Привидения живут на литорали. Книга вторая

УДЕБНЫЙ ЛОВ ПРЫГУНОВ

Как только мы ни ухищрялись, но поймать переофтальмуса так и не смогли. Расстилали сетку даже под мангровым деревцем, предполагая, что если со всей силы его тряхнуть при помощи заранее привязанной верёвки, рыбёшки, как переспелые абрикосы, посыпятся вниз. Но не тут-то было. Переофтальмусы, играя с нами в кошки-мышки, заскакивали на какие угодно деревья, только не на те, под которыми мы расстилали сеть.

Тогда, плюнув на предрассудки и стоически перенося насмешки, перед следующим выходом в мангры Слава наловил всевозможной живности, начиная от ленивых судовых тараканов и молей до сухопутных богомолов, бабочек, кузнечиков и крупных, в чёрно-жёлтую полоску, пауков. И вот, нахлобучив панамку, наш рыболов расположился на коряге в жидкой тени мангра.

– Прыгун – это рыба, – констатировал он, – а всякой приличной рыбе положено ловиться на крючок!

Жаль, что это знал только он. Такого зрелища здесь никто и никогда не видел. В том числе и прыгуны, как обычно изумлённо таращащиеся и на ловца, и на нас, увешанных фотоаппаратами и разными мешочками. Некоторые из них даже лихо заскакивали на деревья для лучшего обозрения, но ни один не соблазнился предложенным меню, они просто не замечали предлагаемых Славой деликатесов.

Но не зря же считается, что уединённость рыболовов благоприятствует и способствует творческому осмыслению окружающего мира. В это время, у них в голове происходят некие таинственные процессы, в результате чего и рождается верное решение.

Кончив потешать нас удебным ловом, так и не дождавшись поклёвки, Слава вдруг высыпает приманку из коробки прямо на головы прыгунов – да подавитесь вы! – потом задумчиво трёт себя по лбу, почёсывает потылицу и говорит мне: – Ты охотник, вот и будешь стрелять. А я, пока он барахтается, соображая, что к чему, р-раз его – и в сумку!

– Из чего-стрелять-то? – удивляюсь.

– Из рогатки.

Вот какая идея пришла ему в голову…

НА РЫБ С РОГАТКОЙ

Вечером вырабатываем новую тактику лова прыгунов. Из старого респиратора вырезаем две равных по длине полосы резины и изготавливаем рогатку.

Снова тёплое послеполуденное время, мангры. Обвешанные охотничье-фотографическим скарбом углубляемся в уже хорошо знакомые заросли.

Выбредаем на открытое пространство, высматриваем переофтальмусов покрупней, я стреляю из рогатки, целясь в ил под рыбье брюхо. Это не особенно сложно, они обычно сидят на небольших бугорках, комочках ила или валиках, окружающих норки, и подпускают метров на пять. Слава оказывается прав: пока отброшенный вместе с илом прыгун соображает, что с ним случилось, где верх, где низ и куда бежать, автор идеи, растопырив руки, во вратарском прыжке бросается на потерявшую ориентировку рыбку…

Ловца прыгунов мы освободили от всей поклажи, а для лучшего толчка, заботливо подстилаем под ноги мангровый сушняк. Конечно, через пару бросков Слава весь в иле до самой макушки, и, хотя не каждый мой выстрел, как и его бросок удачны, однако несколько рыбёшек попадают в полотняную темницу, которую носит Юрий Васильевич.

Мы обращаем внимание на любопытную особенность обитателей мангров, почти все они, за исключением некоторых моллюсков-конусов, несмотря на то, что всё время живут в илах, и, казалось бы, как и Слава или наши ноги должны быть вымазаны в него, тем не менее, остаются чистыми, не прикладывая к тому никаких видимых усилий.

Присмотревшись к моллюску конусу, примечаю, что и он в иле только снаружи. Выдвигаемая из раковины «нога» абсолютно чистая. Как им удаётся сохранить чистоту, непонятно.

– Да что вы одну мелкоту ловите, – возмущается Васильевич, – покрупней бы, они ведь зрелищней!

– Придумал! – забыв, что руки у него по локоть в иле, хлопает себя по лбу Славка. – Норы-то у них не бесконечные! Вы смотрите, где погуще муть всколыхнётся, там, наверное, самый крупный прыгун и спрятался, а я его р-раз! – Славка обеими руками показывает, как он ловко схватит здоровенного прыгуна в его норе и задорно смеётся.

Действительно, как мы сразу не додумались до такой простой вещи? Все в восторге от Славкиной идеи. Я засовываю за резинку плавок ненужную теперь рогатку и готовлюсь запечатлеть исторический момент – добытчика прыгунов Славку, приникшего грудью к илу и выуживающего из норы прыгуна, и Юрия Васильевича, подставившего мешочек. Вдруг замечаю, что возле меня в одном из кратеров, судя по мути, спрятался, вероятно, самый громадный на всём болоте переофтальмус.

– Сюда, сюда, – свистящим шепотом зову я охотника, указывая на оседающую муть, и отодвигаюсь в сторону, повторять два раза ему не надо. Воодушевлённый будущим успехом своего метода, Слава немедля, пока прыгун не закопался в иле на дне своего убежища, запускает руку по локоть, глубже, глубже… У него уже появился навык: действовать надо медленно, чтобы прыгун не попытался прорваться вверх, а просто отступал бы в глубь своего убежища, где загнанный в тупик и будет схвачен. Вот уже ловец приклонился к самому илу, вытягивая шею набок, елозит в иле бородой, ещё глубже погружает руку… по самое плечо… Ну, конечно, большой прыгун он и норку роет соответствующую.

Затаив дыхание, смотрим на лицо Славы, стараясь по мимике угадать, что он там нащупывает? Вижу, как у Юры непроизвольно шевелятся пальцы, словно это его рука сейчас там в норе. Чувствуется, как трудно ухватить скользкую рыбёшку. Держать её надо крепко, но не задавить. А Славка, упираясь ногами, уже полбока затолкал в ил в азарте, но никак не даётся прыгун! В иле борода… ухо… щека… он набирает полную грудь воздуха, закрывает рот, словно приготовился нырять в ил с головой, изворачивается так, что на поверхности виден только нос и один глаз – другой он зажмурил и погрузил в ил вместе с закрытым ртом. Да, от Славки никакому прыгуну не уйти, отчаянный парень, Одесский университет может гордиться… В открытом глазу мелькает что-то похожее на недоумение, внезапно сменяемое выражением ужаса, и он, огласив дремотные окрестности отчаянным воплем «а-а-а!» стремительно выдёргивает руку: – Крокоди-и-л!

В самом деле, в руку вцепилось что-то чёрное, бесформенное, величиной чуть ли не с футбольный мяч. Оно отрывается от пальцев и, описав дугу, смачно шлёпается где-то в глубине зарослей, всполошив притихших было ворон.

Этот крик и вскинутая рука оставляют незабываемое впечатление, мы с Юрой застываем в недоумении: крокодилов здесь давно нет, но тогда что это?

– Ах ты, тля! Помогите, у-у-а…

Не переставая подвывать, Славка остервенело машет рукой; он, наверное, и приплясывал бы, да топкий ил не позволяет. Подносит палец ко рту в намерении обсосать, но как, вся рука в грязи, а вода выпита. Эх, была не была, хорошо, что ещё внутренние запасы сохранились. Из собственных «кранов» старым пионерским способом, каким когда-то тушили костры, поочерёдно обмываем руку и большой палец. Помогаем и Славке принять посильное участие в процессе омывания, выковыривая из-под плавок его аппарат, сам он сделать это не может….

Открывается рваная рана с намертво вцепившейся в неё большой клешнёй громадного ильного краба, как и прыгуны, живущего в норах.

– Ну и крабище!

– От… зараза… у-у-у, чуть палец не откусил, клешню отцепите.

Юра двумя руками с усилием разжимает клешню, продолжающую автономно отражать нападение врага, мёртвой хваткой удерживаясь на пальце.

– Ого, не пассатижи, а клещи… кузнечные… Держи, амулет сделаешь на память, будешь невестам рассказывать, как тебя крокодил схватил.

Кровь пошла с новой силой…

– Вот теперь можно и обсосать, – убирая иссякший аппарат в плавки, советует Юра.

– Иди ты, шутник… разрешаю… обсасывай.

– А что? Дезинфекция естественная, лучше не придумать, – обсасывать Юре не хочется…

Но не до смеха. Из прорезанного клешнёй пальца обильно выступает кровь. Под аккомпанемент проклятий и подвываний, посылаемых Славкой в адрес «самого большого прыгуна», торопливо выгребаем из мангров.

Нас провожает попискивание куличков, бульканье, хлюпанье, радостный галдёж ворон, хоть и с помощью краба, но выгнавших нас из мангров. Прощально машут крабы-манильщики, дорогу перебегают рыбы…

«БЕЛЫЕ КОНИ» АРАВИЙСКИХ ПЛЯЖЕЙ

Ближайший песчаный мыс сходит почти на нет, подползая к морю, а в литоральной зоне внезапно дыбится остриями чёрных базальтовых скал, изъеденных ветрами и волнами, избуравленных животными-сверлильщиками – губками и моллюсками.

Скалы многофункциональны. Это – жильё, укрытие, место для засады и наблюдения. Это – преграда ветрам и течениям, идущим вдоль берега. Между ними под водой образуются микрозавихрения, водовороты – центры скопления пищевых объектов, стремительные сквозняки и зоны затишья, теневые и солнечные стороны, и всё это меняется местами в зависимости от времени суток, сезона года, а в наибольшей степени – от направления течения и силы прибоя.

Берег тоже интересен, здесь своя не менее любопытная жизнь, и я решаюсь побродить с фотоаппаратом, переключившись на фотоохоту за оциподами – крабами-привидениями, шустрыми и неуловимыми, словно солнечные зайчики.

На ровной без укрытий поверхности пляжа необходимо быть готовым в любой момент спасаться со всей возможной скоростью в любом направлении. Чего проще – удирать в случае угрозы головой, то есть головогрудью вперёд, но нет! Как известно, раки предпочитают в этом случае пятиться назад. Крабы же, в том числе и оциподы, давно усвоили, что лучше всего убегать боком, и в совершенстве овладели этой способностью, как и другой – на бегу мгновенно замирать, прижиматься к песку, тем самым избавляясь от демаскирующей тени, и исчезать из поля зрения даже остроглазых морских птиц. За эту способность их и окрестили крабами-привидениями.

Впрочем, у каждого народа свои сравнения и ассоциации, прибрежные жители Поднебесной за те же самые качества назвали их «белые кони».

С непостижимым проворством, словно биллиардные шары после сильного удара, разбегались они передо мной, и я не мог понять, как ни следил, куда они бросятся – вправо или влево, вперёд или назад. К себе они упорно не подпускали: я делал шаг, и они с невероятной быстротой, семеня выпрямленными ножками и привстав на цыпочки, будто не на песке, а на паркете, не отбегали, а откатывались на безопасное расстояние. На всякое моё движение они реагировали мгновенно; поневоле поверится, что виды покрупней способны даже застать врасплох и поймать мелкую птицу, – ведь их скорость свыше метра в секунду!

Крабы явно не хотели позировать, в каждом шевелении видели потенциальную опасность для себя и удалялись раньше, чем мне удавалось подойти ближе и навести на резкость, так что я всё время оказывался в центре круга диаметром в несколько метров. Держались они стайками штук по пятнадцать-двадцать и были совершенно одинаковы, выбрать одного и преследовать до измора оказывалось затруднительно, да и неизвестно, кто кого скорей уморит. Но попытка не пытка, и после нескольких неудачных покушений на их свободу, мне удалось отсечь от стаи самого нерасторопного краба и прижать к воде. Ему ничего не оставалось, как скрыться в подвернувшейся норке, где, по-видимому, он почувствовал себя в полной безопасности. Однако он крепко ошибся, раскопать её и извлечь отчаянно сопротивлявшегося пленника было не так уж и трудно.

Конечно, естественным врагам оципод – птицам, ночным хищникам – шакалам и лисам – сложновато ловить крабов, так как те загодя узнают об опасности, вероятно, по легчайшим сотрясениям почвы, но люди их перехитрили.

В этих краях промыслом крабов занимаются либо старики, либо дети, да и то ради забавы. Поступают они так: отсекают краба от норы или загоняют в нору, а входное отверстие закрывают обрывком сети, в которой тот и запутывается.

Крабы прекрасно знают расположение всех нор, и даже на совершенно ровной поверхности, где укрытие не видно с высоты нескольких сантиметров – максимального роста оципод – краб, почуявший опасность, бежит по прямой к ближайшему убежищу и оказывается в расставленной сети.

Ну, а я привязал свою добычу – будущую модель – ниткой к щепке, щепку воткнул в песок и отпустил. Краб, однако, не остановился на длине вытянутой нити, а, наматывая нитку на щепку и суматошно описывая концентрические сужающиеся круги, то и дело отрывался от этого занятия и хитровато поглядывал на меня перископическими глазами. Не теряя из вида щепку, я ползал вокруг краба на четвереньках, выбирая лучший ракурс, потому что краб на фоне песка сверху почти не виден. Но что это? Навожу на резкость, диафрагмирую – вот щепка, нитка, круги, след краба… а где же сам объект съёмки?

Увы, сообразив, что выпутаться невозможно, краб оставил мне на память привязанную ногу и драпанул. Оставшихся ног ему хватало, чтобы ничем не отличаться от полноценных собратьев и нисколько не уступать им в скорости. Краб, похоже, ничуть не жалел о потере, свобода дороже, тем более что при ближайшей линьке вырастет новая нога, не хуже прежней.

Я поднял трофей и рассмотрел это чудо приспособления для передвижения по песку. Никакого кровотечения ни из культи, ни из отторгнутой ноги не было, специальные соединительнотканные листки, действующие, как заслонки, сжали сосуды и остановили кровь.

По всем законам физики на сыпучей поверхности острые коготки должны погружаться в песок, затрудняя бег, но этого не происходит. Внешняя сторона ноги выше конечного сустава-коготка, изборождённого продольными ложбинками, покрыта поперечно выступающими валиками, состоящими из ряда округлых шипиков, наклонённых под некоторым углом к её поверхности. Благодаря этим особенностям строения ног со своего рода протекторами лёгкое тело краба погружается в песок только подогнутыми коготками и нижней частью второго сустава. А поскольку таких ног восемь, то площадь опоры вполне достаточна для передвижения краба по песку любой сыпучести.

…Погоня за крабами на солнцепёке вымотала меня окончательно. Подхожу к одиноко торчащей у самой воды грибовидной скале, переступаю через полузасыпанный песком, битыми ракушками и кораллами, выбеленный солнцем череп черепахи и валюсь в тень, умеряя сердцебиение.

Зрелище свирепо бьющих о камни волн при почти полном безветрии поражает своим величием. На море небольшая рябь, и лишь метрах в тридцати от меня поверхность воды как бы проваливается, чтобы ближе к берегу вспучиться, вырасти, стремительно пасть на скалы и с пушечной силы гулом разбиться о них.

И вот что любопытно. Именно в самых прибойных местах, где, казалось бы, не удержаться никакому живому существу, не выдержать могучего океанского наката, поселяются – и не просто поселяются, а цветут и благоденствуют – мягкие кораллы – альционарии. Они тоже разноцветные: зеленоватые, серые, коричневато-охристые. Эти кораллы интересны тем, что стоит дотронуться до одного полипа, как сжимаются все сразу и втягивают внутрь свои ловчие сети. Цвет всего сообщества мгновенно изменяется на однообразно розоватый, а сами полипы сморщиваются, как пересушенная груша. Сигнал тревоги очень быстро передаётся соседям. Но очень скоро вся колония каким-то образом получает сообщение, что он был ложным, успокаивается и, вернувшись в исходное состояние, снова принимается за добычу пропитания.

Альционарии можно было бы сравнить с каким-нибудь невиданными тропическими растениями, если бы они не были такими непостижимо гибкими и скользкими. Волны постоянно полощут стебли то в направлении берега, то обратно, но они не только не ломаются (попробуйте сломать верёвку!), но и не перестают выполнять свою работу – процеживать воду, извлекая из неё все, что может сгодиться для питания. Поэтому в их зарослях всегда очень чистая вода.

Как-то очень сильный прибой занес меня ненароком в этот подводный буш, и я очень долго кувыркался в противной склизости у самого берега, не имея никакой возможности выбраться из ласково-скользких объятий альционарий. Ухватиться и оттолкнуться было совершенно невозможно. Стебли кораллов проскальзывали между пальцев, камни обросли той же мелкощетинистой мыльностью. Идти я не мог, тут же падал сбиваемый волнами и кувыркался до тех пор, пока, натешившись моей беспомощностью, волны сами не вынесли меня к границе альционариевого сообщества.

…Сижу неподвижно, прислонив голову к выступу скалы, – какая-никакая, а тень. Вспугнутые моим появлением чайки постепенно мостятся на свои места и погружаются в бдительную дремоту. Моя неподвижность успокаивает обитателей пляжа. Боковым зрением замечаю, что из глазницы черепа, немо уставившегося в небо и казавшегося пустым, медленно, как и подобает настоящему привидению, возникает яично-жёлтый краб, удивлённо протирает глаза и зачарованно, но каждое мгновение готовый скрыться в убежище или удрать, рассматривает меня. И это его появление столь же таинственно, как и возникновение настоящего сухопутного привидения из тёмной комнаты, подвала или прямо из стены…

Я удивлён появлением краба не меньше, чем он – моим. Краб, будто сжатая пружина или боксёр перед боем, чуть колеблется на четырёх парах полусогнутых ходильных ног, клешни пятой пары – передней, не используемой при беге, с кажущейся беспечностью, словно провоцируя меня, вроде бы с задумчивостью, перебирают песчинки. Поверхность ослепительно жёлтого карапакса вся в мельчайших выпушках. Красавец, надо бы сфотографировать, но как? Фотоаппарат с телеобъективом под рукой, да ведь убежит, стервец, если шевельнусь!

Миллиметровыми движениями передвигаю аппарат, разворачиваюсь, взвожу затвор, навожу на резкость… Похоже, это заинтересовывает краба, но он продолжает переминаться с ног на ноги в нерешительности – бежать или нет? Кадр, ещё, ещё – и вдруг, бросив искушать судьбу, он тенью мелькает по песку и растворяется среди собратьев.

С замиранием сердца откладываю фотоаппарат, молю Бога, чтоб не попала внутрь песчинка, не вырвалась из держателя плёнка, чтоб удачно прошло проявление, да мало ли ещё какие напасти поджидают фотографа! И приходит момент, когда из ванночки с проявителем, сначала зыбко и нерезко, потом все более отчетливей и контрастней, проступают запечатленные теперь уж навсегда какие-то неземные черты краба-привидения, названного мною для себя луноходом. Этот миг воспринимается как награда…

Долго сидеть неподвижно тяжело. Солнце, подвигаясь к зениту, припекает всё жарче, тени под приютившей меня скалой почти не осталось. Отсюда хорошо видно каменисто-коралловое мелководье, спокойные воды обширной лагуны, лежащей восточнее. Одновременно хочется быть и в ней, и на берегу. Дальний край её ограничен и защищён от разрушающего действия волн скалистой грядой – рифом, выделяющимся белопенной дугой, начинающимся у мыска, где я сижу. Там бродят мои товарищи, отбирая образцы кораллов и моллюсков.

Я намерен, не удаляясь от мыса далеко в море, плыть к ним параллельно берегу. Судя по бурунам, гряда продолжается под водой, а в таких местах на стыке стихий, на первый взгляд мало приспособленных для подводных обитателей, жизнь, тем не менее, почти всегда богата и разнообразна. Какая она? Но прежде, коль выпала такая возможность, необходимо разобраться с крабами.

Вездесущие оциподы в самом деле, словно привидения, возникают из песка, перебегают с места на место, постепенно образуя круг, останавливаются, привстают на самые кончики лапок и, вытаращив стебельки глаз, невозмутимо разглядывают меня.

Семейство оципод относится к так называемым амфибийным крабам, то есть способным жить как в воде, так и на суше. В связи с освоением воздушной среды и долговременным пребыванием в ней, в их жаберной полости всегда сохраняется некоторое количество воды, благодаря чему жабры не просыхают. Для пополнения свежего запаса крабы должны время от времени забегать в воду, и резерва этого хватает, видимо, надолго, так как они не изъявляют особого желания прятаться в воде, да и загнать их туда довольно трудно.

На суше специальная дыхательная пластинка, выполняющая роль компрессора – скафогнатит, постоянно прогоняет воздух сквозь воду, находящуюся в жабрах, обогащая её кислородом, используемым для дыхания.

Не выпуская меня из вида, крабы продолжают жить обычной жизнью: бросаются вслед за каждой отступающей волной, что-то изучают, щупают во влажном песке и мгновенно отскакивают, едва следующая волна грозит опрокинуть их и затопить. Но они боятся не затопления, а того, что волной может оторвать от грунта и увлечь в море; они, конечно, не утонут, но выбирайся потом!

Если же крабу случается замешкаться, он старается всеми лапами заякориться в песке, прижаться к нему, уменьшить площадь тела – парусность, пропускает волну над собой, и затем, как ни в чём не бывало, продолжает бег. Ему и отряхиваться не надо, вода скатывается с панциря, словно он смазан жиром…

В краткие мгновения между очередными волнами оциподы успевают найти кой-какую добычу и отправить её в рот, чтобы потом снова ринуться на поиски. Но большую часть времени они проводят на совершенно сухом песке наиболее удалённого от моря участка пляжа, причём выбирают места с относительно ровной поверхностью, без водорослей и разного хлама, выброшенного морем. Впрочем, их, самостоятельно изучающих окрестности, можно встретить и довольно далеко от воды.

На пляже кое-где возвышаются невысокие, сантиметров до тридцати, конусы, возведённые из рыхлого и ненадёжного строительного материала – песка, и возле каждого из них вход в нору. Норы различной глубины: те, что ближе к воде – мельче, расположенные подальше и повыше – глубже. Все они достигают водоносного горизонта, избавляя тем самым спрятавшихся в них крабов от необходимости бегать в море для смачивания жабр, да и в случае осады можно сидеть да посмеиваться.

В период размножения самцы некоторых видов оципод роют норы особой спиралевидной формы. В зависимости от того, какая клешня первой пары ног развита больше – правая или левая, то есть краб левша или правша, норка закручивается по часовой стрелке или против. Одновременно рядом с норой воздвигается не очень правильный конус, часто с лихо сдвинутой набок остроконечной верхушкой, размеры же самого конуса зависят от влажности песка, размеров, силы, а возможно и умения строителя.

К сооружению новых и ремонту старых конусов крабы приступают с заходом солнца, так что к утру в местах их обитания, и где их никто не тревожит, весь пляж покрыт этими странными ритуальными пирамидами. Ночные работы вызваны, видимо, тем, что песок в это время влажнее, лучше слипается и конус выходит более высоким, что имеет в крабьей жизни первостепенное значение. Днём песок быстро высыхает и развеивается ветром, да и что за работа под испепеляющим солнцем?

Собственно, сооружается, копается – нора. Конус – побочный продукт, но некоторые исследователи считают, что и он имеет немаловажное значение в жизни оципод. В самом деле, как узнать размер норы? А вот так, ведь чем больше песка ушло на возведение конуса, тем глубже нора, тем сильнее её хозяин. Всё логично. Какая же красавица посмотрит на ухажёра, если тот не имеет своего угла или соорудил нечто непотребное! Это, к примеру, то же самое, что явиться на пати не в соответствующем времени и моде прикиде – позор!