Читать книгу: «Полетим… и мы – полетели…», страница 8

Невенчанные невесты. Смерть в яйце 21 и 22

Еще один шаг и мы оказываемся в жилище Ведающей матери, здесь ничего не изменилось: все та же большая беленая печь, в которой потрескивают березовые поленья, распространяя вокруг все проникающее тепло и жар небесной благодати, пол устлан вязаными половиками в несколько слоев на них вместо привычной геометрии и полосок – коловороты, трезубцы, рыбы и еще какие-то неизвестные мне знаки и символы. У широкого окна с белой геранью на подоконнике, стоит небольшой деревянный стол и широкая лавка, застланная медвежьей шкурой, справа от стола полки с чугунками и глиняными крынками, с лева ручной умывальник и большой медный таз под ним.

Содрав с меня остатки джинсовой куртки и вымыв руки, Ведающая мать склоняется надо мной, лежащем на полу, придвинув поближе сполостнутый медный таз.

– Будем тебя врачевать….

– Может начать с Беляка и кота?

– Боишься..?

– Да…

– Пусть полежат…. Я зла на них за то, что люблю…. Кроме них у меня и нет никого, не считая, Таисии, та тоже своевольная девица, сплошные истории с привлечением высших сил…заблудших монахов и потерявшихся влюбленных. Глядя на мою страшную рану, бабка морщится и печально вздыхает: Я думаю, что когда Черный откусывал тебе левую руку, то испытал дежа вю – бедный мальчик…. Это все от плохого влияния, он был рожден когда-то благородным созданием, только слишком всем доверял, его проклятье – служение и отсутствие собственной воли… , а не ты новоявленный мститель, воплощение предавшего его друга…

– Я тоже бедный… и мне было больно! – искренне возмущаюсь я, глядя в ее такие мудрые зеленые глаза с желтыми искрами, похожими на веселье или свечи с которыми пляшут чертята.

– Молчи уж воитель…., – бабка, вымыв в тазу мою левую руку, и вымазав пахнущей хвоей мазью мою рану, складывает их вместе, щедро полив мертвой водой из фляжки. Рана с рукой срастаются тут же и безумно чешутся, словно, пытаясь довести меня до полупомрачения, а я думаю, как же придется Беляку и коту…. и решаю терпеть молча. Она одинока…, как же она одинока, – думаю я. Жить тысячи лет и видеть, как уходит в вечность, все, что ты любила…, – я с жалостью смотрю на Ведающую, а она, как будто прочтя мои мысли, насупилась, а потом улыбнулась:

– Отправляйся каа ты в баньку, Рыжик, веди – клубок-колобок, а я займусь врачеванием кота и бедной белой собаки.

Я слушаюсь бабку и иду в баню, надеясь смыть с себя всю подземную грязь, … и предательство Даны… «Только мститель его победит, с освященным оружием мести…», – я предназначен, рожден был, чтобы убить Черного волка, и когда осознал или вспомнил это, все получилось, может об этом твердила Ведающая мать, когда я заявился к ней в первый раз – несмышленый и наполненный глупыми представлениями и убеждениями. Все предначертано в этом мире, и тот, кто сможет прочесть предначертанное в вязи судьбы, тот, кто следует своему Пути, истинно свободен, это как с осознанной необходимостью…. у немецких философов.

Я не помню ни бани, ни того как вернулся в избушку Ведающей матери, я помню только свой сон. Во сне, я вижу, как ночью приходят куды в смешных разноцветных колпачках, с лицами мудрых младенцев, и приносят тело Вовки, завернутое почему-то в бардовый турецкий ковер. В узких сенях избушки моей хозяйки хрипит, дергаясь в корчах, Беляк, его раны закрылись, но он все еще мертвый или застрявший между жизнью и смертью, рядом жалобно поскуливает Рыжик, облизывая своим розовым языком закрытые глаза мучающегося собрата, а волшебный кот, склеенный из двух неравных половинок, существо иного порядка, поэтому наевшись домашней сметаны из стратегических запасов бабки, намеревается навестить местных подружек, чтобы проверить, все ли в порядке с его амурным достоинством, после столь героической гибели и последующего возвращения на данную грань потустороннего существования. Ведающая мать спит и видит те времена, когда она решила, что будет жить совершенно одна, здесь у теплого моря, через несколько сотен столетий ставшим – большою рекою….

Во сне я слышу голос моря. Оно в моей крови, памяти рода, в знаках и символах, запечатленных на стенах домов моего города.

В своем сне, я, словно чайка качаюсь на волнах, ныряю, погружаясь в благословенную изумрудную пустошь усеянную огнями – отблесков солнца отраженного в пузырьках кислорода, в тенях больших серебряных рыб, танцующих бархатных трав и белых кораллах.

*

Тук-тук – стучит небесный метроном, и кружится по спирали восьмерки – уходя из бесконечного в вечность маятник, пронзая все грани Великого кристалла….

А я внезапно просыпаюсь от стука в дверь, на той же самой медвежьей шкуре на лавке у окна под сенью белой герани, здесь я засыпал однажды, когда попал в этот дом в первый раз. За оконном – листопадит и холодное осеннее солнце похоже на раскаленный лед, а глубокое синее небо на океан, застывший в штиле, но ждущий скорую бурю.

И трепещет на сквозняке белая шторка. А по эту сторону – совершенный уют – пахнет парным молоком и свеженапечеными пирогами. Ведающая мать стоит, склонившись надо мной, в руках ее мои постиранные джинсы и длиннополая льняная рубаха расшитая алыми птицами, сгорающими в пламени и из него рождающимися.

– Там к тебе пришли, – кивает Ведающая на входную дверь.

– Никто ко мне не придет…, – уверяю я настырную старушку, подталкивающую мое бренное тело в направлении входа. Но произнесенное ей имя, заставляет в одно мгновение освоить обе штанины и натянуть на себя подаренную бабкой рубашку.

Ро Дана…

– Уходи… предательница! – рычу я, распахивая входную дверь, но тут же закрываю свой рот.

Это действительно Дана, ее красивые рыжие кудри сожжены и торчат неровными спекшимися клочьями, опалено и единственное крыло, ставшее из белого – серым, глаза замучены, одежда в грязи и пепле.

– Прости…

Я пропускаю деву воительницу с одним крылом в избу Ведающей, не спросив разрешения хозяйки. Но та сама, появившись из-за моей спины, предлагает:

– Садитесь, детишки, нам следует очень серьезно поговорить о важном….

И мы с Данной как два провинившихся чада перед горе очами грозной родительницы садимся за один стол и стараемся не смотреть друг –другу в глаза.

– Вы запустили Машину света – богов? – строго смотрит Ведающая мать на однокрылую деву.

Дана кивает: – Без помощи брата, яб не смогла…. – печально вздыхает.

– Войско Падших разбито…., – теперь бабка смотрит уже на меня: тобою повержен Черный волк – правая рука Чернобога….

Дана удивленно поднимает свои чуть раскосые зеленые глаза и смотрит на меня, так как еще никогда не смотрела, а я улыбаюсь и млею от этого взгляда.

– Цыц, мелюзга, – Ведающая изволит гневаться: – Бессмертный не прощает таких обид и даже я не смогу остановить его надолго, когда он пошлет против вас Ветер смерти… Остается одно, либо он, либо вы…

– Будем искать яйцо! – я все также с улыбкой разглядываю Ро Дану, простив….как дурак… и любуясь ей даже в подобном обличии…

– Будем.., – бабка, нагнувшись, вынимает из-под стола четверть самогона. Вот выпьем, еще отоспитесь, а к ночи пойдете за ним, что тут искать…. Я ведаю эту загадку….

Налив в третий раз по сто и заставив нас с данной выпить за прощение и очищение темных душ, Ведающая мать спрашивает меня, что я знаю о пермском купце-пароходчике Мешкове.

– О Николае?

– Да…

– Ну не так чтобы много…., он построил и подарил городу университет… и спас горожан от голода в трудные годы… Фамилия Мешкова гремела до революции по всей Каме, Волге, Вятке и Белой от истоков до самого устья. Его знали в обеих русских столицах и уважали в Сибири. В Соединенных штатах Америки и Париже ему выдавали кредиты под честное слово, настоящего миллионера, сотня барж, почти шестьдесят больших дебаркадеров, многочисленные пакгаузы-склады, пристани и железнодорожные вокзалы, десяток заводов, 27 почтово-пассажирских и 19 грузовых пароходов, он был богат, влиятелен и эксцентричен..

Да…, – мечтательно кивает бабка. – А еще он был страшный бабник и любил чудные подарки. Красавец, широкой души человек….

Мы с Данной, удивленно смотрим на слегка захмелевшую – Ведающую. А та вздыхает, грозит кому-то невидимому пальцем и прячет под стол бутыль с самогоном.

– Баста…, так вот, любил Николай дарить чудные подарки. Одной из своих полюбовниц он приобрел за сумасшедшую сумму и преподнес на пасху яйцо Фаберже. То было настоящее окаменевшее яйцо чуть больше гусиного, искусно украшенное золотой филигранью и мелкими изумрудами. Откуда сам Фаберже взял окаменевшую заготовку история темная, только вот, я знаю, что ЭТО ТО САМОЕ яйцо, где сокрыта смерть Бессмертного злодея.

– Хорошо, – киваю я, – А где мы теперь найдем эту самую купеческую полюбовницу, сто лет спустя?…

– Где-где, – хмурится бабка. – Ясно где…

– В доме Мешкова, там, где теперь находится краеведческий музей…. -задумчиво шепчу я себе под нос, вспоминая эту старую городскую легенду…

Еще в прошлом веке при Советской власти и большевиках местные обыватели рассказывали доверчивым приезжим гостям, что по ночам в бывшем доме купчины Мешкова слышен пронзительный детский плач, печальные женские стоны и вздохи. Старые пермяки утверждают, что это плачут души малышей и девушек, загубленных хозяином дома.

Детство Коли прошло в нужде и бедствовании: отец был мелким лавочником. А вот сын Николай стал миллионщиком, и что говориться гулять любил по-русски с бескрайней как уральские просторы душою. И дом он свой построил так, чтоб с размахом: высокие мраморные ступени, кованый ажурный козырек над крыльцом… Место Николай выбрал в центре города, на самом берегу Камы, чтоб и горожане, фланирующие по набережной и проходящие мимо речные суда с пассажирами могли лицезреть роскошь и богатство живущих здесь людей.

Цитадель купца миллионщика Мешкова, это не просто старый дом. Это философия мечты, воплощенная в архитектуре. Рассказ о том, как маленький человек стал грандиозно большим, и этой задаче служат не только величественность и красота этого здания, а сам принцип, на основании которого построен дом, это увеличение архитектурных компонентов снизу – вверх. Первый этаж дома украшает рельефная кирпичная кладка и полукруглые окна – толи храм, толи – замок владетельного сеньора. Второй этаж – это сочетание позднего классицизма со стилем модерн – массивные наличники на окнах, колоннада центрального фасада, чугунный балкон. Причудливый модерново-барочный фронтон дома логически завершает образ фасада. Так гармонично и многогранно выглядит изнутри человек – создавший себя сам и достигший больших высот. При всем этом Мешков был тщеславным и любвеобильным человеком. Ходили слухи о множестве красивейших женщин различных сословий, тайно посещающих этот дом по ночам и возвращающихся обратно с крупными купюрами в руках и усыпанными брильянтами украшениями на шеях, в ушках и на пальцах рук. Порой в результате этих «барских утех» рождались дети. Боясь быть опозоренными перед светом и своими родными, падшие матери ночью приносили малышей к дому Мешкова и оставляли их на крыльце. Большинство детей купец пристраивал в благотворительные приюты, помогал деньгами, участвовал в том, чтобы дать им хорошее образование и воспитание. Но некоторые из них не доживали и до утра – замерзали. Их души и рыдают по ночам в особняке. Так как и души раскаявшихся в своем грехе и покончивших жизнь самоубийством заблудших женщин, а так же неприкаянные души тех, что избавились от нагулянного более радикальными, осуждаемыми людьми и законом методами.

– Ну и…– вопросительно я смотрю на Ведающую мать.

– Ну и бал у них сегодня ночью, собираются раз в год в самую пронзительно-тоскливую пору в наших суровых местах – 3 октября и танцуют невенчанные невесты – самоубийцы, детоубицы – преднамеренные и случайные, – и пляшут под звуки оркестра в подземном купольном зале, что у дома купчины Мешкова, а сам хозяин сидит посреди зала на железном троне и выбирает лучшую из них, кого могут простить, там – на небесах, слушая их истории и сам – каясь в своем грехе блудолюбия.

*

В холодных сырых осенних сумерках мы вместе с Данной идем по набережной Камы, в полной тьме, после очередного ремонта здесь так и не удосужились установить фонари, лишь огни с противоположного берега широкой реки и одинокие звезды, пробившие толщу серых туч, освещают наш путь. Нам нужно добраться поближе к туннелю, в ста пятидесяти шагах от него, в сторону юга, в зарослях покрывших холм есть тайный лаз, ведущий к купольному подземному залу у дома Мешкова.

– Пока я не закрою свои глаза ты будешь видеть в любой темноте, помнишь..?

– Да, Ро Дана, я помню.

– Дай мне руку, так будет удобней и слушай, ты должен услышать прекрасную музыку, значит, мы выбрали правильный путь…

Я закрываю глаза и слушаю эту ночь: далекий гудок теплохода, пьяный смех и визг сжигаемых шин, ругань, и вот я слышу звон колокольцев, а потом пение скрипок, трамбон, флейта, фагот, они сплетаются в звуках вальсирующей мелодии, чарующей и заставляющей забыть обо всем и кружиться – кружиться пока не погаснут все звезды и ангелы не сойдут с небес, чтобы плакать о тех, кого должны были карать.

– Ты слышишь музыку? – жаркий шепот Ро Даны в мое правое ухо и мой утвердительный кивок.

Между торчащих корней деревьев и полуразвалившихся кирпичных стен туннеля мы пробираемся к источнику волшебного звука, под ногами шуршит битое стекло и еще какой-то невидимый мусор.

Тут все как говорила нам бабка:

Большой полусферический зал, освященный свечами и факелами на стенах в особых держателях в форме бронзового кулака – знак упорства и силы. Справа на грубо сколоченных ящиках, сидят оркестранты – скелеты в рассыпающихся тленом фраках, между тем это они исполняют столь дивные, волшебные мелодии… Слева стоят столы, покрытые золотой церковной парчой, на них шампанские вина в заплесневевших бутылках, столетний коньяк в потемневшем и пыльном стекле, серебряные вазы с фруктами, французский шоколад в жестянках, и множество хрустальных фужеров, играющих тысячами огненных бликов в свете свечей и чадящих факелов.

По залу кружатся в вальсе дюжина невообразимых красавиц: блондинки, брюнетки, огненно – рыжие, с глазами как небо, морская вода, темный миндаль, грациозных, словно дикие кошки и пышных как сдобные булки, одетых в кружева и шифоны, норку и соболя, китайский шелк и ивановский ситец.

У меня разбегаются глаза от всего этого великолепия, и я не сразу замечаю высокое кресло из стали в самом темном углу на нем полуприкрыв глаза с белоснежно белым платком в правой руке и бокалом алого вина в левой сидит сам хозяин – купец миллионщик – Николай Мешков. Величественный господин крепкого телосложения, коротко стриженный с темно-русым цветом волос с сильной проседью на голове с широким лбом философа, при окладистой бороде, в усах и бакенбардах, и жестких глазах с затаенной в глубине всепонимающей грустью – бывалого человека или мудреца. На нем костюм – тройка, зеленый шейный платок и бардовые лаковые штиблеты в каучуковых калошах.

Он смотрит в себя, и смотрит вдаль, сквозь танцующих и время… замирает только играет свои небесные мелодии оркестр мертвецов и кружатся в вечном вальсе невенчанные невесты – дюжина грешниц – красавиц.

– Скажи за меня слово, господин…, – подходит ко мне в шуршании шелка дева похожая на восточную принцессу, с тонким станом и глазами цвета гречишного меда.

– Что я могу…?

– Скажи, что достойна – прощенья, когда захочет спросить….

Я киваю, а она возвращается к тем, что кружатся в свете свечей и при факельном свете.

– Я вижу у нас незваные гости? – Николай Мешков очищает свой взгляд и смотрит на нас. – Представьтесь….

– Ро Дана дочь мудрейшего правителя трижды девятого королевства.

– Предназначенный пути война, – представляюсь я.

– Что Вы хотите незваные гости?

– Нам нужно яйцо Фаберже, подаренное однажды тобою одной из своих прекрасных любовниц, возможно, она находится здесь, среди танцующих дев, – голос Даны звучит как глас провиденья.

Купец миллионщик лишь морщится и отстраненно отвечает:

– Я не помню того, что было, слишком много печали и зла принесли мне люди за то, что я делал добро. Я прощен и сам могу дать прощенье, одной из танцующих грешниц раз в год на балу моих Невенчанных невест. Скажи, кто достоин прощенья, ты, предназначенный…. Я отдам ей белый платок, и она смоет своими слезами мой грех, та на кого ты укажешь…

Я растерянно смотрю на вдруг замерших невенчанных невест, не зная, что делать, когда чувствую как Дана кладет свою правую руку мне на плечо.

– Все случайное не случайно, – ее шепот в мое правое ухо.

– Она достойна прощения, – указываю я на деву одетую в шелка, похожую на восточную принцессу, с тонким станом и глазами цвета гречишного меда.

– Благодарю, – говорит купец миллионщик, поднявшись со своего стального кресла и вручая белый платок той, на кого я указал. – А теперь вы должны уходить. Лучше идти через мой дом и уходить со стороны города, у реки вас уже ждут Падшие.

– Но…, пробую я задать хотя бы еще один вопрос, но Ро Дана тащит меня в сторону противоположную той, что мы пришли, там тоже есть вход, или выход….

– Белый ангел на старом кладбище, я спрятала его там, – слышу я шепот прощенной сквозь шорох ее шелков и успеваю сказать ей: Спасибо…, – перед тем как уйти.

Пробравшись в дом Мешкова, невидимые сторожами, мы выбираемся через окно мансандры под звуки сработавшей сигнализации, несемся как две тени меж старых лип и кленов, ныряем в подворотни и укрываемся в арках домов. Уже выбравшись к спящим трамвайным путям, встречаем там Таю.

– Я их отвлеку, – шепчет она, глядя на нас с детской улыбкой.

– Не смей! – возмущается Дана, пытаясь схватить ее за правую руку.

А Тая смеется, и, подняв подол своего заношенного сарафана, мелким бесенком уносится прочь, в сторону камской набережной туда, где нас дожидаются Падшие.

– Нужно идти…. Я смотрю на Дану с улыбкой, – С ней ничего не случится… почему-то я знаю….

– Нужно, – соглашается Дана. – Но в следующий раз, ты должен ей запретить!…

– Ага…– мы идем.

На нашем старом Егошинском кладбище провинциальном и небогатом лишь один Белый ангел из тех надгробий, что остались с царских времен. Глядя на него я встаю на колени и точно также как во время своего побега из замка Падших отодвигаю плиту постамент, напрягаюсь, готовясь к неимоверному усилию, собрав волю в кулак, но плита скользит легко, как будто на смазанных маслом шарнирах, возможно, все именно так. Под плитой небольшая ниша, в ней нечто вытянутое сферическое завернуто в шелковый шарф с алыми маками, я разворачиваю шарф, в нем окаменевшее яйцо чуть больше гусиного, искусно украшенное золотой филигранью и мелкими изумрудами.

Через час прогулки быстрым шагом по замершему в ночи городу мы оказываемся в Костырево, а затем и в избе Ведающей матери.

– С Таей все будет в порядке, – спрашиваю я, только переступив порог ее дома.

– Да, – отвечает бабка. – Кто тронет правнучку – умрет…

И я верю.

Мы только присаживаемся выпить заваренного Ведающей чая с травами, как слышим стук в дверь – незваные гости….

– Я открою сама, – бабка вынимает из-за печи нечто похожее на стальную клюку, которую обвивают черненые змеи.

На пороге, не желая переступать разделяющее их естественное препятствие, стоит некто высокий в белых одеждах с золотым нимбом над головой, когда он склоняется в приветственном поклоне, я вижу торчащие из-за его спины два белых крыла.

– Он из твоих? – спрашиваю я вдруг нахмурившуюся Дану.

– Нет, разве ты не видишь, это просто ангел.

Действительно ангел, он очень похож на того, что высечен был на надгробии, том, где мы взяли яйцо.

– Зачем пожаловал светлый? – Ведающая мать прислонила свою клюку у порога, но не сделала шага назад, приглашая незваного гостя.

– В эту ночь хватает незваных гостей…. Вы должны вернуть мне яйцо…Бессмертный вас обманул, он сам возжелал получить свою смерть, чтобы никто не смог воспользоваться его маленькой тайной. Я хранитель его смерти и пока она у нас, он не посмеет выйти в белый свет. Вы можете уничтожить его, но тогда равновесие будет нарушено и грядет Большая война, которая снова сотрет человечество с этой земли и все начнется сначала…

Бабка кивает: Отдай….

Я достаю из кармана яйцо, освобождая его от шелкового платка с маками, яйцо со смертью вручаю Белому ангелу, а платок бросаю в печку, где он тут же сгорает.

Ангел поворачивается, чтобы уйти, молча, без прощального слова.

– И вы вот так просто уйдете, не оставив ничего взамен, хотя бы одно обещание…, – я смотрю на его крылатую спину.

– Добро не приемлет платы, оно делается просто так, от души…. Но, все же повернув к нам свое белое скуластое лицо увенчанное златыми кудрями и нимбом, ангел произносит в пол голоса:

– Святой грешник – сажатель деревьев, там ты найдешь живую воду. Когда произойдет, то, что ты желаешь, ни у света и не у тьмы не будет власти над твоей судьбою и все вернется на круги своя, я клянуся сансарой.

Он уходит… когда я выскакиваю за порог, чтобы спросить, что все это значит, там стоят трое Падших.

– У нас нет власти над вами, – произносит самый высокий черный крылатый демон, увенчанный толстой золотой цепью. – Но ты можешь вызвать любого из нас на поединок чести.

– Конечно, нет…, улыбаюсь я и делаю шаг назад.

– Хочешь узнать, как умирал один старый горбатый фонарщик из города Потерянных душ? – ухмыляется демон, увенчанный золотой цепью.

Я пытаюсь нащупать давно потерянный меч – акинак и тянусь к оставленной бабкой клюке.

– Стой! – произносит за моей спиной Ведающая мать, – Не стоит желать зла, тому, кто сам есть зло, и пал так низко, что разучился летать под истинным небом. Ты должен закончить свой путь, но не сейчас, спаси погибшего друга, не дай злу – победить… Вы убирайтесь, иначе я нарушу договор и выйду за свет, когда придет время последней битвы и ангелы вострубят конец света.

Падшие молча, разворачиваются и уходят, растворяясь в сумраке этой ночи, здесь им не дано летать, лишь там под землей, но и там не летят они, а падают вниз.

Я еще долго не могу успокоиться, пока бабка не произносит, что утро вечера мудренее, и тогда я засыпаю и совсем не вижу снов.