Читать книгу: «Королевишны #3колбаски», страница 2

3

Ночь выдалась из тех, когда луна маленькая, зеленоватая и твёрдая, как фисташка. Бурк-ан-Брес под тёмно-каштановым небом смотрится не лучшим образом, что досадно.

Знаете ли вы Бурк-ан-Брес? (Произносится «Бурканбрес».) Да-да, именно «Бурк», а не «Бург». Вот так у нас, по-свойски.

Милый это городок, Бурк-ан-Брес, – милый провинциальный городок со всем, чему положено быть в провинциальных городках. Два книжных магазина, один газетно-журнальный с кучей закладок на вертящихся стойках (голограммы с дельфинами, котятами, пони). Кафе, рестораны, ювелиры, торгующие нашими бресскими эмалями; мелкие магазинчики с гигантскими бюстгальтерами на витринах, парикмахерские, откуда под мощными ударами мётел летят на тротуар клочья состриженных волос. Красивые старые дома, заколоченные досками, и новые многоэтажки, ощетиненные табличками «Продаётся». Но мало кто покупает – все едут в Лион или Париж или удирают за город, в частные дома. Где-то многоэтажки и вовсе пустые, а в закрытых магазинах к рамам прибиты большие фанерки с надписью «Ищу нового владельца». Маленькие парки, где шуршат гравием старички, виснут на стальных перекладинах детишки, курят, глядя в смартфоны, подростки.

Я люблю Бурк-ан-Брес, этого добряка-буфетчика. Город наш славно кормит своих чад. Здесь есть булочные, где сахарные пироги размером с колесо от велика пузырятся розовой глазурью. Здесь есть «Француз», большой ресторан, нашпигованный зеркалами и разной позолотой, так что глаза болят, пока ешь их фирменное филе «Пьер»: шматок сырой говядины, который режется вилкой как огромная клубничина. Есть ресторан моих бабушки с дедушкой, «Жорж и Жоржетта», две мишленовские звезды², прямо напротив церкви Бру³, которая недавно побелела – почистили. Там подают лягушек целиком – они плещутся в лужицах масла с петрушкой, а в чугунках клокочут и дымятся улитки или огромные пышнобокие кнели, крышки выпускают гейзеры пара, и запечённый паштет покоится в стеклянистом желе…

А сырные тарелки! Бресс блё, весь в крапинках плесени, морбье с угольной полоской, твёрдый, выдержанный, кирпичного цвета мимолет; а нежный фессель с комочками – посыпать зелёным луком и со сметанкой…

И эти бокалы с жидкими полушариями налитого в них вина… Ну а когда приходит час пить кофе, бесконечные коробки конфет…

И лепёшки-фугассы, бриоши, булочки, хлеба и хлебцы всех возможных форм и размеров: с оливками, со сладким перцем, с инжиром, с луком, с орехами, с колбасой, горячие, ноздреватые, они липнут к зубам, вбирают в себя масло и жёлтый жир с фуа-гра…

В общем, да, неудивительно, что я немного пошире в бёдрах, чем тот рыжий манекен в витрине «Салона красоты Сэнди», или что в столовой игнорирую «бутерброд без забот» (два сухих хлебца – и полоска куриного филе: 100 % органика, 0 % жира, 1,2 % сахара). И неудивительно, что ты, Мало, весь день жуя свой посеревший орбит, весь такой худой и злобный, – это в городе сладостей и сыров…

Мы с Астрид Бломваль бредём в бурк-ан-бресской ночи, и она потихоньку приходит в себя. Думаю, она уже начала понимать, что звание Золотой Колбасы – это не так уж трагично, по крайней мере если у тебя есть свои увлечения. А у неё есть, и это не только «Индокитай».

– Ещё я на компе играю.

– Да ну? И во что?

– Больше всего люблю управленческие стратегии.

– Это что?

– Ну, например, «Менеджер аэропорта». Знаешь? Нет? – Тут она загорается – это явно её тема. – В «Менеджере аэропорта» ты играешь за директора аэропорта. Крупного, типа международных. Ну и ты должен со всем разбираться – со всем! – с рейсами, недовольными пассажирами, магазинами… Бывает, самолёты падают на взлётную полосу… Или какие-то люди возьмут и заразят всех малярией. Или вдруг террористы.

– По ходу, адски напряжная штука! Зачем ты в неё играешь?

– Ну да, напряжная, но это шедевр! Нужно сводить счета, зарабатывать кучу денег, но главное, тратить по-умному, а если, например, ты теряешь чей-то багаж или впускаешь папарацци, когда какая-нибудь звезда прилетела частным рейсом, то всё, ты попала! Будешь платить возмещение ущерба, вот и дыра в бюджете.

– Звучит нереально замороченно.

– Ну, не так, как «Китчен Раш». Там ты директор огромной сети фастфуда – или мегашикарного ресторана (на выбор). И надо за всем уследить! Если кухни грязные, в еде могут найти сальмонеллу – жуткая вещь, говорю. Есть посетители, которые пишут адские отзывы, даже если всё идеально. И трудовая инспекция ходит проверять, нормально ли ты платишь работникам. А если, не дай бог, официант вдруг опрокинет поднос кому-то на голову…

– Ладно-ладно, я, похоже, ухватила суть. Отдых, конечно, сомнительный, но идею я поняла.

– Ну а ты чем занимаешься, когда не на учёбе?

– Я…

(Честные ответы, в порядке частотности:

Тискаю Колобульку.

Читаю философские книжки майн Фатера.

Готовлю по рецептам из интернета.

Ищу рецепты в интернете.

Пишу разные штуки вроде рассказов. Но вообще это совершенно секретно, так что забудь сразу, немедленно, прямо сейчас. Давай-давай.)

Что я ответила Астрид:

– Да так, всяким-разным.

Ну да, меня так просто не возьмёшь. Я не выкладываю всю свою жизнь первой встречной блондинке с гноящимися глазами, которая может разболтать потом всем подряд.

(Один раз я так сделала: то была девчонка по имени Од, которая до того меня обожала, что на всех её фотках в соцсетях мы были вместе. И поскольку она была так мила, я делала за неё домашку и давала списывать на контрольных. А ещё я делилась с ней всеми оттенками моей горькой обиды на Мало, потому что тогда мне было не плевать, ведь я была ещё маленькой и мне не хватало зрелости. Но, увы, моя дружба с Од лопнула… как кровяная колбаса в кастрюле, когда до меня вдруг дошло, с одной стороны, что она выкладывает фотки со мной как раз потому, что я такая колбасятина, для контраста – а контраст, надо признать, получался мощный, рядом со мной она сошла бы за топ-модель, – а с другой стороны, что она постоянно треплется про мою Малосскую эпопею с уже настоящими подружками, пока я пишу за неё сочинения на перемене.)

(С тех пор я начеку.)

А! Вот мы уже и в Венне. Невысокие дома-коробки все в жёлтых прямоугольниках, внутри то и дело мелькают тени.

– Э-э… а не поздновато стучаться в дверь к незнакомым людям? – спрашивает Астрид.

Мда, уже 22:10. Но в доме, где живёт семья Идрис, почти все окна горят. Смотрим на список жильцов над домофоном: они на четвёртом. Смотрим вверх: победная линия жёлтых окон, как в «пять в ряд».

Бззззззззззззззз!

– Да? – Из грязной дырчатой паутинки пробивается сквозь треск глубокий тёплый голос.

– Добрый вечер, мсье, мы подруги Хакимы. Она дома?

– Подруги Хакимы?

Эта новость на секунду повергает мсье Глубокий-Тёплый-Голос в недоверчивое молчание. Затем раздаётся:

– Хакима! У тебя есть подруги!

(Возможно, знак восклицания на самом деле был знаком вопроса.)

На заднем фоне возникает тонкий голосок:

– А?

– У тебя подруги, тут, внизу.

– Это кто?

– Это кто? – спрашивает мужчина с голосом обольстителя.

Я таинственно отвечаю:

– Две Колбасы.

Он повторяет Хакиме.

Тишина.

Щёлк – и дверь открывается.

– Четвёртый этаж, налево.

Мы игнорируем лифт и ползём вверх по тёмным лестницам: площадка первого этажа пахнет картофельной запеканкой с сыром, второго – пиццей, третьего – курицей карри и, наконец, четвёртого – шоколадным пирогом.

«Грз-з-з!» – подаёт голос звонок, когда я нажимаю на пластмассовый кружочек рядом с бумажной полоской «Семья Идрис».

Дверь открывается. Сперва мне кажется, что передо мной никого. Потом я опускаю глаза и понимаю, что дверь нам открыл бог.

4

Говоря «бог», я вовсе не имела в виду морщинистого деда с белой бородищей. Нет-нет, я не про библейского бога (тот довольно скучный тип). Я про бога природы, бога ветров, медведей, кошек и черешен – бога, который творил мир, вытягивая верхушки гор кончиками пальцев и пробивая пяткой каньоны головокружительной глубины. Бога солнца, который каждое утро тянет дневное светило за своей необъятной колесницей, чтобы пробивались ростки.

Нет, он даже не бог солнца, он – само Солнце, собственной персоной.

Ослепительное Солнце.

Ну и представьте сами, когда я увидела Солнце вот так, на пороге, у меня – осторожно, плохая шутка! – отнялись ноги.

Почему плохая? Потому что, как оказалось, милые мои детки, открывший нам дверь юноша был без ног.

Почему их у него не было, это я узнала не сразу. А пока просто остолбенела от изумления и от любви.

Короче, Солнце сдержанно здоровается с нами и пропускает нас внутрь, одним взмахом руки отогнав свою колесницу, то есть кресло-каталку, вглубь коридора.

Астрид подталкивает меня, и я вступаю в квартиру, переводя дыхание, – как-никак только что влюбилась в дневное светило.

В квартире, светлой и сплошь обитой тканями тёплых тонов, головокружительно пахнет шоколадным пирогом. Хакима как раз несёт его на подносе с пылу с жару: она вынимала его из духовки, когда мы позвонили.

Вот и третья наша Колбаса. Она даже меньше, чем я думала, и пугливая, как воробушек. Жестом она приглашает нас сесть за низкий столик и разделить с ними трапезу. Я отмечаю, что глаза у неё, в отличие от Астрид, не красные. Зато под ними синяки. Получается, она не плакала? А почему такой усталый вид?

– Кусочек пирога? – шепчет она.

– О! Раз уж он на столе, – отвечаю я скромно.

– Даже не знаю, стоит ли, – вздыхает Астрид, будто внезапно решила сесть на диету. – Но что ж, пожалуй.

В любом случае долго бы она не продержалась: пирог из тех, что тают во рту, как камамбер. Вокруг стола стоят коричневые кожаные пуфы, их бока золотятся от тёплого света торшера. На пуфах сидят Хакима, её отец и мать, но Солнце, увы, затмилось – её брат скрылся где-то в недрах квартиры. По телевизору идут новости без звука.

Мы неловко представляемся: Астрид Бломваль, Мирей Лапланш.

– Вы не из шестого класса, – замечает мадам Идрис.

– Нет, – признаёт Астрид.

– Но вы дружите с Хакимой?

– Мы сёстры по несчастью, – объясняю я. – По той истории с Колбасами.

Тут я понимаю, что снова упустила прекрасную возможность помолчать (любимое мамино выражение).

– Что ещё за колбасы? – недоверчиво спрашивают родители Хакимы и поворачиваются к дочери.

Хакима говорит им кучу всего на арабском. Я придумываю про себя перевод: «Нет-нет, папа, я не ела колбасы, клянусь, просто эти идиоты в школе выбрали меня Колбасой, это значит уродиной, обзывательство такое». Когда она кончает, вид у них печальный. Астрид кладёт Хакиме руку на плечо – не особо решительно, но она хоть решилась.

А Хакима объясняет уже нам:

– Не то чтобы мне всё равно, что я оказалась Колбасой. Но сегодня случилось кое-что похуже. Сегодня день рождения Кадера (Солнце зовут Кадер, Солнце зовут Кадер!). Ему исполняется двадцать шесть, вот почему я испекла пирог. Но когда мы уже собирались втыкать свечи, мы увидели новости, и теперь уже не хочется втыкать свечи, не хочется ничего праздновать.

– Почему? Что там такого сказали, в новостях?

– Тихо, – обрывает меня Хакима. – Смотрите.

Она хватает пульт, и драматичный перезвон заставки к новостям в 22:30 сотрясает комнату. Все смотрят.

Наводнения в Лотарингии: мужчина спас упавшую в воду пожилую женщину. Эксклюзивное интервью, в перерыве нам показывают, как мяукает на плавающем чемодане котёнок.

В Монтобане родился трёхрукий ребёнок, но одну руку удалось отрезать, так что осталось только две. Родители счастливы.

И наконец, главная новость, которой ждут Хакима с родителями, – новость, испортившая Кадеру день рождения…

– Сегодня была объявлена программа ежегодного приёма в Елисейском дворце 14 июля, а также список тех, кто в этот вечер получит из рук президента Республики орден Почётного легиона. Среди них франко-канадская певица Ванилла Джонс, кутюрье Жак Фасон и герой войны, генерал…

В интересах сюжета предлагаю назначить этому генералу фамилию Шегуб, а имя – Дидье-Ульрик; для своих – Д.-У. Шегуб, генерал, прославленный своими подвигами в одной песчаной стране (её будем звать Кирдыкстан). Услышав фамилию генерала с эпитетом «герой войны», родители Хакимы начинают просто-напросто плакать. Хакима же впивается зубами в свой кусок пирога, будто это щека генерала Шегуба. На экране мелькают фотографии названных лиц и архивные кадры елисейских приёмов, Бараки Обаметты и – куда ж без него – моего зачинателя Клауса фон Штруделя во плоти и в окружении Жоэля, Ноэля и Ситроена, которые приветственно машут толпе.

– В этом году приём пройдёт под знаком французского поп-рока и завершится концертом, на котором впервые после многолетнего перерыва выступит группа «Индокитай»!

Смотри-ка! «Индокитай» собственной персоной (персонами). При этих словах Астрид теряет голову от радости и даже изображает какой-то короткий танец, но тихонько, чтобы плачущие не видели.

Спустя пару минут, когда все наплясались и наплакались, Хакима с родителями объясняют нам, почему эта новость так их взволновала. Потому что она связана с тем, из-за чего у Солнца, он же Кадер, нет ног.

У Солнца нет ног, потому что он потерял их в пустыне.

А в пустыне он оказался потому, что служил солдатом в [Кирдыкстане], куда предшественник Бараки Обаметты послал войска засыпать пустынных жителей горами песка, чтобы эти пустынные жители не приехали подрывать Эйфелеву башню, провозя взрывчатку в накладных животах поддельно-беременных женщин.

Перед той миссией Солнце получил повышение и был назначен командиром взвода парней в хаки. Они только что побывали с визитом у жителей местных лачуг, проверяли, не прячут ли те оружие в кастрюлях, и теперь Солнце должен был провести взвод между двух хребтов, острых, как сабли, и выйти к базе, спрятанной среди огромных коричневых скал, которые застряли между гор, как разломанные гигантом куски шоколада.

Небо в тот день было таким белым, будто сверкало тысячами светил. Солнце щурил глаза под каской. Вдруг он услышал короткое «пиу», резкое, будто камешек о лобовое стекло. Он не придал этому значения, пока… пока его друг Лоран, шедший рядом, не рухнул вдруг лицом в землю.

Раздалось второе «пиу», потом ещё одно, а потом очереди затрещали куда громче. Солнцу казалось, что поле зрения сузилось: всё было чёрное, кроме крошечного яркого круга, где виднелись странные, белые, почти сомкнутые горы. И ноги понесли его на автопилоте.

Он дал ногам волю и на бегу удивлялся, как эти пустынные жители узнали, что они пойдут здесь, ведь отвечавший за миссию генерал Шегуб ручался, что путь будет свободен и что единственной помехой будут жара да обломки скал в ущелье.

Генерала Шегуба там не было, он находился на другой базе, той, откуда солдаты вышли накануне.

Солнце подумал с грустью, что только зря растратил последние минуты на мысли о генерале Шегубе, а пули всё свистели и рикошетили от камней вокруг. Наконец две-три попали в него, и он рухнул на песок, как до этого рухнули Лоран и остальные парни. И последние секунды он употребил на то, чтобы подумать о родителях и о младшей сестрёнке.

Вот только секунды оказались не последними. Он ещё увидит родителей и сестру. Но только не свои ноги.

Сейчас, когда я думаю об этом, мне смутно что-то вспоминается – крупные заголовки «Французские солдаты попали в засаду в [Кирдыкстане]: девять убитых, один чудом выжил». Но тогда я не обратила внимания, это что-то военно-политическое, мне было на это плевать, как на первый БМВ Филиппа Дюмона. Не пропусти я это тогда мимо ушей, я бы заметила, что тот чудом выживший родом из Бурк-ан-Бреса и живёт теперь здесь, в районе Венн, влача свои дни в тоске, печали и в инвалидной коляске, а ещё у него глубокий тёплый голос и есть сестра, которая через год станет призёром «Золотой Колбасы».

– А теперь, – вскрикивает мать Хакимы, – этот гад Шегуб, значит, будет расхаживать по Елисейскому дворцу… И собирать награды дальше, хотя на его совести смерти стольких людей, а внутреннее расследование так и не окончено!

– И при этом о Кадере все забыли, – прибавляет отец. – Это немыслимое оскорбление. Немыслимое!

Хакима кивает и поворачивается к нам:

– Так что видите, мне плевать, что я Колбаса. Но это – на это мне не плевать.

Вдруг всё озаряется: Солнце показывается в дверях. Он всё-таки присоединяется к нам, вяло жуёт свой кусок пирога. Я разглядываю его высокий суровый лоб, землистые глаза, коричневые губы. Кажется, никогда ещё не видела кого-то, настолько похожего то ли на принца, то ли на каменное изваяние. Наконец он перехватывает мой взгляд и сдержанно спрашивает:

– Как тебя зовут?

– Мирей.

(Мирей клюквы красней.)

– Мирей, ты очень милая, – говорит Солнце. – Ты никакая не Колбаса. И моя сестра тоже. И ты тоже, – добавляет он, глянув на Астрид.

– Спасибо, и вы тоже, – мямлю я в ответ. – То есть вы тоже очень милый. Ничего общего с колбасой.

Он доедает свой кусок. Я решаюсь-таки:

– Но ведь, как бы всё это ни было печально… это не повод отменять день рождения.

– Ты права, – тихо соглашается мать Солнца. – С днём рождения, Кадер!

Мы все обнимаемся. Встаём, чтобы обнять Солнце. Солнце обнимает меня – Солнце обжигает меня, я сажусь обратно, а в голове всё дрожит и звенит, будто у меня на плечах колокол, в который только что жахнули кувалдой.

Хакима вздыхает:

– Вот бы попасть туда, на этот приём, и прокричать всем этим журналистам правду про Шегуба, заставить взглянуть правде в лицо…

– Хакима! – ворчит Солнце.

Но тут же Астрид бормочет под нос:

– Увидеть живьём «Индокитай»…

Так что я и сама шепчу про себя:

– У меня тоже есть повод туда пойти. Очень веский повод.

Странно, вот так совпало.

Такие разномастные… но общие причины быть там 14 июля, ворваться на их ежегодную вечеринку и – да, почему нет? – напомнить им о нашем существовании.

А если уж объявиться, то надо с блеском, дерзко – верно?

Ну и вот.

Так в день конкурса «Золотая Колбаса» у меня родилась идея.

Отправиться в Париж…

Приехать ровно 14 июля…

И вломиться на их елисейскую вечеринку.