Читать книгу: «Путь в Тени Былого. «Лето в Тихой»»

Шрифт:

ISBN 978-5-0067-8454-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Путь в Тени Былого

♥

Книга посвящается моему любимому ковену: трем очаровательным ведьмочкам, одному мудрому колдуну, и нашему ласковому ведьмовскому коту.

Примечание

Помимо вымысла автора, любые совпадения с реальными людьми и событиями – не случайны…

Начало Тропы

«По заросшей тропинке идёт тот,
кто ищет не конец, а начало пути,
что родится из пепла прошлого…»
К. Лалори

За окном ярко светило солнце, и его лучи сияли настолько ослепительно, что смотреть на них становилось больно. Аромат цветущих яблонь смешивался с едва уловимой, медовой сладостью клевера, создавая иллюзию, что воздух можно попробовать на вкус – словно глоток холодного лимонада в жаркий полдень. Этот сладкий и терпкий запах был как дыхание самого лета, пронизанный теплом раскалённого солнца и влажным шепотом утренней росы, оседающей на листьях. Он вплетался в легкий ветерок, который приносил с собой радостные крики ребят, весело проводящих время во дворе. Наслаждаясь началом каникул, они строили песочные замки, которые казались настоящими крепостями в их воображении, ловили бабочек, чьи крылья мерцали в солнечном свете, и устраивали гонки на велосипедах.

Лето…

Летом время будто добавляло в свой неспешный ритм волшебную паузу, замедляя свой бег и позволяя каждому мгновению раскрыться полностью. Вечерами, когда солнце начинало медленно опускаться за горизонт, небо окрашивалось в мягкие оттенки розового, сиреневого и золотого, словно невидимый художник проводил кистью по облакам, растворяя их в сиянии уходящего дня. Последние лучи света цеплялись за верхушки деревьев, отбрасывая длинные, дрожащие тени на пыльные тропинки. Воздух, ещё хранящий дневной зной, постепенно остывал, и на кожу ложилась освежающая прохлада. Раздавались звуки сверчков, чьё стрекотание сплеталось в ритмичную симфонию, словно сама ночь начинала дышать, напевая древнюю мелодию, к которой примешивались редкие крики ночных птиц и шелест листвы, колышимой лёгким ветром.

Моя практика в университете была окончена, и я собирался на всё оставшееся лето уехать к деду в деревню. Побросав вещи в рюкзак и закрыв дверь своей комнаты в ветхой университетской общаге, я выбежал на улицу, чувствуя, как жаркий летний воздух окутывает меня своим зноем.

В свои двадцать лет я пока не решил, чем буду заниматься после выпуска и куда пойду работать, но времени на это ещё было предостаточно. Два года обучения на программиста подарили мне не только уверенность в навыках, но и укрепили любовь к компьютерам, которые увлекали меня ещё с детства – от разборки стареньких гаджетов до написания первых строк кода. Но сейчас, с рюкзаком за плечами и билетом в кармане, я предвкушал ощущение деревенской тишины, запах свежескошенной травы и долгие разговоры с дедом у костра.

До автовокзала я добрался быстро, проходя по тенистым дворикам, заросшими высокими кустами цветущей сирени, усыпанной тяжёлыми гроздьями лиловых, белых и бледно-розовых цветов, что в полуденной жаре источали густой аромат, от которого кружилась голова.

Каждое лето я проводил в нашей деревне, где сейчас меня ждал только дед. Бабушка уехала к своей сестре в Нижневартовск и будет гостить там несколько месяцев, поэтому дом стал тише без её доброты и заботы. Перед отъездом она очень переживала, сможет ли дедушка справиться со всем один и остаться без нее так надолго. Она волновалась за свои цветы – розы, гортензии и ромашки, которые она с такой любовью высаживала каждую весну и бережно поливала, обрезая засохшие листочки и рыхля землю. Она оставила деду длинный список дел: поливать цветы строго по расписанию, следить за огородом, где росли её любимые кабачки и тыквы, и не забывать проветривать дом, чтобы в комнатах не скапливалась сырость. В телефонном разговоре, дед рассказал мне, что она даже прикрепила на холодильник заметки с напоминаниями, написанные её аккуратным почерком. Но не слишком надеясь на деда, полагая, что он всё забудет, она звонила мне с дороги и терпеливо объяснила всё ещё раз: как поливать её розы, чтобы не залить корни, сколько воды нужно для гортензий и как следить за тем, чтобы зелень не пересохла. Её голос, мягкий, но с ноткой беспокойства, звучал так, будто она оставляла мне в наследство частичку своего сердца – её сад.

Моя бабуля, Антонина Митрофановна была невысокой, с мягкими чертами лица, обрамлённого аккуратно собранными седыми локонами. Её руки, натруженные, но удивительно ласковые, всегда пахли душистым мылом и полевыми травами. Я часто вспоминаю, как в детстве она ласково называла меня мечтателем, нежно проводила рукой по моим каштановым волосам и улыбалась так тепло, что её добрые зелёные глаза, всегда чуть прищуренные от смеха, будто излучали свет. Она наполняла дом жизнью: то напевала песни, то рассказывала сказки, сидя на крыльце, пока закат заливал небо алым.

Дедушка скучал по ней, но радовался, что она проводила время с сестрой, и с нетерпением ждал её возвращения. Он старался следовать её инструкциям, хотя иногда ворчал, что цветы слишком капризные, а огород требует больше сил, чем он ожидал. Его чуть хрипловатый голос оживал, когда он говорил о бабушке, и я, слушая, чувствовал, как их любовь всё ещё живёт в каждом уголке старого дома, в скрипучем крыльце и в запахе цветущего сада за окном.

Ожидание автобуса стало настоящим испытанием. Солнце нещадно палило, и постепенно нарастала духота. Жара обволакивала, как густой сироп, прилипая к коже и замедляя мысли.

Автовокзал, с его покосившимся навесом и выжженной солнцем табличкой с номером платформы, выглядел как декорация к давно забытому фильму. Потрескавшийся асфальт под ногами хранил следы старых шин, а ветер лишь лениво шевелил пыль у края платформы, оседавшую на обуви.

Молодая девушка, почти подросток, стояла чуть поодаль, с наушниками, из которых доносился приглушённый ритм, и теребила браслет на запястье. Её тень, длинная и тонкая, падала на асфальт, как стрелка часов, отсчитывающая зной. Чуть дальше, прислонившись к столбу, стоял парень с рюкзаком, слишком большим для его худощавых плеч. На дальней скамье, в тени рваного навеса, сидела пожилая пара: она – с аккуратно завязанным платком, он – в потёртой шляпе, сдвинутой на затылок. Они молчали, но их руки, переплетённые на коленях, говорили о годах, проведённых вместе, и о терпении, что позволяло им переносить это ожидание. Прямо на бордюре расположилась женщина с ребёнком: малыш теребил её подол, пока она, устало щурясь на солнце, разглядывала пустую дорогу в ожидании автобуса.

Я стоял в тени, стараясь укрыться от обжигающих солнечных лучей, и мечтал о том, как скоро, добравшись до нашего дома, я обниму деда и почувствую знакомый запах его старой шерстяной жилетки, пропитанной ароматами табака и травяного чая.

Наконец-то экран над платформой ожил, издав низкий электрический гул, будто просыпаясь от долгого сна. Мутный дисплей мигнул, и на нём, белыми буквами на тёмно-зелёном фоне, появилась надпись:

«Екатеринбург – Тихая»

К платформе, пропахшей дизельным выхлопом, подкатил старенький автобус. Его потрескавшаяся голубая краска и мутные, затёртые окна вызвали смутное чувство дежавю – я был почти уверен, что ездил на таком же, когда был мальчишкой, возвращаясь с бабушкой из деревни.

Люди у платформы зашевелились и потянулись к дверям, шаркая ногами и толкая друг друга. Немного выждав, я подхватил свой потрёпанный рюкзак и шагнул к автобусу.

В нём оказалось больше людей, чем ожидалось. Удушливый запах застарелого пота и чего-то ещё – едва уловимого, но отталкивающего – ударил мне в нос.

Я выбрал место у окна, где стекло было чуть чище, и сел на раскаленное солнцем, сиденье. Водитель, сутулый мужик с угрюмым лицом, дождался, когда все пассажиры займут свои места, закрыл двери автобуса и завёл двигатель. Впереди ждала трёхчасовая поездка в тесной консервной банке.

Духота усиливала ощущение дискомфорта, и я чувствовал, как пот стекает по шее. Люди вокруг меня переговаривались, кто-то громко смеялся, а кто-то, наоборот, погружался в свои мысли, сидя неподвижно, уставившись в окно.

Я пытался отвлечься, глядя на мелькающие за стеклом пейзажи, но даже они не могли развеять удушающую атмосферу. В голове крутились мысли о том, как скоро я доберусь до места назначения, где меня ждёт свежий воздух и спокойствие. Я мечтал о том, как выйду на улицу, вдохну полной грудью аромат полевых цветов, который прогонит всё напряжение, оставленное городской суетой.

Время тянулось очень медленно, стрелки часов, казалось, застыли, не вынеся этой духоты. Мы медленно двигались по улицам, и с каждой минутой я чувствовал, как футболка всё сильнее прилипает к моей спине. Пока автобус не выехал за черту города, я решил позвонить деду и набрал его номер. Около минуты я слушал длинные гудки, но дед так и не ответил мне… Он всегда был на связи, и это немного насторожило меня.

Убрав телефон в карман, я посмотрел в окно. Пейзаж за ним постепенно менялся: городские здания уступали место зелёным полям и лесам, но даже это не могло отвлечь меня от тревожных мыслей. Я надеялся, что вскоре мы с дедом встретимся, и все мои переживания развеются. Внутри меня росло желание поскорее добраться до дома и убедиться, что всё в порядке.

Стараясь не поддаваться волнению, которое настырно поглощало меня, я снова достал телефон и настроение испортилось ещё сильнее – гаджет был заряжен меньше чем на половину. Если дед перезвонит тогда, когда телефон окончательно разрядится, он тоже станет переживать и нервничать.

Вдруг автобус резко затормозил, словно врезавшись в невидимую стену, так что я с силой влетел плечом в жёсткую спинку переднего сиденья, ощутив резкую боль, а телефон, выскользнув из рук, стремительно полетел вперёд, ударяясь о пол. В салоне воцарился хаос. Дети залились плачем, взрослые закричали, сумки посыпались с полок, кто-то выругался вполголоса. Стиснув зубы от боли, я поднялся, оглядываясь в поисках телефона. Вокруг суетились люди: кто-то успокаивал малышей, кто-то шарил по полу, проверяя свои вещи. Среди разбросанного хлама я нашёл свой телефон – экран разбит, не включается. Злость накатила волной, я стиснул зубы и выпалил на весь салон:

– Ну здорово, чёрт возьми! Просто здорово!

Мне хотелось с силой швырнуть его в окно, разнести на куски, чтобы выплеснуть всю ярость разгоревшуюся во мне.

Взгляд невольно метнулся к водителю: он был бледен, словно увидел призрака, и сидел, крепко вцепившись в руль, не отрывая глаз от дороги.

Там, прямо посреди асфальта, стоял гигантский чёрный пёс… Его шерсть, густая и лоснящаяся, словно поглощала свет, а мощное тело, напряжённое и неподвижное, излучало необъяснимую угрозу. Глаза зверя, тёмные и бездонные, светились странным, почти неестественным блеском, будто в них отражалась не наша реальность. Он смотрел прямо на нас, будто видел каждого насквозь. Глядя на пса, я почувствовал, как в знойной духоте холод пробирает меня до костей и мокрая от пота футболка теперь прилипает ледяной тряпкой. Тишина в салоне нарушалась лишь тяжёлым дыханием пассажиров.

Неосознанно я сделал шаг вперёд, и в тот же миг пёс дёрнулся, будто очнувшись от транса. Его лапы напряглись, глаза сверкнули ярче, и он стремительно сорвался с места, растворившись в тени деревьев, растущих вдоль дороги. Водитель с облегчением выдохнул, а салон ожил, загудев встревоженными голосами, будто все разом сбросили наваждение.

После того как все уселись на свои места, автобус двинулся дальше, но этот взгляд пса – холодный и пронизывающий – больше не выходил у меня из головы.

Как мы ехали дальше, я почти не запомнил – мрачные мысли не давали мне покоя; дед, сломанный телефон, лишивший меня связи, и этот чудовищный пёс, из-за которого чуть не случилась авария.

Очнулся я от голоса водителя:

– Эй, парень, конечная, ты не проехал, случаем?

Открыв глаза, я понял, что сижу совершенно один в пустом автобусе.

– Не проехал. Это моя остановка, – ответил я и вышел.

Прохладный воздух обдал лицо, и зной этого летнего дня незаметно сменился спасительной вечерней прохладой.

«Тихая», – гласил старенький деревянный указатель на повороте к деревне. Я поправил рюкзак и зашагал по знакомой тропинке. Вдалеке уже мерцали огоньки домов, где лаяли собаки и пахло затопленной баней.

Через саму деревню идти не пришлось – наш дом стоял в стороне, ближе к озеру, и к нему вела узкая гравийная дорожка. Свернув на неё, я слушал, как камешки хрустят под ногами.

Вскоре перед взором предстал наш дом – величественный, возведённый из тёмного, почти угольно-чёрного дерева, надёжный и статный, переживший не одно поколение. Высокая двускатная крыша, укрытая черепицей, потемневшей от непогоды, опиралась на мощные деревянные балки. Над тяжёлой входной дверью, искусно вырезанной из массивного дуба, красовалась кованая подкова – оберег, который, как говаривал дед, хранил наш дом от бед. Перед домом расстилался аккуратный дворик, где пышно цвёл палисадник, наполненный ароматом пурпурных пионов, нежных флоксов и величественных гортензий, чьи соцветия покачивались под лёгкими порывами ветра.

За домом, в стороне от парадного крыльца, раскинулась просторная веранда, уютно устроенная в тени старых деревьев. Она выходила в роскошный сад, где царила гармония природы: высокие яблони и груши, усыпанные цветами, соседствовали с кустами малин и ежевики, а между ними вились дорожки, усыпанные мелким гравием. В центре сада красовалась круглая клумба, где пылали яркие георгины, окружённые изящными колокольчиками. Лёгкий ветерок доносил сладковатый аромат цветущей жимолости, увивавшей деревянную арку у входа в сад. Рядом с садом простирался огород, где ровные, ухоженные грядки радовали глаз: аккуратно высаженные ряды моркови, свёклы и капусты чередовались с зелёными кустиками укропа и петрушки. По краям грядок тянулись низкие бордюры из цветущего чеснока и лука, отпугивающих вредителей и добавляющих огороду живописности.

Сама веранда, окружённая лёгкой завесой из вьющегося клематиса, казалась идеальным местом для отдыха. На ней стоял массивный деревянный стол, окружённый плетёными креслами с пухлыми подушками в клетчатых чехлах. Рядом, на широких перилах, выстроились глиняные горшки с пышными петуниями, чьи розовые и лиловые лепестки слегка колыхались на ветру. В углу веранды уютно примостился старый кованый сундук, в котором дед, по привычке, хранил дрова, а над ним висела подвесная качель, приглашавшая присесть и насладиться видом. За домом, чуть поодаль, виднелся старый сарай с покосившейся дверью, а рядом – едва заметный вход в погреб, почти скрытый зарослями душистой мяты и дикого винограда.

Свет в доме не горел.

– Спит, что ли? – подумал я и, подойдя к крыльцу, постучал.

Тишина…

– Дед, ты дома? – крикнул я.

Ответа не последовало.

Я осторожно толкнул тяжёлую дверь, и она, легко поддавшись, медленно приоткрылась…

– Дед? – позвал я шёпотом, голос дрогнул.

В темноте едва угадывались знакомые очертания мебели: массивный старый шкаф у стены, чьи полки хранили редкие, старинные книги, громоздкий деревянный стол и уютный диван с тканевой обивкой, занявший место у разожжённого камина. Свет фонарей, пробивавшийся сквозь щель в занавесках, смешивался с мерцающим сиянием огня, рисуя на полу длинные тени, что колыхались, будто танцуя в такт ветру за окном.

Шагнув вперёд, я почувствовал, как половица под ногой предательски скрипнула. Где-то в глубине дома раздался тихий звук – будто что-то упало или… шевельнулось. Я замер, прислушиваясь…

– Дед, это я, – сказал я чуть громче, но голос утонул в тишине.

На ощупь найдя выключатель, я щёлкнул им, но свет не загорелся.

– Дед, ты где? – я вышел из дома и направился к сараю, но там тоже было пусто. Дверь в погреб была закрыта, массивный засов холодил пальцы. Я потянул его, но он не поддался – заперто. Вокруг царила только темнота и тишина, лишь слабый ветер шелестел листвой.

Я постучал по двери погреба.

– Дед?

Ответа не было. Где-то неподалёку хрустнула ветка, и я резко обернулся, вглядываясь во мрак.

По дорожке кто-то шёл…

Гравий хрустел под ногами незнакомца, и его тень двигалась в мою сторону, но в темноте я не мог разглядеть, кто это.

– Дед? – вырвалось у меня, сердце заколотилось, и я невольно отступил к двери сарая, прижавшись к холодному дереву.

– Николай Степаныч, вы дома? – раздался голос в тишине, и я с облегчением выдохнул, узнав голос друга детства.

– Серёг, это я, Андрей Тихомиров, – крикнул я и шагнул навстречу.

Сергей подошел ближе, и в слабом свете луны я разглядел его силуэт с фонариком в руке.

– О, это ты, Андрюха, – обрадовался друг, – приехал, значит? – спросил он, щурясь.

Улыбаясь, он подошёл ко мне и крепко обнял.

С Серёгой мы были знакомы с детства, он всегда был мне как брат и раньше даже мечтал переехать ко мне в город, грезя о ярких огнях, новых знакомствах и свободе от деревенской рутины. Однако год назад всё изменилось. Его тётя, заменившая ему мать, тяжело заболела, и врачи лишь мрачно качали головами, не давая надежд. Серёга не смог оставить её одну доживать свои дни в старом доме и, отложив свои мечты, остался в деревне.

Друг стоял передо мной – светловолосый, с выгоревшими на солнце прядями, слегка растрёпанные, они падали на лоб, и он привычным движением откинул их назад. Мы были одного возраста, роста, и если бы не цвет волос, то со спины нас, пожалуй, легко можно было перепутать. Крепкий, с широкими плечами, он выглядел так, словно мог справиться с любым делом. Его глаза всегда искрились озорством, будто он уже задумал очередную хитрость. Характер у него был куда круче моего – дерзкий, напористый, не терпящий скуки. Он вечно ввязывался в авантюры и каждый раз, с азартной улыбкой, тащил меня за собой, не давая шанса отказаться от очередной безумной затеи.

В течение года мы практически не общались, всё как-то некогда было, дела, учёба, и сейчас, стоя тут, в темноте, я был безумно рад его видеть.

– Ты деда ищешь? – спросил Сергей.

– Да, – кивнул я, – приехал, а его нет нигде, а ты чего тут?

– Я мимо проходил, увидел, как свет везде резко потух, решил проверить, всё ли хорошо.

– Засов почему-то закрыт, – сказал я, глянув на запертую дверь погреба.

Серёга посветил фонариком на дверь, и луч выхватил бурые пятна на земле, ведущие к дорожке.

– Это что за хрень? – пробормотал он, и мы оба замерли, глядя на следы.

Земля была пропитана чем-то вязким, тёмным, поблёскивающим в свете фонаря. Я хотел присесть и потрогать, но Серёга схватил меня за плечо.

– Не надо, Андрюх, чёрт его знает, что тут Степаныч налил, – сказал он, качая головой.

– У тебя телефон с собой? Мой разбился… Давай деду наберём? – спросил я.

– Телефон… не с собой… – ответил Серёга, – пойдём лучше в дом, попробуем свечи найти.

Мы двинулись к дому, стараясь не наступать на тёмные пятна, и, подойдя к крыльцу, чуть не ослепли от внезапно вспыхнувшего внутри света.

Краткий миг надежды сменился разочарованием: деда дома не оказалось.

В доме всё хранило прежний уют, словно время щадило его, сохраняя тепло и покой. Гостиная, мягко освещённая тёплым светом старинной лампы с тканевым абажуром, оживала благодаря пылающему камину, в котором ярко горели дрова, потрескивая и отбрасывая золотистые блики на стены. Камин, сложенный из потемневшего от времени кирпича, был сердцем комнаты; на его широкой полке выстроились старые фотографии в резных рамках, пара бронзовых подсвечников и потёртая шкатулка для мелочей. Напротив камина раскинулся уютный диван с мягкой обивкой в тёплых бежевых тонах, покрытый клетчатым шерстяным пледом. Слегка примятые подушки, манили присесть и насладиться теплом огня.

Кухня, видневшаяся через арочную дверь, наполняла дом ароматами ванильной выпечки. В центре стоял массивный деревянный стол, накрытый вышитой скатертью, с керамической вазой, полной спелых груш, и блюдом с тёплыми булочками. Над плитой, где стоял пузатый эмалированный чайник, висели ряды медных кастрюль, поблёскивая в свете маленькой лампы. Полки вдоль стен украшали банки с домашним вареньем и пучки сушёных трав, а на подоконнике, задёрнутом лёгкими занавесками, зеленели горшки с базиликом и розмарином.

– Смотри, – улыбнулся Серёга и прошёл на кухню. – Степаныч тут что-то пёк!

По-свойски прихватив полотенце, он подошёл к печи и аккуратно, стараясь не обжечься, достал оттуда большую чугунную сковороду, на которой лежал испечённый хлеб. От румяной корочки поднимался лёгкий пар, он заполнял комнату пьянящим ароматом, пробуждая во мне чувство неудержимого голода. Только сейчас я понял, что за весь день почти ничего не ел.

В стареньком, тихо гудящем холодильнике нашлось домашнее сало и кувшин свежего молока. С горячим хлебом, прямо из печи, это было просто умопомрачительно вкусно. Серёга есть не стал – сказал, что со вчера у него крутит живот, скорее всего, из-за несвежего пирога с мясом, и просто сидел рядом, теребя край скатерти, расспрашивая про город.

Мы говорили, наверное, целую вечность, обсуждая всё, что можно: Серёга рассказывал о деревенских заботах, о том, как чинил старый трактор, который то и дело ломался, как заготавливал дрова на зиму, чтобы натопить печь в лютые морозы, и как помогал соседям с сенокосом, а я делился своей жизнью в городе, болтал о долгих лекциях в университете, где преподаватели иногда забывают, что такое краткость, о ночных посиделках с кодом, когда экран монитора становится вторым домом, о своих планах создать стартап, который, может, однажды перевернёт мир технологий, и о том, как порой скучаю по деревенской тишине, сидя в шумном городском кафе.

– Ждал тебя на Новый год, – сказал я, не переставая жевать, – ты же обещал приехать.

– Да как-то не срослось, – пробормотал он, пожав плечами. – Дел много было. – Он помолчал, глядя на кружку с недопитым чаем, а потом, будто решившись, добавил: – А весной у нас тут пожар был, знаешь? Баня наша сгорела, – он выдохнул и, потирая загорелую шею, будто прогоняя усталость, добавил: – Может, искра из печи, а может, что ещё… Там мой телефон в кармане куртки и остался…

Пытаясь осмыслить услышанное, я застыл на месте, чувствуя, как удивление пробежало холодной волной.

– Серьёзно? – удивился я. – Всё обошлось? Никто не пострадал? – я не мог остановиться, и задавал нелепые вопросы.

Серёга коротко кивнул, его лицо, обычно открытое и смешливое, на миг стало серьёзным.

– Ага, обошлось… – Он помолчал, будто подбирая слова, а потом добавил: – Степаныч помогал пожар тушить.

– Дед мне не говорил, – озадаченно протянул я и уставился в окно.

Какое-то время мы оба сидели молча.

– Не пойму, куда он пропал-то вообще, почему не встретил, мы же договорились накануне, что приеду… – продолжил я разговор, растерянно глядя на друга, – такое ощущение, что он прямо перед моим приходом ушёл, камин разжёг, даже хлеб в печи оставил…

Серёга, допив молоко, пожал плечами.

– Возможно, к мужикам в деревне пошёл, помочь с чем-то, – сказал он, зевая. – Давай спать ложиться, вдруг завтра Степаныч с утра с удочками заявится – не выспишься.

Мы разошлись по комнатам: Серёга устроился на диване в зале, а я пошёл в дедову спальню, где стояла его старая, но невероятно удобная кровать с продавленным матрасом и толстым шерстяным одеялом.

В прошлом году я тоже спал на этом самом диване, и каждое моё движение сопровождалось протяжным скрипом старых пружин. Дед, лёжа в своей комнате, не упускал случая подшутить надо мной. «Комары сильно кусаются?» – говорил он с доброй насмешкой, и я, посмеиваясь, отвечал, что дело не в комарах, а в диване, который, похоже, старше нас обоих. Вспоминая эти моменты, я невольно улыбнулся, оглядывая комнату: на комоде стояла старая жестяная банка, где дед хранил всякую мелочь, а у окна – его любимое кресло с цветастой подушкой, где он часами читал газеты.

В доме было тихо, лишь слабый скрип половиц под ногами нарушал тишину. Я зажёг настольную лампу, и её тёплый свет озарил знакомые стены, украшенные семейными фотографиями и вышитым рушником, который бабушка когда-то повесила над кроватью.

Я лёг, укрывшись тяжёлым одеялом, и прислушался. Из зала, где спал Серёга, не доносилось ни звука – ни скрипа, ни шороха. Видимо, комары его не тревожили, или он просто вырубился, едва коснувшись подушки.

Как только я закрыл глаза, волна воспоминаний унесла меня в те беззаботные дни, проведённые в нашем доме. В памяти всплыла картина: мы с Серёгой сидели за широким столом, заваленным фишками, кубиками и потрёпанными картами. Наши голоса переплетались в оживлённом споре, то и дело переходя в звонкий смех. Мы подшучивали друг над другом, хвастались победами, а порой затевали «дуэли», чтобы доказать, кто хитрее или удачливее.

Дед, сидя в своём выцветшем кресле у печи, с улыбкой следил за нашими проделками. Его взгляд, тёплый и чуть лукавый, будто говорил: «Ну-ну, посмотрим, кто кого». Иногда он бросал короткое: «Не жульничай, Серёга!» – и мы хохотали, зная, что дед всё видит. Но чаще он, отложив свою потрёпанную газету, начинал рассказывать. Его голос, низкий и размеренный, окутывал нас, как тёплое одеяло, уводя в его молодость.

Он делился историями, которые заставляли нас то смеяться до слёз, то замирать от восторга. Однажды он рассказал, как, будучи мальчишкой, решил покорить сердце девочки – нашей будущей бабушки, – прокатив её на велосипеде. Но, разогнавшись, не справился с управлением и угодил прямо в заросли крапивы. «Ох, как мы тогда чесались, – смеялся дед, – но она всё равно согласилась пойти со мной на танцы!» Мы с Серёгой хохотали, представляя деда, всего в красных пятнах, но с гордой улыбкой. Бабушка, услышав это из кухни, крикнула: «Да он потом неделю мне цветы носил, лишь бы я забыла тот позор!» – и её звонкий смех разливался по дому, как музыка.

В такие вечера дом будто дышал теплом. Пахло бабушкиным пирогом с вишней и травяным чаем, что дымился в наших кружках. Печь потрескивала, отбрасывая причудливые тени, а за окном тихо шелестели яблони. Мы сидели, впитывая каждое слово деда, и чувствовали себя частью чего-то большего – истории, что связывала нас с прошлым. Образы из дедовых рассказов и ласковая, умиротворяющая улыбка бабушки мягко укутывали душу, и я, растворяясь в их тепле, незаметно погрузился в глубокий, чарующий сон.

***

Разбудил меня странный шорох – тихий, но настойчивый, будто кто-то скрёбся в углу комнаты. Сначала подумал, что это просто воображение разыгралось в ночной тишине, но звук повторился, отчётливо пробиваясь сквозь мрак. Я лежал, вглядываясь в кромешную темноту, пытаясь убедить себя, что это просто старый дом оседает, издавая звуки, или ветер за окном, гоняя опавшие листья, стучал ветвями по стеклу. Но шорох стал отчётливее – резкий, пугающе ритмичный, словно острые когти царапали деревянный пол, выбивая медленный, зловещий ритм, который отдавался в груди холодной дрожью. Сердце заколотилось, пульс гудел в висках, заглушая все звуки, кроме этого упрямого скрежета.

Я медленно сел на кровати, ощущая, как влажная от пота простыня неприятно прилипла к спине. Собравшись с духом, я встал и на цыпочках двинулся к двери комнаты, стараясь ступать как можно тише. Она была приоткрыта, позволяя тонкому лунному свету отбрасывать на пол дрожащие тени, и я, стараясь не дышать, медленно выглянул. Диван, где спал Серёга, был пуст. Одеяло было небрежно скинуто на пол, будто кто-то в спешке или страхе сбросил его, подушка смята. Едва я, крадучись, вошёл в тёмную гостиную, как оглушительный грохот, словно что-то массивное обрушилось неподалёку, заставил меня вздрогнуть, а сердце болезненно сжалось от страха.

Порыв холодного ночного воздуха неожиданно ворвался через открытую входную дверь, обдавая меня ледяным потоком, пропитанным ароматом влажной хвои и далёким эхом ночного леса. Коснувшись ручки, чтобы закрыть дверь, и ощутив, как ледяной металл впивается в кожу, я заметил его… – того самого пса, которого видел на дороге, когда ехал сюда…

Огромный, с темной шерстью, слипшейся от грязи, он стоял в нескольких метрах от крыльца, неподвижный, словно тень, вырвавшаяся из ночного мрака.

Его глаза – два жёлтых огонька, горевших в темноте, – смотрели прямо на меня, пронзая душу нечеловеческой, почти осязаемой силой. Лунный свет очерчивал его массивную фигуру, делая силуэт ещё более зловещим.

Я замер, не в силах отвести взгляд…

Пёс тоже не двигался, словно выжидал.

Но в тот же миг, когда пальцы крепче сжали ручку, он рванулся вперёд – бесшумно, стремительно, как вырвавшийся из цепей дикий зверь.

Его движения были неестественными, словно он не бежал, а скользил по воздуху.

Клыки блеснули в слабом лунном свете, шерсть вздыбилась, и я услышал зловещий, протяжный рык. Паника захлестнула меня, как ледяной поток, смывающий всякий намёк на самообладание, оставляя лишь животный ужас, пульсирующий в венах. С силой рванув дверь на себя, я захлопнул её и задвинул тяжёлый засов, вложив в это движение весь страх, что колотился в груди. Грохот дерева о косяк эхом разнёсся по дому, отозвался гулом в пустых комнатах, и в этот самый момент я проснулся, вырвавшись из липкой хватки ночного кошмара.

Приподнявшись на локтях, всё ещё тяжело дыша, я пытался унять сердце, что колотилось, как после бега. В комнате было тихо – за занавесками пробивался мягкий утренний свет, его слабые лучи рассеивались в пылинках, танцующих в воздухе. Небо уже светлело, солнце только-только вставало, окрашивая пространство в тёплые тона – его персиковые и золотые оттенки мягко ложились на деревянный пол и старенький комод в углу.

Я вытер пот со лба и глубоко выдохнул, пытаясь отогнать образ того пса с его дикими, горящими в темноте глазами. Смутное чувство тревоги сжимало грудь, будто невидимая рука удерживала меня на грани яви и кошмара.

Вдруг с кухни донёсся звонкий стук – кто-то громыхал кастрюлями, будто нарочно, чтобы разбудить меня. Звук был таким обыденным и живым, что я невольно расслабился, почувствовав, как тревога понемногу отступает. Накинув старую дедову кофту, и потирая глаза, я побрёл на кухню.

Головокружительный аромат свежесваренного кофе, поджаренного хлеба и чего-то ещё, похожего на запах поджаренного бекона, манил своей аппетитной симфонией.

На кухне хозяйничал Серёга. Он стоял у плиты, в мятой футболке, с растрёпанными волосами, и ловко орудовал лопаткой, переворачивая шипящий бекон. На столе высилась стопка тостов, рядом – тарелка с яичницей и запотевший кувшин вишнёвого компота. Аромат кофе из старой жестяной кофеварки заполнял кухню, смешиваясь с утренней свежестью, что тянулась из приоткрытого окна.