Читать книгу: «Нечистая кровь»

Харлем, 1925 год, сентябрь

Внимание!

Роман относится к жанру «альтернативная история», все упомянутые исторические личности так же «альтернативны». Автор относится к их прототипам с уважением и не преследовал цели оскорбить их память.

Посвящается моей семье – наши корни уходят глубоко.

ЭПИГРАФЫ

В народном сознании глубоко укоренилось верование, что сонмы злых духов неисчислимы. Очень мало на божьем свете таких заповедных мест, в которые они не дерзали бы проникать…

Лешие не столько вредят людям, сколько проказят и шутят и в этом случае вполне уподобляются своим родичам-домовым.

Во Владимирской губернии, где леших крестьяне называют «гаркунами», прямо уверены в том, что эта нежить произошла от связи женщин с нечистой силой и отличается от человека только тем, что не имеет тени.

Но колдун-чародей всё ещё не забыт и всё ещё властен и крепок, несмотря на свое почтенное долголетие. Он точно тот старый дуб, у которого давно гниёт сердцевина, но которого не свалила буря, благодаря лишь тому, что его корень так глубоко проник в землю, как ни у одного из прочих лесных деревьев.

Цитаты из исследования этнографа, почётного академика Петербургской Академии наук Сергея Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила».

Неживая, нежилая, полевая, лесовая, нежить горькая и злая,

Ты зачем ко мне пришла, и о чём твои слова?

Фёдор Сологуб «Неживая, нежилая, полевая, лесовая, нежить горькая».

Харлем, Северная Голландия

1925 год, сентябрь

Я умерла во сне?..

Говорят, если тебе снится, что ты падаешь, значит сердце остановилось. Всего на мгновение, но дремлющему мозгу достаточно, чтобы забеспокоиться и попытаться тебя разбудить.

Я проснулась с колотящимся сердцем и мучительно кружащейся головой. Попыталась вспомнить, что именно происходило во сне и откуда я падала. Да, Тот Вечер накануне моего семнадцатилетия. Я хороша, глупа и любима всеми, невеста, жених которой сам Ольховый король, избавительница рода Брюс от проклятия… проклятая убийством родной крови. Но это же ничего, совсем ничего, потому что мгновение, сделавшее меня избавительницей, нивелирует моё собственное проклятие. Да, Тот Вечер, когда я думала, что вся моя жизнь будет упоительно прекрасной.

Вот, что мне снилось.

Дуэль… правая нога подгибается, я теряю равновесие, вроде должна всего-то упасть на колени, но пол исчезает, раскрывая тёмный провал, словно пасть без зубов, и эта пустота поглощает меня. И я лечу вниз, откуда-то зная, что дна у пропасти нет. Я буду лететь вечно.

Тогда-то я и проснулась.

Безликая комната пансиона святой Агнессы показалась мне полной зловещими шепотками и едва заметным в темноте трепетанием. Будто в ней что-то живое есть, кроме меня. Будто это оно дышит и шепчет.

Домой, возвращайся домой.

Я зажмурилась и провела ладонью по лицу, как бы избавляясь от отголосков сна. В моей комнате нечему и некому шептать, кроме меня. Едва поселившись в пансионе святой Агнессы, я проверила каждый тёмный закуток, каждую мышиную нору. Стены хранили воспоминания и слёзы многочисленных, неустроенных в жизни девушек, непрерывно сменявших друг друга в этом унылом месте. Беглые монашки, проститутки, юные вдовы и старые девы. Остатки их горестей наслаивались, перекрещивались, покрывали дешёвые обои густой вязью. С чужой памятью можно сосуществовать мирно. Я научилась.

Зато здесь не было ни одного злобного духа. Впрочем, голландская нечистая сила мне никогда особо и не досаждала.

И князю в жизни не придёт в голову искать меня тут. А он ищет, я знала, я все время об этом помнила. Мотаясь по всей Европе с тайными поручениями, я лишь два города избегала посещать – Лондон и Париж. И там, и там он бывает. И там, и там он меня учует, стоит мне только на вокзале сойти на перрон.

О, как бы князь смеялся, увидев меня здесь!..

Небо за окном едва-едва посветлело. Я легко могла позволить себе поспать ещё пару часов, но отчего-то не хотелось. Дурной знак – начинать день с воспоминания о князе.

Делать нечего. Я встала, натянула холодные растоптанные домашние туфли, накинула мягкий шлафрок и пошла в ванную комнату, что притаилась в конце длинного неосвещённого коридора. Комнатой этой пользовались девушки со всего этажа. В добротной чугунной ванне, стоявшей на толстых лапах, тускло поблёскивающих облупившейся местами краской, запросто можно было утонуть. Умывальник постоянно подтекал, ночью, когда во всём этом печальном доме становилось тихо, капли мерно отсчитывали что-то час за часом. Может быть, время до второго пришествия, а, может, количество приснившихся живущим здесь девушкам снов.

Привычное кап-тишина-кап-тишина-кап отступило на второй план. За дверью ближайшей к ванной комнаты нарастал и затихал в странном ритме плач. Я нерешительно остановилась. Пансионерки никогда не общались между собой, лишь улыбались и здоровались, стоило столкнуться в коридоре. Если кто-то готовил в общей кухне, принято было вежливо осведомиться через сколько минут помещение освободится, и, дождавшись ответа, незамедлительно ретироваться к себе, чтобы подождать там.

И по ночам за одинаковыми коричневыми дверями часто плакали. Постучать означало вторгнуться в чужую личную жизнь. Это не приветствовалось.

Сейчас я застыла, забыв сделать следующий шаг, только потому, что интонация всхлипываний до боли была похожа на мою собственную. Мороз по коже. Как будто это я плачу прямо сейчас.

Домой, возвращайся домой.

Шёпот из сна аккуратно встроился между паузами и вздохами девушки за коричневой дверью, не приглушая, лишь подчёркивая их безысходную тоску. Она не могла бы услышать, даже если отвлеклась от самозабвенного проживания своего горя – эти слова звучали только у меня в голове, но не были моим внутренним голосом.

Они были голосом извне.

Я шумно и быстро прошла мимо двери, намеренно потоптавшись перед этим на месте, хорошенько постучав тапками по полу. Обозначить своё присутствие. Заставить её, чей плач так похож на мой, замолчать.

Иначе я немедленно сойду с ума.

* * *

Гроте Маркт встретил меня привычным изобилием всего подряд: шумов, запахов, красок.

– Ни за что не поверю, госпожа, что вы хотели меня обидеть, отборнейшие!..

– Да я ж вам как себе, меврау, как себе!..

– Не цена, а грабёж!..

– А ты ли не слыхала, Фрида, что на той неделе…

– Так я ей тогда и сказала! Так ведь не слушает, чтоб её!..

Прилавки ломятся яркими фруктами и глянцевыми овощами: вон пирамида апельсинов, даже самый их вид вызывает воспоминание о взрыве кисло-сладкого сока во рту, заставляя сглатывать тут же подкатившую слюну, тёмно-фиолетовые баклажаны упруги и приятны на ощупь, то-то рагу получится питательным и нежным, а кружевная зелень, а остро пахнущие стрелы латука!.. Поверх всего здесь витают, смешиваясь друг с другом, ароматы – немного горьких, немного кисловатых, много сладких, ещё больше пряных.

Больше всего во всем Харлеме, во всей Голландии и даже всей Европе я любила этот Гроте Маркт, вольготно раскинувшийся в тени древнего готического собора. Средоточие городского духа. Пища духовная и пища мирская в гармонии повседневности.

Это напоминало мне о доме.

– Меврау Ван Бросс! Возьмите свежих тюльпанов госпоже Ван Лохем. Госпожа уж две недели посчитай как их ждёт. Пёстрые!

Пёстрые! Есть шифровка! После шести месяцев молчания!

Я подошла к цветочнице Марте, задорно улыбавшейся в окружении разноцветных тюльпанов – красные, жёлтые, розовые, оранжевые, белые, зеленоватые. Махровые, бахромчатые, попугайные – лепестки гладкие, лепестки будто взрезанные безумным садовником. И при этом почти не пахнут, потому что большая часть бутонов плотно закрыта. В отличие от некоторых недобросовестных продавцов, Марта с полной уверенностью давала гарантию, что уж её-то цветы простоят очень долго.

– Хорошенькие, свежие. Недели полторы-то точно выстоят, меврау, не меньше, никак не меньше! – словно прочитав мои мысли, сказала Мария, заправила выбившийся из-под полосатого платка каштановый локон и подмигнула.

Споро набрала из разных вазонов цветов; крупные бутоны чуть покачивались на крепких стеблях. Забраковала один или два, заменила другими. Белые лепестки с бахромчатыми краями украшали бледно-розовые разводы. Мария завернула тюльпаны в хрусткую коричневую бумагу и неплотно обвязала бечёвкой. Бережно.

Шифровка… Что в ней? Плохие новости или хорошие? От какого именно информатора? На этом пункте связи я принимала послания от трёх – из Франции, Англии и… России. Князь? Или коммунисты? И почему где-то глубоко внутри нарастает желание ответить Марии, что госпожа Ван Лохем тюльпанов не ждёт? Отказаться от шифровки…

Я глубоко вдохнула и выдохнула. Оплатила цветы. Провела на площади ещё минут пятнадцать, кокетничая с торговцами и сплетничая с торговками. Я улыбалась. Ведь я никуда не спешу, любой, кто видел меня в то утро, мог бы под присягой подтвердить – о, нет, меврау не нервничала и никуда не торопилась, денёк-то какой хороший тогда выдался, ей было приятно провести больше времени на Гроте Маркт.

В обычные дни двадцать пять минут медленным шагом до «Каменной изгороди» – особняка архитектора Йоханнеса Ван Лохема, у которого я работала секретарём. По дороге зайти на почту, забрать несколько пухлых конвертов. Остановиться у реки, чтобы полюбоваться на уток, которые возмущённо крякают, когда их покой нарушает лодочник на своей плоскодонке.

Сегодня пятьдесят три минуты до мгновения, как моя рука коснулась дверного молотка. Внутренний хронометр отсчитывал секунды.

Особняк «Каменная изгородь» – это вам не типичный голландский пряничный домик на берегу реки, хоть и построен в традиционном стиле. Выглядел он не празднично, но и не мрачно, скорее, торжественно и строго. Серо-коричневый кирпич, светло-зелёная черепица на двускатной крутобокой крыше, башенка с коротким шпилем, вытянутые окошки щеголяли ослепительно-белыми, простыми, без всяких украшений, наличниками. Семейное гнездо Ван Лохемов я любила почти так же сильно, как Гроте Маркт. И, тем не менее, когда мне предложили, переселяться я категорически отказалась.

Иногда, впрочем, жалела.

Дверь открыла Берта. За её старомодного кроя пышную длинную юбку цеплялась младшенькая русоволосая красавица Маргерит, которая «пошла вся в отца».