Читать книгу: «Психея»

Ледяная Королева

В туалете кровь капала на мраморный пол. Изольда стояла взаперти, прислонясь к стене, ладонь впивалась в низ живота, словно пыталась удержать невозможное.

– Изольда? Иза! – донеслось из-за двери. Голос Тани, её подруги, единственной, кто знал про беременность. Голос – сдавленный, но резкий от тревоги.

В унитазе плавал алый сгусток – что-то маленькое, бесформенное, напоминающее раздавленную вишню – то, что минуту назад ещё было частью её, а теперь стало просто биологическим материалом, отходами, чем-то, что нужно смыть. Изольда нажала на слив. Вода унесла всё мгновенно – будто и не было.

– Всё в порядке, я… – сказала Изольда, но голос дрогнул, треснул, надломился, подвёл её. Проклятый голос.

– Открой! Сейчас же! – Таня рванула ручку запертой двери. – Иза, что там?! Открой!

Изольда нехотя подчинилась приказному тону. Хотя почему нехотя? Где-то на дне души внутренний ребёнок – тощая конопатая девчонка, – ждала, что её пожалеют, прижмут к груди. Тонкие, точно точёные пальцы Изольды, дёрнули щеколду. Таня распахнула дверь. Увидела. Замерла на мгновение. Глаза, лукавые и смеющиеся – скользнули вниз: алая лужа между ног, бледные, почти сизые пальцы, вцепившиеся в ободок унитаза.

– Ох, ё-моё, – выдохнула подруга, рука сама потянулась к Изольде, но остановилась в воздухе, не решаясь прикоснуться. – Твою ж мать… Всё будет хорошо! Слышишь?

Таня побледнела так, что веснушки на носу выступили тёмными точками. А над ними – глаза: огромные, испуганные.

– Вызываю скорую!

Таня скипнула экран смартфона, пальцы дрожали, тыкая в иконки.

– Не надо, – прошептала Изольда, глядя куда-то вбок. – Такси…

– Такси? Серьёзно?! – Таня взглянула на неё с ужасом. – В больницу! Срочно!

– Такси… – повторила Изольда, и в этом слове была такая ледяная решимость, что Таня сдалась, и её пальцы снова забегали по экрану.

– Ладно… Ладно, такси! Сейчас! – Голос её срывался, она пыталась взять себя в руки. – Подожди здесь. Сиди. Не шевелись, слышишь? Машина будет… – Она посмотрела на экран. – Через семь минут. Держись, моя девочка! Держись! Я сейчас…

– Можешь не спешить…

Изольда усмехнулась то ли своей неудачной шутке, то ли, чтобы показать Тане, что она, Изольда Викторовна Ивинская, в полном порядке. Но Таня ушла, и бравировать без зрителей в пустоте туалетной кабинке не имело смысла. Изольда ещё раз нажала на слив и… заплакала. Замерла, глядя сквозь мутную пелену, как розовая вода кружится в унитазе. Внезапно Изольду вырвало – кисло-горькой желчью. Она умылась из-под крана. Вода, пахнущая хлоркой и обидой, намочила лицо, но не могла смыть одного – ощущения, что мир вдруг стал плоским, как страница дешёвого романа, а Изольда – всего лишь опечатка в чьём-то бездарном тексте.

Она сидела, прижавшись спиной к холодной стене, и смотрела на алую каплю, как та медленно сползала по кафелю, оставляя липкий след, будто улитка, потерявшая раковину. А в груди звенела пустота: будто кто-то выскоблил её изнутри тупым ножом, оставив только тонкую оболочку, которая вот-вот треснет. Лицо Изольды, обычно подвижное, с природным румянцем на скулах, теперь казалось вырезанным из слоновой кости – благородной бледности. Губы слегка потрескались. Механическое движение языка, смочившего их, выдавало не столько физический дискомфорт, сколько упрямое нежелание поддаваться слабости. Подбородок с характерной ямочкой кричал о несгибаемости, которая всегда отличала Ивинскую.

Таня вернулась минут через пять с цветастым пакетом. Выкладывала содержимое деловито и чётко, как кладовщик:

– Так… Прокладки, новые колготки. И… – она протянула маленькую бутылочку, – водка. Для дезинфекции.

***

Полчаса назад Изольда Ивинская ощутила тяжесть внизу живота – не боль ещё, но её предчувствие, как тихий стук в дверь за мгновение до того, как она распахнётся.

Зал провинциального ДК вонял нафталиновой тоской и угнетал смесью парфюма и буфета. Бархатные кресла, некогда бордовые, как партийные знамена, выцвели до грязно-розового, а на подлокотниках – протёртые до блеска пятна от миллиона касаний. На стенах – портреты местных знаменитостей: дирижёр, давно забывший ноты, оперная дива, сбежавшая в Москву, и мэр, чей вклад в культуру исчерпывался подкрашенными перед очередными выборами фасадами. Вылинявший баннер над сценой провис, как гамак: «VII-я Ежегодная премия «Логос»».

Тошнота накатывала волнами. Изольда невольно прислушалась к себе: что-то важное и невосполнимое медленно утекает, как песок сквозь пальцы, как невыплаканные слёзы. Рядом с ней сидел тот, кто знал её тело не хуже собственного. Однако сейчас, когда она вдруг замерла, ссутулившись, его пальцы мягко похлопывали по колену, отбивая какой-то внутренний, слышный лишь ему одному ритм. В такт этому движению его каблук бесшумно притаптывал рассохшийся паркет. Он – её зам и её любовник. Артём Громов – сидел, откинувшись на спинку кресла, в идеально сшитом костюме цвета ночного неба – шерсть с лёгким шёлковым блеском. Галстук, узкий и строгий, напоминал серую полосу дождя на стекле. Волосы, тёмные с проседью, уложены с нарочитой небрежностью – будто Артём только что выскользнул из рук лондонского барбера. Одна прядь, правда, выбивалась, падая на высокий лоб – он машинально отбрасывал её назад. В уголке рта – привычная усмешка для посторонних и едва заметный порез от бритвы.

Громов взял Изольду за руку. «Она так прекрасна», – думал он, заметив, что свет люстры падающий на лицо Ивинской, делает его почти прозрачным. Взгляд, скользнув по её побледневшему виску, не задержался, уплыл в зал. Громов рассматривал узор потрескавшейся лепнины на потолке, считал дымчатые стекла люстр, следил, как луч от проектора ползёт по бархату портьеры.

Изольда убрала руку. Пальцы Громова, оставшись в воздухе, на мгновение сомкнулись, будто ловя такт музыки, а затем так же легко опустились на колено. Он не повернул головы, лишь губы его сложились в лёгкую, одобрительную улыбку – вероятно, от удачно сыгранного оркестром пассажа. Он снова начал мягко похлопывать ладонью в такт, весь уйдя в этот ритм, в блеск своих запонок, в глубокое, самодовольное спокойствие, сквозь которое не проникал ни один её вздох.

Когда на сцене объявили: «Номинация! Психолог! Года!», имя Изольды Ивинской прозвучало первым. Зал аплодировал стоя. Таня Крутилина заметила, поморщившись от яркого света, как дрожит колено Изольды под серым шёлком. Приняла это за волнение перед вручением премии.

Боль ударила внезапно – не спазмом, а чем-то острым и влажным, будто разорвали кулёк с водой. Ивинская вцепилась в подлокотники, почувствовав, как по внутренней стороне бедра стекает что-то тёплое. Не кровь ещё – просто жидкость, липкая, как сироп. Когда ведущий закончил перечислять регалии Изольды, аплодисменты рассыпались щебенем, скатывающимся по склону перед оползнем.

Хрустальные люстры, советское наследие, напичканные диодами – светили безжалостно, как в операционной. Первый ряд плыл перед глазами, превращаясь в мутное пятно. Качнулся потолок. Баннер над сценой («VII-я премия «Логос») колыхался, как парус в шторм. Где-то вдали ещё раз объявили её имя, но звук шёл искаженным, глухим, как будто убрали высокие частоты .