Мальчишки из «Никеля»

На подходе к бензоколонке «Эссо» на Монро-стрит он услышал, как толпа скандирует: «Чего мы хотим? Свободы! Когда? Немедленно!» Перед кинотеатром маршировали змейкой студенты Университета сельского хозяйства и машиностроения, а под навесом, у самого входа, протестующие выкрикивали лозунги и размахивали плакатами. В эти дни в кинотеатре крутили «Гадкого американца», и при наличии семидесяти пяти центов на билет и белой кожи можно было увидеть Марлона Брандо. Шериф с помощниками стояли на тротуаре в черных очках, скрестив руки на груди. Сзади них собралась горстка белых – они подначивали и осмеивали демонстрантов, а по улице к ним спешила еще вереница таких же. Вперив взгляд в землю, Элвуд обошел толпу и скользнул к протестующим, встав за девушкой постарше в полосатом свитере. Она улыбнулась и кивнула ему, точно ждала его тут все это время.

Стоило ему стать новым звеном этой людской цепи и начать повторять одними губами слова лозунгов, как пришло спокойствие. ТРЕБУЕМ РАВЕНСТВА ПО ЗАКОНУ! А он почему без плаката? Элвуд так старательно готовил себе костюм поприличнее, что совсем забыл об этом атрибуте. Правда, у него не получилось бы так же красиво и аккуратно, как у ребят постарше. Их транспаранты были нарисованы будто по трафарету – чувствовалась опытная рука. НАШ ДЕВИЗ – НЕНАСИЛИЕ. ЛЮБОВЬ ПОБЕДИТ. Невысокий бритоголовый парнишка размахивал плакатом с надписью «А ТЫ – ГАДКИЙ АМЕРИКАНЕЦ?» со множеством мультяшных вопросительных знаков. Кто-то схватил Элвуда за плечо. Он приготовился увидеть нависающий над ним разводной ключ, но рядом стоял мистер Хилл. Учитель истории пригласил Элвуда присоединиться к группке линкольнских старшеклассников. Билл Тадди и Элвин Тэйт, ребята из школьной команды по баскетболу, пожали ему руку. А ведь раньше они делали вид, что его не существует. Элвуд был до того увлечен грезами о справедливости, что ему не приходило в голову, что в школе есть и другие ученики, разделяющие его протестный пыл.

За следующий месяц шериф арестовал две с лишним сотни демонстрантов: их с презрением хватали за воротники, пустив в лицо слезоточивый газ; но самая первая демонстрация прошла мирно. В этот раз к студентам Университета сельского хозяйства и машиностроения присоединились ребята из Технологического колледжа Мелвин-Григгс. И белые из Флоридского университета и Университета штата Флорида^[3]. А еще опытные активисты из Конгресса расового равенства. В тот день их освистывали белые – и стар, и млад, – но в потоке этих оскорблений Элвуд не услышал ничего такого, чего бы ему не кричали из окон автомобилей, когда он ехал на велосипеде по улице. Элвуду показалось, что в толпе раскрасневшихся белых парней он увидел Кэмерона Паркера, сына ричмондского управляющего, и, когда он пошел с демонстрантами на новый круг, его догадка подтвердилась. Всего несколько лет назад они с Кэмероном менялись комиксами в переулке за отелем. Кэмерон его так и не узнал. Прямо перед глазами полыхнула вспышка, и Элвуд испуганно замер, но выяснилось, что фотограф делал снимки для газеты «Реджистер», а бабушка отказывалась ее читать, потому что расовый вопрос в ней рассматривался слишком уж однобоко. Какая-то студентка в синем свитере в обтяжку протянула ему плакат с надписью «Я – ЧЕЛОВЕК», и, когда демонстранты направились к Национальному кинотеатру, он поднял его над головой и во весь голос присоединился к гордому хору. В кинотеатре шел фильм «День, когда Марс напал на Землю», и в тот вечер Элвуду казалось, что и он за сегодня преодолел сотню тысяч миль.

Через три дня Гарриет обо всем узнала – кто-то из ее окружения видел Элвуда, и ровно столько времени потребовалось, чтобы до нее долетели эти новости. Последний раз она наказывала его ремнем много лет назад – теперь он был уже слишком взрослым, так что ей пришлось прибегнуть к давней джонсоновской тактике – молчанию. В семье ею пользовались еще со времен Реконструкции Юга, чтобы внушить жертве чувство, будто ее не существует. Еще бабушка запретила включать проигрыватель и, отдавая должное выдержке нынешней цветной молодежи, отнесла его к себе в спальню и придавила кирпичами. Они оба страдали молча.

Через неделю все дома вернулось на круги своя, вот только Элвуд изменился. Он стал ближе. На демонстрации он вдруг почувствовал, что стал ближе к самому себе. Всего на мгновение. Стоя под солнцем. Этого было достаточно, чтобы пробудить в нем новые грезы. Как только он поступит в колледж и съедет из их крошечного домика на Бревард-стрит, то заживет собственной жизнью. Будет водить девчонок в кино – хватит уже себе в этом отказывать! – определится, какие предметы станет изучать. Отыщет свое место в толпе юных мечтателей, посвятивших себя борьбе за процветание негритянского населения.

Последнее лето в Таллахасси пролетело быстро. Перед самыми каникулами мистер Хилл принес издание «Записок сына Америки» Джеймса Болдуина, и мир Элвуда перевернулся. «Негры – это американцы, и их судьба есть судьба страны». Выходит, он протестовал перед Флоридским кинотеатром вовсе не для того, чтобы защитить собственные права – или права тех, кто, как и он, принадлежит к черной расе; нет, он отстаивал права всех и каждого, даже тех, кто его освистывал. Моя борьба – это и ваша борьба, а ваше бремя – это и мое бремя. Но как донести эту мысль до людей? Он стал засиживаться допоздна – писал письма на тему расизма в «Таллахасси реджистер», где их так и не опубликовали, и в «Чикаго дефендер», где одно напечатали. «Мы спрашиваем старшее поколение: присоединитесь ли вы к нашей битве?» Застеснявшись, он никому не сказал о публикации и подписался псевдонимом: Арчер Монтгомери. Имя выглядело старомодным и интеллигентным, и, лишь когда Элвуд увидел его напечатанным на бумаге, вдруг сообразил, что так звали его дедушку.

В июне дедушкой стал и мистер Маркони – это поворотное событие высветило в итальянце новые грани. Лавочка вдруг сделалась вместилищем его добродушного энтузиазма. Затяжное молчание сменилось уроками иммигрантской борьбы и эксцентричными советами по ведению бизнеса. Он стал порой закрываться на час раньше, чтобы успеть навестить внучку, но Элвуду платил за полную смену. В такие дни Элвуд шел на баскетбольные площадки – посмотреть, кто там играет. Сам он в игру не вмешивался, но после участия в протестах слегка осмелел и даже завел нескольких приятелей среди таких же зрителей. Это были ребята, жившие в паре улиц от Элвуда. Он заприметил их несколько лет назад, но заговаривать с ними не решался. А иногда он ходил гулять в центр с Питером Кумбсом, соседским парнишкой, который нравился Гарриет тем, что умел играть на скрипке и разделял с ее внуком любовь к книгам. Если у Питера не было репетиций, они бродили по магазинам, где продавались пластинки, и украдкой рассматривали обложки альбомов, которые им покупать запрещалось.

– А что такое Дайнасаунд? – спросил как-то раз Питер.

Новый музыкальный стиль? Особенный проигрыватель? Они понятия не имели.

В знойные деньки девчонки из Университета сельского хозяйства и машиностроения иногда забегали в лавку за газировкой – Элвуд помнил их по демонстрации. Он спрашивал о протестных новостях, и они, вспыхнув от радости, делали вид, что узнали его. Не раз они принимали его за студента колледжа. Для него это было комплиментом, который только расцвечивал новыми красками его мечты об отъезде из дома. Оптимизм придал Элвуду мягкости – он стал точно дешевая ириска с прилавка у кассы. И когда в июле мистер Хилл переступил порог лавочки и рассказал ему о своем предложении, он был готов тут же кинуться в бой.

Элвуд его не сразу узнал. Без цветастой бабочки на шее, в оранжевой клетчатой рубашке, из-под которой выглядывала майка, в модных солнечных очках мистер Хилл производил впечатление человека, который не вспоминал о работе несколько месяцев – не то что недель. Бывшего ученика он поприветствовал с ленивой беспечностью счастливца, чей отпуск продлится аж до конца лета. Он рассказал Элвуду, что впервые за долгое время никуда не уехал на каникулы.

– Мне и тут есть чем заняться, – признался он, кивнув в сторону тротуара. Там, прикрывая узенькой ладонью глаза от яркого солнца, стояла девушка в широкополой соломенной шляпе.

Элвуд спросил, не нужно ли чего мистеру Хиллу.

– Хочу кое-что тебе предложить, Элвуд, – ответил учитель. – Мой приятель поделился со мной одной идеей, и я тут же подумал о тебе.

Приятель мистера Хилла, активист, работал в Технологическом колледже Мелвин-Григгс – расположенном к югу от Таллахасси учебном заведении для цветных. Там он последние три года преподавал английский язык и американскую литературу. До недавних пор начальство мало заботилось о судьбе колледжа, но новый президент основательно взялся за дело. В Мелвин-Григгс есть курсы для одаренных старшеклассников, но среди местных мало кто о них знает. Президент поделился проблемой с приятелем мистера Хилла, и тот предложил: может, в Линкольне есть талантливые ребята, которым это было бы интересно?

Элвуд стиснул метлу, которую держал в руках.

– Все это здорово, но, боюсь, у нас нет денег на такие курсы, – ответил он. А потом покачал головой: в самом деле, он ведь копил на учебу в колледже, так почему нельзя начать ее прямо сейчас, пока он еще учится в Линкольне?

– В этом-то все и дело, Элвуд: они бесплатные. Во всяком случае, этой осенью, чтобы привлечь побольше людей из местных.

– Мне надо обсудить это с бабушкой.

– Разумеется, Элвуд, – сказал мистер Хилл. – Если надо, я сам с ней поговорю. – Он опустил руку Элвуду на плечо. – Самое главное, что эти курсы уж точно пойдут на пользу такому юноше, как ты. Именно для таких учеников они и создавались!

Чуть позже, после полудня, гоняя по лавочке здоровую жужжащую муху, Элвуд решил, что в Таллахасси, пожалуй, не так уж много белых, которые учатся в колледже.

Отстающий должен либо плестись в хвосте до скончания века, либо поднажать и обогнать того, кто бежит впереди.

Гарриет отнеслась к предложению мистера Хилла благосклонно – слово «бесплатные» подействовало на нее, точно волшебное заклинание. А потом лето для Элвуда потянулось со скоростью черепахи. Так как приятель мистера Хилла преподавал английский, Элвуд планировал записаться на литературные курсы, и, даже узнав, что выбрать можно любое направление, не изменил своего решения. Обзорный курс британской литературы не нес в себе практической пользы, как заметила бабушка, но именно тем и притягивал Элвуда, – тем сильнее, чем больше он о нем думал. Слишком уж долго он пекся об одной лишь «практической пользе».

Как знать, может, в колледже выдадут новенькие учебники. Не исчерканные. В них нечего будет вымарывать. Такое ведь возможно.

Накануне первого учебного дня в колледже мистер Маркони подозвал Элвуда к кассе. Из-за занятий на курсах Элвуду предстояло пропускать четверговые смены, и он было подумал, что босс хочет удостовериться, все ли он оставляет в лавочке в порядке на время своей отлучки. Итальянец прочистил горло и подтолкнул к нему коробочку, обитую бархатом.

– На вот, учись, – сказал он.

Внутри лежала перьевая ручка темно-синего цвета с латунной отделкой. Красивый подарок, даже если мистер Маркони приобрел его по скидке, пользуясь тем, что хозяин канцелярского магазинчика был его давним клиентом. Они обменялись по-мужски крепкими рукопожатиями.

Гарриет пожелала ему удачи. Перед школой она каждое утро оценивала его внешний вид, следя за тем, чтобы он выглядел опрятным, но обычно не вносила никаких корректив – разве что снимала с ткани приставшую ворсинку. Так было и на этот раз.

– Какой же ты красавец, Эл! – сказала она и, поцеловав внука в щеку и вскинув плечи – она всегда так делала, когда пыталась не расплакаться на глазах у Элвуда, – пошла к автобусной остановке.

Элвуду до того не терпелось увидеть Мелвин-Григгс, что он отправился туда сразу после школьных уроков, хотя времени до начала занятий оставалось еще много. В тот вечер, когда ребята поставили ему синяк, два звена на велосипедной цепи погнулись, и с тех пор она постоянно слетала во время долгих поездок. Так что ему предстояло либо поймать попутку, либо пройти семь миль пешком. Войти в ворота, погулять по кампусу, затеряться среди корпусов, а может, просто посидеть на лавочке во дворе, окунуться в здешнюю атмосферу.

Он остановился на углу Олд-Бэйнбридж и стал ждать какого-нибудь темнокожего водителя, направляющегося в сторону шоссе. Мимо пронеслось два пикапа, а потом рядом притормозил сверкающий зеленый «плимут-фьюри» шестьдесят первого года, приземистый и с «плавниками», как у гигантского сома. Водитель наклонился в сторону Элвуда и открыл пассажирскую дверцу.

– Я на юг, – сообщил он.

Зеленовато-белое сиденье, обтянутое винилом, скрипнуло, когда Элвуд на него опустился.

– Родни, – представился водитель. Невысокий и коренастый, в сером костюме в тонкую сиреневую полоску, он сидел в кресле развалившись и напоминал темнокожую версию Эдварда Робинсона. Когда он пожал Элвуду руку, кольца на его пальцах вонзились ему в кожу, и Элвуд поморщился.

– Элвуд, – представился он в ответ и, пристроив портфель между ног, посмотрел на серебристую, точно аэрокосмическую, панель «плимута», из которой торчало множество кнопок.

Они устремились на юг, в сторону трассы 636. Родни барабанил по кнопкам, тщетно пытаясь настроить радио.

– Никак я с ним не разберусь. Давай ты.

Элвуд тоже потыкал в кнопки и нашел станцию, где крутили музыку в стиле ритм-энд-блюз. Он уже собирался переключиться, когда осознал, что Гарриет тут нет и никто не станет ворчать на двусмысленность песен, пускаясь в туманные разъяснения и оставляя Эвуда в замешательстве и смятении. Он остался на той же радиоволне. Звучала какая-то композиция в духе ду-вопа. От волос Родни исходил аромат тоника, которым пользовался мистер Маркони. От него воздух в салоне стал тягучим и едким. Даже в выходной Элвуду не удалось сбежать от этого запаха.

Родни возвращался от матушки, которая жила в Валдосте. Он сказал, что никогда раньше не слышал о Мелвин-Григгс, что слегка уязвило гордость Элвуда, которую он испытывал в этот знаменательный для него день.

– Ах, колледж, – проговорил Родни и присвистнул. – Сам-то я в четырнадцать лет уже начал работать на фабрике стульев, – добавил он.

– Я тоже работаю: в табачной лавке, – сказал Элвуд.

– Вот оно что, – произнес Родни.

Радиоведущий зачитал объявление о воскресной ярмарке. А потом пустили рекламу Фан-тауна, и Элвуд стал вполголоса подпевать.

– Это еще что такое? – спросил Родни. Он шумно выдохнул и ругнулся. Почесал рукой свой крупный нос.

В зеркале заднего вида замигали красные огоньки патрульной машины.

Они ехали по сельской местности, и других автомобилей на дороге не было. Родни что-то пробормотал себе под нос и свернул на обочину. Элвуд положил портфель себе на колени, и Родни велел ему сохранять спокойствие.

Сзади в нескольких ярдах от них припарковался автомобиль белого полицейского. Он вышел из машины, положил левую руку на кобуру и направился в их сторону. Затем он снял солнечные очки и убрал их в нагрудный карман.

– Мы с тобой незнакомы, – произнес Родни.

– Незнакомы, – подтвердил Элвуд.

– Я ему так и скажу.

Полицейский тем временем уже держал в руке пистолет.

– Первое, о чем я подумал, когда мне передали ориентировку на «плимут», – сказал он, – такую машину сопрет только ниггер.

Часть вторая

Глава четвертая

Последние три ночи перед отправкой по приговору судьи в Никель Элвуд провел дома. А во вторник в семь часов утра за ним прислали машину. Судебный пристав оказался добродушным парнем с густой нечесаной бородой и нетвердой хмельной походкой. Он давно вырос из своей рубашки, пуговицы которой трещали от натяжения ткани, что делало его похожим на плотно набитую подушку. Но пристав был белым, да еще при оружии, и потому, несмотря на неряшливый вид, вызывал трепет. Многие из окрестных жителей высыпали на крыльцо с сигаретой в зубах и наблюдали за ним, вцепившись в перила с такой силой, точно боялись рухнуть в морскую пучину. Соседи выглядывали в окна, и сцена, которая открывалась их взгляду, пробуждала в памяти события прошлых лет, когда у них на глазах точно так же забирали мальчика или мужчину, – только не того, что жил чуть поодаль по улице, а своего, родного. Брата. Сына.

Когда пристав что-нибудь говорил – а он оказался немногословен, – во рту у него перекатывалась зубочистка. Он приковал Элвуда наручниками к металлической перекладине позади переднего сиденья и за все двести семьдесят пять миль не проронил ни слова.

Они добрались до тюрьмы города Тампы, и уже через пять минут пристав вступил в перебранку с тюремным охранником. Произошла накладка: в академию Никель поручили доставить троих юных нарушителей, но цветного мальчишку требовалось забрать последним, а вовсе не первым. Таллахасси ведь всего в часе езды от школы. Не кажется ли вам, поинтересовался охранник, что скакать с парнишкой по всему штату не больно-то сподручно? Он вам что, игрушка йо-йо? В ту минуту лицо у пристава уже пылало.

– Я действовал по инструкции, – ответил он.

– Там фамилии по алфавиту расставлены, – заметил охранник.

Элвуд потер отметины от наручников на запястьях. Он готов был поклясться, что в тюремном приемнике стоит скамья из церкви – во всяком случае, точно такой же формы.

Через полчаса они снова пустились в путь. Франклин Т. и Билл У. далеко отстояли бы от Элвуда, расположи их фамилии в алфавитном порядке, но еще дальше – на шкале темпераментов. С первого же хмурого взгляда он распознал в своих белых попутчиках заносчивый нрав. Такого веснушчатого лица, как у Франклина Т., Элвуд отродясь не видывал. Франклин, очень смуглый парнишка с ежиком рыжих волос, держался понуро, смотрел себе под ноги, но, стоило ему поднять глаза, в них отчетливо читалась ярость. Черно-фиолетовый ореол от синяков вокруг глаз Билла У. внушал настоящий ужас. Губы его распухли и покрылись язвами. Коричневое родимое пятно грушевидной формы на правой щеке добавляло еще один оттенок его пятнистому лицу. Завидев Элвуда, Билл фыркнул, и всякий раз, когда в пути их ноги случайно соприкасались, он дергался, точно обжегшись о раскаленную печь.

Как бы сильно ни различалось их прошлое и преступления, за которые их отправили в Никель, мальчиков сковали единой цепью и пункт назначения у них был один. Чуть погодя Франклин и Билл начали обмениваться короткими репликами. Оказалось, что для Франклина это уже вторая поездка в Никель. В первый раз его упекли туда за непослушание, а теперь – за прогулы. Однажды его высекли за то, что он пялился на жену одного из воспитателей, но в остальном, по его словам, местечко вроде как приличное. Уж куда лучше, чем жить под одной крышей с отчимом. Билла воспитывала сестра, а потом он связался со «стадом паршивых овец», как выразился судья. Они разбили витрину в аптеке, но Билл еще легко отделался. В Никель его отправили, потому что ему всего четырнадцать, а остальных сослали прямиком в Пидмонтскую тюрьму.

Пристав сообщил белым мальчишкам, что они сидят рядом с автоугонщиком, и Билл расхохотался.

– Ой, ну тачки-то я уводил постоянно, – похвастался он. – Вот за что надо было меня хватать, а не за дурацкую витрину.

Неподалеку от Гейнсвилла они съехали с магистрали. Пристав остановился на обочине, дал мальчишкам справить нужду и вручил каждому по сэндвичу с горчицей. Когда они снова уселись в машину, он не стал надевать на них наручники. Сказал, что знает, что они и так не сбегут. Таллахасси они обошли стороной, съехав на проселочную дорогу, точно никакого города тут и не существовало. «Я даже деревьев не узнаю», – подумал Элвуд, когда они въехали в округ Джексон. От этого ему стало горько.

Он взглянул на школу, и в голове пронеслась мысль, что Франклин, наверное, прав, – в Никеле вовсе не так уж и плохо. Воображение рисовало Элвуду высокие каменные стены с колючей проволокой, но тут не было никакой ограды. Ухоженный кампус – изумрудно-зеленая лужайка, усеянная постройками из красного кирпича в два-три этажа. Под буковыми деревьями и кедрами – старинными, высокими – тенистые островки. Эта картина радовала глаз – и подобных ей Элвуд в жизни не видывал; казалось, перед ним настоящая школа, хорошая школа, а вовсе не жуткий исправительный дом, мысли о котором наводили на него ужас вот уже несколько недель. Иронично, но как раз таким он воображал себе колледж Мелвин-Григгс, разве что без нескольких статуй и колонн.

Они проехали по длинной подъездной дороге к главному административному корпусу, и Элвуд заметил футбольное поле и ватагу мальчишек, которые шумно толкались, отбирая друг у дружки мяч. Он ожидал увидеть детей в кандалах и цепях – точно из мультиков, – но эти беспечно сновали по траве и явно радовались жизни.

– Ну и дела! – с нескрываемым удовольствием сказал Билл. Увиденное успокоило не только Элвуда.

– Вы тут особо не выпендривайтесь, – сказал пристав. – Если воспитатели с вами не сладят и вы не утопнете в здешнем болоте…

– …то по нашу душу пришлют собак из исправительного дома, что в Аппалачах, – закончил за него Франклин.

– Не нарывайтесь – не схлопочете, – подытожил пристав.

Они зашли в здание, пристав подозвал секретаря, и тот отвел их в выкрашенную в желтый цвет комнату, вдоль стен которой располагались деревянные шкафы с ящиками. Стулья стояли рядами – совсем как в школьном классе, и мальчики расселись подальше друг от друга. Элвуд по привычке выбрал местечко в первом ряду. Когда дверь с шумом распахнулась и на пороге возник старший надзиратель Спенсер, все как один вытянулись по струнке.

Мэйнарду Спенсеру было далеко за пятьдесят, и его коротко стриженные черные волосы серебрила седина. В каждом жесте этого белокожего «солдафонишки» – как наверняка окрестила бы его Гарриет – чувствовалась продуманность, точно он заранее отрепетировал их перед зеркалом. Его заостренное лицо напоминало мордочку енота – Элвуд сразу обратил внимание на маленький нос, темные круги под глазами и густые щетинистые брови, которые только подчеркивали сходство. Спенсер со всей педантичностью следил за состоянием своей темно-синей никелевской формы; каждая складочка на его одежде была отутюжена до того тщательно, что казалось, от одного прикосновения к ней можно порезаться; впрочем, и сам он напоминал ходячее лезвие.

Спенсер кивнул Франклину, и тот вцепился пальцами в край парты. Надзиратель спрятал улыбку, будто с самого начала знал, что мальчишка вернется. Он прислонился спиной к доске и скрестил руки на груди.

– Поздновато вас привезли, – заметил он, – так что буду краток. Сюда попадают те, кто не умеет существовать в приличном обществе. Ничего страшного. У нас тут школа, а мы – учителя. Мы вас научим жить, как все. Знаю, Франклин, ты все это уже слышал, но к сведению так и не принял. Может, теперь исправишься. Пока что все вы – черви. У нас тут есть четыре ранга поведения: новенькие – это черви, затем они дослуживаются до испытателей, потом – до пионеров и, наконец, до асов. Веди себя как полагается, зарабатывай очки – и поднимешься по этой лесенке. Ваша задача – дослужиться до асов, и тогда вас выпустят отсюда и вы вернетесь в свои семьи. – Он выдержал паузу. – Если вас там, конечно, примут; впрочем, это уже не наше дело. – Затем он пояснил, что асы слушаются надзирателей и воспитателей, добросовестно выполняют свою работу, никогда не прогуливают, прилежно учатся. Не дерутся, не бранятся, не богохульствуют и не хулиганят. Всеми силами пытаются исправиться, от рассвета и до заката. – Только от вас зависит, сколько времени вы проведете в этих стенах, – сказал Спенсер. – Миндальничать тут с вами никто не станет. Для бунтарей у нас есть особое местечко, и оно вам не понравится. Я лично об этом позабочусь.

Он коснулся рукой внушительной связки ключей, висевшей у него на поясе, и уголки губ на его суровом лице дернулись – то ли от самодовольства, то ли в знак зловещего предостережения. Старший надзиратель устремил взгляд на Франклина, мальчишку, который вернулся еще раз хлебнуть никелевской жизни. – Расскажи им, Франклин.

Голос Франклина дрогнул, и он не сразу совладал с собой, но все же проговорил:

– Да, сэр. Здесь правила лучше не нарушать.

Старший надзиратель обвел взглядом каждого из мальчишек, делая в уме какие-то заметки, и поднялся.

– Мистер Лумис поможет вам с размещением, – объявил он и вышел. Ключи, висевшие на его поясе, позвякивали, точно шпоры на сапогах у шерифа в каком-нибудь вестерне.

Через несколько минут пришел хмурый белокожий юноша – Лумис – и повел их в подвальное помещение, где хранилась школьная форма. Джинсы, серые рабочие рубашки и разных размеров коричневые башмаки громоздились на стеллажах, тянувшихся вдоль стен. Лумис велел белым мальчикам подобрать одежду себе по размеру, а Элвуда отвел в уголок «для цветных», где лежали куда более потрепанные вещи. Ребята переоделись. Свою рубашку и комбинезон Элвуд сложил в холщовый мешок, прихваченный из дома. Еще у него в сумке лежало два свитера и костюм для походов в церковь, в котором он играл в спектакле ко Дню освобождения. А вот Франклин и Билл ничего с собой не взяли.

Пока ребята одевались, Элвуд старался не таращиться на отметины, оставленные на коже мальчиков. У обоих тела покрывали длинные бугристые шрамы – судя по всему, от ожогов. После того дня ни Билла, ни Франклина Элвуд больше не видел. В школе училось свыше шести сотен воспитанников; и жизнь белых протекала у подножия холма, а черных – на его вершине.

Вернувшись в комнату ожидания, они оставались там, пока за ними не явились воспитатели. За Элвудом пришли прежде других: это был пышнотелый темнокожий старик с седыми волосами и серыми радостными глазами. Если Спенсер казался суровым и устрашающим на вид, Блейкли, напротив, выглядел мягким и обходительным. Он встретил новичка теплым рукопожатием и сообщил, что именно он отвечает за Кливленд – общежитие, куда определили Элвуда.

Когда они шли в корпус для цветных, напряжение, сковавшее поначалу Элвуда, стало потихоньку спадать. Его страшила власть таких, как Спенсер, и мысли о том, что ждет его впереди: каково это, жить под надзором тех, кто сыплет угрозами и наслаждается произведенным эффектом; впрочем, возможно, за черными приглядывают черные. И даже если они ничуть не добрее белых, Элвуд не позволит себе совершить то, за что тут принято наказывать. Он успокоил себя мыслью, что достаточно попросту делать то, чего он и так придерживался всю жизнь, – не нарушать правил.

По пути они почти никого не встретили. В окнах жилых корпусов мелькали тени. Наверное, сейчас как раз время ужина, подумал Элвуд. Горстка темнокожих мальчишек, поравнявшись с ними на бетонной тропинке, почтительно поприветствовала Блейкли, а на Элвуда не обратила никакого внимания.

Блейкли рассказал, что работает в этой школе уже одиннадцать лет, «с самых лютых времен и по сей день». Он пояснил, что в стенах школы действует своя философия, по которой удел мальчиков зависит от них самих и все отдано им на откуп.

– Это вы тут за все в ответе, – сказал Блейкли. – И за обжиг каждого кирпичика, и за бетонные дорожки, и за газон. Неплохо получилось, как видишь. – Дальше он пояснил, что труд сбивает с воспитанников спесь, а еще дает возможность приобрести навыки, которые можно использовать после выпуска. Рассказал, что в местной типографии печатают всевозможные документы, какие только требуются флоридскому правительству, от положений о налогах и строительных норм до парковочных талонов. – Научись всему этому, отвечай за свои поступки – и эти знания пригодятся тебе до конца твоих дней!

Каждый должен ходить на уроки, сообщил Блейкли, и это обязательно. Пускай в других учреждениях не всегда уделяется внимание балансу между исправлением и образованием, но администрация Никеля тщательно следит за тем, чтобы воспитанники не отставали в учебе. Занятия в классе ежедневно перемежаются с трудовыми обязанностями. В воскресенье – выходной.

Выражение лица Элвуда переменилось, и воспитатель это заметил.

– А ты что же, другого ожидал?

– Я в этом году собирался пойти в колледж, – признался Элвуд. На дворе стоял октябрь, самый разгар осеннего семестра.

– Обсуди это дело с мистером Гудэллом, – посоветовал Блейкли. – Он преподает у старших ребят. Уверен, что-нибудь да придумаете. – Он улыбнулся. – Ты в поле работал когда-нибудь? – уточнил воспитатель.

В собственности Никеля был участок в тысячу четыреста акров, и на нем чего только не выращивали: лаймы, батат, арбузы.

– Я-то сам вырос на ферме, – добавил Блейкли. – Но мальчишки эти… Многие из них отродясь ни о чем не пеклись.

– Да, сэр, – отозвался Элвуд. Под рубашкой ему что-то мешалось – наверное, бирка – и неприятно царапало шею.

Блейкли остановился.

– Если знаешь, когда сказать «да, сэр!» – а лучше это говорить всегда, – точно не пропадешь, сынок. – Он сообщил, что знаком с Элвудовой «ситуацией», смягчив неприятный эвфемизм своей добродушной интонацией. – Многие тут переступили границу дозволенного. Вот им и представилась возможность переосмыслить свое житье, взяться за ум.

Внешне Кливленд ничем не отличался от других жилых корпусов Никеля: кирпичный, под зеленоватой медной кровлей. Вокруг – живая изгородь, подстриженные в форме квадратов кусты, торчащие прямо из красной земли. Блейкли провел Элвуда через главный вход, и тут же стало понятно, что внешний вид здания с внутренним никак не соотносится. Щербатые полы то и дело скрипели, по облезлым желтым стенам змеились трещины. Из кресел и диванов, стоявших в комнате отдыха, выглядывала набивка. Столы были усеяны инициалами и прозвищами, вырезанными сотнями шаловливых рук. Элвуду бросилось в глаза то, на что непременно обратила бы его внимание Гарриет, – расплывчатые отпечатки грязных пальцев на дверной ручке и на задвижке, клочья волос и мусор по углам.

Блейкли разъяснил ему планировку жилых корпусов. На первом этаже всегда располагается маленькая кухонька и кабинеты руководства, а также два актовых зала. На втором были спальни – две для воспитанников-старшеклассников и одна для ребят помладше.

– Младших тут называют цыпами – только не спрашивай почему. Этого никто не знает, – сообщил он.

Наверху размещались подсобные помещения и комната Блейкли. Мальчишки уже скоро пойдут спать, пояснил воспитатель. До столовой надо пройтись, да и ужин уже закончился, но, если Элвуд проголодался, можно заглянуть на кухню, пока та не закрылась на ночь. Но Элвуд и думать не мог о еде – слишком был взволнован.

Свободное место нашлось в комнате номер два, где на синем линолеуме тремя рядами по десять в каждом выстроились койки. В изножье каждой кровати стояло по баулу с вещами воспитанников. Пока Элвуда вели к корпусу, мальчишки не обращали на него внимания, но теперь, когда он шел вслед за Блейкли меж рядами, впились в него взглядами; одни тихонько перешептывались, остальные решили пока что придержать свое мнение при себе. Одному из воспитанников на вид было лет тридцать, хотя Элвуд точно знал, что такое невозможно – ведь как только никелевцу исполняется восемнадцать, его отпускают. Некоторые встретили его сурово, как белые мальчики, с которыми он ехал сюда из Тампы, но Элвуд с облегчением отметил, что многие из них выглядят точь-в-точь как ребята из его квартала, разве что погрустнее. Если сходство это не только внешнее, он уж как-нибудь продержится.