Читать книгу: «Период полураспада. Том 1: Общество», страница 4

Глава 2

«Жизнь прожита взаймы, по акции, по скидке.

Я награжу детей долгами на кредитке.

Я торопился жить и жопу рвал усердно,

Но Ариадны нить порвалась незаметно.

Запутан лабиринт, зашел за де́бет кре́дит,

Мой минотавр не спит – о новой яхте бредит.

Он ходит по пятам и ловит в ипотеку,

Возьми однушку брат, плати четыре века.»

Felice Rivarez, «Жизнь взаймы»

– Рота, подъём! Выходи строится! – донеслось откуда-то далеко. Оттуда, куда не хотелось идти и куда было нужно.

Ломающий привычное порядок вещей не сразу перестраивал новых участников – совсем не церемонился и гнул своё, вроде бы важное. Кирилл тяжело открыл глаза. Один из его сослуживцев уже встал, а двое так же, как и он, ещё пытались проснуться. Это был всего четвёртый день в правилах нового мира: порядка и жёсткого графика. В роте молодого пополнения, где они находились, порядки были ещё не такие строгие, как бывало – особенно, если присутствует «дедовщина». Для таких как Кирилл, ещё недавно гуляющих и живущих пусто от неосознанной печали, привыкать было сложнее.

За эти несколько дней Кирилл кое-что усвоил и открыл, что об армии бытует двояко неверное представление.

С одной стороны, кажется, что там всё строже и чётче, чем есть на самом деле. На деле оказывается, что армия такой же социальный институт, как и другие – ему на ум приходил университет, в котором учился. В учебных заведениях имеют место договорные несоблюдения правил, закрытие глаз на некоторые положения и определённый уровень несправедливости – которым, при желании и природной хитрости, можно научиться пользоваться и обращать себе на благо. Совсем как здесь.

С другой стороны, по многочисленным анекдотам и невероятным историям «знакомых», кто служил, кажется, что здесь сплошное безобразие: пьянки, бардак, дурацкие приказы. Первым делом Кирилл ощутил на себе ограничения и всепроникающую власть странного порядка – и это было ему понятно, даже радостно ожидаемо. Иначе и быть не может, когда ненужные люди представлены в виде конкурентов, не важно на личном уровне это или на государственном – нельзя без сильной армии. «Враг» тебя просто уничтожит: как «снаружи», так и «изнутри».

Казалось, прошло несколько минут, пока Кирилл, наконец, не собрал свои лоскуты воли в один крошечный ещё комок и не встал. Важно было успеть накинуть спортивный костюм и выйти в коридор за минуту, максимум две. Лучше было это сделать правильно, ведь потом, на зарядке, не будет хорошей возможности поправить неудобную одежду. Кирилл совершал незнающие ошибки и упрямо учился, выполняя команды. Он просунул ноги в шлёпки со своим номерком, сонно дотянулся до шкафа и нашёл там костюм.

Тот сослуживец, что встал первым, уже заканчивал зашнуровывать кроссовки:

– Давайте-давайте. Раздупляйтесь. Утро уже. Сейчас на пробежечку выйдем – освежимся. Чего вы такие тухлые? Утро пришло! Увидят, что вы дрыхнете – жопу намылят, будете потом всю ночь в коридоре стоять.

Двое других тоже пытались собраться с мыслями и начать надевать собственный спортивный костюм. Один даже стоял с закрытыми глазами и клевал телом сожаление об упущенном сне. Он медленно выплёскивал недовольство:

– Да иди ты в жопу. Я тут… это! И где эта ебучая дырка?..

– Какая дырка? – спросил другой сонный сослуживец.

– Да в штанах… ноги просунуть…

– А я думал в жопе, – без смеха, сказал другой.

– Смешно… – так же без веселья сказал первый.

– Глаза открой и увидишь, – ответил Кирилл.

Сослуживец с закрытыми глазами открыл глаза и очевидно уставился на Кирилла. Затем перевёл взгляд на штаны, повертел их и сказал:

– Да… точно… – медленно проговорил он и натянул их.

– Чего вы копошитесь там? – спросил самый бодрый сослуживец. – Уже половина роты собралась. Не первый день же.

– Да забей на них, пойдём, – сказал Кирилл и вышел в коридор. – Догонят.

Сослуживец ничего не ответил и пошёл следом.

В коридоре собралась уже почти вся рота. В течение минуты появилось несколько сонных сослуживцев, и вечно равнодушный ротный направил всех на улицу:

– Шаг-ом, м-арш!

Стандартная утренняя операция давалась с трудом. Пробежать несколько минут без перерыва, не говоря уже о пятнадцати минутах, было тяжело. Прохладный осенний воздух пробирался утренним собой, покалывая в горле и лёгких. Кирилл, чувствуя тяготы своей пагубной привычки, особенно сожалел и страдал лёгкими – не он один. Те, кому не удавалось вынести нагрузку, обнимались и вместе начинали приседать – добровольно-принудительно. Вместе с ротой молодых парней, чуть вдали, занимались и молодые девушки, тоже служащие – они жили в отдельной казарме. Девушки природными достоинствами неплохо отвлекали мужское внимание, пусть и были одеты в такую же свободную спортивную одежду – как и парни женское.

– Смотри-смотри, вот та зачётная, – задыхаясь, говорил один из бегущей массы.

– Отвали… дай… добежать… – больше задыхаясь, ответил другой.

– Чё думаешь о… том? – спросила одна из девушек.

– Крейзи… – безучастно ответила другая.

После пробежки всех отправляли на турники сделать пару несложных упражнений. Кирилл, несмотря на курящее состояние, всё-таки поддерживал собственное худое тело и поэтому, кое-как, но мог выполнить зарядку как положено. Большинство стонали от ломящей непривычной усталости – от того, что должно давать им нужную на день энергию. Кто-то тихонько ругался, а большинство просто думало о том, чтобы быстрее закончилось.

Злосчастные полчаса утренней зарядки прошли и все вернулись обратно в казармы. Расслабляться было рано: перед осмотром проверялась заправка кроватей, потом надо умыться, одеться в установленную форму – и на всё были следующие полчаса. В туалете с таким порядком быстро образовывалась очередь. Попутно, чтобы не терять время, солдаты умывались и чистили зубы. Кое-кто не успевал, и из-за этого шёл в туалет прямо с щёткой в зубах, чтобы не терять место – те, кто так делать не хотели и пытались задержать очередь, быстро отказывались от этих манер «дружным» солдатским коллективом.

– Рота, на осмотр! – скомандовал ротный. Молодые люди уже стояли строем. Усатый мужчина прошёл и, недовольно осматривая всех, приказал: – Ровно встаньте, что вы свой мамон выставили!

Те, кто стоял более расслабленно, напряглись и вытянулись. Командир начал осматривать новобранцев: ровно ли заправились, нет ли выпирающих концов, туго ли затянут ремень.

– Что это за ерунда?.. Что ты ремень как баба затянул?.. Ты что, издеваешься? Сейчас переодеваться заставлю!.. Встань ровно, что ты как сопля!.. – и прочие фразы летели, а солдаты быстро исправляли недочёты.

Дальше шла проверка комнат-кубриков. Там тоже доставалось разным неумехам, кто не мог ровно застелить кровать. К счастью, этот командир не был озлобленным, да и другой в этой роте тоже. В других частях были такие командиры и сержанты – по рассказам людей, с ними никакого спокойствия и одна живая тревога. Могли за малейшую провинность перевернуть кровать вверх дном и заставить убирать – на время и, если не справлялся, повторить до требуемого результата. Здесь, на радость многим, всего лишь пару десятков отжиманий. Такая нагрузка быстро входила в привычку и, со временем, превращалась в автоматизм.

«После бодрящей утренней пробежки и укрепляющих упражнений, ничто так не дополняет утро как чашечка кофе», – так думал Кирилл до попадания в армию. Завтрак, хоть и был лучшим из всего, что происходило здесь утром, совсем не тянул на облегчение и радость за страдания.

Завтрак омрачало даже то, что отводилось всего двадцать минут: ни больше – иногда, меньше. Нужно было ещё выйти из казарм и дойти до столовой. Вместе с этим рядом возникало много вопросов:

Если ротный будет тормозить?

Вдруг, предыдущая рота задержится?

Может, все будут идти медленно до столовой?

В самой столовой что-то напутают и придётся ждать разрешения?

Все эти мелочи складывались в драгоценные минуты – они убывали, никого не ожидая. Солдат мог приступить к завтраку позже, но закончить его он должен был вовремя. Даже если всё получалось, примерно, как в правилах, на все дела отводилось не более пяти минут – примерно за такое время обычно и завтракал лейтенант, командир роты.

Перед приёмом пищи нужно пройти линию раздачи, где на каждом этапе можно было взять только то, что дают – выбор оставался лишь в возможности отказаться. После того, как солдат собирал фрагменты скудного худого завтрака, он, вместе с разносом, шёл на одно из мест. После этого всё ещё нельзя было есть – требовалось ждать команды.

Когда прозвучала заветная фраза «К приёму пиши приступить!», часть молодых людей накинулась на собственный скудный ассортимент, которым не баловала армейская кухня. Сегодня была каша, несколько кусочков хлеба и неясный тёмный напиток, похожий на очень разбавленный кофе. Часть людей не успела привыкнуть к такой еде и относилась с робким пренебрежением, чудной хитростью восполняя неожиданно исчезающие калории в местном магазинчике. Те, кто был из мест попроще, ели такую еду с радостью – их было большинство, и пассивно подавляющее. Вместе с таявшей жировой прослойкой и переданными деньгами, уменьшалось число «недовольных» и тарелки пустели.

Прозвучала другая фраза «Приём пищи закончить!» – те, кто не успели закончить трапезу, с грустью понесли разносы с остатками на ленту.

После завтрака было немного свободного времени, около часа. В распорядке дня значились пункты «прослушивание радиопередач», «информирование личного состава, тренировка», «развод личного состава» – это всё было на бумаге. На деле, второй пункт был совмещён с последним и выполнялся примерно за десять минут прямо перед занятиями, а радиопередачи исчезли из жизни солдат, примерно, тогда же, когда «сломали» Рабочее Содружество.

Кирилл решил сначала пройтись по плацу. Апрель в этом году выдался прохладнее обычного и можно было немного посидеть на улице, радуясь последним тёплым дням перед наступающей зимой.

«Да-а… Не обо всём подумал, конечно… – думал Кирилл, доставая и поджигая одну из последних сигарет. – Долг Родине… Сейчас бы поспать часок дома, на мягкой кровати! Вот такой долг я понимаю! – он усмехнулся. – Да – было бы хорошо! А год только начался… Целый год – сколько возможностей… Возможностей… Чем я жил до этого? Пить? Гулять? Нет. Это не жизнь. Надо взрослеть, а не заниматься ерундой… Мне уже двадцать четыре – достаточно взрослый. Если мы все будем детьми, кто же тогда защищать будет? Строить в стране? Делами заниматься? Когда-то надо взрослеть. Да… сложно это. Начать надо с себя. Поэтому отказываться не буду – скоро привыкну и будет уже нормально. Надо становиться лучше – пора. И с этим что-то делать, – Кирилл посмотрел на сигарету, – тоже. Убивает же, зараза… Да и Наде не нравится.»

Сев на скамейку, Кирилл облокотился на один из подлокотников. Он осторожно озирался, потому что здесь курить было не положено: если никто не видит – разве это проступок? Быстрыми и стыдными втягами, он сокращал сигарету и удовлетворялся маленькой вольности.

Вдалеке прошла группа из молодых девушек. Они посмотрели на Кирилла, ожидая его взгляд, но он был глухо поглощён своими мыслями и потому ничего не заметил.

Когда сигарета кончилась, он достал телефон и начал листать ленту, просматривая заголовки новостей: «Встреча большой тройки», «Вопрос колоний: нужно ли Зелёным дать Оранжевым свободу?», «Война на южных островах», «Нужны ли феминитивы и англицизмы, когда в синем уже есть обозначение? Мнение эксперта», «Правительство Зелёного Королевства обсуждает новые санкции в отношении Синей Федерации», «С августа вступят в силу новые договоры сотрудничества между Зелёным Королевством и Рензенской Республикой».

Телефон тоже был под формальным запретом – поэтому Кирилл держал его едва видно и всеми силами думал:

«Снова санкции… Готовятся, пидорасы… Санкции, политическое давление. В прошлом году в Миргороде на Озёрной площади почти революция. Задушить нас хотят. Получить наши ресурсы… Эти ни перед чем не остановятся. Что они с оранжевыми сделали – ужас. Нашей страны точно так же не будет. Им лучше, чтобы здесь было много маленьких государств – таких легко контролировать. Фиолетовых и жёлтых уже к себе прибрали, на кармане держат – так и здесь было бы. Причём, нашими же руками, уроды – на больное давят… разжигают ненависть среди синих народов… Что с выборами в Рензе будет в этом году – уже готовятся… Даже не скрываются – это же очевидно «зачем» все действия. Никакой демократии им не надо – своих за все места держат, где требуется, а нам про демократию рассказывают. Лицемеры ебаные. И нас держали сначала за яйца, когда Содружество развалили, но после Гражданской не по плану пошло – «не получилось, не фартануло». Остался только вопрос с Рензей… Значит, будет у нас война за неповиновение. Они всегда за такое кнутом стегают. Правильно, всё-таки, подумал. Теперь, хотя бы, смогу близких защитить, и свою страну. Без армии не смог бы. Так что, не зря… Привыкнуть надо, потерпеть.»

Кирилл сделал последнюю затяжку, убрал телефон в карман, затушил окурок об урну и выбросил насовсем как всякий мусор. Встал, потянулся скрытому за серыми облаками солнцу, и пошёл себе по плацу, думая или только делая вид для эффекта.

В уме возникала тема собственного возраста. Следующий, двадцать пятый год жизни, виделся рубежом для подготовки. Осмысляя других людей, Кирилл думал о противоречивости: взросление не процесс, а выбор. Будто бы, нужно было решиться стать взрослым, взять ответственность за себя – много людей вокруг него боялись и потому проживали не свой возраст, и тормозились в развитии. Задумываясь об этом, он каждый раз чувствовал что-то глубинное и пугающее, как смерть или всякий конец. Вдвойне это пугало, когда «дети» создавали реальных детей, обрекая их на безответственное страдание.

В голове проскользнула фраза «бытие определяет сознание»: способен ли человек сделать выбор, когда он с детства не знал о возможности выбирать? Думая об этом, Кирилл терялся и грустно смотрел на слепо несущийся куда-то мир. Его обступал поток, где лишь немногие пришли к мысли «подняться», а не плыть по несущему куда-то неизвестному течению.

Зайдя в казармы, а затем и в свой кубрик, Кирилл сел на кровать, не замечая, что происходит вокруг, он поражался вскрытой бездне печали, и мысленно пятился от неё. Хотелось забыть совсем это и никуда не лезть мыслью.

– … а я с леса к нему и зашёл. Прокаст дал – он сдох, – один из сослуживцев рассказывал историю.

– Ничё се, – удивлённо сказал второй. – Это прям на тоненького. Я б тоже не отреагировал. Помню, у меня была катка, когда трое инвалидов в команде и я тащил на себе, как мог. И пушил, и гангал по возможности – всё делал. Ещё один из них вышел потом и мне голда начала капать. Ну, я быстро собрался и снёс им линию. Всё-таки второй был норм чел, и мы трон со второго захода снесли.

– Понимаю. Это же классика инвалидов в… – первый произнёс название игры. Он посмотрел на Кирилла, смотрящего куда-то с мыслью, и обратился: – А ты чё как? Играешь в это говно?

Кирилл улыбнулся. Его каждый раз забавляло обзывание любимой игры, от которой человек зависим. Он чувствовал в такие моменты приятное чувство, что и каждый освободившийся от зависимости и слышащий про объект бывшей мании. Приятная лёгкая гордость за силу воли распространялась и радовала.

– Раньше играл. Потом бросил. Затягивает очень – даже о реальной жизни забыл на какое-то время.

Двое сослуживцев улыбнулись слегка насмешливой улыбкой. Они прекрасно знали эти слова:

– Да, я тоже бросал. Потом снова устанавливал через полгода – и по новой, – сказал первый.

– Да, жиза, – сказал второй.

– Всегда думаешь, что в этот раз точно всё. Не играешь какое-то время. Потом как доконает что-нибудь – берёшь и устанавливаешь.

– Не, я в этот раз точно всё, – ответил Кирилл с улыбкой знающего. – Как год назад удалил, так больше не играю. Пока решил с друзьями наладить связь.

– Ну и правильно. Я бы тоже хотел удалить. Одни нервы только трачу на это говно, – сказал второй.

«Ну и правильно» – всегда появляющаяся фраза одобрение, как факт некурения от заядлого курильщика. Фраза с оттенком отчаяния из-за желания освободиться и ощущения нехватки сил для этого.

«Каждый здравомыслящий человек стремится к освобождению от оков, а не терпит их», – думал Кирилл в такие моменты.

– Тёмка, сколько время сейчас? Успею в туалет сгонять? – спросил первый у второго.

– Восемь-сорок. Пять минут, – ответил «Тёмка».

– Успею! – сказал второй и пулей выбежал из кубрика. В коридоре он сменил темп на шаг, потому что по казарме запрещалось бегать.

– А где Дима? – спросил Кирилл. В комнате его не хватало.

– Хз, – ответил первый. – Наверное, на турниках висит.

– Перед девчонками красуется? – спросил Кирилл.

– Может, – пожал плечами «Тёмка».

Через несколько минут второй вернулся довольный:

– Фух, бак опустел. Теперь и на занятия можно, – проговорил он с небольшой улыбкой и подошёл к тумбочке, где взял тетрадь.

На часах было «8:44». Кирилл пододвинулся ближе к своей тумбочке, взял тетрадь и красивую ручку.

В комнату вернулся Дима:

– Чего кислые такие? Вы бы вышли во двор, подышали. Сидите, тухните здесь как, – он ненадолго замолк, подбирая слово, – яйца. Можно же и на турничок выйти – знаете, как заряжает? Девчонка одна там такой подход сделала – даже руку ей пожал. Прям крепко взяла. С такой, конечно, да…

– Не, спс – хватает утренней зарядки. Второй раз за день выблёвывать лёгкие не хочу, – сказал первый сослуживец.

Из коридора донёсся крик ротного:

– Рота, становись!

Временные жители кубрика вышли на построение.

Командир рассказал о нескольких происшествиях, новостях части – очень быстро и для себя. Затем дали приказ и повели в место для учёбы: «учебку». Туда так же приводили женский отряд, так как, не смотря на явное разделение по казармам, они считались одной ротой – получалось, что рота состоит из женского и мужского взвода. От части к части соотношение разделялось – как призывали.

Чтобы новобранцы привыкали к равенству со «слабым» полом, взводы перемешивались и делились на две группы. Вдобавок, иначе мест в кабинете не хватало. Кирилл был во второй группе. Кирилл радовался этому ещё существующему правилу и не совсем понимал причин этого. Ему нравилось видеть в женщинах не только красивых людей, но и что-то большее, сильное, самостоятельное – как будто какого-то себя.

Набор женщин в армию остался ещё с рабочих времён. Поскольку «прогресс» не стоит на месте, такие элементы всё настойчивей стараются убрать из жизни общества. «Прогресс», в данном случае, это церковь и её информационные структуры, а не наука. Кирилла удивляла эта нелепость, и он в интернете даже несколько раз спорил. Каждый раз, когда на его научные аргументы отвечали эмоциями, давя на мораль из книги, устаревшей ещё до Великой Войны на тысячи лет, это ставило в ступор. Он думал и огорчался потерянным людям.

«Армия, как и война – это не женское дело. Женское дело – это дом, семья. Женщины – слабый пол», – так ему отвечали. Кирилл же видел за этим как плавно роль женщины в обществе сменяется с «достойного человека» на «красивая собственность» – в лучшем случае. Часто просто «красивая обслуга», а иногда и вовсе «обслуга». Кирилл видел, что сторонники морали не хотят давать женщине человеческой доли и понятия – зачем? Это «мужское дело», его вотчина. При этом и «возвышенная» роль мужчины, как это ему пытались доказать, явно меняется с «достойного человека» на «денежный кошелёк». В лучшем случае, «денежный защитник».

Думая об этом, об истоках и глупом слепом смысле, Кирилл приходил только к одной мысли: «прогрессу» нужно на что-то опираться – почему бы и не на разделение со скрытым подчинением? Чтобы люди не сплачивались, не были радостно вместе, а тихо и печально ненавидели, смеялись, издевались – против друг друга, а не «прогресса».

Развивая мысль дальше, Кирилл приходил к смыслам: в это время «прогресс» дальше будет протягивать свои информационные щупальца в общество, разрушая человеческие завоевания и подменяя их традицией, которая не просто ограничивает общество. Ещё не понимая, что это уродует порядок и приводит к разложению человеческого, Кирилл, всё же, противился и отторгал. Кирилл почти приближался к мысли: «Прогрессу» не нужно развитие – ему нужно сохранение, консервация выгодных порядков; моральная часть – пустая обёртка из прошлого. Он чувствовал это ещё не умом, а сердцем или чем-то вроде. Кирилл иногда возвращался к этим мыслям и не мог их закончить, не чувствуя в себе уверенности или чувства знания.

На занятиях рассказывали уставы. На третьем часу лейтенанту не хотелось в очередной раз рассказывать то, что написано на информационных листах и поэтому он, предложив всем вздремнуть, неофициально дал группе отдохнуть. Это было кстати – и облегчало.

На четвёртом часу рассказывали об обязанностях и порядке проведения наряда по роте.

– Буду вам не по уставу говорить, а как есть – запомните это раз и навсегда. Это самый важный наряд, сука. Самый. Важный. Наряд, – повторил невысокий мужичок лет пятидесяти, боевой подполковник с усами. Молодых ребят смешила его манера вставлять «сука», чтобы обозначить важность слов. Офицер говорил с сильной расстановкой акцентов, отрывисто, как будто отсекал предложения друг от друга и складывал для эффекта. – По очереди, сука, каждый из вас с этим столкнётся, как минимум, несколько раз. Наряд проходят те, кто подошли по очереди из рядовых – два человека. И один сержант – иногда старшина. Те, кто проходят, называются дневальными. Наряд начинается в шесть часов вечера, до ужина. Как только на вечерней проверке командир уточнил наряд – знайте, сука, вам завтра не отвертеться. Потом на разводе после завтрака командир выводит наряд и отправляет готовиться: форму подготовить, вызубрить обязанности. Иначе если вы, сука, хоть одно положение в роте не знаете, никто вас не пустит. Будете зубрить его, сука, пока не научитесь во сне рассказывать. Что, смешно? А, ну, сука, отставить! Будете вне очереди все пропущенные дежурства нести. Два дня, неделю, месяц подряд – это всё, сука, зависит от вашей тупости. Дальше. Через час – первый инструктаж. Расскажут в общем: что да как. Потом медосмотр: посмотрят всё ли у вас в порядке. На медосмотре не стесняться: болит что-то, чувствуете себя плохо – лучше, сука, скажите и пройдите наряд потом, но не подводите сослуживцев. Стесняться не надо – были, сука, случаи, когда и враг, и всякий, проникал, пока дневальный отошёл или спит. Со смертями, сука. Это не шутки. Так, потом… После обеда, в 4 часа, выдают экипировку: штык-нож, табурет, огнетушитель. После этого будет второй инструктаж, по пожарной безопасности. Потом – развод, где скажут кто будет дежурным по части. В общем, того, сука, кто будет драть вас следующие сутки. После этого проверка всего: знание обязанностей, внешний вид, чистота штык-ножа – всё могут спросить. Зубрите, сука, чтобы во сне могли рассказать. Если завалите, могут, сука, перенести на завтра – будете зубрить пока не сдадите. Наряд каждый пройдёт – и не раз. Обязательно, сука, все пройдёте. Как наряд закончился, собственно, передача наряда. Дежурный по роте должен пройти в комнату хранения оружия – КХО. Запоминайте, сука, я спрашивать буду: кэ-хэ-о. Зайдёт он туда для пересчёта и сдачи оружия. Дневальный новой смены проверяет порядок и чистоту казармы: вымыты ли полы, есть ли пыль, всё ли на своём месте – в общем, сука, весь порядок. В конце проверка материальной описи роты: что в журнале записано – всё должно быть. Запоминайте, сука – с вас же спросят. Всё проверяйте, когда принимаете дежурство. Что, скучно? Отставить! Последнее: обязанности. Дежурный по роте заполняет журналы, водит солдат в столовую, руководит действиями дневальных. Если приходит дежурный по части или командир, должен дать доклад о происшествиях. Записали там у себя? Сука, записывайте!

– А что ответить, если происшествий не было? – спросила новобранка – невысокая крепкая девушка.

– Если происшествий не было, – повторил подполковник, – значит, так и сообщить, сука: за время дежурства происшествий не было. Так, на чём остановился… А-а. Один из дневальных, очередной дневальный, должен всё время, сука, стоять на своём месте, «на тумбочке» возле входа и комнаты хранения оружия. Не дай Бог вы куда-то уйдёте – нельзя, сука. Дневальный следит за выносом оружия – нельзя. Дальше. Громко подаёт команду по распорядку дня, отвечает на звонки, открывает дверь, следит за входом и выходом из казармы. Ещё раз, сука, повторяю: пускать посторонних людей – нельзя. Всякие вопросы «где командир …?» и прочие – это к нему. Дневальный должен следить за тем, чтобы курили и чистили одежду только в специальных местах – казармы вам, сука, не помойка. Дневальный обычно стоит под камерой – если будете, сука, плохо стоять, позвонит дежурный по роте и отчитает. Халтурить не получится. По очередному дневальному всё. Есть дневальные свободной смены – солдаты, которые дрочат казармы до блеска. Ночью, после отбоя, вечерняя уборка для дневальных перед приходом дежурного по части с проверкой. Дневальные свободной смены после этого идут спать. Один солдат на четыре часа, другой – на два. Очередной дневальный стоит на своём месте и должен, сука, встретить дежурного. Записывайте, сука! Дежурный у вас не только порядок проверяет, но и может начать спрашивать всякую херню из уставов – всё должны знать, сука. Я не просто так это вам рассказываю.

– А спать когда? – спросил солдат.

– Спать дома. Не сахарные, сука – ночь потерпите. Солдат должен, сука, и не такое терпеть. Так, дальше. Через каждые два часа до шести тридцати очередные дневальные сменяются. На завтрак только один ходит вместе со взводом, остальные – отдельно.

– А если в туалет захочется? – спросил другой новобранец, крепкий высокий брюнет.

– Ты чем, сука, слушал? Терпеть надо. Спать, срать… А если тебе срать приспичит в укрытии – что, в туалет побежишь? Нет, сука, должен сидеть столько в укрытии, сколько потребуется. Противник не будет ждать, пока ты, сука, облегчишься. И здесь, сука, ты должен стоять столько, сколько требуется по уставу!

– Пиздос… – огорчился крепкий новобранец.

– Разговорчики! – грозно крикнул подполковник. – Следи за языком.

– Понял, извините! Простите! – испуганно сказал всё тот же новобранец.

Оставшееся время прошло без происшествий. Пятое занятие тоже было без ярких моментов – скучные уставы и другой тугой формализм. Около двух часов дня занятия кончились и было несколько минут «мойки рук, чистки обуви» – никто не проверял, да и было всё равно. Унывая от скуки и тягот новых правил, солдаты готовились к обеду.

На обед к утренней куче прибавлялся суп – перловый. Пока все ели, Кирилл заметил, как крепкий новобранец – тот самый, что спрашивал про туалет – сидит через стол от него и осторожно прячет несколько кусочков хлеба в карман.

«Зачем? Неужели так есть пробирает? Хлеб же будет грязный… – подумал Кирилл. – Каких только людей не бывает…»

Чуть вдалеке сидел женский отряд. Несмотря на большую кучность, ели все тихо и обычный, как казалось Кириллу, «женский» шум не существовал – как будто это были обычные люди, как мужчины. Командиры обычно отстраняли от приёма пищи нарушающих порядок. Иногда наказание смягчали и просто заставляли отжаться двадцать раз на кулаках – по армейским порядкам должна была соблюдаться калорийность. Поэтому отстранение солдата могло потом обернуться неприятностями офицеру из-за нарушенной статистики. Девушкам наказание смягчали до полных приседаний. Даже с таким «мягким» наказанием самое драгоценное время – на еду – сильно сокращалось. Видимо, поэтому все быстро учились кушать тихонько и быстро – нравилась им еда или нет.

Когда прозвучал приказ для мужского отряда «Приём пищи закончить», Кирилл встал, взял разнос и отнёс его на ленту. Хотелось спать и стать человеком – армейские будни отупляли формальностью. От этого Кирилл зевал и старался настроиться на более весёлый лад:

«В начале всегда тяжело и непривычно – надо перетерпеть», – мысленно повторял внутри себя как установку.

Перед последним – шестым – часом занятий стоял перерыв в полчаса: для усвоения обеда и лучшего настроения. На улице стало тепло – тепло ранней осени уходило, уступая место для будущей зимы. Кирилл решил прогуляться по доступной сжатой улице, о чём-нибудь подумать – он любил ходить, а не сидеть в комнате. Для лучшего настроения, решил забежать в казарму и взять несколько конфет.

Обогнув казармы, Кирилл нашёл укромное местечко и сел на лавочку. Доставая телефон, он приятно ощущал лицом прохладу. Ему нравилось ощущать ласку осеннего влажного прохладного ветра – насытившись дождливым летом, воздух готовился к обновлению. Перед зимней сухостью оставались последние влажные деньки. С каждым годом Кирилл всё больше открывал любимые элементы в каждой поре года: короткая жизненная вспышка весной, тропические ливни и замирание жизни в жаре лета, цветение жакаранды вместе с осенними дождями и снова похолодание с редкими дождями зимой. Даже разрушительные потопы, не редкие для его родного города, Миргорода, приводили к мысли о правильности: природа напоминала о своей силе и неподвластности человеку.

Осмотревшись вокруг, Кирилл заметил, как много здесь людей. И парни, и девушки, собравшись кучами, стояли, развлекая себя как могли: курили, рассказывали смешные ситуации, знакомились, пытались подружиться или начать романтические отношения. Кирилл достал конфету, ананасовый леденец, и, ловко его развернув, незаметно сунул в рот. Затем полез за телефоном, но не успел его достать как к нему подошёл тот крепкий сослуживец, что прятал хлеб и спрашивал вопросы на занятиях. Здоровяк с короткими волосами. Широкая солдатская форма не вмещала крепкое тело и натягивалась. Большое тело было спокойно и уверенно собой.

– Здарова, – сказал он, но не садился и так же стоял напротив, держа руки в карманах. – Чё, как день? Отдыхаешь, да?

Кирилл чуть напрягся, чтобы быть готовым сразу дать отпор. Здесь они были в отдалении от других – Кирилл проигрывал по подготовке тела, из чего решил бить первым.

– Нормально день. Отдыхаю, да.

– Понятно-понятно… – быстро проговорил здоровяк. – И как в армии, нравится?

– Как всем: тебе – нравится?

– Мне? – замялся здоровяк. – Да, вообще, заебись тут. И кормят хорошо, и порядок, и всякие мозги не ебут – только вставать рано.

– И мне так же, – ответил Кирилл.

– Понятно-понятно… – снова быстро проговорил здоровяк, затем резко сел и повернулся к Кириллу. – Слушай, а у тебя есть что-нибудь пожрать? Ну, хотя бы чуть-чуть. Я отдам, честно – мне просто срочно надо. Только не хлеб.