Честное слово

© Бордюг С. И. и Трепенок Н. А., ил., 2021

© Булатов Э. В., ил., 2021

© Васильев О. В., ил., насл., 2021

© Каневский В. Я., ил., 2021

© Молоканов Ю. А., ил., насл., 2021

© Почтенная К. О., ил., 2021

© Сачков С. Н., ил., насл., 2021

© Федоровская М. Е., ил., 2021

© Шевченко А. А., ил., 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Карусели

Один раз мы с Машей сидели у меня в комнате и занимались каждый своим делом. Она готовила уроки, а я писал рассказ. И вот написал я две или три странички, устал немножко, потянулся и несколько раз зевнул. И Маша мне сказала:

– Ой, папа! Ты же не так делаешь!..

Я, конечно, удивился:

– То есть что я не так делаю? Зеваю не так?

– Нет, зеваешь ты правильно, а вот потягиваешься не так.

– Как это не так?

– Да. Вот именно, не так.

И она мне показала. Это, наверно, вы все знаете. Это все школьники и дошколята знают. Во время занятий воспитательница объявляет маленькую передышку, ребята встают и хором читают такие стихи:

 
Ветер дует нам в лицо
Закачалось деревцо.
– Ветер, тише, тише, тише!
Деревцо растёт всё вы-ы-ыше!
 

И при этом все руками показывают, как ветер дует в лицо, как дерево качается и как оно потом растёт всё выше и выше, до самого неба.

Мне это, сказать по правде, понравилось. И с тех пор всякий раз, когда нам с Машей приходилось работать вместе, мы каждые полчаса проделывали с ней это упражнение – качались, вытягивались и дули себе в лицо. Но потом нам надоело играть в одно и то же. И мы придумали немножко похожую, но другую игру. Попробуйте, может быть, кое-кому из вас тоже понравится?

Станьте лицом к своему соседу. Хлопайте один другого крест-накрест ладонь в ладонь. И громко все вместе читайте:

 
Карусели, карусели!
Мы с тобою в лодку сели
И по-е-ха-ли!
 

А когда поехали, показывайте, как это было, – работайте вёслами.

А дальше вот так:

 
Карусели, карусели!
Мы с тобой на лошадь сели
И по-е-ха-ли!
 

Теперь скачите верхом. Гоп! Гоп! Подстёгивайте лошадку, только не сильно, не больно.

Если не устали – поехали дальше:

 
Карусели, карусели!
Мы с тобой в машину сели
И по-е-ха-ли!
 

Крутите баранку. Здо`рово несётся наша «Волга». Можно даже, пожалуй, бибикнуть:

 
Би-би-и-и-и!
Би-и-и-и!
 

А карусель наша всё крутится и вертится, всё шибче и шибче. Куда же ещё? Ага! Придумали!

 
Карусели,
Карусели!
В самолёт
С тобой мы сели
И по-е-ха-ли!
 

Руки в стороны! Самолёт готов. Полетели!.. Ура-а!..

Самолёт хорошо, а ракета лучше.

А ну:

 
Карусели, карусели!
Мы с тобой в ракету сели
И по-е-ха-ли!!!
 

Руки над головой. Кончики пальцев соедините вместе. Присели! К запуску приготовиться! Ззззиг! Полетели! Только не пробейте потолок, а то и в самом деле в космос улетите.

А если останетесь на земле, тогда можете и на санках покататься, и на самокате, и ещё на чём-нибудь… Это уж вы сами придумайте!

Весёлый трамвай

 
Тащи сюда стулья,
Неси табуретку,
Найди колокольчик,
Тесёмку давай!..
Сегодня нас трое,
Давайте устроим
Совсем настоящий,
Звенящий,
Гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.
 
 
Я буду – кондуктор,
Он будет – вожатый,
А ты – безбилетный пока
Пассажир.
Поставь свою ножку
На эту подножку,
Взойди на площадку
И так мне скажи:
 
 
– Товарищ кондуктор,
Я еду по делу,
По срочному делу
В Верховный Совет.
Возьмите монету
И дайте за это
Мне самый хороший
Трамвайный
Билет.
 
 
Я дам вам бумажку,
И вы мне – бумажку,
Я дёрну тесёмку,
Скажу:
– Поезжай!..
 
 
Вожатый педали
Нажмёт у рояля,
И медленно
Тронется
Наш настоящий,
Как солнце блестящий,
Как буря гремящий,
Совсем настоящий
Московский
Трамвай.
 

Как поросёнок говорить научился

Один раз я видел, как одна совсем маленькая девочка учила поросёнка говорить. Поросёнок ей попался очень умный и послушный, но почему-то говорить по-человечески он ни за что не хотел. И девочка как ни старалась – ничего у неё не выходило.

Она ему, я помню, говорит:

– Поросёночек, скажи: «мама»!

А он ей в ответ:

– Хрю-хрю.

Она ему:

– Поросёночек, скажи: «папа»!

А он ей:

– Хрю-хрю!

Она:

– Скажи: «дерево»!

А он:

– Хрю-хрю.

– Скажи: «цветочек»!

А он:

– Хрю-хрю.

– Скажи: «здравствуйте»!

А он:

– Хрю-хрю.

– Скажи: «до свидания!»

А он:

– Хрю-хрю.

Я смотрел-смотрел, слушал-слушал, мне стало жалко и поросёнка и девочку. Я говорю:

– Знаешь что, голубушка, ты бы ему всё-таки что-нибудь попроще велела сказать. А то ведь он ещё маленький, ему трудно такие слова произносить.

Она говорит:

– А что же попроще? Какое слово?

– Ну, попроси его, например, сказать: «хрю-хрю».

Девочка немножко подумала и говорит:

– Поросёночек, скажи, пожалуйста: «хрю-хрю»!

Поросёнок на неё посмотрел и говорит:

– Хрю-хрю!

Девочка удивилась, обрадовалась, в ладоши захлопала.

– Ну вот, – говорит, – наконец-то! Научился!

Две лягушки
Сказка

Жили-были две лягушки. Были они подруги и жили в одной канаве. Но только одна из них была настоящая лесная лягушка – храбрая, сильная, весёлая, а другая была ни то ни сё: трусиха была, лентяйка, соня. Про неё даже говорили, будто она не в лесу, а где-то в городском парке родилась.

Но всё-таки они жили вместе, эти лягушки.

И вот однажды ночью пошли они погулять.

Идут себе по лесной дороге и вдруг видят – стоит дом. А около дома погреб. И из этого погреба очень вкусно пахнет: плесенью пахнет, сыростью, мохом, грибами. А это как раз то самое, что лягушки любят.

Вот забрались они поскорей в погреб, стали там бегать и прыгать. Прыгали, прыгали и нечаянно свалились в горшок со сметаной.

И стали тонуть.

А тонуть им, конечно, не хочется.

Тогда они стали барахтаться, стали плавать. Но у этого глиняного горшка были очень высокие скользкие стенки. И лягушкам оттуда никак не выбраться.

Та лягушка, что была лентяйкой, поплавала немножко, побултыхалась и думает:

«Всё равно мне отсюда не вылезти. Что ж я буду напрасно барахтаться. Только нервы даром трепать. Уж лучше я сразу утону».

Подумала она так, перестала барахтаться – и утонула.

А вторая лягушка – та была не такая. Та думает:

«Нет, братцы, утонуть я всегда успею. Это от меня не уйдёт. А лучше я ещё побарахтаюсь, ещё поплаваю. Кто его знает, может быть, у меня что-нибудь и выйдет».

Но только – нет, ничего не выходит. Как ни плавай – далеко не уплывёшь. Горшок узенький, стенки скользкие, – не вылезти лягушке из сметаны.

Но всё-таки она не сдаётся, не унывает.

«Ничего, – думает, – пока силы есть, буду барахтаться. Я ведь ещё живая – значит, надо жить. А там – что будет».

И вот – из последних сил борется наша храбрая лягушка со своей лягушачьей смертью. Уж вот она и сознание стала терять. Уж вот захлебнулась. Уж вот её ко дну тянет. А она и тут не сдаётся. Знай себе лапками работает. Дрыгает лапками и думает:

«Нет. Не сдамся. Шалишь, лягушачья смерть…»

И вдруг – что такое? Вдруг чувствует наша лягушка, что под ногами у неё уже не сметана, а что-то твёрдое, что-то такое крепкое, надёжное, вроде земли. Удивилась лягушка, посмотрела и видит: никакой сметаны в горшке уже нет, а стоит она на комке масла.

«Что такое? – думает лягушка. – Откуда здесь взялось масло?»

Удивилась она, а потом догадалась: ведь это она сама лапками своими из жидкой сметаны твёрдое масло сбила.

«Ну вот, – думает лягушка, – значит, я хорошо сделала, что сразу не утонула».

Подумала она так, выпрыгнула из горшка, отдохнула и поскакала к себе домой – в лес.

А вторая лягушка осталась лежать в горшке.

И никогда уж она, голубушка, больше не видела белого света, и никогда не прыгала, и никогда не квакала.

Ну что ж. Если говорить правду, так сама ты, лягушка, и виновата. Не падай духом! Не умирай раньше смерти…

Задача с яблоками

 
Нам из Гомеля тётя
Ящик яблок прислала.
В этом ящике яблок
Было, в общем, немало.
 
 
Начал яблоки эти
Спозаранок считать я,
Помогали мне сёстры,
Помогали мне братья…
 
 
И пока мы считали,
Мы ужасно устали,
Мы устали, присели
И по яблочку съели.
 
 
И осталось их – сколько?
А осталось их столько,
Что пока мы считали —
Восемь раз отдыхали,
Восемь раз мы сидели
И по яблочку ели.
 
 
И осталось их – сколько?
Ох, осталось их столько,
Что, когда в этот ящик
Мы опять поглядели,
Там на дне его чистом
Только стружки белели…
 
 
Только стружки-пеструшки,
Только стружки белели.
 
 
Вот прошу угадать я
Всех ребят и девчонок:
Сколько было нас, братьев,
Сколько было сестрёнок?
Поделили мы яблоки
Все без остатка.
А всего-то их было —
Пятьдесят без десятка.
 

Ау

Старшая сестра учила младшую читать. Оленька выучила все буквы, а читать не может, не получается. Никак не складываются буквы вместе.

В книге написано: «АУ».

– Что тут написано, Оленька?

– Не знаю.

– Это какая буква?

– А.

– Молодец! А эта?

– У.

– А вместе?

– Не знаю.

– Ну, как же не знаешь?! Это А, а это У. А если их сложить, что получится?

– Не знаю.

– А ты подумай.

– Я думаю.

– Ну и что?

– He знаю.

– Ну вот что, – сказала старшая сестра. – Представь, что ты заблудилась в лесу. Как ты тогда станешь кричать?

Оленька подумала и говорит:

– Если я в лесу заблужусь, я буду кричать: «Мама!»

Загадка

 
Меня искали
Днём с огнём
И не нашли
В траве густой…
Вот я какой!
А ночью без огня
Нашли меня
В траве густой…
Кто я такой?
 

(Светлячок)

Раскидай

Жил-был раскидай Куда-хочешь-туда-кидай: хочешь – направо, хочешь – налево, хочешь – вниз, хочешь – вверх, а хочешь – так куда хочешь.

На столик его положишь – он на столе будет лежать. На стулик посадишь – он на стуле будет сидеть. А если на пол бросишь – он и на полу устроится. Вот он какой раскидай – покладистый…

Одно только не любил раскидай – не любил, когда его в воду кидали.

Он воды боялся.

А всё-таки, бедняга, попался.

Купили его одной девочке. Девочку звали Мила. Она с мамой гулять ходила. А в это время продавал продавец раскидай.

– А вот, – говорит, – кому? Продаётся раскидай Куда-хочешь-туда-кидай: хочешь – направо, хочешь – налево, хочешь – вверх, хочешь – вниз, а хочешь – так куда хочешь!

Девочка услыхала и говорит:

– Ой, ай, какой раскидайчик! Прыгает, как зайчик!

А продавец говорит:

– Нет, гражданочка, берите повыше. Он прыгает у меня через крыши. А зайчик этого не умеет.

Вот девочка попросила, мама ей раскидайчика и купила.

Девочка его домой принесла, пошла во двор играть.

Бросит направо – раскидай прыгнет направо, бросит налево – раскидай прыгнет налево, кинет вниз – он вниз летит, а кверху подкинет – так он чуть не до самого синего неба скачет.

Вот он какой раскидай – лётчик-молодчик.

Девочка бегала-бегала, играла-играла, – ей наконец раскидай надоел, она взяла его, глупая, да и бросила.

Раскидай покатился и прямо в грязную лужу свалился.

А девочка и не видит. Она домой пошла.

Вечером прибегает:

– Ай, ай, где же раскидайчик Куда-хочешь-туда-кидайчик?

Видит – нет раскидайчика Куда-хочешь-туда-кидайчика. Плавают в луже бумажки цветные, да верёвочки завитые, да мокрые опилки, которыми раскидаево брюхо было набито.

Вот и всё, что от раскидая осталось.

Заплакала девочка и говорит:

– Ой, раскидай-раскидаюшко Куда-хочешь-туда-кидаюшко! Что я наделала?! Прыгал ты у меня и направо, и налево, и вверх, и вниз… А теперь – куда тебя кинешь такого? В помойку только…

Свинка

Жила-была свинка.

Свинка как свинка: на спинке щетинка, хвост крючком, нос пятачком, – всё как полагается.

Только на спинке у свинки была дырочка.

А в эту дырочку дети кидали денежки.

У кого копейка – тот копейку.

У кого две копейки – тот две копейки.

У кого три копейки – тот три копейки.

У кого четыре копейки – тот четыре копейки.

У кого пять копеек – тот пять копеек.

У кого шесть копеек – тот шесть копеек.

У кого семь копеек – тот семь копеек.

У кого восемь копеек – тот восемь копеек.

У кого девять копеек – тот девять копеек.

А у кого целый гривенник – так тот целый гривенник и кидает.

А свинка не зевает, знай себе спинку подставляет и денежку за денежкой глотает:

– Копейка? Давай копейку.

– Две копейки? Давай две копейки.

– Три копейки? Давай три копейки.

– Четыре копейки? Давай четыре копейки.

– Пять копеек? Давай пять копеек.

– Шесть копеек? Давай шесть копеек.

– Семь копеек? Давай семь копеек.

– Восемь копеек? Давай восемь копеек.

– Девять копеек? Давай девять копеек.

А если гривенник – так давай и гривенник. Она и от гривенника не откажется.

Вот она жила-жила, эта свинка, толстела-толстела, наконец ей надоело, она говорит:

– Открывайте меня! Я – полная!

Дети копилку открыли, посмотрели, а там – целая куча денег. И серебро. И медяки. И копейки. И пятаки. Двадцать гривенников. Тридцать двугривенных. Сорок пятиалтынных. Один старый серебряный рубль. И одна оловянная пуговица.

Стали дети думать, что бы им на эти деньги купить. Думали, думали – ничего придумать не могут.

Один говорит:

– Пушку!

Другой говорит:

– Петрушку!

Третий говорит:

– Лошадку!

Четвёртый говорит:

– Шоколадку!

Пятый говорит:

– Удочку!

Шестой говорит:

– Дудочку!

Седьмой говорит:

– Пожарную каску.

Восьмой говорит:

– Противогазовую маску!

Девятый говорит:

– Салазки!

Десятый говорит:

– Лучше кисточку и краски!..

А свинка стояла-стояла, молчала-молчала, а потом вдруг и говорит:

– Послушайте меня, умную хрюшку. Не покупайте вы ни пушку и ни Петрушку. А возьмите вы лучше корзинку, погуляйте по колхозному рынку – и купите ещё одну свинку. А то мне, вы знаете, одной стоять скучно-скучно.

Дети подумали, да так и сделали.

Пошли они на колхозный рынок, поискали хороших свинок и купили – самую расхорошую.

А чтобы свинкам было совсем весело, купили ещё двенадцать маленьких поросят.

Вот они теперь все и стоят – в один ряд.

Хвостики у них у всех крючком, носики пятачком.

Стоят себе и похрюкивают.

Фенька

Дело было вечером. Я лежал на диване, курил и читал газету. В комнате никого, кроме меня, не было. И вдруг я слышу – кто-то царапается. Кто-то чуть слышно, тихонечко стучит по оконному стеклу: тик-тик, тук-тук.

«Что, – думаю, – такое? Муха? Нет, не муха. Таракан? Нет, не таракан. Может быть, дождь капает? Да нет, какой там дождь, – дождём и не пахнет…»

Повернул я голову, посмотрел – ничего не видно. На локте привстал – тоже не видно. Прислушался – как будто тихо.

Лёг я. И вдруг опять: тик-тик, тук-тук.

«Фу, – думаю. – Что такое?»

Надоело мне, встал я, бросил газету, подошёл к окну и – глаза вытаращил. Думаю: батюшки, что это мне – во сне снится, что ли? Вижу – за окном, на узеньком железном карнизе, стоит – кто вы думаете? Стоит девочка. Да такая девочка, о каких вы и в сказках не читывали.

Ростом она будет поменьше самого маленького мальчика-с-пальчика. Ножки у неё босые, платье всё изодрано; сама она толстенькая, пузатая, нос пуговкой, губы какие-то оттопыренные, а волосы на голове рыжие и торчат в разные стороны, как на сапожной щётке.

Я даже не сразу поверил, что это девочка. Я подумал сначала, что это какой-то зверёк. Потому что я никогда раньше таких маленьких девочек не видел.

А девочка стоит, смотрит на меня и изо всех сил своим кулачишкой по стеклу барабанит: тик-тик, тук-тук.

Я у неё через стекло спрашиваю:

– Девочка! Тебе что надо?

А она не слышит меня, не отвечает и только пальцем показывает: дескать, открой, пожалуйста, а ну открой поскорей!

Тогда я отодвинул задвижку, открыл окно и впустил её в комнату.

Я говорю:

– Чего же ты, глупышка, в окно лезешь? Ведь у меня ж дверь открыта.

А она мне, я помню, тоненьким-тоненьким голоском отвечает:

– Я в дверь не умею ходить.

– Как не умеешь?! В окно умеешь, а в дверь не умеешь?

– Да, – говорит, – не умею.

«Вот так, – думаю, – чудо-юдо ко мне привалило!»

Удивился я, взял её на руки, вижу – она вся дрожит. Вижу – боится чего-то. Оглядывается, на окно посматривает. Лицо у неё всё заплаканное, зубки стучат, а в глазах ещё слёзы поблёскивают.

Я у неё спрашиваю:

– Ты кто такая?

– Я, – говорит, – Фенька.

– Какая такая Фенька?

– Такая вот… Фенька.

– А где ты живёшь?

– Не знаю.

– А где твои папа с мамой?

– Не знаю.

– Ну, – я говорю, – а откуда ты пришла? Почему ты дрожишь? Холодно?

– Нет, – говорит, – не холодно. Жарко. А я дрожу потому, что за мной сейчас собаки по улице гнались.

– Какие собаки?

А она мне опять:

– Не знаю.

Тут уж я не вытерпел, рассердился и говорю:

– Не знаю, не знаю!.. А чего же ты тогда знаешь?

Она говорит:

– Я есть хочу.

– Ах вот как! Это ты знаешь?

Ну, что ж с ней поделаешь. Посадил я её на диван, «посиди», говорю, а сам пошёл на кухню, поискать, нет ли чего-нибудь съедобного. Думаю: только вот вопрос, чем её кормить, этакое чудовище? Налил ей на блюдечко кипячёного молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил.

Прихожу в комнату, смотрю – где же Фенька? Вижу – на диване никого нет. Удивился я, стал кричать:

– Феня! Феня!

Никто не отвечает.

Я опять:

– Феня! А Феня?

И вдруг слышу откуда-то:

– Я тут!

Нагнулся – она под диваном сидит.

Рассердился я.

– Это, – говорю, – что за фокусы такие?! Ты почему это на диване не сидишь?

– А я, – говорит, – не умею.

– Что-о? Под диваном умеешь, а на диване не умеешь? Ах ты такая-сякая! Ты, может быть, и за столом за обеденным не умеешь сидеть?

– Нет, – говорит, – это умею.

– Ну, так садись, – говорю.

Посадил её за стол. Стул ей поставил. На стул книг целую гору навалил – чтобы повыше было. Вместо передника носовой платок повязал.

– Ешь, – говорю.

Только вижу – не ест. Вижу – сидит, ковыряется, носом сопит.

– Что? – говорю. – В чём дело?

Молчит, не отвечает.

Я говорю:

– Ты же есть просила. Вот – ешь, пожалуйста.

А она покраснела вся и вдруг говорит:

– Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?

– Как повкуснее? Ах ты, – я говорю, – неблагодарная! Тебе, что ж, конфет надо, что ли?

– Ах нет, – говорит, – что вы, что вы… Это тоже невкусно.

– Так чего же тебе? Мороженого?

– Нет, и мороженое невкусное.

– И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи пожалуйста, хочется?

Она помолчала, носиком посопела и говорит:

– Нет ли у вас немножко гвоздиков?

– Каких гвоздиков?

– Ну, – говорит, – обыкновенных гвоздиков. Железненьких.

У меня даже руки от страха затряслись.

Я говорю:

– Так ты что же это, значит, гвозди ешь?

– Да, – говорит, – я гвоздики очень люблю.

– Ну, а ещё что ты любишь?

– А ещё, – говорит, – я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички…

Я думаю:

«Батюшки! Неужели это она правду говорит? Неужели она действительно гвоздями питается?»

«Ладно, – думаю. – Давай проверим».

Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко.

– На, – говорю, – ешь, пожалуйста!

Я думал, она не будет есть. Думал, она просто фокусничает, притворяется. Но не успел я оглянуться, она – раз-раз, хруп-хруп весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит:

– Ещё!..

Я говорю:

– Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, – бумаги, пожалуйста, могу дать.

– Давай, – говорит.

Дал ей бумагу – она и бумагу съела. Спичек дал целый коробок – она и спички в два счёта скушала. Керосину на блюдечко налил – она и керосин вылакала.

Я только смотрю и головой качаю. «Вот так девочка, – думаю. – Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счёта. Нет, – думаю, – надо гнать её в шею, обязательно гнать. Куда мне такое страшилище, людоедку такую!!»

А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюёт: спать, значит, хочется.

И тут мне её, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек – съёжилась, нахохлилась, – куда ж её, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать. Её ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Я думаю: «Ладно, так уж и быть, – завтра выгоню. Пускай выспится у меня, отдохнёт, а завтра утречком – до свиданьица, иди откуда пришла!..»

Подумал я так и стал ей готовить постель. Положил на стул подушку, на подушку – ещё подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом уложил Феньку, укрыл её вместо одеяла салфеткой.

– Спи, – говорю. – Спокойной ночи!

Она сразу и захрапела.

А я посидел немножко, почитал и тоже спать лёг.

Утром, как только проснулся, пошёл посмотреть, как там моя Фенька поживает. Прихожу, смотрю – на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу – лежит моя Фенечка под стулом, подушка у неё под ногами, голова на полу, а салфетки – так той и вовсе не видно.

Я разбудил её, говорю:

– Где салфетка?

Она говорит:

– Какая салфетка?

Я говорю:

– Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил.

Она говорит:

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

– Честное слово, не знаю.

Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем – нету салфетки.

Вдруг Фенька мне говорит:

– Слушайте, не ищите, ладно. Я вспомнила.

– Что, – я говорю, – ты вспомнила?

– Я вспомнила, где салфетка.

– Ну, где?

– Я её нечаянно скушала.

Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал.

– Обжора ты этакая, – говорю, – утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты мне весь дом сожрёшь.

Она говорит:

– Я не нарочно.

– Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да?

Она говорит:

– Я ночью проснулась, мне есть захотелось, а вы мне ничего не оставили. Вот сами и виноваты.

Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушёл на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке – нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху всё это керосинчиком полил. Приношу этот винегрет в комнату, смотрю – моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался, мне показалось, что она ест полотенце. Потом вижу – нет, лицо вытирает.

Я у неё спрашиваю:

– Ты где воду брала?

Она говорит:

– Какую воду?

Я говорю:

– Такую воду. Одним словом, – где ты мылась?

Она говорит:

– Я ещё не мылась.

– Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься?

– А я, – говорит, – всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь.

Я только рукой махнул.

– Ну, – говорю, – ладно, садись, ешь скорей и – до свиданьица!..

Она говорит:

– Как это «до свиданьица»?

– Да так, – говорю. – Очень просто. До свиданьица. Надоела ты мне, голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла.

И вдруг вижу – моя Феня как задрожит, как затрясётся. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазёнок слёзы так и текут.

– Не гоните меня, – говорит, – пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста! Прошу вас! Если вы меня кормить будете, я никогда ничего – ни одного гвоздика, ни одной пуговки без спросу не съем.

Ну, одним словом, мне её опять жалко стало.

Детей у меня тогда не было. Жил я один. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Пускай, – думаю, – погостит у меня немножко. А там видно будет».

– Ладно, – говорю, – так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но только смотри у меня…

Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.

Потом я ушёл на работу. А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ.

На работе я всё время о Феньке думал. Беспокоился. Как она там? Что делает? Не натворила ли чего-нибудь?

Прихожу домой – Фенька сидит на окне, мух ловит. Увидела меня, обрадовалась, в ладошки захлопала.

– Ой, – говорит, – наконец-то! Как я рада!

– А что? – говорю. – Скучно было?

– Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно!

Взял её на руки. Говорю:

– Есть, наверно, хочешь?

– Нет, – говорит. – Ни капельки. У меня ещё три гвоздя от завтрака осталось.

«Ну, – думаю, – если три гвоздя осталось, значит, всё в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела».

Я похвалил её за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами.

Мне нужно было написать несколько писем. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу – чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я только третьего дня чернила туда наливал.

– А ну, – говорю, – Фенька! Иди сюда!

Она прибегает.

– Да? – говорит.

Я говорю:

– Ты не знаешь, куда у меня чернила девались?

– А что?

– Да ничего. Знаешь или не знаешь?

Она говорит:

– Если вы ругаться не будете, тогда скажу.

– Ну?

– Не будете ругаться?

– Ну, не буду.

– Я их выпила.

– Как выпила?!! Ты же мне, – я говорю, – обещала…

Она говорит:

– Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, – говорит, – опять сами виноваты. Зачем вы мне таких солёных гвоздей купили? От них пить хочется.

Ну вот – поговорите вы с ней! Опять я виноват.

Я думаю: что же мне делать? Ругаться? Да нет, руганью тут делу не поможешь. Думаю: надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти. Это она от безделья глупостями занимается. А когда я её работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять.

И вот на другой день утром я ей даю метёлку и говорю:

– Вот, Феня, я ухожу на работу, а ты пока делом займись: прибери комнату, пол подмети, пыль вытри. Сумеешь?

Она даже засмеялась.

– Эва, – говорит, – невидаль. Что ж тут не суметь? Конечно, сумею.

Вечером я прихожу, смотрю: в комнате – пыль, грязь, на полу бумажки валяются.

– Эй, Фенька! – кричу.

Она из-под кровати вылезает.

– Да! – говорит. – В чём дело?

– Ты почему это пол не подмела?

– Как это почему?

– Вот именно: почему?

– А чем, – говорит, – его подметать?

– Метёлкой.

Она говорит:

– Нету метёлки.

– Как это нету?

– Очень просто: нету.

– Куда же она девалась?

Молчит. Носом сопит. Значит, дело неладно.

Я говорю:

– Съела?

– Да, – говорит. – Съела.

Я так на стул и упал. Я даже рассердиться позабыл.

Я говорю:

– Чудовище! Да как же это ты умудрилась метёлку слопать?

Она говорит:

– Я, честное слово, даже сама не знаю. Как-то незаметно, по одному прутику…

– Ну, что же, – я говорю, – мне теперь делать? Железную метёлку для тебя, что ли, заказывать?

– Нет, – говорит.

– Что «нет»?

– Нет, – говорит, – я и железную съем.

Тогда я подумал немного и говорю:

– Ладно. Я знаю, что я с тобой сделаю. С завтрашнего дня я буду тебя в чемодан прятать. Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь?