Читать книгу: «Коты-колдуны»

Эта книга посвящается тем замечательным людям, что ценят других не только за выгоду, что они могут принести; тем людям, что не топчутся по чужим головам из злого корыстолюбия; тем людям, что не тешатся чужими страданиями и уничтожением себе подобных, а наслаждаются жизнью и окружающей их красотой; короче говоря, эта книга посвящается всем котам мира.

Пусть даже они какие-нибудь собаки…

Предисловие автора

Все в этой книге – чистая правда, кроме того, что неправда. Она написана со слов людей, у которых были друзья, родители которых были знакомы с дедами тех, кто слышал о том, что происходило в те дни в Великой Ниме. Некоторые главы основаны на материалах из достоверных летописей Сашки Пучеглазого, что объединенны в книгу «Сказки о небывальщине и нечистой силе, рассказанные деревенскими дурачками». Много почерпнуто автором из знаменитого сказания «Как Ватька Ухастый ходил с котами драться», немало любопытного нашел он, автор, в странном анонимном очерке «Придурь, коты и девки: чем они отличаются, если отличаются», в хронике «Похождение нимского мохнача во времена царствования Егорки и Тупырки» и в «Истории Рыжего Утеса, написанной монахом Жмуркой, да будет он проклят, собака такая», а еще в разных былях, вымыслах, байках и срамных шутейках кабацких остряков. Одна глава задокументирована из воображения автора, мяу.

Ах, читатель, как хорошо, что мы живем в мире, где скромному автору можно лишь нежиться на солнце и спать, ничего не выдумывая от себя! Как благословен…¹

Глава первая. Бродячие колдуны

В пыльный июньский день, до того жаркий, что и жалкая мошкара попряталась в тени, по дороге катил и перекатывался фургон. Вообще даже не фургон, а черт знает что такое. Обвешанный грязными тряпками кузов накрывала крыша наподобие каких-нибудь северных юрт, сшитая как будто и перешитая из самых цветастых и дырявеньких кое-где женских юбок и кусков одеял. Одно колесо повозки было с разбитыми спицами из металла, другое с гнилыми спицами из дерева, третье, сплошное, походило на крышку старой квашни, а четвертое и вовсе было стырено, очевидно, с какой-то барской кареты, на нем остались еще следы позолоты. Но, что самое странное в этом фургоне, на месте возницы не было ни души…

Лошади, две старые сонные клячи, тащили повозку сами по себе и словно бы куда им самим вздумается. Впрочем, топали они все равно по дороге – у рощи, мимо поля.

От жары над полем стояло, как призрак, облако пота. Крестьяне возились во ржи, резали, мяли, опять резали, опять мяли, а еще ворчали, ругались, курили, бабы показывали мужикам кулаки, мужики показывали бабам спины. И вот, когда на дороге послышалось зловещее «цок-цок, ц-ц-ц, цок-цок», со скрипом и скрежетом, когда из-за деревьев, качаясь шутовски, выехала крытая повозка без возницы, измученные жарой крестьяне повытягивали головы.

– Сейчас завалится, – уверенно произнес черный усохший мужик, покуривая пучок травы.

– Завалится, – согласился второй, косоватый.

И точно!..

Ведомый ленивыми лошадьми фургон соскользнул в небольшую яму на краю дороги и, раскачивая ярмарочными тряпками, с треском грохнулся на бок.

Но не успела повозка удариться о землю, как из-под навеса с воем вылетело несколько котов!

Один, рыжий и самый перепуганный, со страху бросился скакать зайцем в поле. Другой уцепился за дерево и полез наверх с такой прытью, будто кто-то снизу бросал в него ножами. Еще один, кажется, серый и толстопузый, закувыркался в кусты. Мало того, когда составлявшие навес тряпки пестрым комом съехали на землю, из-под складок вылез четвертый кот, сонный и ошарашенный. Крестьяне, наблюдавшие за катастрофой молча и с интересом, подумали, что четвертый этот самый тертый из калачей, раз его не испугало крушение фургона, но оказалось, что крушение это он просто проспал и теперь, вдруг увидев свою тень, подскочил на ровном месте, упал на спину, задергался и юркнул обратно в тряпки.

Только крестьяне собрались пойти на помощь застрявшим лошадям, как из кустов выбрался серый кот, а с дерева спустился темный с белым брюхом.

Эти двое встали на задние лапы, подняли передние над головами своими кошачьими и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыли так, как умеют выть лишь коты и злые ночные духи. Запутавшиеся лошади приподнялись и легкими рывками поставили себя обратно на ноги.

Упавшая на бок повозка задвигалась и сама по себе стала на колеса!

Крестьяне ахнули от изумления.

Минут тридцать бродили коты по кустам придорожным и собирали разлетевшиеся повсюду миски, медные блюдца, шкатулки, мешочки и всякие явно непонятного назначения предметы, вроде колотушек со стеклянными шарами на концах, нанизанных на ручку паутин и палок-ковырялок.

Наконец коты собрали все разбросанные пожитки свои, попрыгали в повозку и поехали было дальше, но на околицах деревни на них налетела свора собак, окружила фургон и вновь переполошила крестьян в поле матерным лаем. А потом, среди кошачьего воя и псиного ора, что-то грохнуло и всю дорогу заволокло дымом. Мимо озадаченных крестьян промчалось несколько испуганных псов с вытаращенными глазищами…

Так кошачья повозка въехала в деревню Заунывненькую, староста которой записал в тот день в журнале: «Приехали какие-та паганые валшебники с хвастами длинными-длинными. Жди беды, ах, ах!»

Фургон прошел стороной боярские сады, дворы крестьян побогаче (разбогатевших продажей шкур крестьян победнее) и остановился на краю дороги у некоего дома. Лошади сами стряхнули с себя колдовскую упряжь и пошли объедать цветущую траву у плетня, а из повозки вышел очень важный с виду кот. Он был черного цвета с белым животом и держался на двух ногах не хуже человека или шварзяка, например. Кота этого звали ни много ни мало, а целым Трофимом, а полнее – Трофимом Котофеевичем.

С важной неспешностью управляющего каким-нибудь барским поместьем, он прицепил булавками к пологу несколько волшебных шаров, к верху навеса и по краям приделал звенящие погремушки. Потом отщелкнул у борта опускающуюся планку. На ней он свесил длинную, на всю повозку, тряпку, на которой большими разноцветными буквами вышито было: «Брадячие калдуны! Валшибство за граши!» Когда-то однажды зевающий умник, таскавшийся без дела по городским улицам, заметил Трофиму, что «вывеска-то его с ошибками». Потом что-то случилось, и с тех пор этот умник стесняется выходить из дома.

Что бы там ни было, пока Трофим развешивал на повозке блестящие украшения не всегда безобидного назначения, из дома, у которого стал фургон, высунулся нос, потом борода, потом налитые злой кровью глазищи. Впрочем, однако, первее всего этого наружу вылезло пузо. Короче говоря, из дверей дома выскочил все-то лишь человек, замахал руками, сморщил рожу и затрещал:

– Чтоб мне в колодец ухнуться! Чтоб мне в усах запутаться! Что за балаганная колымага всунулась напротив моих ворот?! – мужик подбежал к повозке, заглянул с одной стороны, заглянул с другой, ища хозяина, которым, по его мнению, мог быть только человек. – Извольте провалиться сквозь землю, пока я не достал из ножен мои кулаки!

Трофим как ни в чем не бывало и дальше украшал навес непонятно чем, зато изнутри вылез тощий и взлохмаченный рыжий кот. Кота этого звали Лишайным.

– Ты, что надо?! – воскликнул он таким угрожающим тоном, от которого коты попроще бросаются наутек и дырявят головами заборы. – Брысь отсюда!

– Брысь отсюда!? – возмутился толстяк и показал коту кулак. – Ты мне тут потабарь, рожа усатая! Ну-ка, где твой хозяин, суй его сюда. Перегородили мне, видишь, подход, так еще хамить думают не по-человечески! Вот здравствуйте!

Повозка и вправду закрыла ворота на постоялый двор, хозяином которого и был взбешенный этот мужик.

– Скажи ему что-нибудь, – разрешил Трофим.

– Ага! – воскликнул Лишайный. – Хозяина тебе хочется, храпун жиропузый? Ты не семени там, поближе подойди, бурдюк двуногий, я тебе так отваляю – без штанов побежишь! Долбня ты шиловатая, вопли орать не хлебца жевать, ѨѪѮѬѾ ты ѢѠѿѪѤ! Чтоб тебе ѰѮѾѥѧѤ ѪѬѧѡѳљћ ѩѯѧѸѼ҉ ѱ҂Ѥђ҈Ѿѿ и потом ѣѡѪѨѤҀҾӍ на ушах повисло!

Все эти загадочнейшие символы – страшные матерные заклинания, расшифровать которые может лишь лютый колдун, поэтому не стоит переживать, читатель, если вы не сумели их прочитать. Впрочем, если вы лютый колдун и прочитать их сумели – берегитесь! Стоит лишь произнести их, хоть мысленно, и у вас тут же загорится белье. Поэтому для вашей же безопасности, читатель, все колдовские заклинания в этой книге обезврежены и исковерканы. Однако же, автор не может поручится, что не пропустил где-нибудь среди сложных фраз и кошачьих завываний обрывка наговора или проклятия кривого носа, поэтому, перестраховки ради, прежде чем читать эту книгу, спрячьте подальше все, что сложно потушить…

Заклятие Лишайного подействовало сразу – ошалевший толстяк задергался и задымился весь из-под штанов! Принюхиваясь к запаху, он торопливо попятился обратно к дверям постоялого двора, не отрывая взгляда от сердитого котяры.

– Э, ты куда пошел? – не отставал Лишайный. – Ҝ҈ѿҀ҃҄ѻѺ ты ѾѶ҈ѪѮѤѠ! Не такой крикливый теперь? Язык вздулся? Сейчас еще волдырями затянет! Ты не беги, я тебе сейчас, хозяин ты наш, петушка твоего цыплячьего в кошачий хвост превращу, детишкам на радость, жене на потеху.

Провожаемый угрозами и насмешками хозяин постоялого двора спрятался за дверь, но, когда кошачьи крики поутихли, высунулся обратно – швырнуть что-нибудь потяжелее в своего хвостатого обидчика, – однако испугался собственных мыслей и скрылся опять.

Ближе к вечеру по кривым деревенским улочкам пошли нестройно возвращавшиеся с полей крестьяне. Завидев цветастую повозку, они невольно, а иногда и спешно, отходили на дальнюю сторону дороги, косились на лошадей, на пустующее место возницы. Тем более что изнутри, из-под закрытого наглухо навеса, порой струился витиевато едкий дым, порой там что-то шумело, визжало, звенело, а временами сквозь складки и щели стрелял какой-то ослепительный свет.

Впрочем, крестьяне не доверяли колдунам и безо всех этих странностей. Все потому, что с полгода назад в Заунывненькую уже заглядывал один колдунишка, пустая душонка, волшебник с кислой улыбочкой. Тощий, плутоватый, дерганный какой-то, его притащил сам деревенский голова, который никак не мог справиться со своей развеселой дочерью. Староста попросил волшебника каким-нибудь магическим и колдовским способом вернуть его непотребной дочери самую обычную девичью честь, которая растрачивалась часто и с большим энтузиазмом. «О, – сказал обрадованный волшебник, – очень легко и с превеликим удовольствием! В таких каверзных делах я руководствуюсь волшебным правилом – клин вышибается клином! Дайте мне минут пять, хо-хо!»… Волшебника этого потом двое суток гоняли по деревне, травили собаками и обхаживали колотушками.

И вот сегодня, когда в деревню снова заявились какие-то бродячие колдуны, люди обходили их стороной и если и бросали взгляды, то взгляды эти бросали как камень. Разве что дети, особенно мелкие чумазые хулиганы, тыкали в кривобокую повозку пальцами и что-то там гыкали на своем детском языке.

К вечеру улица опустела. Не видно были ни крестьян, ни обитателей колдовского фургона. И лишь когда солнце село вконец и стемнело совершенно, неподалеку от повозки нарисовалась покачивающаяся фигура. Некий силуэт подошел ближе, рыгнул раскатисто – и упал. Похрюкав немного на коленях, человек кое-как поднялся обратно на ноги, но качало его так, что он мог в любой миг рухнуть обратно на дорогу.

Человек этот, нужно сказать, был не кто-нибудь, а всем известный пьяница Тимошка. Тимошку знают все и повсюду. Вероятно, и вы, читатель, знаете Тимошку. Какого-нибудь одного или другого. Может статься даже, что вы и сам – Тимошка…

Как бы то ни было – из повозки вылезла кошачья голова.

– Опа! – воскликнул удивленный пьяница и, стараясь не упасть, заходил туда-сюда. – Кошак! Иди сюда, как тебя, кыс-кыс! Ой…

– Волшебство за гроши, – неуверенно произнес Трофим, оглядывая ночного пришельца с ног до головы. – Мяу…

– А! Колдуны! – понял наконец Тимошка и сосредоточенно уставился себе под ноги. Ноги эти постоянно двигались. – Тьфу ты, лед там, что ли? А ты, значит, колдун с хвостом?

– Мяу, – ответил озадаченный Трофим.

– А я… – Тимошка продолжил предложение чем-то вроде «буль-буль-буль… э-э-э…», а потом, словно ничего не случилось, сказал: – А ты можешь заколдовать меня так, чтобы я всегда был пьяный и беспечальный, как козел, чтобы небо в цветах и жизнь как будто на сене лежишь?

Трофим хотел сказать что-то, но задумался и произнес:

– Я сейчас, – и исчез под навесом.

– Опа! – восхитился пьяница. – Колдун! Оп – и нету!

Не прошло и десяти секунд, как кот высунулся обратно, да так внезапно, что Тимошка дернулся от неожиданности и заплясал.

– Лезь внутрь, – пригласил Трофим.

– Опа! Ну-ка, – всем известный забулдыга обрадовался и полез было через высокие борта фургона, но не удержался, грохнулся на спину, охнул и издал какой-то неприятный рыгающий звук. – Я уже внутри? Чей-то за нога тут у меня под головой?.. А, моя…

После долгих пируэтов, после сложных кровавых кульбитов, обломав ногти, Тимошка ввалился-таки в фургон носом вниз и, кувыркаясь, задел чадивший под потолком медный светильник.

Внутри, в духоте, в сиреневом с пятнами полумраке всюду валялись в бережном беспорядке одеяла, покрывала, рваные тряпки и полотенца. Среди складок хрустели россыпи засохших крошек, катались скорлупки и покусанные шарики, вероятно, скатанной в плотную массу травы. У бортов, забросанные тряпками, виднелись очертания всяких коробок и кувшинчиков, а по центру расположилась лакированная доска. На доске этой как попало лежали разные металлические ложечки, совсем малюсенькие, молоточки, стояли запечатанные флаконы, в углах накиданы были то ли семечки, то ли обрывки листьев, окруженные сухими травами, а на краю этой доски сиял и отбрасывал блики небольшой стеклянный шар с резкими гранями, похожий на яблоко, грубо почищенное ножом.

За доской восседал толстый серый кот. И не просто кот, а целый серый котяра, пузатый, сонный. По шерсти его гуляли отсветы от болтающегося наверху светильника. Отсветы эти падали на стеклянный шар внизу, множились и приобретали очень разные оттенки.

Кота звали Пузырем, и вид он имел самого уставшего людоеда на свете.

Рядом с ним, в темном углу, неподвижно сидел Трофим, внимательно смотрел на происходящее, а с другой стороны ерзал так и сяк рыжий задира, Лишайный. Впрочем, среди тряпок всем известный пьяница Тимошка разглядел еще четыре торчащие вверх лапы, но хозяин этих лап был зарыт глубоко и надежно куда-то в вязаные топи.

– Кошки-матрешки, – прошептал про себя пораженный кутила. – Чтоб меня раздырявило…

– Ты хочешь быть вечно пьяным? – спросил хмурый серый кот. И зевнул. – Всегда, мяу, насовсем в любое время?

– Кто ж не хочет? – сказал Тимошка.

– Опьянить человека несложно, но, если ты захочешь отрезветь обратно, ты потеряешь… – кот опять зевнул и договаривать почему-то не стал.

– Что за пьяница захочет трезветь? – хмыкнул Тимошка.

– Что же, давай гроши, – сказал кот.

Всем известный Тимошка спохватился, сунулся в один карман, во второй, в третий, хоть у него их было всего два, и высыпал на доску перед хвостатым колдуном горсть. В горсти этой было несколько кусочков ореховой скорлупы, две семечки, одна разломанная неровно пробка от кувшина и два гнутых медных гроша.

Кот, как видно, довольный оплатой, кивнул и взял один из флаконов с доски. Держать этот флакон лапами ему было так неудобно, что он сунул его между задних ног, надулся, заболтал усами и с большим трудом отодвинул крышку. У горлышка появилось маленькое отверстие. Кот наклонил флакон и капнул на доску чуть-чуть какой-то вязкой жидкости, гадючей и острой. При этом, наклонясь, Пузырь едва не завалился вместе с флаконом и, судя по пятнам по всему фургону, заваливался он нередко.

В образовавшуюся массу кот накидал еще кусочки листьев и сухих лепестков, положил туда маленький шарик, похожий на жемчужину, а потом завыл тихонько что-то свое, кошачье, и вдруг из-под доски пошел легкий дымок. Одновременно с тем стеклянный шар на краю доски еле заметно засветился, а когда кошачье мяуканье, весьма забавное, если не принимать во внимание, что любая ошибка в интонации могла закончится поносом, например, так вот, когда мяуканье стало громче, повозка затряслась туда-сюда, будто внутри нее происходили какие-то веселенькие (хо-хо!) вещи.

Пьяница перепугался!

В его вывихнутом уме и без того все прыгало и переворачивалось, а теперь началась чистая фантасмагория. В окутанном разноцветным дымом полумраке что-то выло, что-то вспыхивало, летали зеленые и красные глаза, вились какие-то длинные силуэты. Пьяница закачался, не зная где и что и куда смотреть, и почему какие-то лапы над головой, а какие-то в ногах, он заволновался, задергался, и, когда ему показалось, что земля перепуталась с небом и они одновременно и там, и тут, он отпрянул, перевалился через борта повозки и грохнулся макушкой на деревенскую дорогу…

– Хм, – сказал Трофим, прошел осторожно по тряпкам и выглянул наружу, но только и увидел, что какой-то уползающий силуэт. Если бы не раскатистый звук отрыжки, силуэт этот можно было принять за собачий. – Ну и ладно.

Деревня погрузилась в пучину ночи. Не мычали коровы, не брехали собаки, спали дети, спали взрослые. Лишь кое-где временами раздавался недобрый скрип колодезного ворота, о который бились головами деревенские забулдыги.

Однако где-то к середине ночи среди всей этой тишины раздался грохот, потом звон, потом кто-то закричал, и все это попеременно, снова и снова.

Сонный Трофим выглянул из фургона. Где-то за дворами впереди мельтешил свет, по дороге мимо повозки пробежало несколько человек, за деревьями слышались голоса. Временами их заглушали окрики матерного содержания.

Трофим заинтересовался и спрыгнул на дорогу. Рядом брели на шум люди, и кот поспешил встать на задние лапы. Трофим думал, что в человеческих глазах походка на двух ногах делает его внушительным и представительным зверем, но из-за сутулой спины он скорее походил на крадущегося за сладким черта.

Он проследовал по тропинке между дворов и наткнулся на шумящую толпу, стоявшую вокруг разбросанных по траве перьев. Люди гомонили все вместе, и Трофим не мог понять, что случилось.

– Послушайте, – обратился он наконец к косматому мужичку с помятым носом, – что тут у вас такое, добрые люди?

Мужичок аж подпрыгнул.

– Черт нечистый, – выдохнул он.

– Я кот, – обиделся Трофим.

– Большая разница! – хмыкнул мужик.

– Некоторая. Однако, что же все-таки случилось?

– Да опять эти волки паскудные в Вошкин курятник полезли…

– Никакого спасенья от них нету, – покачала головой женщина в растрепанном платке. – Вот надо им сюда и все!

– Клыки – во! – добавил мужчина, выскочивший на улицу в одном белье. – Как у каракадилов!

– Как будто ты каракадилов видел, – окатила его презрением женщина.

– Да каждое утро ты у меня под окнами туда-сюда.

Женщина ахнула и едва не началась драка, но тут мужичок с помятым носом пригляделся к Трофиму и сказал:

– А ты, значит, чертеныш, из этих колдунов-волшебников, может, ты и волков…

Не успел он договорить, как деревенские вокруг, позабыв свои колкости, схватили косматого мужичка за лицо и утащили подальше. А потом покосились на растерявшегося Трофима такими круглыми глазами, которые словно бы говорили: «А ты ничего не видел, не было тут никакого мужичка».

И вот настало утро, потом солнце доползло до вершины небосвода, а кошачья повозка так и стояла сама себе – никому не интересная и никому не нужная. По дороге бродили резкие петухи, летали сорванные с деревьев листья, где-то за дворами хохотали, где-то стучал ткацкий станок, на околицах дымил обжигавший горшки горшечник, но никому не было дела до бродячих колдунов.

Лишайный ворчал. Он бродил, недовольный, кругами и поглядывал иногда на постоялый двор, откуда периодически высовывался нос хозяина, но тотчас засовывался обратно, когда рыжий кот начинал на него шипеть.

– Скучно здесь, ждать нечего, – вздохнул разочарованный Трофим. – Поедем дальше.

Стоило ему это сказать, как Лишайный, взобравшийся на плетень постоялого двора, вскочил, встал боком и зашипел. Трофим обернулся. Из-за дерева с другой стороны дороги выглядывал какой-то усатый мужик. Увидев переполошившегося Лишайного, мужик тут же спрятался, но задняя нижняя пола его драного кафтана, не сгибавшегося от грязи, высунулась наружу.

Несколько удивленный Трофим спустился с места возницы и стал посреди дороги. Мужик, похоже, и сам не сильно смелый, выглянул опять, заметил появившегося неподалеку кота и снова скрылся за деревом.

Трофим подошел еще ближе, но стал в стороне. Прошло секунд десять, и мужик, тряся усами, тихонько вылез наружу, не увидел сидящего на прежнем месте Трофима и вылез еще чуть-чуть. И тут боковым зрением различил близко от себя кошачью фигуру и вздрогнул, как будто ему пинка дали, взмахнул руками, подпрыгнул. Дернулся он так резко, что Лишайный подлетел со страху в воздух, перекувыркнулся, упал на лошадь, с нее перескочил обратно на плетень, с плетня на перевернутый горшок, затанцевавший под ногами, с горшка он сиганул было на дорогу, но сшиб с ног проходившего мимо ребенка. Отскочив, Лишайный помчался не помня себя сквозь траву и кусты, взмыл по бочкам на крышу какого-то дома и, перевалив через конек, скрылся из виду. Однако и потом какое-то время в деревне слышался грохот переворачивающихся мисок и всякие крики…

Встревоженные котом лошади заволновались, и из повозки показались две новые сонные морды – Пузырь и Сраська.

Во всем этом переполохе невозмутимость сохранить удалось одному Трофиму. Возможно потому, что у него был нож, который он как раз выставил перед собой в лапах… О, читатель, не спрашивайте у автора откуда Трофим вынул этот нож. Автор лишь повторяет то, что записано в «Книге Колдунов» достопочтенного Васьки Брехливого, который писал: «Етот злой калдун всигда хадил с двумя нажами, чтобы ими резать када захочется». Скажите спасибо, читатель, что автор оставил Трофиму лишь один нож. Если бы он стоял с двумя ножами в лапах картина вышла бы совсем сказочной, а один нож как-то можно стерпеть.

– Гой вам, добрый человек, – сказал Трофим, наступая с ножом наголо. – Чего желаете?

– Да я и не желаю, в общем-то, – заикаясь проговорил смущенный мужик.

– Я спрашиваю только из вежливости, – Трофим подвинулся еще на шаг вперед. – Волшебство за гроши.

Мужик отступил.

– Ах, гроши, – пролепетал он, неотрывно глядя на нож. – Это я поищу.

И стал рыться в карманах.

– Вы что же здесь прячетесь? – спросил Трофим.

– Ах, я? – мужик застыл. – Вы из вежливости спрашиваете?

– Я из вежливости не только спрашиваю, но могу и ножом ткнуть.

– Ах. Но я-то, в общем, и не прятался.

– Хотите чего-нибудь наколдовать? Наложить заклятие на свинью? Превратить соседа в морковку? Превратить морковку в соседа? Зачаровать чужую жену? Или вообще?..

– Ах, господин волшебный кот, – взмолился мужик, – вообще мне надо, но жить я не могу и спасите меня, прошу вас. Жизнь мне стала колючкой в кустах, и я не могу есть и не могу спать.

– Ну это хорошо, – сказал Трофим. – Мы вас усыпим.

Трофим шагнул вперед. Мужик отступил в испуге.

– Ах, господин волшебный кот, – сказал он, – я бы сам сумел соснуть так и эдак, кабы не приходилось мне каждую ночь стоять в дверях моего курятника и драться на кулаках с волками. Помогите мне, господин волшебный кот, я дам вам все, что у меня есть, хоть у меня ничего и нет!..

Трофим догадался, что перед ним тот самый Вошка, курятник которого переполошил ночью всю деревню.

– А, – сказал Трофим задумчиво, подумал немного и добавил: – Я спрошу.

Он забрался снова на место возницы и влез под навес. И в тот же миг там внутри что-то дернулось, врезалось в тряпки наверху так, что они едва не сорвались, кто-то зашипел, покатился. Затрясся весь фургон. А секунд через десять Трофим вышел обратно, весь хорошенько измятый и с диким взглядом, спустился на землю и подошел к недоумевающему мужику.

– Мы подойдем к вам вечером, – сказал Трофим и мотнул головой. – Скажите куда идти.

Вошка долго кланялся и виновато улыбался, чесал затылок и показывал на вчерашний курятник шапкой.

Покончив с делом, Трофим пошел искать Лишайного. Временами на того находило так, что его приходилось выдергивать из какой-нибудь щели в сарае общими силами – за задние лапы да за хвост. Трофим прошел по дороге, обогнул дом, по крыше которого проскакал Лишайный, перебежал небольшой огород и услышал вой.

Трофим продрался сквозь осыпавшиеся кусты, пролез в дырку в тыне и увидел странную сцену. На дороге, красной физиономией вниз, валялся вчерашний заколдованный – всем известный пьяница Тимошка – и держал за заднюю лапу брыкающегося озверевшего кота. Лишайный шипел, визжал, кусался, крутился вокруг поймавшей его ладони, грыз ее и царапался, и все так быстро и с таким остервенением, что любой нормальный человек от такого зверя бешеного рвал бы со всех ног, но Тимошка лежал себе, как зашибленный, и даже что-то говорил.

– Что вы здесь за дело делаете? – Трофим осторожно приблизился к драчунам.

– Еще один! – воскликнул очень неразборчиво, путаясь в словах и интонациях, Тимошка. – От тебя, пройдоху хвостатого, я тоже сейчас сцапаю!

Тимошка попытался вскочить, но с трудом сумел только сесть, потом закачался и упал на плечо.

– Ах, – сказал он жалобно, – будьте вы прокляты, горькие звери, чертовы слуги! Что сделали вы с моей жизнью? Для чего вы забрали у меня радость и счастье мое последнее, чудища многолапые?.. Для чего обидели гулящего человека чистой души?

– Ничего не понятно, – признался Трофим, и впрямь весьма озадаченный. – Что такое?

– А то такое, – чуть не со слезами говорил несчастный забулдыга, – что теперь, вашими трудами, деревенские веселые люди и знать меня не желают, а коли что – в нос кулаки суют! Хорош товарищ по забавам, если ему и забавляться не надо – он уже узабавленный дальше не бывает! Кто станет пить вино-мед с человеком, которому пить вино-мед вовсе и не нужно, он уже напившийся вдоволь? Все люди как честные питухи, а мне ничего не надо, всего-то и дела, что сидеть и смотреть, как другие делают себя пьяными! Меня вчера после вашего колдовства два раза взашей кидали. Верните мне мою жизнь, пакостники облезлые! Что я вам, пьяница последний? Не хочу быть пьяным, сделайте меня трезвым!

– Хм, – задумался Трофим, – очень трезвым?

– Вконец.

– Тогда иди к фургону.

Тимошка отпустил наконец Лишайного и сам стал на четвереньки, попробовал встать на ноги, но зашатался и свалился на колени.

– Я так пойду, – сказал он.

– Я тоже, – согласился Трофим.

Пока пьяница, дрожащий руками, ногами и мыслями, лез в фургон, Трофим вкратце рассказал Пузырю что случилось. Пузырь не обрадовался.

– Я говорил, что ничего доброго из этого не выйдет, – проворчал он. – Какой это пьяница захочет быть трезвым? Пусть теперь Сраська соображает.

Сраськой звали белого с пятнами кота, от которого в обычные дни виднелись одни лапы, торчащие зловеще из-под наваленных по фургону тряпок. Но и в необычные дни Сраська оставался котом своеобразным. Сейчас, например, он истошно зевал и смотрел в стену фургона. У Сраськи было три любимых занятия – есть, спать и смотреть в стену. И он не знал вопроса сложнее, чем выбирать одно дело из этих трех.

И вот жаждавший трезвости пьяница завалился-таки в фургон, сшиб ногами шкатулку у борта и пустой кувшин, а Сраська все разглядывал стену так, будто происходящее его не касалось и будто происходящее вообще не происходило. Трофим и Пузырь терпеливо глядели Сраське в спину, Тимошка блуждал взглядом тут и там и вроде как тоже смотрел на кота, а тот никуда не спешил и жил своей жизнью. Так прошла, вероятно, не одна минута, пока Тимошка, утомившийся наконец, не придвинулся к Сраське и не прошептал в волнении:

– Так что?

Сраська подлетел. Упал в тряпки. Вскочил на ноги и уставился на пришельца таким перепуганным взглядом, который ясно говорил о том, что все это время Сраська пребывал в неких туманных и загадочных, а самое главное – далеких мирах. Он слабо понимал, что от него хотят.

– Ну давай, колдун, – проговорил Тимошка, – делай меня трезвым, не хочу я быть пьяным. Или я вам всем хвосты узлом перевяжу.

Сраська недовольно поглядел на своих товарищей, потом на пьяницу, который помешал ему разглядывать стену, потом раздраженно мяукнул и полез копаться среди тряпок. Он разворошил гору складок, целую минуту ковырялся лапой в маленьком флаконе, пытаясь подцепить серую горошину, наконец насадил ее на коготь и протянул пьянице.

– Ешь, – сказал Сраська.

– Это что? – спросил Тимошка.

– Собачья козявка.

Тимошка снял с когтя горошину и проглотил. Сдвинул брови. Лицо сделалось хмурым и сосредоточенным, но мысли сосредотачивались у него, как видно, ненадолго, и стоило им собраться, как они рассыпались обратно, а взгляд, на миг приобретший определенный блеск разума, мгновение спустя стал начисто бессмысленным.

– Все равно пьяный, – сказал Тимошка и закачался сильнее обычного.

– Что ты ему дал? – спросил Пузырь.

– Я же сказал – собачью козявку, – сонно произнес Сраська и принялся укладываться спать.

– От собачьих козявок не трезвеют, – возразил всезнающий Пузырь.

– Какой дурак и впрямь захочет трезветь? – проворчал Сраська. – Я ему собачью козявку дал, чтоб в голове прояснилось.

Пузырь так задумался, что нетерпеливый пьяница опять произнес:

– Так что? – а сам очень ненормальным взглядом смотрел на всех котов одновременно.

Пузырь встрепенулся и сам пошел рыться в тряпках, вынул оттуда другой флакон, из этого флакона вытащил когтем другую горошину (потемнее первой) и протянул Тимошке.

– Ешь, – сказал Пузырь.

– А это что? – спросил Тимошка, взгляд которого никак не мог сфокусироваться на горошине.

– Козья сушеная гадость, – сказал Пузырь. – С ароматом медовухи.

Тимошка протянул руку, но горошину сумел ухватить не с первого раза – сначала он поймал за ухо Трофима, а потом ущипнул себя за коленку. Все же он взял горошину, понюхал ее оценивающе и съел.

Внезапно физиономия пьяницы разгладилась и стала похожа на дыню. Тимошка напрягся, задергался, вылетел из повозки так, будто его оттуда пружиной выбросило, встал на дорогу прямой, как копье.

– Опа! – сказал он, поднял руки, согнулся в одну сторону, потом в другую. – Вот так! Опа!

Тимошка, всем известный, наклонился вперед, достал ладонями до земли, «опа!», выгнул спину и встал на руки – «вот так!» Потом скрутился проворно, упал на землю, отжался пять раз, вскочил и стал приседать на одной ноге. «Опа! Вот так! Вот так!» Бывший пьяница резко обернулся, подпрыгнул, ухватился за ветку дерева и, хотя ветка с треском согнулась, умудрился подтянуться.