнские руки над ним.
Мой сын улыбнулся в далеком Поволжье.
Каким колдовством овладела ты, мать?
Прости мне. Я знаю, я кланяться должен
И руки святые твои целовать.
 

1945

«Ты вся еще на той неделе…»

 
Ты вся еще на той неделе,
Когда цвели кругом леса,
Когда в глаза твои глядели
Чужие серые глаза.
Тебя приворожила сила
Их неподдельного огня.
Ты в сердце их почти впустила,
Но оглянулась на меня.
Я вечный путник, вечный нищий,
А он живет не наугад.
Какая ты?
Чего ты ищешь?
Я не позвал тебя назад.
Уйдешь – уйди.
Леса шумели.
Я ждал, темнея, в тишине.
Ты вся еще на той неделе,
Но ты уже летишь ко мне.
 

1947

«Я всю тебя знаю – ты вечная жажда…»

 
Я всю тебя знаю – ты вечная жажда,
Души моей боль и ее красота.
И каждым движеньем и помыслом каждым
Могу перед Богом сказать: ты чиста.
Без лжи и кокетства оставшись со мною,
Забыв обо всем, что за шторой глухой,
Ты жадно берешь свое счастье земное,
Пока я захлебываюсь тобой.
 

1947

«Дорогой дальней болен снова…»

 
Дорогой дальней болен снова,
Уже я медлить не могу,
От дома, от всего родного
Я в одиночество бегу.
Бегу, душе свободной предан.
Не смей держать, поверь судьбе!
И знай: чем дальше я уеду,
Тем я быстрей вернусь к тебе.
 

1947

«Я смотрел сегодня пьесу старую…»

 
Я смотрел сегодня пьесу старую,
Ту, где ты живешь в чужом краю,
Ту, где Дон Антонио с гитарою
Соблазняет сверстницу твою.
Юная, лучистая, открытая,
Бесконечно милая душа.
Этой чернобровой сеньоритою
Ты почти как в жизни хороша.
Очень часто в пьесах получается —
И не только в тот далекий век, —
Будто все желания кончаются
Если замуж вышел человек.
А пока твой голос околдовывал,
Так хотелось пьесу оборвать, —
Все, что мной еще не доцеловано,
Прямо здесь, при всех, доцеловать.
И, смирясь с такой нежданной участью,
Я клянусь, что не ушел бы зал!
Но, а нам-то что, пускай поучатся.
Как бы твой Фернандо взревновал!..
Только зря он шпагою размахивал,
Все равно не смог он угадать,
Что совсем другой его монахиню
На морозе будет целовать.
Ночь звенит трамвайными вагонами.
Руки мне навстречу протяни!
Снег летит над улицами сонными…
В этом мире мы с тобой одни.
 

1947

«Ты плачешь… О чем он, о чем он…»

 
Ты плачешь… О чем он, о чем он,
Тревоги метнувшийся след?
О том, что в походке знакомой
Девической легкости нет?
Что горя вокруг еще много,
Что счастье идет не спеша,
Что слишком подвластна тревогам
Открытая настежь душа?
Не надо глядеть так угрюмо.
Прости, что порой не успеть
Среди повседневного шума
За сердцем твоим приглядеть.
 

1952

Сумерки

 
Час между светом и темнотою,
Старый знакомый – винюсь, винюсь! —
Вот ты опять притащил с собою
Тихую юношескую грусть.
Кажется, мы не мальчики, хватит,
Полно куражиться, старый друг.
Все уже было – не сосчитать их —
Встреч, расстояний, разлук, разлук.
Кажется, зажили все ошибки,
Что сердцу положены твоему.
Давно уже не от случайной улыбки
Зависит праздник в твоем дому.
Сумерки… Окнами поездными
Синие тени плывут, плывут.
А вдруг не твое, а чужое имя
Губы единственные назовут?
Тени расплывчаты и ревнивы.
Горький и милый дорожный час.
В сумерки хочется быть счастливым,
Кто же за это осудит нас?
 

«Война для мамы незнакома…»

 
Война для мамы незнакома.
Ты полз, как крот, ты корни жрал,
Ты раз пятнадцать умирал,
А мама спрашивает дома:
«Мороз жесток, метель бела,
Была ль постель твоя тепла?»
Ах, мама, мама, будь спокойна,
Забудь о грозах и о войнах,
Метель на фронте не мела,
Постель моя была тепла.
 

«Когда все звуки спутались в едином…»

 
Когда все звуки спутались в едином
Скрежещущем и лающем аду,
Он на спину упал на черном льду,
И вдруг на небе, за клубами дыма
На миг увидел бледную звезду.
 
 
Металл метался в ярости жестокой,
Казалось – все исчезнет без следа.
А для звезды, спокойной и далекой,
Земля была такая, как всегда.
 
 
И понял он, что выживет в аду,
Чтоб тишину вернуть на землю
И полететь на бледную звезду.
 

«Кем я был на войне?..»

 
Кем я был на войне?
Полузрячим посланцем из тыла,
Забракованный напрочно всеми врачами земли.
Только песня моя с батальоном в атаку ходила —
Ясноглазые люди ее сквозь огонь пронесли.
Я подслушал в народной душе эту песню когда-то
И, ничем не прикрасив, тихонько сказал ей:
– Лети!
И за песню солдаты встречали меня как солдата,
А враги нас обоих старались убить на пути.
Что я делал в тылу?
              Резал сталь огневыми резцами.
Взявшись за руки,
              в тундре шагали мы в белую мглу.
Город строили мы, воевали с водой и снегами.
С комсомольских времен
              никогда не бывал я в тылу.
Дай же силу мне, время,
              сверкающим словом и чистым
Так пропеть, чтоб цвели
              небывалым цветеньем поля,
Где танкисты и конники
              шляхом прошли каменистым,
Где за тем батальоном дымилась дорога-земля.
 

«Так песне с далеких времен суждено…»

 
Так песне с далеких времен суждено:
Родившись внезапно, умчится в окно
И ходит по свету сама.
 
 
То в сердце твое застучит горячо,
То ласково тронет тебя за плечо,
То горе разделит с тобой.
Теплом из далекого дома пахнет
И силу в солдатскую душу вольет,
На подвиг ведя боевой.
 
 
И где б ни случилось – в походном строю,
В землянке, у смерти на самом краю
Иль в мирном девичьем окне, —
Что может быть большей наградою мне, —
Чем песню подслушать свою!
Пускай ни один из ее запевал
Не знает того, кто ее создавал, —
Пусть, только народному сердцу верна,
Кому-нибудь в жизни поможет она.
 

* * *

«Мы полюбили праздники войны…»

 
Мы полюбили праздники войны,
Привыкшие к военным будням люди.
Шаги друзей нам делались слышны
Сквозь залпы салютующих орудий.
 
 
И тот последний, как он был хорош —
Победный праздник в теплый вечер мая.
В нем все, что будет, все, что не вернешь,
В нем наша жизнь и наша месть святая.
И голоса Победы и весны
Сливались в небе с залпами орудий.
 
 
Мы полюбили праздники войны,
Но пусть их больше никогда не будет.
 

Друг

Борису Семенову

 

 
Есть друг у меня. Чудак-человек.
Он часто неуловим.
За тридевять гор, за тридевять рек
Мы вечно бываем с ним.
Мы разное делаем на земле,
Под солнцем и под огнем,
И редко стоят на одном столе
Наши стаканы с вином.
Пришлет телеграмму он раз в году —
Писать не доходит рука.
Но, если он скажет «Приди», приду
Из тридевять далека.
Пространству сердца не удержать,
Снегам не засыпать путь.
Что нам надо? Руку пожать,
В глаза друг другу взглянуть.
И, если ошибка в судьбе моей —
За пять минут по часам,
Даже не рассказав о ней,
Ты догадаешься сам.
Дружить – это слышать сердца стук,
Он совесть моя, мой друг,
Хоть разное делаем мы на земле,
Под солнцем и под огнем,
И редко стоят на одном столе
Наши стаканы с вином.
 

«Есть разная любовь к земле родной…»

 
Есть разная любовь к земле родной —
Один прекрасно льет слова и слезы
Над полем ржи, над снежной целиной,
Над вянущими листьями березы.
Другой не мог придумать складных слов,
Но, не покинув замолчавшей пушки,
Он просто умер за свою любовь
У неизвестной дальней деревушки.
 

«Бывает час, когда нам не до шуток…»

 
Бывает час, когда нам не до шуток
И понимаешь вдруг, что должен ты
Забыть футбол, не трогать парашюта
И в воду не бросаться с высоты.
Хоть много в жизни есть других дорог,
Но тяжко ощущение предела.
Зачем транжирил силы неумело,
Зачем ты раньше сердца не берег?
Зачем ты ночи тратил на скитанья —
Шум парусов, мотора вечный гул, —
Зачем ты в очи карие взглянул
И счет не вел ни ласкам, ни страданьям?!
 
 
Но спать ложась иль с другом говоря,
Ты вспомнишь запах моха на рассвете
И обжигающий дыханье ветер…