Читать книгу: «Всякая плоть – трава», страница 3

– Пожалуй, это можно, – сказал Элф. – Отпуск у меня на две недели.

– Съездим на рыбалку – хочешь?

– Отлично!

– Тогда давай завтра утром и отправимся, ладно? Двинем на недельку на север. Там, думаю, сейчас прохладно. Я прихвачу палатку и всякую походную снасть. Поищем такое местечко, где водится лупоглаз.

– Здорово придумано!

– Поедем на моей машине.

– А я куплю бензин, – предложил Элф.

– Что ж, купи, – сказал я. – Мои финансы такие, что спорить не стану.

Глава 3

Если бы не фасад с колоннами да не плоская крыша, обнесенная ослепительно-белой балюстрадой, дом Шервудов был бы очень обыкновенным и даже унылым. А ведь когда-то я воображал, что это самый красивый дом на свете. Но уже лет шесть, а то и семь прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз.

Я остановил машину, вылез и постоял минуту, глядя на дом. Еще не совсем смерклось, четыре высокие колонны чуть поблескивали в последних отсветах угасающего дня. С этой стороны все окна были темные, но я видел, что где-то в задних комнатах горит огонь.

Я поднялся по отлогим ступеням, пересек веранду. Ощупью отыскал и нажал кнопку звонка.

В прихожей раздались торопливые женские шаги. Наверно, миссис Флаэрти, подумал я, экономка. Она ведет здесь хозяйство с тех самых пор, как миссис Шервуд ушла из этого дома и не вернулась.

Но мне открыла не миссис Флаэрти.

Дверь распахнулась – и вот она стоит на пороге, уже совсем взрослая, уверенная в себе и еще красивее, чем прежде.

– Нэнси! – вырвалось у меня. – Да ведь это Нэнси!

Совсем не те слова, что нужно, но у меня не было времени додумать.

– Ну да, Нэнси. Что тут такого удивительного?

– Я думал, тебя здесь нет. Когда ты вернулась?

– Только вчера, – сказала она.

Мне показалось, она меня не узнала. Но понимает, что это кто-то знакомый. И пытается вспомнить.

– Чего же мы тут стоим, Брэд, – сказала она (стало быть, узнала!). – Входи.

Я переступил порог, она закрыла дверь, и вот мы стоим в полутемной прихожей и смотрим друг на друга.

Она протянула руку и коснулась отворота моей куртки.

– Мы так долго не виделись, Брэд. Как ты живешь?

– Прекрасно, – сказал я. – Превосходно.

– Говорят, тут почти никого не осталось. Почти никого из нашей компании.

Я покачал головой:

– Ты говоришь так, будто рада, что вернулась.

Она засмеялась – легко, мимолетно.

– Ну конечно рада.

Смех был совсем прежний: так свойственная ей мгновенная вспышка искрометной веселости.

Послышались шаги.

– Нэнси, – окликнул чей-то голос, – кто там пришел? Малыш Картер?

– Разве ты пришел к папе? – спросила Нэнси.

– Я к нему ненадолго, – сказал я. – Потом еще поговорим?

– Да, конечно. Нам есть о чем поговорить.

– Нэнси!

– Да, папа.

– Иду! – отозвался я.

И пошел к темной фигуре в дальнем конце прихожей. Шервуд распахнул дверь комнаты, повернул выключатель.

Я вошел, и он затворил за мною дверь.

Он был высок ростом, плечи очень широкие, изящно вылепленная голова, аккуратно, почти щегольски подстриженные усы.

– Мистер Шервуд, – сказал я со злостью, – я не малыш Картер. Я Брэдшоу Картер. Для друзей – Брэд.

Злиться было довольно глупо, да, наверно, и не из-за чего. Но уж очень он меня взбесил там, в прихожей.

– Извини, Брэд, – сказал он теперь. – Никак не укладывается в голове, что все вы уже взрослые – и Нэнси, и ребятишки, с которыми она дружила.

Он прошел через комнату к письменному столу у стены. Достал из ящика пухлый конверт и выложил на стол.

– Это тебе.

– Мне?

– Ну да. Я думал, ты знаешь.

Я покачал головой; в этой комнате мне отчего-то стало не по себе, почти жутко. Мрачная комната, по двум стенам сплошь книжные полки, в третьей – наглухо завешенные окна и между ними мраморный камин.

– Так вот, это тебе, – повторил Шервуд. – Бери, чего же ты?

Я подошел к столу и взял конверт. Он был не запечатан, я открыл его. Внутри оказалась толстая пачка денег.

– Полторы тысячи долларов, – сказал Джералд Шервуд. – Как будто должно быть именно полторы.

– В первый раз слышу про какие-то полторы тысячи. Мне только сказали по телефону, чтобы я с вами побеседовал.

Он поморщился и посмотрел на меня очень внимательно, словно бы даже недоверчиво.

– Вот по такому же телефону, – прибавил я и показал на аппарат у него на столе.

Шервуд устало кивнул:

– Понятно. А давно у тебя появился такой телефон?

– Только сегодня. Эд Адлер пришел и снял мой прежний телефон, обыкновенный, потому что мне нечем платить. Я пошел пройтись, хотел немного собраться с мыслями, а когда вернулся, вдруг зазвонил вот такой телефон.

Движением руки Шервуд остановил меня.

– Возьми конверт, – сказал он. – Положи в карман. Это не мои деньги. Они твои.

Но я положил конверт на стол. Мне позарез нужны были полторы тысячи. Позарез нужны были любые деньги, откуда бы они ни свалились. Но этот конверт я взять не мог. Сам не знаю почему.

– Ладно, – сказал Шервуд. – Садись.

Я опустился на стул, стоявший боком у стола. Шервуд открыл ящик с сигарами.

– Хочешь?

– Я не курю.

– Может, выпьешь чего-нибудь?

– Выпить я не прочь.

– Бурбон?

– Отлично.

Он подошел к шкафчику, стоявшему в углу, опустил в бокалы лед.

– Как тебе разбавить, Брэд?

– Хватит и льда.

Шервуд усмехнулся:

– Сразу видно понимающего человека.

Я сидел и смотрел на книжные полки, протянувшиеся вдоль двух стен кабинета от пола и до самого потолка. Тут было немало каких-то многотомных собраний и комплектов, почти все, насколько я мог разглядеть, в дорогих переплетах.

Наверно, это очень здорово – быть не то что богачом, но человеком с достатком, не маяться и не раздумывать, если тебе понадобилась какая-то мелочь, не выгадывать каждый грош, а спокойно взять и купить, что хочешь. Жить в таком вот доме, с книгами по стенам, с тяжелыми занавесями на окнах, и чтобы, когда хочется выпить, было из чего выбрать и не приходилось держать единственную бутылку дрянного виски в кухне на полке…

Шервуд подал мне бокал, обогнул стол и снова опустился в кресло. С жадностью отпил несколько глотков и отставил бокал.

– Брэд, – начал он, – много ли тебе известно?

– Ровным счетом ничего. Только то, что я вам уже сказал. Я говорил с кем-то по телефону. И мне предложили работу.

– Ты согласился?

– Нет, – сказал я. – Пока нет, но, может, и соглашусь. Мне не худо бы найти работу. Но то, что они предлагали – не знаю, кто они такие, – звучит довольно бессмысленно.

– Они?

– Ну, не знаю – либо их было трое, либо там кто-то один три раза менял голос. Конечно, это очень странно, но, по-моему, один и тот же человек говорил разными голосами.

Шервуд опять жадно глотнул виски. Поднял бокал, посмотрел на свет и, кажется, очень удивился, что там уже только на донышке. Тяжело поднялся и пошел за бутылкой. Налил себе, чуть расплескав, потом протянул мне бутылку.

– Я еще и не начинал, – сказал я.

Он поставил бутылку на стол и опять сел.

– Ладно, – сказал он. – Вот ты пришел, и мы побеседовали. Все в порядке. Соглашайся на эту работу. Бери свои деньги и ступай. Нэнси, верно, тебя заждалась. Своди ее в кино или еще куда-нибудь.

– И это все?

– Все.

– Значит, вы раздумали, – сказал я.

– Раздумал?

– Вы хотели мне что-то сказать, а потом передумали.

Шервуд холодно, в упор посмотрел на меня:

– Вероятно, ты прав. Но это все равно.

– А мне не все равно. Я ведь вижу, вы чего-то боитесь.

Я ждал, что он обозлится. Кому приятно, когда тебя назовут трусом.

Но он не обозлился. И даже не поморщился, сидел как каменный. Потом сказал:

– Пей же, черт подери. Смотреть на тебя тошно, сидит тут – и ни с места!

Я отхлебнул глоток виски: я совсем забыл про свой бокал.

– Вероятно, ты вообразил себе всякие небылицы. И конечно, подозреваешь, что я ввязался в какие-то темные дела. Вряд ли ты мне поверишь, но, представь, я и сам не знаю, в какие такие дела я ввязался.

– Да нет, я вам верю, – сказал я.

– Чего только я не натерпелся на своем веку, – сказал Шервуд. – Да разве я один? У каждого свои беды – не одно, так другое. На меня свалилось все сразу. Так тоже часто бывает.

Я покивал в знак согласия.

– Началось с того, что меня бросила жена. Это ты, конечно, знаешь. В ту пору, надо думать, все милвиллские сплетники только об этом и говорили.

– Не помню, – сказал я. – Тогда я был еще мальчишкой.

– Да, верно. Скажу одно: оба мы вели себя вполне пристойно. Ни крика, ни скандалов, никакой грязи на суде. Всей этой мерзости мы постарались избежать. И сразу после развода – банкротство. В производстве сельскохозяйственных машин разразился кризис, и я боялся, что придется закрыть фабрику. Очень многие мелкие предприятия тогда прогорели. Держались по пятьдесят, по шестьдесят лет, приносили солидный доход, а тут лопнули.

Шервуд помолчал, словно выжидая, не скажу ли я чего-нибудь. А что было говорить?

Он налил себе еще виски и продолжал:

– Во многих отношениях я просто глуп. Я умею вести дело. Умею поддерживать фабрику на ходу, пока есть хоть какая-то надежда, пока можно из нее выжать хоть какие-то гроши. У меня, видно, есть хватка, есть способности. Но и только. За всю жизнь я ни разу не додумался до чего-нибудь нового, до чего-нибудь значительного.

Он подался вперед, крепко стиснул руки и оперся ими на стол.

– Я все ломаю голову, – сказал он. – Все пытаюсь понять, что же произошло? Почему именно со мной? Невозможно понять! Не должно это было со мной случиться, не такой я человек. Мне грозило разорение, и ничего я тут не мог поделать. В сущности, все это проще простого. Спрос на сельскохозяйственный инвентарь резко упал, на то были веские экономические причины. Крупным фирмам, у которых свои крупные магазины и вдоволь денег на рекламу, такая передряга не страшна. У них есть простор, они могут перестроиться, как-то извернуться, смягчить удар. А таким, как я, тесно: у нас нет в запасе ни лишних возможностей, ни лишних денег. Моему предприятию, как и многим другим, грозил крах. Пойми, мне совершенно не на что было надеяться. Я вел дело по старинке, по испытанным и проверенным канонам, как до меня мой дед и мой отец. А каноны эти говорят: если ты больше ничего не можешь продать, значит – все, крышка. Другие, может, исхитрились бы, нашли какой-то выход, а мне это не под силу. Делец я толковый, но у меня нет воображения. Мне не хватает новых идей. И вдруг, ни с того ни с сего, у меня начинают возникать новые идеи. Но они не мои. Как будто мне их внушает кто-то другой. Понимаешь, – продолжал он, – иногда бывает и так, что новая идея возникает мгновенно. Ни с того ни с сего. Словно бы на пустом месте. Ее никак не свяжешь с тем, что ты делал раньше, или читал, или слышал, – ничего подобного! Но, наверно, если копнуть поглубже, можно докопаться до ее корней и проследить, откуда что взялось, только мало кто из нас обучен вот так докапываться. А главное, новая идея – это почти всегда только зернышко, отправной пункт. Может, она и хорошая, и ценная, но ее еще надо вынянчить. Надо ее развить. Обмозговать, повертеть и так и эдак, оглядеть со всех сторон, помучиться с нею, все сообразить и взвесить – и только тогда вылепишь из нее что-то полезное. А с нынешними моими находками не так. Они выскакивают неизвестно откуда совсем готовенькие. Мне нечего додумывать. Хлоп – и все уже в голове, законченное, отшлифованное, заботиться больше не о чем. Бери и пользуйся. Просыпаюсь утром – а к моим услугам новое открытие, я знаю массу такого, о чем прежде и понятия не имел. Выйду пройтись, возвращаюсь – а в голове еще открытие. Они рождаются пачками. Сразу эдакий букет, будто кто посеял их у меня в мозгу, они полежали там немножко, созрели – и вот прорастают.

– И все это разные механические поделки? – спросил я.

Шервуд посмотрел на меня с любопытством:

– Вот именно, поделки. А что ты про них знаешь?

– Ничего. Знаю только, что, когда с сельскохозяйственными машинами стало худо, вы начали выпускать всякую техническую мелочь. А что именно – не слыхал.

Но он мне этого не объяснил. Он продолжал рассуждать о своих странных озарениях:

– Сначала я не понимал, что происходит. А потом открытия посыпались, как из мешка, и стало ясно: что-то тут не так. Маловероятно, чтобы я сам додумался хоть до одной такой новинки, а тут сразу целый фонтан. Скорее всего, я вообще никогда бы ничего не придумал: у меня от природы нет воображения и никакой я не изобретатель. Ну ладно, допустим, идейки две-три я еще мог бы родить, да и то вряд ли. А уж на большее меня нипочем бы не хватило. Словом, хочешь не хочешь, а пришлось себе сознаться, что мне помогает кто-то извне.

– Как же так? Кто?

– Не знаю. И по сей день не знаю.

– А идеями этими вы все-таки пользуетесь, – заметил я.

– Я человек трезвый, практичный. Кое-кто, наверно, даже скажет – прожженный делец. Но подумай сам: предприятие лопнуло. И не просто мое предприятие, пойми, а родовое, его основал мой дед, и я получил его от отца. Не просто мое дело, а дело, которое мне доверено. Это совсем не одно и то же. Когда идет прахом то, что ты построил сам, – ладно, перетерпишь: мол, на первых порах мне все-таки повезло, начну все сызнова, глядишь, и еще раз повезет. А когда фирма перешла к тебе по наследству, тут совсем другое. Во-первых, позор. А во-вторых, нет уверенности, что сумеешь все поправить. Ведь не ты положил начало, первый успех не твой. Ты пришел на готовенькое. И еще вопрос, способен ли ты сам добиться успеха, восстановить то, что разрушено. В сущности, тебе всю жизнь внушалось обратное.

Шервуд умолк; в тишине я услышал где-то позади негромкое тиканье, но часов не видел и не поддался искушению обернуться. И чувствовал: если поверну голову или хотя бы шелохнусь, что-то незримое в комнате разобьется вдребезги. Будто в посудной лавке, где полным-полно стекла и фарфора и все держится на честном слове: страшно вздохнуть, не дай бог, стронется что-нибудь одно – и все рухнет.

– А ты бы как поступил на моем месте? – спросил Шервуд.

– Цеплялся бы за что попало, – сказал я.

– Вот я и уцепился. С отчаяния. Выхода-то не было. Фабрика, дом, Нэнси, честное имя – все поставлено на карту! И я ухватился за эти самые идеи. Записал их, собрал своих инженеров, конструкторов, чертежников – и мы взялись за работу. Понятно, всю заслугу приписали мне. Тут я ничего не мог поделать. Не мог я им объяснить, что не я все это выдумал. И знаешь, может, оно тебе и странно покажется, но это-то и есть самое тяжкое: что поневоле пользуешься почетом и уважением за то, чего не делал.

– Значит, так, – сказал я, – родовая фирма спасена и все прекрасно. На вашем месте я не стал бы особенно терзаться и каяться.

– Но ведь этому нет конца, – сказал Шервуд. – Будь оно все позади, я бы выкинул это из головы. Если б мне вдруг помогли избежать разорения – ну ладно. Но конца-то не видно. Как будто я раздвоился, что ли: есть обыкновенный, всем известный Джералд Шервуд, который сидит вот за этим самым столом, а есть еще какой-то другой, и он думает за меня. Все время на ум приходит что-то новое, иногда только диву даешься, до чего здорово, а иногда кажется – ну чистейшая бессмыслица! Будто из другого мира, серьезно тебе говорю, у нас такого быть не может. Вещи, которым нет на Земле никакого подобия и соответствия, вещи, ни с чем не сообразные. Догадываешься, что в них скрыты какие-то возможности, прямо на ощупь чуешь: есть в этом что-то очень важное, значительное, – а как их применить, непонятно. И тут не только идеи, изобретения, тут еще и знание. Вдруг оказывается – я знаю такое, о чем никогда и не подозревал. Какие-то взрывы, откровения. Никогда этим не интересовался, даже не задумывался. Или такое, что наверняка вообще никому на свете не известно. Как будто кто-то взял самые разные факты и сведения, сгреб в одну кучу клочки, обрывки – вперемешку, без разбора – и запихал мне в башку.

Он потянулся за бутылкой, налил себе еще виски. Ткнул горлышком в мою сторону, и я тоже подставил бокал. Шервуд налил мне до краев.

– Пей, – сказал он. – Сам тянул меня за язык, так слушай. Завтра я, верно, стану ломать голову – чего ради я тебе все это выложил. Ну да ладно.

– Если вы не хотите рассказывать… Если вам кажется, что я сую нос, куда не просят…

Шервуд отмахнулся:

– Ладно, не нравится – не слушай. На, бери свои полторы тысячи.

Я покачал головой:

– Нет уж. Сперва объясните, откуда они взялись и почему вы мне их даете.

– Деньги не мои. Я только посредник. Мне их поручили.

– Кто? Ваш двойник?

Шервуд кивнул:

– Правильно. Как ты догадался?

Я показал на телефон без диска. Шервуд поморщился.

– Ни разу не пользовался этой штукой. Вот ты, говоришь, нашел такой же у себя в конторе, а я и не знал, что у кого-то еще такие есть. Я их выпускаю сотнями…

– Вы?!

– Ну, ясно. Только не для себя. Для этого двойника. А впрочем, – Шервуд подался ко мне через стол, доверительно понизил голос, – я начинаю подозревать, что никакой это не двойник.

– Тогда что же это?

Он снова медленно откинулся на спинку кресла.

– А черт его знает. Раньше я думал да гадал, ломал голову, покоя не находил – и все равно понять ничего не мог. А теперь мне плевать. Может, есть и еще такие, как я. Может, я не один… все-таки утешение.

– Ну а этот телефон?

– Я сам его спроектировал. Или, может, не я, а тот двойник, если только он человек. Этот телефон вдруг очутился у меня в голове, я и выложил его на бумагу. И учти, я чертил, а сам понятия не имел, что это за штука и для чего она. То есть, конечно, я сообразил, что это какое-то подобие телефона. Но хоть убей, не понимаю, каким образом он работает. И никто на фабрике не понимает. Если верить законам физики и здравому смыслу, то эта чертовщина просто не может работать.

– Но вы сами сказали, ваша фабрика выпускает еще уйму всяких поделок, в которых вроде бы нет никакого толку.

– Сколько угодно, – подтвердил Шервуд. – Но там я не сам составлял планы и чертежи, я их и не касался. А с этим так называемым телефоном совсем другой коленкор. Я знал, что надо такие телефоны производить, знал, сколько их понадобится и что с ними делать.

– Что же вы с ними делали?

– Переправлял их одной фирме в Нью-Джерси.

Что за чушь!

– Как же так? Значит, у вас в голове неведомо откуда берется чертеж… что-то вам подсказывает – дескать, фабрикуй у себя эти телефоны, а потом отсылай их куда-то в Нью-Джерси. И вы ничтоже сумняшеся покорно все это выполняете?

– Какое там ничтоже сумняшеся. Не только сомневался, а чувствовал себя дурак дураком. Но ты сообрази: этот мой двойник, мой второй мозг, неведомый помощник из другого мира – зови как хочешь, – ни разу меня не подвел. Он спас меня от банкротства, давал дельные советы, столько раз меня выручал. Кто же отвернется от своего доброго гения?

– Кажется, понимаю, – сказал я.

– Чего ж не понять. Игрок верит в свою удачу. Вкладчик, когда покупает акции, полагается на чутье. Но и удача и чутье могут изменить, а тут у меня штука верная и надежная.

Он протянул руку, взял телефон без диска, пытливо оглядел и опять поставил на стол.

– Этот – один из первых, я давным-давно принес его домой, так он и стоит. Все годы я ждал, но он ни разу не позвонил.

– Да ведь вам телефон ни к чему, вы и так обходитесь.

– Думаешь, причина в этом?

– Уверен.

– Пожалуй, так оно и есть. Но иногда не знаешь, что и думать.

– Ну а эта фирма в Нью-Джерси – они вам пишут?

Шервуд покачал головой:

– Ни строчки. Просто я отсылаю туда аппараты.

– И расписок не получаете?

– Никаких расписок. И никакой платы. Да я ее и не ждал. Когда ведешь дело сам с собой…

– Сам с собой?! Так, по-вашему, фирмой в Нью-Джерси заправляет тот двойник?

– Не знаю, – сказал Шервуд. – Ничего я не знаю, черт подери. Столько лет это гвоздем торчит у меня в голове, и все время я пытался хоть что-то понять, но так и не понял.

Лицо у него стало затравленное, и я от души его пожалел. Должно быть, он это заметил. Он вдруг засмеялся:

– Ты из-за меня не огорчайся. Вытерплю. Я что угодно вытерплю. Не забывай: мне заплачено с лихвой. Расскажи-ка лучше о себе. Занимаешься перепродажей недвижимости?

– Да, и еще страхованием.

– А заплатить по счету за телефон нечем.

– Можете меня не жалеть, – сказал я. – Уж как-нибудь да выкручусь.

– Чудно с вами, с молодежью. Почти никто не остался в Милвилле. Видно, ничто вас тут не держит.

– Видно, что так, – согласился я.

– Нэнси только вчера вернулась из Европы. Я ей рад. Тоскливо одному в пустом доме. В последние годы я ее почти и не видел. Училась в колледже, потом ударилась во всякую общественную деятельность, потом ездила по Европе. А сейчас вот хочет пожить дома. Надумала писать книжку.

– Это у нее, наверно, хорошо получится, – сказал я. – В школе у нее всегда были лучшие отметки за сочинения.

– Она прямо помешалась на писательстве. Уже напечатала с полдюжины статеек в этой, как ее… в периодике. Знаешь, все эти журнальчики, которые выходят раз в три месяца и не платят авторам ни гроша, а только присылают несколько штук номеров. Прежде я про такие и не слыхивал. Статейки ее я прочитал, но это ведь не по моей части. Кто их там знает, хороши они или плохи. Наверно, что-то в них есть, раз напечатали. Главное, ради своего писания она поживет тут со мной, а мне только того и надо.

Я поднялся.

– Пойду. Уж извините, засиделся.

– Нет-нет, я рад был с тобой потолковать. И не забудь деньги. Этот мой двойник, или как бишь его, велел отдать их тебе. Я так понимаю, это вроде аванса.

– Что за фокусы, – сказал я почти со злостью. – Деньги-то даете вы.

– Ничего подобного. Они взяты из особого фонда, он основан много лет назад. Не годится мне одному снимать все сливки, ведь по-настоящему изобретения не мои. Вот я и стал откладывать десять процентов прибыли в особый фонд…

– Наверно, тоже по подсказке того двойника.

– Да, пожалуй… хотя это было так давно, что я уже и сам не знаю. Короче говоря, завел я такой фонд и все годы давал деньги разным людям, как подсказывал этот самый, который хозяйничает у меня в голове.

Я уставился на Шервуда во все глаза, невежа невежей. Но уж очень это было дико: сидит человек и преспокойно рассказывает, как кто-то неведомый хозяйничает у него в голове! Свыкся он с этим, что ли, за столько лет? Нет, все равно непостижимо!

– Я немало выплачивал из этого фонда, – невозмутимо продолжал Шервуд, – но все равно набралась кругленькая сумма. С тех пор как у меня в голове завелся сожитель, чего ни коснусь, все приносит изрядный доход.

– И вы не боитесь мне про это рассказывать?

– А чего бояться – что ты пойдешь болтать направо и налево?

– Ну да. Только я болтать не стану.

– Еще бы. Тебя просто поднимут на смех. Кто ж тебе поверит?

– Никто, надо думать.

– Брэд, – сказал Шервуд почти ласково, – не валяй дурака, черт тебя дери. Возьми-ка этот конверт и сунь в карман. Приходи когда-нибудь еще. Как захочешь, так и приходи – посидим, потолкуем. Чует мое сердце, что нам найдется, о чем потолковать.

Я протянул руку и взял деньги. И сунул в карман.

– Спасибо, сэр.

– Не стоит благодарности, – сказал он и помахал рукой на прощанье. – Еще увидимся.