Читать книгу: «В поисках вымышленного царства», страница 7

Глава V. Разорванное безмолвие (961–1100)

Вокруг китайской стены

В предыдущей главе мы предложили понимание истории «Пяти династий» как борьбу космополитических традиций империи Тан и китайского национализма, к 960 г. одержавшего победу. Остаток тюрок-шато, сражавшихся за танские традиции, благодаря которым они могли существовать на территории Китая, держался на севере Шаньси, но, несмотря на помощь киданей, это царство (Бэй-Хань) было уничтожено в 976 г.

Окитаенные степняки оказались в отчаянном положении, так как оккупация их земель войсками Сун не сулила им ничего хорошего, а отступать на север они не могли, ибо уже утеряли традиции кочевого быта. Поэтому им пришлось организовать сопротивление и подыскать для достижения успеха подходящую форму идеологии и, как требовала традиция средневекового Китая, установить преемственность с одной из династий прошлого. Инициативу организации сопротивления взяли на себя тангуты – смешанное из осколков многих пограничных племен население Ордоса и Алашаня. Во время подавления восстания Хуан Чао тангуты выступили на защиту династии Тан и вместе с тюрками-шато одержали победу. Вождями их были князья, носившие фамилию Тоба. Они возводили свой род к династии Вэй, правившей Северным Китаем с 386 по 557 г.¹²⁰. Была ли эта генеалогия вымышленной¹²¹ или действительной¹²², она сыграла свою роль¹²³. Тибетоязычные племена минягов, известных у китайцев под именем «дансянов», а у монголов и тюрок – «тангутов», выселились из долины Таохэ и Вэйшуй в Ордос и Алашань в середине VII в. Здесь они размножились и разбогатели, обзавелись скотом, но не объединились в единое государство. Северо-восточные племена, жившие в Чахаре^{71}, были покорены киданями; западные, населявшие Ганьсу, держались союза с Китаем, и только центральная группа их проявила стремление к самостоятельности. В 873 г. эти тангуты овладели городом Сячжоу и в 884 г. за помощь династии Тан против Хуан Чао были признаны как автономное вассальное княжество. Впоследствии они входили в империю Поздняя Тан, но чисто номинально, управляясь собственными князьями, для проформы получавшими китайские чины. В войне между шато и китайцами тангуты участия не принимали и благодаря такой изоляции окрепли и усилились.

Объединение всего Китая династией Сун поставило перед тангутскими старейшинами дилемму: вернуться под протекторат Китая или добиваться независимости. Сторонник первого решения Тоба Цзи-пэн явился в Кайфын с предложением покорности, но его родственник Тоба Цзи-цянь возглавил восстание против китайцев, введших войска в тангутские земли, т.е. в Ордос, в 982 г. Сначала его преследовали неудачи и ему пришлось спасаться бегством от китайских войск. Но «жители запада, облагодетельствованные родом Тоба, во множестве приходили к нему»¹²⁴, и китайцы стали терпеть поражения. В 985 г. против тангутов была брошена сильная армия, нанесшая им немалый урон, но разгромленная в том же году. Тогда тангуты заключили союз с киданями и снова разбили китайцев в 987 г. Последующие военные действия тангутов были столь удачны, что император повелел разрушить крепость Сячжоу, уступив тем самым тангутам Западное Ганьсу и Ордос. В 990 г. новое тангутское государство было признано империей Ляо, и с этой даты отсчитывается его самостоятельное существование^{72}.

Мы не будем прослеживать перипетии непрекращавшейся войны Тангута с Китаем, так как это нарушило бы принятые нами масштаб и степень приближения. Но роль тангуто-китайской войны в общеисторическом процессе оттенить необходимо. Сами тангуты считали себя наследниками полуинородческих династий Бэй-Вэй и Тан, а также шатосских династий Поздняя (Хоу) Тан и платформу – право некитайцев жить на территориях, некогда захваченных Китаем, сохранять свои исторически сложившиеся традиции управляться вождями из своей среды, а не китайскими чиновниками. Однако собственно тибетские племена в Ганьсу и Амдо оказались их врагами. Во время войны с ганьсуйскими тибетцами Тоба Цзи-цянь был тяжело ранен стрелою в лицо и год спустя, в 1004 г., скончался. Его сын, Тоба Дэ-мин, вступил в переговоры с империей Сун и добился в 1006 г. мира, по которому ему были пожалованы чины военного губернатора и великого князя, а также дары деньгами, материями и чаем только за то, что он согласился не числить себя суверенным государем¹²⁵.

Передышку тангуты использовали для обеспечения своей западной границы. Сын Дэ-мина, Юань-хао, талантливый полководец, выбил уйгуров из Ганьчжоу в 1028 г. и захватил Дуньхуан в 1035 г. Бои были крайне ожесточенными, потому что между уйгурами и тангутами была кровная вражда¹²⁶, ощущавшаяся степными народами более четко, чем политическое, экономическое или религиозное соперничество. В плен не брали; «кровь лилась, как журчащий поток»¹²⁷. Но успешное проникновение тангутов на запад было сорвано также тибетцами, находившимися с тангутами в кровной вражде. Разбитые в предгорьях Наньшаня, тибетские племена объединились в горах Амдо и на берегах озера Кукунор в царство Тубот.

Потомок древних тибетских царей Госрай (Го-сы-ло) возглавил объединение племен и выступил против тангутского царства «в ожидании наград и почестей от китайского двора»¹²⁸. Может быть, не только поэтому, хотя, бесспорно, союз с Китаем был ему на руку, ибо «враги наших врагов – наша друзья». Нападение Юань-хао на Госрая в 1035 г. кончилось для тангутов неудачей. Госрай отбился, и после победы к нему стали стекаться ганьсуйские тибетцы и уйгуры, которым под властью тангутов было не сладко. В 1041 г. ганьсуйские уйгуры, бежавшие во время наступления тангутов в Турфан, попытались освободить свою родину от завоевателей. Они напали на оазис Шачжоу и осадили крепость, где располагался тангутский гарнизон. Но тангуты бросили на запад свою латную конницу, чем застали уйгуров снять осаду и вернуться в Турфан¹²⁹, где их защищали от тангутских копий безмолвные барханы и сыпучие пески пустыни. Благодаря этой диверсии уцелело эфемерное царство Тубот, но Госрай даже при наличии пополнений и союзников не мог тягаться с организованной армией Юань-хао. Он был вынужден ограничиться обороной своих горных крепостей да грабительскими набегами на тангутское царство.¹³⁰.

Думается, что сила Тангута определялась двумя взаимосвязанными обстоятельствами: наличием позитивной политической программы и составом людей, этой программой очарованных. Царевич Юань-хао побуждал своего миролюбивого отца Дэ-мина к войне с Китаем, который оплачивал мир шелком, говоря: «Одеваться кожею и волною (овечьей шерстью. – Л. Г.), заниматься скотоводством – вот что сродни кочевым. Родившись героем, должно господствовать над другими; к чему шелковые ткани». И еще четче программа культурного самоопределения^{73} выражена в сравнении тангутов с киданями, как губка впитывавшими в себя китайскую цивилизацию: «Яньцы (т.е. кидани, поселившиеся около Пекина. – Л. Г.) в одежде, питье и пище подражают китайцам. Тангуты не любят Китай и пользуются такими нравами и обычаями) какими им заблагорассудится»¹³¹.

Эта патетическая декламация была произнесена не впустую. Здесь со всей очевидностью было заявлено, что не жизненное благополучие и не блаженный покой являются целью жизни, а борьба против вечного врага кочевников, против врага предков, т.е. Тоба-Вэйской династии, некогда пришедшей из степей Забайкалья, захватившей пол-Китая и ставшей жертвой своих подданных. Это была еще более крайняя программа, нежели у тюрок-шато, да и проводилась она более последовательно. Вместо компромисса с китайской культурой Юань-хао провел ряд реформ, которыми уничтожил все заимствования из Китая: сменил китайское летосчисление на свое, тут же изобретенное; отказался от пожалованной ему китайской фамилии; создал тангутский штат чиновников, тангутскую армию и тангутскую письменность, хотя и иероглифическую, но отличную от китайской. Наконец, он рискнул и в конце 1038 г. объявил себя «Сыном Неба» и назвал свое царство империей Западная Ся, ссылаясь на происхождение от дома Тоба-Вэй. Это означало войну с Китаем, где не могли потерпеть, чтобы на земле существовала еще одна империя, кроме Срединной. Война длилась до 1044 г. и закончилась тем, что Юань-хао отказался от пышного титула. Законы экономики оказались сильнее идей войны и победы. Народ роптал, потому что не стало чая и шелковых одежд. Пришлось помириться и уступить, впрочем, только в формальных обращениях при дипломатической переписке¹³².

Ну что могли противопоставить этому подъему страстей полудикие тибетские горцы, мечтавшие только о получении «даров» от «Сына Неба», т.е. чая, материй и шелка для своих жен. По физической храбрости и выносливости они не уступали тангутам, но у них не было того подъема, того творческого накала, который позволил маленькому тангутскому княжеству победить китайские полчища и создать культуру, не уступавшую китайской. Конечно, это не могло быть достигнуто силами одних степняков и горцев. На помощь тангутам пришел сам же Китай, изгнавший из своих пределов всех инакомыслящих, в первую очередь буддистов и христиан. Буддисты нашли в тангутских юртах хороший прием. Для тангутских царей они рисовали картины, отливали статуи, сочиняли стихи и трактаты, а когда бывало нужно, давали добрые советы по дипломатическим и административным вопросам.

Будучи нетерпимыми к обидевшим их китайцам, буддисты не мешали тангутам почитать «духов-ясновидцев» и умерших предков. Кроме буддистов в Тангут бежали из Китая и даосы, и там не были запрещены конфуцианские трактаты. Терпимость дала тангутам такую силу, что они остановили китайскую агрессию, прикрыв собой беззащитную Великую степь, благодаря чему в тылу у них беспрепятственно сформировались ханства черных татар (см. ниже).

Юань-хао погиб в 1048 г. Он был убит собственным сыном, у которого он отнял невесту. Наступило смутное время господства знатного рода Лян, непопулярного в войсках. В 1082 г. китайцы отняли у тангутов крепость Ляньчжоу и возвели на престол старую династию, которая успешно закончила войну с Китаем миром 1106 г., чему весьма способствовала ссора китайцев с амдоскими тибетцами и развал царства Госрая. При схватке один на один Тангут по силе оказался равным Китаю.

Запад

После падения Западнотюркютского каганата^{74} поселения карлуков обходили озеро Иссык-Куль с юга; на востоке доходили до реки Тарима. В конце IX в. пограничными городами были Касан^{75}, на берегу Касансая, правого притока Сырдарьи, и Исфиджаб, в долине реки Арысь¹³³, а в начале Х в. «тюрки-карлуки облегают Мавераннагр от Исфиджаба до отдаленнейших городов Ферганы»¹³⁴. Это была их южная граница. На севере они продолжали удерживать Семиречье, верховья Иртыша и гегемонию в восточной части современного Казахстана. Из подчиненных им племен известны аргу (аргыны, потомки басмалов¹³⁵) и тухси, остаток тюргешей в юго-западном Семиречье. Это были наиболее цивилизованные тюркские племена, отчасти перешедшие к оседлости.

Однако правитель карлуков титуловался не «хан», а «джабгу», что дает основание думать, что карлукская держава была не особенно могущественна.

Действительно, в начале Х в. на южной границе карлукских земель появляются новые племена: чигили и ягма. Чигили кочуют вокруг озера Иссык-Куль и на северо-восток от него, а ягма – в окрестностях Кашгара. Очевидно, потеря карлуками этих территорий связана со столкновением с уйгурами, временно захватившими Аксу и Барсхан, и с вмешательством кыргызов, выбивших оттуда уйгуров.

В борьбе с мусульманами карлуки также терпели поражение. В 840 г. Нух ибн Асад завоевал Исфиджаб и построил стену, защищавшую земледельческие районы от кочевников. В 893 г. Исмаил Самани овладел Таласом. На западе саманидское правительство подняло против карлуков гузов – предков туркмен, носивших в то время название «огузы», что просто означает «роды».

В начале Х в. эти потомки парфян^{76} локализовались в низовьях Сырдарьи и на берегах Аральского моря. В тюркютскую эпоху они сменили свой язык – по-видимому, один из диалектов пехлеви – на тюркский, но продолжали чувствовать свою связь с Восточным Ираном и, вступив в союз с Саманидами, стеснили карлуков. Они рано приняли ислам и вынудили карлуков сделать то же самое в 960 г. Карлуки утеряли гегемонию в степи, и она перешла к воинственным скотоводам – ягма.

По-видимому, отюречивание Западного края началось еще во время владычества там западнотюркских ханов. На китайской карте эпохи Тан, составленной в конце VII в., наряду со старым названием – Сулэ появляется новое – Каша, т.е. Кашгар. Надо полагать, что в тревожную эпоху крушения Западнотюркютского каганата побережья Кашгар-дарьи заселились тюркоязычными кочевниками нушиби, распространявшимися с Тянь-Шаня на юг¹³⁶. Пришельцы ужились с немногочисленным оседлым населением оазиса, перемешались и составили новое племя – ягма, ставшее известным в начале X в. О наличии двух расовых компонентов в этом племени отчетливо говорит противоречие в описаниях их внешнего облика. Арабский путешественник Абу-Дулеф пишет, что ягма были высокорослым бородатым народом с голубыми глазами¹³⁷, а Утби, историк XI в., пишет, что под Балхом в 1008 г. потерпели поражение тюрки (это были ягма) «с широкими лицами, маленькими глазами, плоскими носами, малым количеством волос на бороде, с железными мечами, в черных одеждах»¹³⁸.

Это разногласие вполне объяснимо, если учесть, что Абу-Дулеф был в самом городе Кашгаре и видел потомков древнего европеоидного населения оазиса, а Утби видел рядовых воинов, набранных из числа обитателей окрестностей города.

Ягма приняли ислам еще раньше карлуков – в 900 г. и тем самым связали себя с западной половиной Средней Азии. Правитель их назывался Богра-ханом, а народ ягма носил название «бограч»¹³⁹. Современники не смешивали этот народ ни с карлуками, ни с уйгурами. Поэма Кудатку-билик, сочиненная Юсуфом Баласагунским в 1069 г., была, по мнению С. Е. Малова, написана сначала арабскими буквами, а затем переписывалась уйгурским шрифтом¹⁴⁰. Язык поэмы отличается от уйгурского и называется бограханским¹⁴¹. Итак, к началу Х в. не только Турфан и Карашар, но и Кашгар и Яркенд отюречились. Западный край превратился в Восточный Туркестан.

Северо-Запад^{77}

Не менее, чем на юге, изменилось распределение сил и территорий в Арало-Каспийском бассейне.

Исчезновение железной руки западнотюркских ханов позволило несильным, но воинственным кочевым племенам проявить свои нерастраченные силы. Кенгересы, называемые русскими печенегами, начали войну против угров, обитавших на Урале, и в начале IX в. вынудили их отступить на запад, под покровительство хазарского царства.

В IX в. воинственная печенежская орда удерживала господство в бассейне Яика, но на юго-востоке им приходилось вести непрекращающуюся войну с гузами, а на западе – с хазарами.

Во второй половине IX в. хазары и гузы заключили союз и так стеснили печенегов, что часть их, обитавшая в Устюрте, покорностью купила себе покой, а другая часть прорвалась в причерноморские степи и около 890 г. достигла нижнего Дуная, а в 915 г. вошла в соприкосновение с Русью, Византией и Болгарией. Азиатские земли печенегов достались гузам (они же узы, торки, туркмены; последнее название получает твердое значение этнонима лишь с XI в.).

К востоку от гузов, в лесостепной полосе от Иртыша до Тобола, обитали кимаки. Восточные авторы, как мусульманские, так и китайские, именуют их кыпчаками. Они были многочисленны и имели свою родовую организацию: во главе их стоял хакан, имевший 11 подручных сборщиков податей. Летняя ставка его находилась в городе Камания, местонахождение которого неизвестно; видимо, это был город из войлочных юрт. Когда кимаки в середине XI в. проникли в Приднепровье, русские назвали их «половцами» за светлый цвет волос (полова – рубленая солома), но в западноевропейских языках за ними сохранился этноним – команы^{78}. Это был смешанный народ, сложившийся из потомков среднеазиатских хуннов – чумугунь, кыпчаков и канглов¹⁴². Канглы – остатки населения древнего Кангюя, а кыпчаки – западная отрасль динлинов, европеоидного народа, жившего в Минусинской котловине еще до нашей эры¹⁴³. За 200 лет подчинения тюркютам и те и другие стали тюркоязычными (впрочем, я полагаю, что кыпчаки всегда таковыми были) и слились в один народ, который, по словам Шихаб ад-дина Яхьи, географа XIV в., отличался «от других тюрков своей религиозностью, храбростью, быстротой движений, красотой фигуры, правильностью черт лица и благородством»¹⁴⁴.

Впоследствии они оттеснили гузов на юг, печенегов на запад, карлуков на юго-восток, а угров на север, в глухую тайгу, и стали хозяевами территории древнего Кангюя, с этого времени превратившейся в Дешт-и-Кыпчак, Кыпчакскую степь. В середине XI в. они столкнулись с русскими князьями и нанесли им несколько тяжелых поражений, однако, разбитые Владимиром Мономахом в 1115 г., перестали представлять реальную угрозу для русской земли.

Северный оазис

В эпохи усыхания степей, даже кратковременные, естественно, вырастала роль оазисов, где условия микроклимата позволяли населению сохранить свое хозяйство и даже развить его, потому что постоянная угроза со стороны степи ослабевала вместе с оскудением хозяйства кочевников. Именно благодаря такому сочетанию обстоятельств в Х в. усилились государства уйгурских идыкутов и среднеазиатских эмиров – Саманидов.

На северной окраине степи в столь же выгодных условиях оказались два народа: кыпчаки на южных склонах Алтая и, что особенно важно, обитатели долины среднего Онона. Большую часть Восточного Забайкалья и прилегающей к нему Восточной Монголии занимают степные просторы, а Ононский сосновый бор¹⁴⁵ площадью около тысячи квадратных километров^{79} – это только остров леса, сохранившегося в аридном климате благодаря тому, что в неогене здесь располагался огромный пресный водоем. Древние речные и озерные отложения имеют водно-физические свойства, позволяющие произрастать деревьям, в свою очередь моделирующим микроклимат и растительный покров. Под защитой песчаных дюн растут черемуха, шиповник, смородина, боярышник, тополь, береза, ильм, дикая яблоня, сибирский абрикос, в низинах расположены луга и тростниковые болота, а на горных склонах – заросли ивняка. Даже в самые засушливые годы, когда степи вокруг выгорают, а земля трескается от жара, в Ононском бору травяная растительность не исчезает, так как ее питают грунтовые воды и защищают от суховеев расчлененные среднегорья с перепадом высот в 300–500 м. Не страшны здесь и стойкие холодные степные ветры, которые весной и осенью переходят в пыльные бури. Действие их ослабляется в глубине боров, смягчающих суточные колебания температуры на 2–6 градусов.

Обилен здесь и мир животных, особенно птиц. Глухари и дрофы, зайцы и косули наполняют сосновый бор, а из Монголии сюда ежегодно приходят стада антилоп-дзеренов. Короче говоря, даже по условиям XX в. Ононский бор – это курорт.

Исходя из сделанного описания понятно, что, во-первых, население среднего Онона по типу хозяйства, а следовательно, и культуры, должно было отличаться от окружавших его степняков; а во-вторых, засуха, поразившая в IX–Х вв. степи, отразилась на жителях Приононья минимально. Поэтому живший там народ сохранил многие старые традиции и выработал оригинальную культуру, в какой-то мере сходную со степной, но со своими локальными отличиями. Этот народ назывался монголами.

Монголы, самостоятельный этнос¹⁴⁶, жили с I в. н.э. в современном Забайкалье и Северо-Восточной Монголии, севернее реки Керулен, которая отграничивала их от татар. Племенное название «монгол» очень давнего происхождения, но упоминания о монголах в китайских источниках редки, потому что Сибирь была вне поля зрения древнекитайских географов. Впервые монголы упомянуты как соседи сушеней, предков чжурчжэней, и Хоу Хань шу¹⁴⁷.

Согласно монгольской легенде, предками ядра монгольского народа были Бортэ-чино (Сивый волк) и Гоамарал (Прекрасная лань), которые, переплыв Тенгис (внутреннее море¹⁴⁸), поселились в долине Онона. Двенадцать поколений их потомков не оставили после себя ничего, кроме имен; так, сын родоначальников звался Бату-Чиган (Несокрушимый Белый). Трудно сказать, были ли имена Волк и Лань следом древней зоолатрии¹⁴⁹, наследием тотемизма или это были охранительные имена, дававшиеся для того, чтобы духи смерти не унесли детские души. Злые духи, по мнению монголов, имеют узкую специализацию: одни уносят мальчиков, другие – девочек, третьи – животных и т.д. Поэтому дух, слыша звериное имя, не трогал ребенка, а другой дух, специализировавшийся по волкам, видя, что перед ним человек, оставлял его в покое. Но так или иначе выбор звериного имени не был случайностью, так же как у древних тюрок, где звериные имена были в употреблении, хотя никто не считал их носителей животными. Однако в характере носителей звериных имен усматривались черты, роднившие их с волками или барсами, но это нюанс примитивного мышления¹⁵⁰, который может увести нас в сторону от темы.

На двенадцатом поколении произошло событие, отмеченное народной памятью и источником. К становищам предков монголов прикочевало племя хори-тумат, и один из старейшин монголов, Добун-Мэрган женился на красавице хори-туматке – Алан-гоа. Но племя не одобрило этого брака, и дети Добун-Мэргана вынуждены были отделиться.

После смерти мужа Алан-гоа родила трех сыновей, по ее словам, от светло-русого человека, приходившего к ней через дымник юрты и испускавшего свет, от которого она беременела¹⁵¹. Эта легенда, с одной стороны, перекликается с шаманским догматом сексуального избранничества духом женщины, которую он наделял своей силой¹⁵², а с другой – отмечена в источнике, чтобы объяснить, почему древние монголы были так непохожи на все окружающие их народы¹⁵³.

Согласно свидетельствам современников, монголы в отличие от татар были народом высокорослым, бородатым, светловолосым и голубоглазым. Современный облик обрели их потомки путем смешанных браков с соседними многочисленными низкорослыми, черноволосыми и черноглазыми племенами. Однако и сами древние монголы ничего общего не имели с блондинами, населявшими Европу. Европейские путешественники XIII в. никакого сходства между монголами и собою не обнаружили.

Европеоидная антропологическая раса первого порядка прослеживается в Центральной Азии и Сибири с верхнего палеолита и генетически восходит к кроманьонскому типу, являясь особой ветвью, развивавшейся параллельно с расами Европы и Ближнего Востока¹⁵⁴. На фоне подчеркнуто монголоидных народов Амурского бассейна даже слабо выраженные европеоидные черты казались средневековым наблюдателям выпуклыми и заслуживающими того, чтобы быть отмеченными. Но тем не менее эти черты не могли возникнуть самостоятельно; они должны были быть принесены из того места, где европеоидность была нормой, а не исключением. Ближе всех к монголам располагались европеоидные енисейские кыргызы, но монголы их своими родственниками не считали, хотя хорошо знали их как современников и соседей. Значит, самое легкое решение приходится отбросить и искать другое.

Заглянем в древнюю историю. В 67 г. н.э. хунны и китайцы вели ожесточенную войну за так называемый Западный край, т.е. оазисы бассейна Тарима. Китайцы и их союзники, одержав временную победу, разорили союзное с хуннами княжество Чеши (в Турфанском оазисе). Хуннский шаньюй собрал остаток чешиского народа и переселил их на восточную окраину своей державы¹⁵⁵, т.е. в Забайкалье.

Чешисцы принадлежали к восточной ветви индоевропейцев, видимо близких к восточным иранцам¹⁵⁶. На своей родине они никого не шокировали своим обликом. Попав в совершенно иную страну, они должны были приспособиться к ней и в какой-то мере смешаться с местным населением. В VII или VIII в. это маленькое племя было подчинено тюрками¹⁵⁷. Во время господства уйгуров оно ничем не обнаружило своего существования, и только в конце Х в. родился основатель монгольского величия предок Чингисхана в девятом колене, сын Алан-гоа и светло-русого светоносного духа – Бодончар. Дату его рождения монгольский историк Х. Пэрлээ приурочил к 970 г.¹⁵⁸. Придя в возраст, Бодончар, во-первых, освоил охоту с соколом, во-вторых, подчинил какое-то небольшое местное племя и, наконец, дал начало основным монгольским родам. Бодончара еще трудно считать исторической личностью, но он действительно жил, и с этого времени мифологический период монгольской истории можно считать законченным.