Читать книгу: «То, что скрыто»

Начало

Сбивается дыхание – густой, удушающий дым заполняет пространство, словно зловещий туман. Маска бессильна перед набором ядовитых испарений: её фильтры не справляются с убийственной концентрацией токсинов. Слабость, холодная и неотвратимая, медленно оплетает тело, будто невидимые щупальца мрачного чудовища. Неужели вот так – в сыром, промёрзшем помещении, вдали от солнца и тепла – оборвётся моя жизнь?

Не узнав, что такое подлинное, безоблачное счастье. Не ощутив лёгкости шёлкового платья на коже, не услышав мелодичного стука каблучков по тёплому булыжнику набережной. Вместо этого – грубая военная форма, пропитанная потом и страхом, и тяжёлые кирзовые сапоги, ставшие верными спутниками тяжелых лет службы. А теперь – лишь холод бетонного пола под спиной и беспощадный, разъедающий горло дым.

Да, задание выполнено. Цель достигнута. Но умирать… умирать сейчас – невыносимо, несправедливо, преждевременно.

Пульс замедляется, словно часы, у которых вот‑вот остановится механизм.

– Товарищ майор! – доносится, будто сквозь толщу воды, взволнованный голос ефрейтора. – Отзовитесь! Вы слышите меня? Подайте знак!

Хочется вскрикнуть: «Я здесь! Вот тут!» – но губы не слушаются, голос тонет в хриплом, прерывистом дыхании.

Я всё ещё лежу у холодной, шершавой бетонной стены. Горло режет едкий, жгучий дым, каждый вдох отдаётся острой болью в груди. Нет сил подняться. Ноги и руки, некогда крепкие и послушные, теперь словно чужие – безжизненные, неповоротливые.

Из последних, истончающихся сил поднимаю руку. В ладони – лазерный маячок, последний мост между мной и миром живых. Слабо, почти безвольно надавливаю на кнопку. На стене вспыхивает тусклый, дрожащий красный луч – едва различимый знак моего присутствия.

Сознание тает, растворяется в гулкой темноте…падаю во тьму…

Сильная

Кругом – ослепительная, почти режущая глаза белизна. На мгновение мелькает безумная мысль: неужели я всё‑таки попала на небеса?

Но нет. Если бы я была мертва, не чувствовала бы этого чудовищного, всепоглощающего боли – словно не один, а десяток безжалостных противников избивали меня в рукопашной. Чёрт… Ведь так и было!

С огромным трудом разлепляю веки – они будто налиты свинцом, неповоротливы, словно чужие. «Картинка отстаёт»: размытые очертания, мутные силуэты. Постепенно фокус возвращается – белый потолок, стерильные линии больничной палаты. В руку введён катетер, по прозрачному шлангу медленно поступает спасительная жидкость – вещество, очищающее организм от ядовитых остатков.

Оглядываюсь. Рядом с кроватью, на скромном больничном столике, стоит ваза с фруктами – яркими, сочными, совершенно неуместными в этой холодной, обезличенной обстановке.

«Чем они только думают? – мысленно усмехаюсь. – В моём состоянии даже мысль о том, чтобы жевать эти яблоки и груши, кажется абсурдной».

Надоела эта штука в руке. Нервно, почти с вызовом вырываю катетер. Голова тут же кружится, мир на мгновение плывёт, но я упрямо спускаю ноги с кровати.

– Эй, кто‑нибудь есть за дверью?! – голос звучит хрипло, но настойчиво. – Эй, я очнулась! Слышите? Оглохли?!

За дверью – мгновенная суета, торопливые шаги. Дверь легко распахивается, и тут же трое солдат, выстроившись в идеально ровный ряд, громогласно, почти синхронно выкрикивают:

– Здравие желаем, товарищ майор!!!

Я едва сдерживаю раздражение.

– Смирно, – тихо, но твёрдо произношу я. – Передайте подполковнику, что я жива, здорова и не нуждаюсь в этом маскараде. Я в силах сама о себе позаботиться. И не к чему шпионить у меня за дверью! Мне ничего не грозит – все, кто представлял опасность, ликвидированы.

– Ты как всегда упряма! – в дверях появился подполковник – мужчина лет пятидесяти, с резкими, будто высеченными из камня чертами лица и внушительной сединой в волосах. – Я ведь это для твоего блага делаю!

Я аккуратно спрыгиваю с кровати. Босые ступни тут же ощущают пронизывающий, ледяной холод пола – словно тысячи острых иголок впиваются в кожу. Еле покачиваюсь, отдаю честь.

– Виктор Яковлевич, я выполнила задание? – спрашиваю, хотя заранее знаю ответ. Вопрос срывается с губ словно по инерции – нужно услышать это вслух, чтобы осознать окончательно.

– Выполнила, выполнила! Что ты заладила?! – его голос громом раскатывается по палате. – Кто тебя вообще просил лезть одной, а?! Ты для этого в войска пошла – чтобы тут в одиночку «выпендриваться»? Твой отец… Этого он хотел?

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Не знаю, чего бы хотел мой отец. Но точно не того, чтобы пятеро совсем молодых ребят легли под пули террористов.

– Отставить! – он резко вскидывает руку. – Опять строишь из себя Солдата Джейн* (тот самый голливудский фильм про женщину‑солдата)! Пойми: это всего лишь кино. Если тебе дают команду, ты должна выполнять её в соответствии с намеченным планом. Военный – это прежде всего военный! А ты не Рембо, чтобы в одиночку геройствовать. Ты, кстати, ненамного старше тех ребят! И если тебе дали людей – ты должна работать с ними!

– Я… – пытаюсь вставить слово, но он не даёт мне шанса.

– Отставить, Соня! С тобой подполковник разговаривает – не смей перечить. Придёшь в часть – напишешь рапорт. Всё, хватит. Я тебя перевожу. Будешь связисткой – там женщины работают. Нечего тебе геройствовать! Я твоему отцу обещал, что позабочусь о тебе. Поняла?! Всякий раз самовольно что‑то делаешь!

Его слова бьют точно в цель, оставляя болезненные отметины, где‑то глубоко внутри.

– Виктор Яковлевич… Не хочу… Я ведь всегда выполняла задания… Разве…

– Отставить! – его голос звучит как удар хлыста. – Ценой собственной жизни выполняла. Переводишься – и точка. Я не услышал от тебя ответа?!

Тишина давит на уши. Я сглатываю горький комок, застрявший в горле.

– Есть, – нехотя протягиваю я, едва шевеля губами.

Подполковник резким жестом указывает солдатам на выход. Те молча разворачиваются и исчезают в коридоре. Он следует за ними, не произнеся больше ни слова. Дверь закрывается с тихим щелчком – словно ставит жирную точку в этом разговоре.

Я удручённо смотрю на дверь. Взгляд будто приклеился к этой безликой белой поверхности, за которой только что рухнули все мои планы, мечты, самоощущение.

Вот так меня рапортовали – неизвестно куда, в неизвестность, прочь от того, что я считала своим призванием.

В расстроенных чувствах я медленно плетусь к зеркалу. Отражение заставляет вздрогнуть: лицо – словно холст, на котором художник‑злодей разлил тёмные краски. Под глазом – синяк, перетекающий на щёку, словно чернильное пятно на промокашке. Растрёпанные волосы, запавшие глаза, бледные губы.

«Прекрасно!» – мысленно иронизирую я, но в этой шутке нет ни капли веселья. Только горькая правда и тяжёлое осознание: всё только начинается – и совсем не так, как я планировала.

Губы – с кровавыми подтёками, словно кто‑то нарочно очертил их неровной алой линией.

«Я, как всегда, прелестна», – мысленно усмехаюсь, но в этой иронии нет ни капли веселья.

Волосы слиплись, превратились в безжизненные сосульки. Рука машинально оттягивает локон – он висит, как кучка разваренных макарон.

«И зачем я сделала эту странную причёску? – проносится в голове. – Короткие, растрёпанные пряди, наполовину закрывающие уши… Совсем мне не идёт. Выгляжу словно парень‑неформал или уличный хулиган. Надо было просто как обычно подстричься налысо».

В 27 лет я так и не научилась выглядеть как девушка.

«Отец, зачем ты отправил меня учиться в военное училище? Отправил – и так скоро бросил меня. Здесь. Совсем одну».

Меня зовут Соня. Я – майор специального подразделения разведки внутренних войск МВД.

В свои 27 я знаю всё об оружии и военном оборудовании. Владею разными видами боевого искусства – настолько искусно, что даже бывалые инструкторы порой смотрят с нескрываемым уважением.

Когда погиб отец, я проводила дни напролёт в спортзале и на уличных тренировках. Не знаю, как так быстро добралась до звания майора – то ли связи сыграли роль, то ли безумное усердие, граничащее с одержимостью. Но факт остаётся фактом: за четверть века я увидела слишком много – кровь, смерть, убийство. Обезвреживала бомбы, предотвращала террористические акты, шла туда, куда другие боялись даже взглянуть.

Я не знаю ничего о моде. О туфлях, платьях, косметике – обо всём том, что так волнует обычных девушек. Мои познания в этой области равны нулю.

И, кажется, это заметно.

Коллеги никогда не рассматривали меня как девушку. Для них я – прежде всего офицер. Если бы не моё звание, я так и осталась бы для многих «салагой», невзрачной тенью в камуфляже.

У меня нет подруг. Только армейские товарищи – грубоватые, прямые, с которыми изредка удаётся пропустить по рюмке в тесной кают‑компании. Они не спрашивают о чувствах, не лезут в душу. И это… удобно.

Когда отец был жив, он пытался устроить мою судьбу. Организовывал свидания с сыновьями полковников и генералов – «подходящими кандидатами», как он считал. Но все они оказались напыщенными, самодовольными ослами, поглощёнными собственным тщеславием. Их разговоры сводились к званиям, наградам, перспективам. Они смотрели на меня как на экзотический трофей, а не как на человека.

Поэтому до сегодняшнего дня моя страсть – работа.

Моя жизнь скудна на краски. Она кажется бессмысленной – пустой оболочкой, которую я наполняю лишь выполнением заданий. Отправляясь на операцию, я выкладываюсь по полной, всегда стараюсь взять основной удар на себя. Это то, что я умею лучше всего.

Да, так вышло, что девушка выступает в роли солдата.

Но иногда, глядя в зеркало, я спрашиваю себя:

«А что, если всё могло быть иначе?»

Аккуратно сложив больничную одежду, я вышла из палаты.

Предпочтения в одежде у меня, естественно, были скорее мальчишескими. Наверное, оттого, что я слишком много времени проводила среди мужчин, я утратила – ну, почти утратила – всё то, что принято считать «женским». Не намеренно, не из протеста, а словно сама природа отступила перед годами камуфляжа, строевых команд и бессонных дежурств.

На мне – любимые хаки штаны, футболка, свободно болтающаяся и надёжно скрывающая небольшую грудьи и рубашка в клеточку. Всё как у твоего парня. На шее – именные жетоны с порядковым номером и инициалами, словно немой знак принадлежности к миру, где имена заменяют номерами. На ногах – чёрные кеды, подарок отца. Они давно потрёпаны, но всё такие же родные: каждая царапина, каждый потёртый уголок – как отметки пройденного пути. На голове – кепка‑ «немка», из‑под которой хаотично торчат растрёпанные бронзовые волосы, будто сбившийся компас.

Внешность моя – ничем не примечательная. Небольшой, но и не крохотный нос, обычные глаза, чуть пухлые губы. Сейчас лицо украшал сине‑фиолетовый синяк, растекающийся под глазом, и россыпь кровоподтёков, словно мрачная карта пережитого.

В общем…

– Эй, парень, аккуратней! Смотри, куда идёшь! – недовольно рявкнул коренастый санитар, столкнувшись со мной в больничном коридоре.

Я виновато подняла на него взгляд.

– Извиняюсь.

– Э‑э‑э, парень… Эка тебя кто‑то уделал! Глаз‑то, небось, заплыл – вот и не видишь ни фига… Ты иди лечись. Хорошо мазь «Бенгей» помогает, попробуй, – и, странно усмехнувшись, он побрёл дальше, бормоча себе под нос что‑то про молодёжь, глупость и вечную спешку.

Я недовольно вздохнула.

Выйдя из больницы, чтобы не «светить» лицом, быстро поймала такси. Натянув кепку ниже, почти до бровей, села рядом с водителем и уткнулась в панель автомобиля.

«Парень… Всего лишь парень…»

Честно говоря, я уже привыкла к тому, что меня путают с парнем – в метро, на улице, на службе. Нет, не сказать, что я двигаюсь по‑мужски или накачена, как боец смешанных единоборств. Но и женского во мне осталось совсем мало: ни грации, ни той самой «изюминки», о которой так любят говорить.

«Парень со двора» – вот мой образ. И, кажется, с ним я останусь навсегда.

Внутри что‑то ёкнуло – не боль, не злость, а тихая, привычная горечь. Я провела пальцами по жетонам на шее, словно ища в их холодном металле опору.

Машина тронулась. За окном поплыли размытые фасады зданий, а я всё думала: когда же я перестала быть просто Соней – и стала «тем самым майором», «тем самым парнем», «тем самым солдатом»?

И главное – осталось ли во мне что‑то, что ещё можно назвать «мной»?