Читать книгу: «Собачий вальс», страница 4

Действие третье

Картина первая

Ночь. Туман. Набережная одного из петербургских каналов. Мутный воздух светел от городских фонарей и неподвижен. Отчетливо видна на первом плане только чугунная решетка; за нею, где вода канала и та сторона – мглистый провал, бесформенное нечто, смутно намекающее на какие-то огромные дома. В нескольких окнах, разбросанных по шести-семи этажам, ночные огни, – слабые и неподвижные желтоватые пятна.

У чугунной решетки, полуоблокотившись на нее, стоят и разговаривают Генрих Тиле и Феклуша. Тиле курит сигару.

Тиле. Ты пьян, Феклуша, совсем пьян. У тебя зеленые глаза. Идем!

Феклуша. Не пойду.

Тиле. Хочешь, я позову извозчика? Тогда тебе не нужно будет передвигать ногами.

Феклуша. Не хочу.

Тиле. Я дам тебе еще коньячку.

Феклуша. Не хочу. Вы сами пьяны. Я не хочу на вашу квартиру, пустите меня. Я не хочу!

Тиле. Не кричи!

Феклуша. Я не кричу.

Молчание.

Пустите меня, Генрих Эдуардович, я на коленки перед вами стану. Хотите, я на коленки стану, пустите. А то опять закричу.

Тиле. Александров!

Феклуша. Я не буду. Зачем вы отыскали меня, Генрих Эдуардович? (Плачет пьяными слезами.) Я спрятался, и вы меня отыскали, я больше не могу. И в трактир не хочу, и коньячку вашего не хочу, я домой пойду, меня жена ждет.

Тиле. Ты пьян, Феклуша, не плачь, это глупо. Послушай: разве ты забыл, что ты хотел сделать? Вспомни – ну же! Вспомни: ты хотел выдать меня, когда я убегу с деньгами, и получить третью часть. Это сделает тебя богатым, ты будешь богат, Александров? Вспомни.

Феклуша. Ну и хотел, а теперь не хочу. Я с ума сошел с вашими картами, У меня живот подтянуло, как у гончей собаки. Все бегу, все бегу, а куда – и сам не знаю. Проклятый был тот день, когда я вас на Невском встретил… Обрадовался, товарища нашел!

Тиле. Да, это был проклятый день, ты вполне точно выражаешься, Феклуша. Пойдем ко мне, пойдем, у нас будет очень хорошо. Ты забыл? Зажжем все лампочки, я достану коньячку…

Феклуша. Не пойду. Вот мое последнее слово, Генрих Эдуардович.

Тиле. Зови меня Генрих.

Феклуша. Не хочу. Или вы бежите теперь же с вашим миллионом, или… к черту все это, к черту! К дьяволу!

Тиле. Хорошо, я убегу. Выпей-ка, Феклуша, это коньячок.

Феклуша. Откуда это? (Пьет из горлышка.) Здорово хорошо. А вы?

Тиле. Я тоже выпью. (Пьет.)

Феклуша (смеется). Хороши товарищи! Вот бы из вашего банка на вас посмотрели, до чего смешно, ей-Богу?

Тиле (тоже смеется). Они спят, Феклуша, и видят во сне, что Генрих Тиле занимается арифметикой. А Генрих Тиле пьет с Феклушей коньячок.

Оба смеются, покачиваясь.

Феклуша. А где мы? Я этого места не знаю. Где мы, Генрих Эдуардович?

Тиле. Это Екатерининский канал⁵. А это – туман, Феклуша. А это – вода. Хочешь плюнуть в воду?

Феклуша. Хочу. (Плюет.) А это что?

Тияе. Это освещенные окна в доме, который на том берегу. Кто-нибудь не спит. И он не спит.

Феклуша. А я думал, что мы одни только не спим. Еще коньячку нету, я бы выпил, мне холодно.

Тиле. Пойдем ко мне, я дам: там стоит такой круглый столик, Феклуша, и на нем коньячок и пуншик. Ты любишь пуншик?

Феклуша (все еще упрямо, но слабея). Не пойду. Или вы теперь же бежите, или… Отчего вы не бежите? Ну какой вы вор, ей-Богу, честное слово. Вот возьму, да в воду и брошусь, ей-Богу.

Тиле. О, какой ты хитрый, ты очень хитрый зверек, Феклуша. И все вы очень хитрые звери, и вы хотите быть хитрее Генриха Тиле, но нет! – Он вас обманет, Феклуша! – я шутил. Ты можешь гнаться и ночью и днем: ты не догонишь. Ты совсем сойдешь с ума, у тебя станут желтые глаза, ты будешь выть у двери, но ты не догонишь!

Феклуша. У меня и сейчас желтые глаза. И вы тоже пьяны.

Тиле. Ты глуп, Александров! Я не могу быть пьян. Я пью вот это (бросает бутылку в воду) – и оно становится огнем, оно горит как пламя. Во мне огонь, Александров!

Феклуша. Я бы двадцать раз убежал.

Тиле. О да. И ты двадцать раз убежал бы, и другой дурак двадцать раз убежал бы – и уже двадцать раз полиция поймала бы еще одного дурака! Но я терплю. Я думаю и терплю. О, я уже устал составлять планы и разрушать планы; но вот скоро у меня будет такой, которого нельзя разрушить, – и тогда я исчезаю. Ейн, цвей, дрей – фух! (Дует на пальцы.) Где Генрих Тиле? Исчез, извините, надел шапочку-невидимочку. Феклуша! Ты можешь догнать призрак?

Феклуша (жалобно смеясь). Вот я и опять как будто верю. Истинный вы демон-искуситель, Генрих Эдуардович! Я лучше домой пойду, ей-Богу.

Тиле. О, верь мне, Феклуша, пожалуйста, верь! У меня необыкновенная голова, которая все видит. Ты говоришь – это туман, а я говорю: нет, это крылья, на которых полетит Генрих Тиле. У меня необыкновенная голова, Александров: когда все спят, она думает. Что она думает? Все! О, какие сны я вижу, какой я счастливый человек, Александров! (Счастливо смеется.) Извини, пожалуйста, я тебя толкнул.

Феклуша. Пустяки, ну что вы, Генрих Эдуардович.

Тиле. Нет, это невежливо. Извини, Глупцы мне говорят: что вы делаете целыми днями, Генрих Эдуардович, вы всегда один? А мне не хватает дней и ночей, чтобы думать! – Думать! – Думать! Они везут меня к веселым женщинам как больного, которого надо лечить, и спрашивают: хорошо, Генрих Тиле? И я говорю: очень хорошо! Замечательный разврат! (Смеется.)

Феклуша (также смеясь). Хорошие женщины?

Тиле. Но ты же глуп, Феклуша, – разве мне эти женщины нужны? Три рубля, и я уже развратник, – глупо! Послушай: мне сейчас тридцать четыре года, я могу прожить еще столько же… и пусть я буду старик, это ничего не значит: папами в Риме делаются только старики, это ничего. И в Америке… или там, где я буду, где будет тот человек, который вылезет из глупой шкуры Генриха Тиле – в Америке я пущу в обращение мой миллион: о, я умею обращаться с деньгами! И у меня уже есть, я обдумал, все предусмотрел, и знаю десять комбинаций, которые через пять лет дадут мне сто миллионов рублей. Это хорошо: сто миллионов?

Феклуша. Что спрашивает!

Тиле. Нет, Александров, это плохо, но тысяча миллионов – это уже хорошо! Это уже можно жить. Это уже можно наслаждаться! Это уже можно иметь дворцы, покупать женщин, быть благодетелем идиотов, иметь собственного Генриха Тиле, который любит точность, – это уже можно наслаждаться! Я буду наслаждаться, Александров!

Феклуша. Нет, не хочу. Пустите меня, Генрих Эдуардович, голубчик! Зачем вы меня за руку взяли, пустите…

Тиле. Ты должен мне верить, Феклуша, старый товарищ! Должен любить меня, у меня необыкновенная голова – о Феклуша, Феклуша!

Феклуша. Ей-Богу, люблю, да люблю же!

Тиле (наклонившись к нему, тихо). Тихо, Александров: ты знаешь, что я, Генрих Тиле, – уже преступник? Да!

Феклуша. Разве уже? Наконец-то, слава Богу!

Тиле. Ты умеешь думать только про деньги? – нет, это не деньги. Это – женщины, это маленькие девочки, которые еще картавят: Генлих, Генлих! Это – убийство людей, это обман, предательство, насмешка, ложь, жестокость… И что еще есть? Что еще есть, Феклуша, чего бы не испытал Генрих Тиле?

Феклуша (слабо). Пустите.

Тиле. Сейчас, Феклуша, сейчас будет коньячок, ты любишь коньячок? Или пуншик? Милый Александров, я дам тебе пуншику, о да, сколько хочешь.

Феклуша. Опять пуншик? – Не хочу. (Грубо.) Когда вы все это успели? Врете вы все, у вас и денег на это нет. Не хочу слушать глупостей, вот и все.

Тиле (счастливо смеется). Я готовлюсь, ведь надо же все это уметь, понимать, как нас учили в Петершуле. Я готовлюсь, я рисую картины, я знаменитый живописец, Александров! И я свершил все!

Феклуша. Пустите.

Тиле. Молчать – или я брошу тебя в воду! – Я свершил все. Они, вот эти, они знают только тело преступления, – я, Генрих Тиле, проник в его душу. О, как я знаю душу убийства!

Феклуша. Я закричу городового.

Тиле. Молчи, дурак!

Феклуша (громко). Го…

Тиле зажимает ему рот. Легкая борьба и молчание, слышен только испуганный сап Феклуши и тяжелое дыхание Тиле.

Тиле. Но ведь я только шутил, это все совсем глупо, Александров. Я шутил, ты понимаешь? И теперь ты не будешь кричать, нет?

Феклуша. Нет. Я испугался отчего-то.

Тиле. Ну да, ну да: ты подумал, что я говорю серьезно, и ты испугался. Не дрожи так, не надо дрожать, не надо. Ты бедный зайчик, Феклуша, а я волк, да? (Смеется, стараясь казаться добродушным.) А, я волк, да?

Феклуша. Я очень люблю вас, Генрих Эдуардович, вы мой благодетель, и как же я могу кричать! (Всхлипывает.) Пустите меня, мне очень холодно, я могу сильно простудиться.

Тиле. Да, да, такой сырой туман, ты можешь простудиться, милый. Феклуша. У тебя такое слабое здоровье, милый Феклуша. Не надо дрожать, не надо, мы сейчас пойдем. Ты можешь идти или еще немного подождать? Я подожду.

Феклуша. Я сейчас.

Тиле. Ах, какой глупенький, маленький зверочек: он дрожит! Но мы его согреем горячим пуншиком, очень горячим пуншиком, и мы будем, наконец, музицировать! Ты хочешь музицировать, Феклуша?

Феклуша. Хочу. – Кто-то идет, Генрих Эдуардович, пустите мою руку.

Тиле (смеется). Это лесной царь, Феклуша: «…к отцу, весь издрогнув, малютка приник…»⁶ Кто еще идет? Кто еще хочет пугать моего зайчика? (Смеется) Это ничего: это дама в большой шляпе. Это прекрасная дама за пять рублей, и ты будешь сегодня Дон-Жуан!

Феклуша. Нет, не надо.

Тиле. Нет, надо, ты хочешь, ты хочешь, ты сам это говорил. Ну – улыбайся, улыбайся же, Александров, ты молодец!

Из тумана выплыла и остановилась женщина в большой шляпе с обвисшими мокрыми перьями.

Здравствуйте, прекрасная дама. Позвольте вас спросить, отчего вы гуляете одна в такую дурную погоду?

Дама молчит и приглядывается.

(Смеется.) Но не молчи же, Феклуша, надо быть любезным кавалером. Спроси ее. Ты же сегодня Дон-Жуан!

Женщина смеется и делает ручкой.

Женщина. Здравствуйте, дружки. Вы смеетесь или нет? Что вы тут стоите, над каналом, меня ждали?

Тиле. Она спрашивает: меня ждали? Ну же, Феклуша, отвечай ей. Это очень милая дама!

Феклуша. Что же ей отвечать, чудак вы, Генрих Эдуардович! Нанять извозчика, вот вам и все. Еще отвечать!

Тиле (в восторге). Вот это молодец! Это молодец!

Оба смеются. Женщина, подумав, вторит им.

Женщина. Вы пьяные? Отчего вы стоите над каналом? А я озябла, домой иду. Который теперь час?

Феклуша. Счастливые часов не наблюдают⁷. Генрих Эдуардович, что я сказал: счастливые часов не наблюдают!

Хохочет; Тиле также, похлопывает его по плечу.

Женщина. А если вы такие счастливые, так возьмите меня, – я тоже счастливая, ей-Богу! Меня подруги так и кличут: Женька Счастливая, ей-Богу! Я счастье приношу, которому со мной… меня все фалють. Пойдем, чего ж мы тут стоим, у меня курица на шляпе дождя боится!

Феклуша (хохочет). Счастливые часов не наблюдают. Что? А ты что думала, Женичка? Вот я тебе и сказал!

Тиле (одобрительно). Но, но, Феклуша, ты очень разошелся. Нам еще нужно спросить прекрасную даму: а какая ваша цена? Сколько стоит?

Женщина. Ну, какая там цена, глупости выговорите. Пойдемте, вот и все.

Тиле. Феклуша! Это ее Генрих Тиле спрашивал: а какая ваша цена? Сколько стоит? Он всегда боялся, что дорого!

Женщина. Ну, какое там дорого.

Тиле (смеется). Ну да – а он боялся! Но мы не боимся и берем вас, Счастливая Женя, теперь мы все счастливые.

Феклуша. Все! Она мне нравится, Генрих Эдуардович, возьмите ее. Женичка, а ты коньячок любишь?

Тиле. Конечно, берем, конечно. И коньячок будет; и горячий пушник будет – идем!

Женщина. А куда вы меня повезете? Я в чужое место боюсь.

Феклуша. Мы добренькие, Женичка, не бойся. Генрих Эдуардович, я ее под руку возьму? Женичка, вашу руку. У-у, какая ручка!

Тиле. Но ты совсем Дон-Жуан! Идем. И я буду ваш покровитель, идите же, милые дети, я за вами!

Идут. Генрих Тиле сзади.

Женщина. А куда мы?

Феклуша. Ты любишь меня, Женичка? Я добрый…

Набережная пуста. Туман. Ночь.

Занавес