Читать книгу: «Опасные видения», страница 7

– Шик Аравийский. Вокруг твоего Сатурна ходит две луны – матушка и тетушка. Спутницы! А ты говоришь, из нее получится хорошая мать! Хорошая жена! Она хоть умная?

– Не глупее Бенедиктины.

– Значит, тупая как пробка. Умеешь ты выбирать. Откуда знаешь, что ты в нее влюблен? За последние полгода ты был влюблен раз двадцать.

– Я люблю ее. И точка.

– Это пока новая не появится. Ты вообще можешь любить что-то кроме своих картин? Бенедиктина ведь сделает аборт, да?

– Не сделает, если я ее отговорю, – говорит Чайб. – По правде говоря, она мне уже даже не нравится. Но у нее мой ребенок.

– Покажи-ка, что там у тебя между ног. Да вроде мужик. А я уж засомневался – такое безумие хотеть детей.

– Ребенок – это чудо, чтобы потрясти секстиллионы неверных.

– Уж точно лучше мыши. Но ты разве не знаешь, что размножение вызывает у Дяди Сэма раздражение? Пропустил всю пропаганду? Ты где был всю жизнь?

– Мне пора, Дедуля.

Чайб целует старика и возвращается к себе, заканчивать картину. Дверь по-прежнему отказывается его признавать – и он звонит в правительственный ремонт, только чтобы узнать, что все мастера – на Народном фестивале. Из дома он выходит, пылая от ярости. Колышутся и покачиваются стяги и воздушные шарики на искусственном ветру, поднятом специально по случаю, а у озера играет оркестр.

Дедуля провожает его взглядом из перископа.

– Бедолага! Болею его болью. Хочет ребенка – вот у него все внутри переворачивается от того, что бедолага Бенедиктина хочет сделать аборт. Часть его боли – хоть он и сам не замечает – отождествление с обреченным младенцем. Его мать делала аборт бессчетное число раз – ну или как минимум много. Кабы не милость божья, быть ему одним из них – очередным ничем. Он хочет, чтобы и у этого ребенка был шанс. Но ничего не может поделать, ничего.

И вот еще одно его ощущение, общее с большей частью человечества. Он знает, что запорол свою жизнь – или что-то ее поломало. Это знает любой мыслящий человек. Это подсознательно осознает даже самый самовлюбленный недоумок. Но ребенок, прелестное создание, безупречный чистый лист, несуществующий ангел – это новая надежда. Вдруг он не запорет ее. Вдруг ребенок вырастет и станет здоровым-уверенным-рассудительным-добродушным-самоотверженным-любящим мужчиной или женщиной. «Не то что я или сосед», – клянется гордый, хоть и опасливый родитель.

Чайб все это думает и клянется, что этот ребенок будет другим. Но, как и все, только себя обманывает. Отец и мать у ребенка одни, но дядь и теть – триллионы. И не только современники – но и покойные. Даже если Чайб сбежит в глушь и самолично воспитает дитя, он вложит ему в голову свои подсознательные убеждения. Малыш вырастет с мнением и мировоззрением, о которых сам отец и не подозревает. К тому же при воспитании в одиночестве человек из ребенка получится совсем уж необычный.

А если Чайб вырастит его в этом обществе, тот неизбежно переймет хотя бы часть мнений своих друзей, учителей и так далее и тому подобное.

Так что выкинь из головы желание сделать нового Адама из своего чудесного, распираемого от потенциала дитяти, Чайб. Если он вырастет хотя бы сколько-то разумным, то только благодаря твоей любви и дисциплине, и кругу общения, и благословлению при рождении нужным сочетанием генов. То есть теперь твой сын или дочь – и воин, и любовник.

Что одному – кошмар, другому – влажные сны

Дедуля говорит:

– Беседовал тут недавно с Данте Алигьери – и он рассказывал, каким адом глупости, жестокости, извращений, атеизма и откровенного зла был шестнадцатый век. А после девятнадцатого он и вовсе лепетал, не в силах подобрать подходящую брань.

А уж от нашего века у него подскочило давление, пришлось подсыпать ему успокоительное и отправить на машине времени с медсестрой. Она внешне напоминала Беатриче и сама по себе могла быть для него лучшим лекарством – кто знает.

Дедуля хихикает, вспоминая, как Чайб в детстве верил, когда он рассказывал о своих гостях из машины времени – таких звездах, как Навуходоносор, царь травоедов⁵²; Самсон, мастер загадок бронзового века и бич филистимлян; Моисей, укравший бога у своего кенийского зятя и всю жизнь боровшийся с обрезанием; Будда, Первый Битник; трудолюбивый Сизиф, в отпуске от катящихся камней; Андрокл и его приятель – Трусливый Лев из страны Оз; барон фон Рихтгофен, красный барон Германии; Беовульф; Аль Капоне; Гайавата; Иван Грозный и сотни других.

Пришло время, когда Дедуля заволновался и решил, что Чайб стал путать фантазию с действительностью. Сердце кровью обливалось от мысли о признании мальчишке, что все эти чудесные истории выдуманы – главным образом, чтобы учить его истории. Это же как сказать, что Санта-Клауса не бывает.

А потом, признаваясь внуку, Дедуля заметил, что Чайб с трудом прячет улыбку, и понял, что теперь его черед стать жертвой розыгрыша. Чайб ни разу не верил в россказни или же поумнел без большой травмы. И тогда оба посмеялись, а Дедуля так и продолжал рассказывать о своих визитерах.

– Машин времени не бывает, – говорит Дедуля. – Нравится или нет, мой дорогой Минивер Чиви⁵³, а жить надо в своем времени.

Машины работают на фабричных уровнях, в тишине, которая прерывается только болтовней махаутов. Огромные трубы на дне морей засасывают воду и ил. Те автоматически летят по трубопроводу на десять производственных уровней ЛА. Неорганические элементы преобразуются в энергию, а потом в вещества для питания, питья, лекарств и артефактов. Вне городских стен осталось немного земледелия или скотоводства, но людям всего хватает в избытке. Искусственные, но при этом точные копии органики – кто отличит?

Больше нигде не бывает голода и нужды, разве что у добровольных изгнанников, скитающихся в лесах. А еду и вещи доставляют в пандоры и распределяют между получателями пурпурных пособий. Пурпурные пособия. Рекламный эвфемизм, намекающий на королевские семьи и божественное право. Заслуживаешь его уже только тем, что родился.

Другие эпохи приняли бы нашу за горячечный сон, но зато у нашей есть преимущества, неизвестные другим. Для борьбы с переселением и безродностью мегалополис поделился на маленькие сообщества. Человек может всю жизнь прожить на одном месте, потому что ни в чем не нуждается. А с этим приходит провинциализм, мелкий патриотизм и враждебность к посторонним. Отсюда кровавые межгородские драки подростковых банд. Зловредные и повсеместные сплетни. Конформизм и соблюдение местных нравов.

Зато у граждан мелких городков есть фидо, чтобы видеть, что творится в любом уголке мира. Вперемешку с мусором и пропагандой, которые правительство считает полезными для людей, хватает сколько угодно превосходных передач. Можно получить эквивалент докторской степени, не переступая порог.

Настал новый Ренессанс, расцвет искусств, сравнимый с расцветами в Афинах времен Перикла и городах-государствах в Италии времен Микеланджело или Англии времен Шекспира. Парадокс. Сейчас больше безграмотных, чем в любой момент человеческой истории. Но и больше грамотных. И знатоков латыни больше, чем во времена Цезаря. Мир эстетики приносит чудесные плоды. И чудесных чудил, разумеется.

Чтобы разбавить провинциализм и заодно предотвратить международные войны, ввели мировую политику гомогенизации. Это добровольный обмен частями населения между странами. Заложники во имя мира и братской любви. Граждан, которые не довольствуются пурпурным пособием или считают, что найдут счастливую долю в другом месте, поощряют к эмиграции денежными выплатами.

В одних отношениях – Золотой мир, в других – кошмар. А что тут нового? Такова любая эпоха. Нашей пришлось иметь дело с перенаселением и автоматизацией. Как еще было решать задачу? Все тот же буриданов осел (хотя в нашем случае осел тот еще козел), что и всегда. Буриданов осел умирал с голоду, потому что не мог выбрать, какую из двух одинаковых куч еды съесть.

История: pons asinorum⁵⁴, где люди – ослы на мосту времен.

Нет, эти два сравнения неправильные и несправедливые. Это Гобсонов конь, единственный выбор – животное в ближайшем стойле. Цайтгайст скачет вперед, и дьявол заберет отстающих!

Авторы манифеста Тройной революции в середине двадцатого века угадали многое. Но умолчали о том, что сделает с обывателем отсутствие работы. Они-то верили, что все люди равны в развитии творческих склонностей, что все смогут заняться искусством, ремеслами, хобби или образованием ради образования. Те авторы не увидят «недемократичную» действительность: только десяти процентам населения – и это с натяжкой – от рождения дано создавать что-то стоящее или хотя бы отдаленно интересное. Ремесло, хобби, пожизненные исследования – все это быстро бледнеет, и человек возвращается к выпивке, фидо и разврату.

Отцы, оставшись без самоуважения, оторвались от семьи – кочевники в степях секса. Главной фигурой в семье становится мать – с большой буквы «М». Она тоже может развлекаться, но заботится о детях; почти все время рядом. А при отце с маленькой буквы – отсутствующем, слабом или равнодушном – дети часто становятся извращенцами.

Отдельные черты нашего времени можно было спрогнозировать. К примеру, сексуальная вседозволенность – хотя никто не мог представить, насколько далеко она зайдет. Но никто не предвидел и секту панаморитов, хоть Америка всегда плодила безумные маргинальные секты, как жаба – головастиков. Вчерашний мономан – сегодняшний мессия, и Шетли с его учениками пережил годы гонений, а их учения теперь неотъемлемы от нашей культуры.

Дедуля вновь наставляет перекрестье перископа на Чайба.

– Вот он, мой прекрасный внук, несет дары грекам. До сих пор сему Геркулесу не удалось очистить свои психические авгиевы конюшни. И все же он еще может преуспеть, это раздолбайский Аполлон, этот «Эдипус Бес». Ему повезло больше, чем многим его современникам. У него был отец, пусть и тайный – чудной старикашка, скрывающийся от так называемого правосудия. В сем чертоге он познал любовь, дисциплину и великолепное образование. Еще ему повезло иметь профессию.

Но Мама слишком много тратит и зависима от азартных игр – этот грешок лишает ее гарантированного дохода. Я считаюсь мертвым, поэтому не получаю пурпурное пособие. Чайбу приходится все это наверстывать, продавая или выменивая свои картины. Лускус помог ему с известностью, но так же легко может и предать. Да и денег от картин все равно не хватает. В конце концов, деньги – не основа нашей экономики, это редкое вспомогательное средство. Чайбу нужен грант – но он ничего не получит, если не согласится спать с Лускусом.

Но Чайб отвергает Лускуса из принципа. Не хочет ложиться под первого встречного ради карьеры. К тому же Чайб замечает кое-что неправильное и глубоко заложенное в нашем обществе. Прав он или нет, но для него это важно.

А значит, Чайб может отправиться в Египет. Но что тогда будет со мной?

Не задумывайся обо мне или матери, Чайб. Что бы ни случилось. Не поддавайся Лускусу. Помни предсмертные слова Синглтона, директора Бюро переселения и реабилитации, который застрелился, так и не свыкнувшись с новыми временами.

«Что, если человек обретет весь мир, но лишится собственной задницы?»

И тут Дедуля видит, как его сын, шагавший понурив голову, вдруг распрямился. И видит, как Чайб пускается в пляс – короткий импровизированный шафл и затем несколько оборотов. Очевидно, что Чайб радостно вопит. Прохожие довольно улыбаются.

Дедуля стонет, а потом смеется:

– О боже, задорная сила молодости, непредсказуемые перепады от черной тоски к ярко-рыжей радости! Пляши, Чайб, пляши до упаду! Будь безумно счастлив – хоть на миг! Ты еще молод, еще клокочет в тебе необоримая надежда! Так пляши, Чайб, пляши!

Он смеется и утирает слезу.

«Сексуальное толкование атаки легкой бригады»⁵⁵

– такая увлекательная книга, что доктор Йесперсен Джойс Бафименс, психолингвист Бюро групповой реконфигурации и интеркоммуникабельности, никак не может оторваться. Но долг зовет.

– Редис необязательно «красный», – наговаривает он в диктофон. – Юные Редисы назвались так потому, что редис – это радикула, а значит, радикален. Есть тут отсылки и к корням, и к тому, что хрен редьки не слаще. И несомненно, «бредис» – диалектизм Беверли-Хиллз для отвратительного, мятежного и социально невоспитанного человека.

И все же я бы не назвал Юных Редисов левыми: они олицетворяют нынешнее неприятие текущей Жизни в Целом и при этом не предлагают свою радикальную политику реконструкции. Они орут на то, Как Все Устроено, будто обезьяны на деревьях, но от них не дождешься конструктивной критики. Они хотят разрушать, не задумываясь о том, что делать после разрушений.

Короче говоря, они символизируют нытье и ворчание среднего гражданина, а отличаются разве что организованностью. Таких групп, как они, тысячи в одном ЛА и наверняка миллионы – по всему миру. У них было нормальное детство. Вообще-то они родились и выросли в одной кладке – это одна из причин, почему я отобрал их для исследования. Что за явление создало десять творческих людей, которые воспитаны в семи домах Зоны 69–14 примерно в одно время, практически росли вместе, поскольку их отправляли вместе в ясли в кладке, где матери присматривали за детьми по очереди, что… на чем я остановился?

Ах да, нормальная жизнь, одна школа, друзья-приятели, обычные несерьезные сексуальные отношения между собой, вступали в подростковые банды и участвовали в довольно кровавых сражениях с вествудской и другими бандами. Однако все десятеро отличались интеллектуальным любопытством и проявили себя в творчестве.

Предполагалось (и может быть правдой), что отец одного из них – это таинственный незнакомец, Рэли Ренессанс. Это возможно, но недоказуемо. В то время Рэли Ренессанс проживал в доме миссис Виннеган, но при этом проявлял необычную активность во всей кладке и, собственно, во всех Беверли-Хиллз. Откуда он, кем был и куда пропал – до сих пор не известно, несмотря на тщательный розыск нескольких агентств. У него не было ни удостоверения, никаких других документов, и все же долгое время его не трогали. Похоже, у него что-то было на начальника полиции Беверли-Хиллз, а то и на кого-то из местных федеральных агентов.

Два года он прожил с миссис Виннеган, а потом пропал из виду. По слухам, он уехал из ЛА в племя белых неоамериндов, иногда зовущихся индейцами-осеменолами.

Но вернемся к Юным (а нет ли здесь каламбура с Юнгом?) Редисам. Они бунтуют против отцовского образа Дяди Сэма, которого и любят, и ненавидят. «Дядя» («unkle») в их подсознании, разумеется, связан с «unco» – это шотландское слово означает «странное», «необыкновенное», «причудливое», указывая нам, что их отцы были для них непонятными чужаками. Все родом из семей, где отец отсутствовал или был малозаметен, – увы, очень распространенное явление в нашей культуре.

Я и сам не знал родного отца… Туни, это потом сотри. Также «unco» означает «вести» или «предчувствие», и это указывает, что несчастные молодые люди с нетерпением ждут новостей о возвращении своих отцов и, возможно, надеются на примирение с Дядей Сэмом – то есть, опять же, их отцами.

Дядя Сэм. Сэм – сокращение от «Сэмюэль», от «Шмуэль» на иврите, то есть «имя Божье». Все Редисы – атеисты, хотя отдельные – в особенности Омар Руник и Чабайабос Виннеган – получали религиозное образование в детстве (панаморитское и римско-католическое соответственно).

Восстание юного Виннегана против Бога и против католической Церкви наверняка усугублено тем, что в детстве мать заставляла его пить из-за хронического запора сильные слабительные – катартики. Наверняка он ненавидел учить катехизис, когда рвался пойти играть. И конечно, то чрезвычайно значительное и оставившее глубокую травму происшествие, когда ему вставляли катетер. (Его детский отказ испражняться будет проанализирован в следующем отчете.)

Дядя Сэм, Фигура Отца. «Фигура» – каламбур такой очевидный, что не буду и утруждаться его толкованием. А еще, пожалуй, есть связь с фигой, в смысле, «фигу тебе!» – это можно найти в «Аду» Данте, какой-то итальянец в Аду говорит: «Фигу тебе, Господи», закусив большой палец в древнем жесте непокорности и неуважения. Хм-м? Кусать большой палец – инфантильная черта?

«Сэм» – тоже многослойный каламбур с участием фонетически, орфографически и полусемантически связанных слов. Важно отметить, что юный Виннеган не терпит, когда его называют «дорогим» – «dear»; заявляет, что мать называла его «дорогим» так часто, что его уже тошнило. И все-таки для него это слово имеет глубокое значение. Например, замбар – азиатский олень («deer»!) с рогами, у которых по три отростка. (Отметим и сходство «зам» – «сэм».) Очевидно, три отростка для него символизируют манифест Тройной революции – историческое начало нашей эпохи, которую Чайб, по его словам, так ненавидит. Также три отростка – архетип Святой троицы, против которой Юные Редисы часто кощунствуют.

Следует отметить, что в этом данная группа отличается от других исследованных. Остальные кощунствуют нечасто и слабо, в соответствии с превалирующим сегодня слабым, даже бледным религиозным духом. Еретики сильны, только когда сильны верующие.

А еще «сэм» говорит о «самостоятельности», которую Редисы провозглашают на поверхности, внутреннее желая соответствовать нравам.

Возможно – хотя в этом данный анализ может ошибаться, – «Сэм» связан с самехом, пятнадцатой еврейской буквой (Сэм! Эх!). По старой английской традиции, которую Редисы могли усвоить в детстве, пятнадцатая буква латинского алфавита – это «о». В алфавитной таблице в моем словаре (новый учебный словарь Вебстера, 128-е издание) латинская «о» находится в той же строке, что и арабский «дад». А также еврейский «мем». Так мы имеем двойную связь с отсутствующим и вожделенным Отцом (дад – «dad» – папа) и давящей Матерью (или «мем»).

С греческим омикроном в той же горизонтальной строке что-то ничего не придумывается. Но только дайте срок, тут нужен научный подход.

Омикрон. Да это же маленькая «о»! У строчного омикрона яйцевидная форма. Маленькое яйцо – это оплодотворенная сперма их отца? Утроба? Базовый элемент современной архитектуры?

«Сэм Хилл» – архаическое англоязычное название Ада. Дядя Сэм – это Сэм Хилл от отцов? Лучше вычеркни, Туни. Может, эти высокообразованные юнцы и читали об этом устаревшем обороте, но подтвердить это невозможно. Не хочу говорить о связях, из-за которых меня потом поднимут на смех.

Посмотрим-посмотрим. Сямисен. Японский музыкальный инструмент с тремя струнами. Снова Манифест Тройной революции и троица. Троица? Отец, Сын и Дух Святой. Мать – презренная фигура; не Дух, а Духота? А может, и нет. Убери, Туни.

Сямисен. Сын Сэма?⁵⁶ А это естественным образом перетекает к Самсону, который обрушил храм на филистимлян и себя. Эти ребята говорят о том же. Смешно. Напоминает меня самого в их возрасте, пока я не повзрослел. Последнее вычеркни, Туни.

Самовар. Русское слово, «сам варит». Нет никаких сомнений, что Редисы варятся в своем кружке и кипят от революционного пыла. И все-таки в глубине своей больной психики понимают, что Дядя Сэм – их любящий Отец-Мать, что он о них печется. Но заставляют себя его ненавидеть – то есть «сами варят себя».

«Сэмлет» – молодой лосось. Вареный лосось – желтовато-розового или бледно-красного цвета, почти цвета редиса – по крайней мере, в их подсознании. «Сэмлет» равен Юным Редисам; они считают, что варятся в великой скороварке современного общества.

Как тебе такая фрилая мраза – то есть милая фраза, Туни? Прослушай, внеси указанные правки, пригладь шероховатости – сама знаешь как – и шли начальнику. А мне уже пора. Опаздываю на ужин с мамой, она очень огорчается, если я не прихожу вовремя.

А, и постскриптум! Рекомендую установить за Виннеганом пристальное наблюдение. Его друзья выпускают психический пар в болтовне и выпивке, но он вдруг изменил характер поведения. Впадает в долгое молчание, бросил курить, пить и секс.

Заработок – дело благородное,

даже в эти времена. У верхушки нет возражений против баров в частной собственности у граждан, которые оплатили все лицензии, прошли все проверки, вывесили все предупреждения и подкупили местных политиков и начальника полиции. Поскольку для баров нет ни подходящих условий, ни больших сдающихся зданий, устраиваются они в домах самих хозяев.

«Личная вселенная» – любимое местечко Чайба, отчасти потому, что незаконное. Когда Дионис Гобринус не смог прорваться через заслоны, рогатки, колючую проволоку и ловушки официальных процедур, он махнул рукой на лицензию.

Он открыто пишет название поверх математических уравнений, украшавших фасад дома ранее. (Этот профессор математики в Университете Беверли-Хиллз – 14, Аль-Хорезми Декарт Лобачевский, ушел с работы и снова сменил имя.) Атриум и несколько спален переделаны для выпивки и веселья. Египетских посетителей не бывает – возможно, из-за сверхчувствительности к тем красочным сантиментам, которыми завсегдатаи расписывают внутренние стены.

АТУ АБУ

МУХТАР – СЫН НЕПОРОЧНОЙ СОБАКИ

СФИНКС – СВИН

КРАСНОЕ МОРЕ – НЕ ЗАБУДЕМ, НЕ ПРОСТИМ!

У ПРОРОКА ФЕТИШ – ВЕРБЛЮДЫ

У кое-кого из авторов отцы, деды и прадеды и сами подвергались схожим оскорблениям. Но их потомки целиком ассимилировались: беверли-хиллзцы до мозга костей. Такова природа человека.

Гобринус, кряжистый куб с ножками, стоит за стойкой – квадратной в протесте против овоидов. Над ним – большая табличка:

Что одному мед, другому – пуассон⁵⁷

Гобринус тысячу раз расшифровывал этот каламбур, не всегда к удовлетворению слушателя. Достаточно сказать, что Пуассон – математик и что распределение Пуассона близко к биномиальному распределению, когда число испытаний растет, а вероятность успеха в отдельном испытании мала.

Когда посетитель напивается так, что ему больше не наливают, его вышвыривают из бара на фоне свирепой вспыльчивости и губительности Гобринуса, который кричит: «Пуассон! Пуассон!»

Друзья Чайба, Юные Редисы, сидят за восьмиугольным столом, приветствуют его, и его слова подсознательно перекликаются с оценкой их недавнего поведения федеральным психолингвистом.

– Чайб монах! Чайбовый, как никогда! Наверняка пришел на чашечку чайба! Выбирай!

Встречает его и Мадам Трисмегиста, сидящая за столиком в форме печати Соломоновой. Она уже два года жена Гобринуса – рекорд потому, что если он бросит и ее, то она его зарежет. А еще он верит, будто она может своими картами влиять на его судьбу. В наш век просвещения гадалки и астрологи процветают. Наука идет вперед, а невежество и суеверие скачут по флангам и кусают науку за зад своими большими темными зубищами.

Сам Гобринус – этот доктор наук, светоч знаний (по крайней мере, до недавней поры) – в Бога не верит. Но уверен, что звезды сложатся для него пагубно. По странной логике он считает, будто женины карты управляют звездами; ему неизвестно, что гадание по картам и астрология – области совершенно разные.

А чего еще ждать от человека, который заявляет, будто вселенная асимметрична?

Чайб машет Мадам Трисмегисте и идет к другому столику. Там сидит

Типичная интимейджер

– Бенедиктина Серинус Мельба. Высокая, худая, с узкими лемурьими бедрами и стройными ногами, но большой грудью. В волосах – черных, как зрачки ее глаз, – пробор посередине, а сами они приклеены надушенным спреем к черепу и заплетены в две длинные косы. Косички лежат на голых плечах и сцеплены под горлом золотой брошкой. После брошки (в форме музыкальной ноты) косы снова расходятся, окружая каждую грудь. Затем их закрепляет очередная брошка, и они расстаются, чтобы встретиться под брошкой за спиной и вернуться для встречи на животе. Там их снова держит брошка, а двойной водопад черно ниспадает на ее юбку, у которой форма колокола.

Лицо густо накрашено зеленым и аквамариновым, с родинкой в виде четырехлистного клевера и топазовыми блестками. На ней желтый лифчик с искусственными розовыми сосками; с лифчика свисают кружевные ленточки. Талию окружает ярко-зеленый полукорсет в черных розочках.

Поверх корсета, скрывая его наполовину, – проволочное сооружение, покрытое розовой тканью. Оно тянется назад, образуя этакий полуфюзеляж или длинное птичье оперенье: на нем даже есть длинные желтые и алые искусственные перья.

Колышется ее прозрачная юбка в пол. Юбка не прячет ни трусики в желтую и темно-зеленую полоску, с подвязками и кружевными оборками, ни белые бедра, ни черные сетчатые чулки с зелеными узорами в форме музыкальных нот. Туфли – ярко-голубые, с топазными каблуками.

Бенедиктина одета для пения на Народном празднике; не хватает только шляпки. Но она все-таки пришла сегодня пожаловаться, среди прочего, на то, что Чайб заставил ее отменить выступление и утратить шанс на великую карьеру.

Она с пятью девушками, от шестнадцати до двадцати одного, и все пьют Би (сокращение от «бормотучки»).

– Можем поговорить наедине, Бенни? – спрашивает Чайб.

– Зачем? – Ее голос – прелестное контральто, изуродованное интонацией.

– Ты меня сюда вызвала, чтобы устроить публичную сцену, – говорит Чайб.

– Господи, а какие еще бывают сцены? – визжит она. – Вы на него посмотрите! Хочет поговорить со мной на- едине!

Тут-то он и понимает, что она боится остаться с ним наедине. Больше того – в принципе, не в состоянии быть наедине. Теперь он понял, почему она требовала оставлять дверь спальни открытой, когда ее подружка Бела была в пределах слышимости. Обоюдной.

– Ты обещал только пальцем! – кричит она. Показывает на чуть округлившийся живот. – У меня будет ребенок! Ты, поганая сладкоречивая извращенная сволочь!

– Это неправда, – говорит Чайб. – Ты говорила, что не против, что ты меня любишь.

– «Люблю»! «Люблю», говорит! Я будто понимала, что несу, когда перевозбудилась! Но я точно не говорила, что ты мне можешь присунуть! Никогда не говорила, никогда! А потом что ты сделал?! Что ты сделал! Боже мой, да я неделю ходить не могла, сволочь!

Чайб обливается потом. Не считая бетховенской «Пасторали» из фидо, в баре тихо. Его друзья лыбятся. Гобринус стоит к ним спиной и хлещет скотч. Мадам Трисмегиста тасует карты и пердит слезоточивым коктейлем пива и лука. Подружки Бенедиктины смотрят на свои флуоресцентные ногти, длинные, как у мандаринов, или прожигают его взглядами. Ее боль и негодование – их боль и негодование, и наоборот.

– Я не могу принимать таблетки. Мне от них плохо, и глаза болят, и месячные задерживаются! И ты это знаешь! И я терпеть не могу механические утробы! И в любом случае ты мне соврал! Ты сказал, что сам на таблетках!

Чайб понимает, что она себе противоречит, но урезонивать ее было бесполезно. Она в ярости, потому что беременна; сейчас она не хочет утруждать себя абортом – и жаждет мести.

Но как, гадает Чайб, как ее угораздило забеременеть в ту ночь? Это бы не удалось ни одной женщине, даже самой фертильной. Наверняка она залетела до или после. И все же клянется, что это случилось в ту ночь, в ночь, когда он был

Рыцарь пылающего пестика, или пена, пена на просторе⁵⁸

– Нет, нет! – плачет Бенедиктина.

– Почему нет? Я люблю тебя, – говорит Чайб. – Я хочу на тебе жениться.

Бенедиктина кричит, а ее подруга Бела отзывается из коридора:

– Что такое? Что случилось?

Бенедиктина не отвечает. Ее трясет от гнева, как в ознобе, она выбирается из кровати, оттолкнув Чайба. Бежит в маленькое яйцо ванной комнаты в углу, он – за ней.

– Надеюсь, ты не сделаешь то, о чем я думаю?.. – говорит он. Бенедиктина стонет:

– Ты пронырливый никчемный сукин сын!

В ванной она опускает часть стены, которая становится полкой. На полке примагничены донышком флакончики. Она достает длинную тонкую банку сперматоцида, присаживается и вставляет ее себе. Нажимает на кнопку на дне – и та пенится с шипящим звуком, который не заглушить даже телу.

На миг Чайб парализован. Затем орет.

Бенедиктина кричит:

– Не приближайся, бредис!

Из двери в спальню доносится робкое:

– У тебя все нормально, Бенни?

– Я ее сейчас отнормалю! – ревет Чайб.

Он подскакивает и срывает с полки банку темпоксидного клея. На него Бенедиктина укладывает парики – и он может выдержать все, если его не размягчить особым растворителем.

Бенедиктина и Бела вопят хором, когда Чайб подхватывает Бенедиктину и опускает на пол. Она борется, но он все же покрывает клеем банку, кожу и волосы вокруг.

– Ты что творишь? – кричит она.

Он зажимает кнопку на донышке до упора и заливает дно клеем. Бенедиктина вырывается, но он крепко прижимает ее руки к телу и не дает откатиться от него и сдвинуть банку внутрь или наружу. Чайб считает про себя до тридцати – а потом еще раз до тридцати, чтобы клей точно застыл. Отпускает.

Пена клокочет между ее ног, и сбегает по ногам, и расползается по полу. Жидкость в неразрушимой и непробиваемой банке находится под огромным давлением, а в контакте с воздухом пена невероятно расширяется.

Чайб снимает с полки растворитель и сжимает в руке, чтобы она не отняла. Бенедиктина вскакивает и замахивается на него. Хохоча, как гиена в палатке с веселящим газом, Чайб закрывается от удара и отталкивает ее. Поскользнувшись на пене – уже по лодыжку, – Бенедиктина падает и скользит на заду из ванной, позвякивая банкой по полу.

Она поднимается на ноги и только тогда осознает, что наделал Чайб. Из нее вырывается крик – и она следует за ним. Она приплясывает, вырывая из себя банку, крики растут в громкости с каждой попыткой и итоговой болью. Затем Бенедиктина разворачивается и выбегает из комнаты – ну или пытается. Она поскальзывается; на пути – Бела; они сцепляются и выезжают из спальни вместе, разворачиваясь в дверях, как в пируэте. Плещется пена, и они напоминают Венеру с подругой, выходящих из пузырящихся волн Кипрского моря.

Бенедиктина отталкивает Белу, но только лишившись плоти под длинными и острыми ногтями подруги. Бела отлетает спиной обратно в дверь, навстречу Чайбу. Она старается удержать равновесие, как конькобежец-новичок. Без толку – и она скользит мимо Чайба с воплями, на спине, задрав ноги.

Чайб осторожно скользит босиком по полу, задерживается у кровати забрать свою одежду, но одеться все-таки мудро решает снаружи. Он выходит в круглый зал как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бенедиктина ползет мимо одной из колонн, отделяющих коридор от атриума. Ее родители – два бегемота средних лет – все еще сидят на плоске с пивными банками в руках: глаза распахнуты, рты разинуты, тела мелко дрожат.

Чайб с ними даже не прощается. Но тут зацепляется краем глаза за их фидо и понимает, что родители переключились с ВНЕШ. на ВНУТР. – и на спальню Бенедиктины. Отец и мать наблюдали за Чайбом с их дочерью, и по не совсем улегшемуся состоянию отца очевидно, что ему ужасно интересно это шоу – лучше чего угодно по внешнему фидо.