Привидения живут на литорали. Книга вторая

АРАВИЙСКИЙ СФИНКС

Эту выветренную за тысячелетия одинокую скалу я мельком увидел за несколько лет до того, как приступил к работе в Южном Йемене. Но тогда не было ни времени, ни особого желания тащиться по жаре в пустыню, чтобы полюбоваться на творение природы, изваявшей местного Сфинкса в столь безлюдном месте. Впрочем, это сейчас оно пустынное и безлюдное. Подножие его скрадывала обычная дымка и, казалось, он парил над местностью, овеянной легендами о царице Савской и тех, добиблейских ещё временах.

В печати время от времени возникают дискуссии о Сфинксе из долины Царей в Египте. Кто его изваял? Зачем? Кто «подстриг» ему бороду, отбил нос, уши, придающее царственное величие одеяние? Что оно вообще такое – Сфинкс? Если это высеченное в камне олицетворение силы и могущества фараона, как об этом пишется в книгах, тогда почему только один фараон позволил оставить после себя такую память? Или Сфинкс вовсе и не творение рук подданных фараона? Ведь по некоторым данным, время его ваяния колеблется до десятков тысяч лет…

Львиное туловище – с женской, или всё-таки мужской головой? И чем он заведовал в древнеегипетской, а, может быть, даже прадревнеегипетской мифологии? Почему гробниц много, а сфинкс один? Да и расположен он как-то так, словно сам пришёл из пустыни и прилёг на тысячелетия, вглядываясь в будущее… А может в прошлое? В самого себя? В пирамидах явно видны отдельные блоки, из которых они сложены, а тело Сфинкса монолитно… Дошлые японцы нашли под его левой лапой пустоты, ведущие в направлении пирамиды Хефрена, хотя их можно было прорубить как до, так и после сооружения монумента. Почему дальнейшие исследования этих пустот запрещены египетскими властями?..

Много ещё неразгаданного таят в себе египетские древности. Здесь я позволю высказать и своё мнение по поводу происхождения Сфинкса.

Путешествуя по делам службы на автомобиле из одной рыбацкой деревушки в другую, я никак не мог найти повод, чтобы подобраться поближе к интересовавшему меня месту. Надо было делать изрядный крюк, тратить лимитное горючее, тащить за собой моих арабских коллег, не страдавших излишней любознательностью или хотя бы элементарным любопытством.

Помог как всегда случай, хотя и времечко он выбрал не самое лучшее. Вовсю работал местный ветер, вздувая тучи пыли и затянув мглой небо и землю, что и помешало мне сделать снимок Сфинкса, тот едва проглядывал из песчаного марева.

Мы заехали в городишко к западу от бухты Шарма, перекусили, переговорили с местными рыбаками насчёт завтрашнего измерения их улова. Дело шло к вечеру, и старший группы Фуат, хитро взглянув на меня, спросил, где бы я предпочёл переночевать: на пляже или под крышкой? Я не очень понял, что значит «под крышкой», но в любом случае ночёвка на берегу моря была для меня интересней, чем под неведомой крышкой.

И мы направились на пляж. По тому, как взбодрились мои коллеги, я понял, что ночёвка на пляже была привлекательней и для них тоже. Езда по щебёнчатой пустыне, лавирование между булыжин по еле заметной колее даже и на Тойоте Ландкрузер то ещё удовольствие. Но всё отошло в сторону, когда на фоне заходящего солнца полускрытые пыльной мглой прорисовались низкие горы, и перед ними нечто похожее очертаниями на Сфинкса. Вероятно, можно было подъехать поближе, но из-за преграждавших дорогу разнокалиберных валунов и приближающихся коротких сумерек не удалось. И всё же я убедился – аравийские ветра почему-то очень любят ваять именно это мифическое существо.

Конечно, если приложить зубило и кувалду мастера, что-то убрать, подправить, а то и дополнить, ещё один Сфинкс может поселиться и в этих краях. Но надобность в создании их давно миновала, ныне иные Боги правят миром и сознанием людей.

Подобные Сфинксы, да и пирамиды разного калибра встречаются и в других местах побережья. Слева от дороги, ведущей из Мукаллы на Аден, между городом и консульским посёлком тоже высятся такие природные сооружения, только они значительно меньше египетских. А сколько их на всей территории Аравии, да и западном берегу Красного моря?

Кстати, не всем известно, что за всё время существования Сфинкса его несколько раз засыпало песком, и только благодаря тому, что он обжился в довольно людном месте, его раскапывали. Способствует тому таинственная известность, да и нужда в деньгах. На Сфинксе хорошо зарабатывают аборигены.

И ещё. Не с оципод ли брали пример фараоновские зодчие, возводя усыпальницы своим владыкам? Ведь у них (оципод) то же самое, только меньшего размера – и подземелья, и пирамиды? Что мы знаем о какой-нибудь занесённой песками или стёртой здешним пескоструем – временем, невзрачной пирамидке метров в пять высотой и её усопшем хозяине? Сколько их ещё таят под собой безмолвные пески? Между тем скажете – Хеопс, и в памяти тотчас возникнет и Сфинкс, и само стометровое сооружение, и всё, что за тысячелетия наворочено вокруг него, вот и стремились сильные мира того увековечить своё царствование и себя, а тут подвернулась подходящая горушка одна единственная на всю округу, из неё и высекли Сфинкса. Одна ли?

Так и не доехав до него, распрощавшись со Сфинксом, мы спустились в бухту Шарма, где теперь расположены домики отдыха разной степени высокопоставленности йеменских чиновников.

НОЧЬ СРЕДИ ПРИВИДЕНИЙ

Здесь-то, на пляже бухты Шарма, мне и посчастливилось провести ночь среди привидений и подсмотреть, как же сооружаются конусы.

Днём это был пляж как пляж, только кое-где в укрытых от ветра местах за камнями виднелись остатки вчерашне-позавчерашних пирамид, да полузасыпанные норы.

Но вот солнце приблизилось к горизонту, убился и до того не очень сильный ветерок, притих океан, блаженно вздымая длинные пологие волны, окрашенные киноварью заката, и песок вокруг меня сразу в нескольких местах зашевелился. Из-под него или даже сквозь него – воистину привидения – на всём охватываемом глазом пространстве вылезали сотни, тысячи крабов. Некоторое время они и приготовившиеся сумерничать их сородичи, мелкие раки-отшельники, зачарованно смотрели на низкое солнце, а чтобы лучше было видно, постоянно протирали перископические глаза и усики от приставших песчинок.

Выше по откосу берега, а кой-где и под ним на скалах сидели группы чаек. Казалось, что и крабы, и раки, и птицы – из одной секты солнцепоклонников, собравшихся на молчаливую вечернюю молитву своему кумиру. Крабы не убегали как днём, а почтительно расступались передо мной. Так пропускают в театре опоздавших те, кто успел занять свои места; убирают колени, но взгляд от сцены не отрывают, хотя там пока лишь исполняется увертюра невидимым в оркестровой яме оркестром. Оциподы образуют для меня проход в тишине, если не считать мягкого цоканья раковин друг о друга и о редкую гальку.

Люди, особенно горожане, летом, когда солнце встаёт в несусветную рань, редко наблюдают восход. Иное дело закат: вряд ли кого оставит равнодушным миг ухода светила за горизонт. Странно огромное, оно почему-то очень быстро скатывается к далёким полям, зависая на мгновение над зубчатой верхушкой запольного леса… Здесь же солнце садилось между скал Гарзант, высившихся посреди бухты.

И всё же одно дело люди, совсем другое – животные. Ну какое этим лупоглазым созданиям дело до солнца, но смотрят же! Вероятно, и у них есть непонятная потребность провожать солнце; а, может быть, как и мы, они просто любуются им?

Солнце скрывается, а крабы всё ещё продолжают возникать из песка и все сразу, как и выползшие ранее, немедля ни минуты, приступают к строительству конусов. Только те, что выползли у самых моих ног, или даже из-под меня, в недоумении застывают и, не веря моей неподвижности, таращатся на меня, словно прикидывая, откуда я здесь взялся и можно ли им заниматься своим делом в такой близости от этого страшилы?

Работают все – и аксакалы размером с кулак, и едва различимые в сгущающихся сумерках почти прозрачные младенцы величиной с горошину. Вскоре я заметил: если норка находится на склоне пляжа, обращённого к морю, то она как правило копается выше, а конус набрасывается ниже, ведь сподручнее, то бишь сподлапистей, бросать песок вниз, не так ли? В верхней же части, там, где пляж был более-менее ровный, без явно выраженного уклона, конусы по отношению к норам располагались бессистемно.

Едва выбравшись из-под песка, краб резко отщёлкивает порцию стройматериала на расстояние в пять-десять раз превышающее его размеры. Песок разлетается веером, но через десяток-другой бросков начинает формироваться возвышение. Тогда, прервав работу, краб деловитой прорабской скороходью оббегает его, несколько раз пересекает вдоль и поперёк, словно прикидывая, куда добавить, а куда повременить, что-то на ходу подправляет соответственно чертежам, заложенным в него природой, и снова исчезает в забое.

Пока норка неглубокая, броски следуют один за другим чуть ли не с пулемётной быстротой, но вот норка становится глубже – пока спустишься-поднимешься, тем более с ношей, а время-то идёт! – бросать приходится всё выше и выше, да и усталость, видимо, сказывается. Однако крабы работают без перекуров, разве что то один, то другой оторвётся от разработки забоя, изучая ход строительства, осмотрит беглым взглядом сооружение, снова оббежит конус, откорректирует неудачно лёгший комочек – и быстрей в шахту.

Некоторые силачи-умельцы до конца строительства зашвыривают песок на самую верхотуру, другие, приморившись, несут его в лапках и оставляют на склонах. Доза песка удерживается левыми или правыми передними ходильными ногами и клешнёй. Валики, выпушки и щетинки, препятствовавшие погружению ног в песок, теперь способствуют его удержанию. Ещё в норке песок формируется в комочек, но пока краб волочит его на-гора, груз просеивается, однако же и в тело пирамиды летит изрядная порция.

Крабы интересны мне, но и я им не безразличен, некоторые даже строительство оставляют и начинают группироваться вокруг. Примечаю: кое-кто, наглядевшись на меня спереди, принимается рассматривать сбоку, со спины, а те, что разглядывали сзади, перемещаются вперёд. И лишь удовлетворив своё любопытство, возвращаются к прерванной работе. Им, видно, невдомёк, что это такое уселось прямо на стройплощадке и ни нору не копает, ни пирамиду не строит?

И хотя практически конусы, похоже, ни для каких иных целей кроме демонстрации умения их строить не используются, однако поди ж ты; без конуса, построенного своими руками, то бишь переоподами – ходильными ножками, претендент на лапы и сердце лупоглазой невесты вроде бы уже и не краб, и никакими иными достоинствами, даже более важными для продолжения рода, не в состоянии реабилитировать себя.

Но это с нашей, человечьей точки зрения. Крабихе же отлично известно: если её избранник соорудил самый высокий, а значит и красивый конус – правда, что является критерием красоты и совершенства, я так и не уразумел – то и всё остальное у него на высоте и в порядке…

Ночное время хорошо для строительства ещё и тем, что никто из соперников не углядит, какой высоты конус у пыхтящего рядом соседа. Крабы торопятся, чтобы к рассвету предстать перед судом десятиногих красавиц во всём умении воздвигать эти замечательные сооружения – чудо крабьей архитектуры!

Конусы часто получаются кособокими, оползающими в разные стороны. Основаниями они нередко налегают один на другой, ведь строить-то надо поближе друг к другу, ибо строителей тьма! К тому же и дамам не надо далеко ходить, чтобы сориентироваться и определить, какой лучше.

С особой тщательностью выводится утончающаяся верхушка, видимо в ней-то самая изюминка. Но вот наконец всё готово, приглажены завершающие песчинки, и работа предъявляется привередливым невестам. И теперь никакие уверения о завершении работ «чуть позже» во внимание не принимаются. Конус следует сдать в срок и без недоделок, халтура и приписки не проходят. Наказание элементарное – оставайся холостяком; хотя… тебе может повезти следующей ночью.

В конце концов выбор сделан, кавалеры разобраны, и парочки разбредаются по норам, где и совершается таинство акта продления рода.

Но не у всех оципод процесс выбора избранницы (избранника) проходит гладко. Некоторые виды, не сооружающие конусов и спаривающиеся вне нор, охраняют свою территорию, а их самцы сражаются на ритуальных турнирах.

Почему же конусы сооружаются еженощно? Надо думать, крабам необходимо обновлять убежища-норы постоянно потому, что песок осыхает и засыпает укрытие, вот конус и строится. А с другой стороны, наступление половой зрелости крабих и их готовность к спариванию – процесс довольно длительный. Поэтому мужская половина крабьего племени всегда должна быть на «товсь!» – чтобы невесты не засиделись в девках.

Дальнейшая судьба пирамид, похоже, никого не интересует. С первыми лучами солнца быстро прогревающийся песок начинает осыпаться, пирамида оседает, остальное довершают ветер, собаки, ноги случайных прохожих или черепахи, выбравшие этот участок пляжа для кладки яиц, разравнивают его, словно каток или бульдозер. Да и зодчие, продемонстрировав талант, к плодам своих трудов относятся пренебрежительно, так что к следующему вечеру от конусов почти ничего не остаётся, и надо начинать всё сначала…

Время за полночь. Строительный бум постепенно замирает, крабы, как и днём, то неугомонно носятся во всех направлениях по пляжу, забыв почему-то о пирамидах, то заторможено сидят у норок, разглядывая меня. Я встаю и бреду на яркий свет лампы «Петромакс», оставленной для меня в качестве ориентира. Доедаю давно остывший ужин и, разочаровывая собравшихся в кружок у огня оципод, гашу огонь. В наступившей непроглядной тьме слышится только шорох панцирей, возня одичавших собак да всплеск волны присмиревшего океана.

В ЛАГУНЕ

Дно вдруг приблизилось, надвинулось и понеслось подо мной в сторону моря, набежавшая волна – может быть и девятая, кто их считал? – прорвавшись через бар, бросила меня на берег. Растопырив руки-ноги, пытаюсь затормозиться. Я знаю, до берегового рифа с ежами достаточно далеко, но на всякий случай выставляю перед собой на уровне головы руки в перчатках, ладонями поперёк движения, в одной пинцет, в другой нож.

Полёт мой замедляется, приостанавливается и почти с той же скоростью дно со створками битых раковин, кораллов и силуэтами рыб начинает мелькать в обратную сторону. Моя тень вспугивает затаившегося кузовка. Завибрировав хвостом, он с изяществом ожившего утюга совершает прыжок-полёт и скрывается в зарослях кораллов. Глубина резко понижается – риф! Цепляюсь за подходящий, достаточно массивный, коралл, приникаю к нему, пережидая накатные и откатные волны поменьше, затем отталкиваюсь и проплываю на мелководье, оставив риф с каньонами под собой. Сейчас прилив, и сделать это достаточно легко, в отлив же возможно только над стоковым каньоном.

Здесь в тёплой спокойной прозрачной воде можно плавать целый день без костюма. Постоянно меняющийся пейзаж с непугаными обитателями – рай для фотографа. Средняя глубина лагуны в отлив едва ли метр, но там, где риф прорезают каньоны, глубина возрастает до двух-трёх метров. В понижении лагуны, начале каньона, поселяются коралловые полипы наиболее требовательные к пище, солёности, свету и температуре, ибо к ним в первую очередь поступает свежая вода со всеми компонентами, необходимыми для жизни.

У вершин каньонов близких к поверхности воды и у их истоков в лагуне, очевидно, наиболее благоприятные условия для кораллов и всех сопутствующих животных; в глубине лагуны они значительно ухудшаются. Там выжили те виды, что смогли приспособиться к полуголодному существованию на диете обеднённой кальциевыми солями, вероятно, поэтому они очень хрупкие и нежные, попросту говоря, на свой коралловый манер – рахитичные. Часто эти кораллы родные братья и сёстры тех, что живут вокруг каньонов, но из-за различных условий среды в прибойной части рифа и в лагуне вырастают столь непохожими. Даже специалистов систематиков, изучающих кораллы, они легко вводят в заблуждение, и те до некоторых пор описывали всё новые и новые виды мадрепоровых кораллов рифостроителей, пока не копнули поглубже, не разобрались по существу.

На примере кораллов легко прослеживается генетический закон, суть которого в том, что одинаковые по генотипу животные при попадании в различные условия жизни разительно отличаются друг от друга по фенотипу, то есть по внешнему облику, по строению отдельных органов. В настоящее время число видов кораллов по данным последних исследований составляет менее тысячи. Но с этой цифрой не все согласны, и очевидно нас ещё ждут как новые открытия, так и «закрытия» в среде карликов, возводящих не только самые грандиозные живые сооружения на нашей планете, вполне сравнимые с неживыми – горами, но и самыми на этой планете долгоживущими. Возраст коралловых сообществ исчисляется столетиями. Часто гигантская колония вырастает из одного единственного полипа – прапраоснователя, едва различимого невооружённым глазом.

К сожалению, риф не такая уж надёжная защита для самых теплолюбивых видов кораллов, обитающих в лагуне. В годы с аномально сильным апвеллингом холодные воды проникают в лагуну, вызывая массовое отмирание полипов. Вполне достаточно температуре воды снизиться до плюс двадцати градусов, и уже через несколько часов начинается их гибель. Выживают только те, что расположены у самого берега или поверхности, они-то и дают потомство, вновь заселяющее лагуну и её окрестности.

Ещё хуже тем кораллам, что не прикрыты рифом. Они гибнут практически все. В семидесятых годах мне довелось побывать на одном из южных островов Сейшельского архипелага – Коэтиви. Этот остров по словам Кусто, посетившего его незадолго до нас, настоящее царство груперов, морских окуней. Но уже Кусто отмечал, что на Коэтиви мало кораллов, однако то, что увидели мы, разочаровало совершенно.

Сам остров, это – коралловый песок, намытый на риф. На нём расположена плантация выращиваемых для изготовления копры кокосовых пальм. По берегу он окаймлён зарослями казуарин, и прекрасен, как и все тропические острова. Но его подводная часть в те поры представляла удручающее зрелище – сплошная чернота мёртвого примыкающего рифа и безжизненность водного пространства над ним. Где груперы? Ни одного! С гибелью кораллов отсюда уплыли, расползлись, разбежались и его обитатели; те, кто смог, а кто не смог – погиб вместе с ним.

Обломки живых кораллов, да и отмершие, разрушаются прибоем, что-то выбрасывается на берег, истирается в песок, что-то служит основанием для поселения юных полипов и многочисленных видов прикреплённых животных, какая-то часть вымывается через каньоны на внешнюю сторону рифа и разносится течением вдоль берега или даже забрасывается на риф. Определённая доля кальция при истирании растворяется в морской воде и вновь поступает в оборот, новые поколения моллюсков, иглокожих, тех же полипов и других животных снова извлекают из воды углекислый кальций, являющийся основным строительным материалом их скелета.

В перечисленных выше абиотических процессах, происходящих на рифе, интересней всего проследить за судьбой части обломков живых кораллов.

Собирая коллекцию в музей института, я ещё в первой экспедиции обратил внимание, что некоторые участки мадрепоровых кораллов выглядят чужеродно и растут так, словно их кто-то неудачно и кое-как приклеил. При всеобщем стремлении всех веток расти под разными углами целенаправленно вверх, эти средней своей частью были монолитно прикреплены таким образом, что одна их половина росла вниз, а другая – вверх.

Сперва я считал это неким уродством, которое часто встречается в животном мире, но потом, во время работы в Йемене, провёл опыт. Отломал ветку у «оленьих рогов» и закрепил её на другом коралле – сделал привой, что совершенно нетрудно, так как благодаря своей шершавости они мёртво скрепляются друг с другом. Через некоторое время обнаружилось, что мой «привой» отлично прижился и тронулся в рост. Хоть и немного, но за год он не только прирос новыми ответвлениями, но и старые начали загибаться, как и положено.

Останки мёртвых кораллов покрыты сплошным ковром буро-зелёных кустиков водорослей. Кое-где в укромных местах, приоткрыв к свету устья, среди коралловых глыб и самым настоящим образом вмуровавшись в них скрываются жемчужницы, устрицы петуший гребень, тридакны и трохусы. Массивные, спирально завитые раковины трохусов после обработки соляной кислотой – в результате чего удаляется невзрачный внешний толстый органический слой и обнажается тонкий внутренний, перламутровый – становятся прекрасными сувенирами южных морей.

Конечно, между обломками породы имеются пустоты в которых таятся и мелкие, и достаточно крупные животные, в особенности ночные, но проникнуть туда совершенно невозможно – всё тесно спаяно, слито отмершими и живыми известковыми водорослями, домиками червей полихет, гидроидами и другими организмами.

Ближе к внутренней части лагуны появляются отдельные кусты грибовидных кораллов, зеленеют макушки мозговиков, последние имеют здесь уплощённый вид и совершенно не встречаются почти правильные шары, обычные для рифов Красного моря, Сейшельских, Амирантских и других островов.

Бирюзовая вода в лагуне прозрачней, чем вне её, но из окружающей пустыни ветер наносит изрядное количество пыли, оседающей на кораллах, отчего все они выглядят словно припудренными, монотонно серо-зелёными. Придонное пространство заполнено какими-то киселеобразными хлопьями, скапливающимися в понижениях. Плыть надо осторожно, так как из-за отсутствия течения поднятая муть долго не оседает и мешает любоваться рыбами и кораллами, молодые растущие верхушки которых светятся разноцветными неоновыми огоньками на всём обозримом пространстве.